Лаз в углу двора
from: [email protected]
to: mailto:[email protected]
Саш, привет. Ты меня прости, пожалуйста, если сможешь, но в этот раз ничего не вышло.
Почему — сейчас объясню. Лучше тебе на меня теперь не рассчитывать. Но надежда, думаю, ещё есть. Ты можешь попробовать сделать всё сам. У меня не получилось, а у тебя ещё может. Я расскажу, как. Это плохой вариант, очень плохой. И дело это не доброе, что бы ты там себе ни думал. Совсем наоборот.
Ни за что бы тебе этого не предложил, если б видел какой-нибудь другой выход, но я не вижу. Вспоминаю твой взгляд, когда мы в последний раз виделись, и, в общем... Пожалуйста, подумай как следует, ничего не решай впопыхах, никуда не беги. Это мне, бобылю, терять нечего, а ты хоть о Зинке вспомни и о родителях, если жив ещё кто из них. Иногда действительно лучше оставить всё как есть, понимаешь?
Я расскажу всё, что мне известно. Адрес мой ты знаешь. А письмо, как прочтёшь, удали.
В общем, когда мне было лет десять-одиннадцать, ходила в народе одна байка про наш двор...
Кажется, я знал эту байку всегда, сколько себя помню. Все ребята были в курсе этой легенды, и ещё множества других, похожих. В построенном на отшибе («экспериментальном», как тогда говорили) микрорайоне варилось одновременно несколько поколений подростков. К городу от него вела дорога километров пять длиной, проложенная среди подтопленных пустырей, которые тоже предполагалось однажды застроить. Школы, детсады, магазины, пара клубов: по задумке архитекторов стоящие среди полей утёсы двух десятков многоэтажек, образующих собой район, должны были быть автономными. Они и были. Кто-то ездил в город в музыкалку или к родственникам, но большинство из нас редко покидало Жилмаш.
Так что легенды о Чёрном Человеке из местного парка, о тайне старого коллектора или, вот, о секретном проходе в углу одного из дворов циркулировали в среде ребятни постоянно, передаваемые от старших младшим, по пути обрастая жутковатыми и всё менее правдоподобными деталями. Серьёзно, кому-нибудь стоило бы написать диссертацию о фольклоре обособленных административных единиц. Ну да я не о том.
Замкнутой была не только среда в целом, но и сами дворы, на которые нарезал наш район, сидя за кульманом, сумрачный гений какого-то строителя коммунизма. В центре квадрата из длинных, соприкасающихся углами девятиэтажек, куда выходили все подъезды, обязательно стояла какая-нибудь поликлиника, школа или другое общественно-значимое заведение, а наружу из этой крепости вели немногочисленные арки, даром что без подвесных мостов. Можно подумать, будто Жилмаш спроектирован человеком, подозревавшим, что рано или поздно его жителям придётся выдержать круговую осаду своих домов.
В байке, о которой я рассказываю, речь идёт о ближайшем к моему подъезду углу, образованному соседними зданиями. Там росли кусты, на которые выходили задние, слепые витрины аптеки и парикмахерской, что занимали первые этажи. На уровне фундамента между домами оставалась щель шириной в три ладони и высотой метра полтора, наполовину заложенная битым кирпичом. Вдоль закрытых щитами витрин шла тропинка, но взрослые там не появлялись. Лаз позволял здорово срезать путь, однако протиснуться в него и остаться чистым не представлялось возможным, так что пользовались им только мы, детвора, играя в прятки или войнушку, а взрослым, чтобы попасть на остановку автобуса, приходилось топать к одной из арок.
Прямо напротив лаза из земли выступал квадратный, размером с открытую книгу, торец каменного блока или столба, вкопанного там за какой-то надобностью ещё, видимо, при строительстве: получился небольшой пьедестал. Следовало положить на него какое-нибудь животное, гласила легенда, а затем убить. Тогда на месте лаза откроется проход не на бетонную площадку позади булочной, как обычно, а совсем в другое место, в «мёртвый мир». Проникнув туда, нужно было как можно быстрее отыскать торговый ларёк с закрытыми или закрашенными (тут версии путались) стёклами, подойти к окошку и чётко, громко попросить, чего хочется. Просить можно что угодно: хочешь — новую Сегу, или даже компьютер. Один мальчик, по слухам, попросил целый настоящий джип. И если ты всё сделал правильно, тогда оно сбудется, только нужно будет быстро-быстро убегать, пока проход снова не закрылся.
Типичная, в общем, небылица: мрачная, жестокая и дурацкая. Как раз такая, как дети любят. В качестве доказательства её истинности всякий раз приводили в пример знакомого другого знакомого, который так сделал, и у него всё сработало. Ещё указывали на концентрические круги и закорючки, которые кто-то из местных выцарапал на вершине колонны гвоздём или перочинным ножиком — для пущей, надо думать, правдоподобности.
Никто из нашей компании никогда не думал замучать животное, чтобы проверить глупую историю. Даже за сделанное не в шутку предложение попробовать мы назвали бы сказавшего такое больным и покрутили пальцем у виска. Но Ника была не из нашей компании. Почти взрослая, как мне тогда казалось, очень красивая девочка с медными волосами и вечно разбитыми коленками, она приехала как-то летом к своей бабушке, что доживала долгий век в соседнем подъезде, и сразу захватила роль атаманши двора, установив свои порядки.
Весь июль мы шатались по округе вместе. Думаю, каждый из моих друзей успел хоть немного в неё влюбиться, такой уж возраст. В один из последних долгих вечеров перед её отъездом мы жгли на пустыре небольшой костёр, болтали и пекли в фольге уворованную где-то картошку с солью. Прозвучала и эта история, в числе прочих. А на следующий день Ника принесла в наш «штаб» на пустыре бабушкиного попугая.
Ты уже догадался, да, Саш? Кто угодно другой решил бы, что я повредился головой или, может, запил, раз всерьёз рассказываю, как детская страшилка оказалась правдой. Но не ты. Да, верно понимаешь: все эти годы, когда приходила нужда, я покупал в зоомагазине тварюшку из тех, что не так жалко, и шёл туда. Лаз и камень до сих пор на месте. Но не спеши радоваться, дочитай сперва. Потому что одной дохлой пичугой в твоём деле не обойдётся. Не бывает, чтобы так легко, уж ты-то знаешь.
Когда, игнорируя наши протестующие крики, Ника свернула голову бьющему крыльями по камню попугаю, мы затихли. Что-то надломилось вместе с его позвонками, что-то правильное вдруг испортилось. Ника больше не казалось мне красивой, ничуть. Хоть её внешность не изменилась, сама девочка и всё, что её окружало, стало уродливым в моих глазах. Особенно гадким показался белый камень с распростёртым на нём трупиком. Как если бы, скажем, был сделан из кишащего мотыля и мокриц, а не обыкновенного железобетона. Тогда я не смог понять, где именно произошёл этот надлом, внутри меня самого или где-то снаружи? Сегодня я знаю: повсюду.
Замешательство длилось лишь миг, потом за нашими спинами раздался громкий в наступившей тишине звук. Словно кто-то огромный причмокнул, разлепив губы, и глубоко, с наслаждением вдохнул. Воздух на прогалине среди кустов, где мы стояли, поплыл, обтекая нас. Устремился туда, где между фундаментами двух домов образовался вертикальный проём, ведущий теперь в сизые сумерки какого-то совсем другого, чужого двора. В нашем-то, к слову, только пробил полдень.
Там тоже стояли дома. На вид обычные, но выглядевшие пыльными и давным-давно заброшенными, даже почему-то древними, как пирамиды на картинках в детской энциклопедии. В лёгком сквозняке образовывались и распадались смерчики пыли, потянуло холодом: не сильно, а как бывает в жаркий день возле входа в пещеру. И слабый запах. Он был противным, каким-то горьким и протухшим, как от влажной переполненной пепельницы или от включенной люстры Чижевского. Поднявшийся ветерок раскачивал траву на нашей стороне и какие-то бесцветные, сухие как солома стебли — на той.
Я успел (поборов внезапный спазм отвращения) схватить за запястье пробегавшую мимо Нику, но та оттолкнула меня и протиснулась в щель. В портал. Почему бы и не назвать вещи своими именами. Она постояла там немного, крутя головой. Обернулась на нас, и на её лице был страх, но и восторг тоже. Восторг, похоже, преобладал.
— Чего застыли? Идите сюда! Тут такое!!
Никто не сдвинулся с места. Даже наоборот, Костя, младший из нас, начал пятиться, пока не упёрся в стену кустов. Рыжие волосы Ники в тусклом свете за проходом будто выцвели, стали невзрачно-бурыми. Дурацкие подробности, возможно, но именно такой я её и запомнил: испуганной и поблёкшей. Какой-то надтреснутой.
— Ник, вернись пожалуйста, — тихо сказал Антон.
— Чего-о? Вот ссыкло! А ещё мужики называетесь. Вам что, не интересно? — голос её доносился глухо, интонации затухали на границе.
— Правда, не надо. Это... Не нужно туда ходить, там плохо, ты же видишь. И свалкой воняет. Может, там радиация вообще.
— Бабке твоей соврём, что Кеша в окно вылетел, — подхватил я. — Скажешь, я выпустил, тебе не влетит. Пойдём, а? Вдруг проход закроется, как мы тебя тогда достанем?
Наша очевидная тревога, разумеется, только раззадорила её. Нам бы заткнуться или хотя бы предложить вернуться позже, с верёвкой и фонариком. Но мы просто перепугались. А потом она ушла, велев нам охранять лаз. Сказала, что мы все лохи, а она пойдёт загадывать желание, и скрылась за углом ближайшего дома с чёрными проёмами вместо окон.
Мы ждали долго, может, минут тридцать, но ничего не происходило. Двигаясь медленно, как под водой, я по широкой дуге обогнул пьедестал и подошёл ближе к отверстию, чтобы лучше рассмотреть мир за ним. Там был город, верно, но словно распухший и траченный молью; монохромный, какими бывают сны. В целом похожий на наш, пока не начинаешь присматриваться к деталям.
Всё там казалось чуть-чуть более крупным, чем нужно: дыры окон больше, этажи выше, а в валяющуюся на боку железную урну я смог бы, пожалуй, забраться целиком. Вкривь и вкось стояли вдоль дорог фонарные столбы, подчёркивая перспективу, на которую неприятно было смотреть. Верхние этажи терялись в дымке, отчего странно узкая, сдавленная с боков громадами зданий улица представала пещерой с высоким потолком, а вовсе не открытым пространством. Никакого движения. И никакого неба, только мгла оттенков старого шифера вместо него, и за одними панельками рядами вставали другие: закрывая горизонт, формируя давящий лабиринт, дальние части которого проглатывали всё те же сумрак и туман. Возле бордюров, скособоченных лавочек и пары ржавых остовов машин тут и там намело кучи мелкого серого песка.
Скользя взглядом по прямым углам, уходящим вверх и в стороны стенам, я старался представить, как здесь ходили люди, жили в этих вот подъездах, а потом вдруг собрали вещи и переехали в какое-то другое место... Не получалось. Вместо этого на ум приходили образы заброшенных сценических декораций, призванных лишь имитировать Обычный Советский Город для какого-нибудь давно отснятого и всеми забытого кино.
Мысли разбил ошеломивший меня вопль, раздавшийся с той стороны, загулявший эхом в пустоте меж страшных монолитов. Кричала Ника, но крик её был такой силы, он длился так долго, что под конец перешёл в рык, даже в хрип. Ты не поверил бы, Саш, что маленькая девочка способна так кричать. Наступила тишина на время, необходимое для глубокого вдоха, и вопль раздался вновь. Он приблизился. Ника вот-вот должна была показаться из-за угла, за которым скрылась целую вечность назад.
Секунды текли, я не сводил с этого места глаз, пытаясь разглядеть хоть что-то в мутных сумерках мёртвого мира. Наконец, увидел покачивающийся силуэт. Не похожий на человеческий. С трудом перемещавшаяся на коротких пеньках ножек, безрукая и ассиметричная фигура привалилась к стене, из-за которой только что вышла. Гроздьями волочившиеся по земле вслед за существом хлюпающие мешки и комки поочерёдно надувались и опадали, подобно лягушачьему зобу. Изогнувшись, как червяк, оно всем телом оттолкнулось от стены и сделало ещё несколько неловких шагов по направлению к нам. Закричало голосом Ники. Крик исходил от беспорядочной груды плоти, которую тварь тащила за собой.
Я вскрикнул сам и отшатнулся, под колени меня ударил край камня, о котором я успел совершенно забыть. Падая, я скинул труп птицы в траву. Снова раздалось чавканье, как ножом обрезав истошный плач нашей подруги. Постепенно вернулись другие, нормальные звуки: смех детей со стороны песочницы, курлыканье голубей, голос женщины, зовущей кого-то обедать из окна кухни. В узком проёме опять был день, там качались редкие одуванчики, к остановке «Спортивная школа» подъезжал потрёпанный жизнью автобус. Полосатая кошка пробежала мимо и шмыгнула в подвальное оконце. Ники нигде не было.
Обливаясь слезами, мы наперебой рассказывали взрослым, что произошло: сперва родителям, потом мрачному человеку в расстёгнутом милицейском кителе, пока второй опрашивал соседей. Бабушку Ники увезли в больницу, ей стало плохо с сердцем. Никто не говорил нам, что мы, де, врём или заигрались. Но и всерьёз показания малышни тоже не восприняли. Уточняли раз за разом, не видели ли мы подозрительного мужчину, и даже описывали его внешность. Должно быть, какой-нибудь маньяк был у них на примете.
Я проводил милиционера к месту, где пропавшую видели последний раз. Там он осмотрелся, покрутил головой внутри лаза, обошёл дом и долго бродил с другой стороны по пятачку земли между торцами домов, выискивая что-то в траве. Потом они уехали. Синий уазик ещё несколько раз появлялся в нашем дворе, но, разумеется, Ника исчезла бесследно.
Тем летом я время от времени вспоминал, какой она была, когда стояла там, полуобернувшись, и звала нас за собой. Ночами же мне снилось то, другое. Нечто, словно бы вывернутое наизнанку, но всё ещё живое... Однако случалось это всё реже, да и жизнь расставила приоритеты. Осенью от нас ушёл отец, дома начались проблемы, в школе также были нелады. Шли годы. Старая компания развалилась, появились новые приятели, уже из других дворов. Про рыжую девочку я вспоминал мало, только с тех пор всегда обходил проклятое место стороной. До тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать.
После того, как отец нас бросил, мама начала выпивать. Сперва немного, заперевшись на кухне после работы. Думая, что я сплю у себя в комнате и не слышу, как она плачет, сидя со стопкой водки перед выключенным телевизором. Потом дела пошли хуже. Напиваясь, мать становилась слезливой, просила у меня прощения, обещала, что с завтрашнего дня бросит, но куда там. Пару раз я получал по морде от мужиков, которых она приводила с собой — пытался выставить их из квартиры. Тогда я неделями прогуливал школу, чтобы не показывать синяки.
Завуч записала нашу семью в неблагополучные и махнула, наконец, рукой. К восьмому классу всё хозяйство было на мне, я даже научился готовить. В основном, варить супы, потому что сытно и выходит недорого. Устроился к знакомому отца на автомойку «бегунком», когда мать уволили с работы. Почти все алименты она пропивала. Отец был в курсе, скидывал иногда дополнительных денег, но встревать в наши дела не хотел. Кажется, у него была новая семья, но я не спрашивал, а он не спешил рассказать.
Перейдя в девятый класс, каждое утро, только открывая глаза, я искренне ненавидел эту жизнь. Иногда целые дни проводил в расстеленной кровати, равнодушно слушая, как звенят на кухне бутылочным стеклом новые друзья и подружки матери. Или как она блюёт в ванной, орёт на телевизор, скребётся в дверь моей комнаты: «Коленька, сыночек, ну соточки не хватает, я в конце месяца верну! А хочешь, в парк потом сходим погулять? Помнишь, ты хотел? Я только до магазина и назад». После очередного вызова скорой, пока мать спала под капельницей, фельдшер сказал мне (не отрываясь от заполнения бумаг об отказе от госпитализации), что ещё год она протянет в таком темпе, может, два, а потом вызывать нужно будет не скорую, а похоронку.
В общем, каждое своё утро в девятом классе я просыпался с мыслями про лаз в углу двора и странный город, лежащий за ним. Легенда оказалась точна в первой своей части, так почему бы, чёрт возьми, ей не быть правдой целиком? Я знал, какое желание хочу загадать. Только чудо помогло бы спасти маму, вернее, нас обоих. А если нет, то и жить-то мне хотелось не слишком сильно. Я помнил весь ужас того лета, но от себя не убежишь: идея казалась привлекательнее день ото дня, понимаешь, Саш?
Однажды, вернувшись с уроков, я нашёл мать на полу у плиты мертвецки пьяной, со сломанной в локте рукой. Кажется, она старалась приготовить для нас ужин, когда не удержалась на ногах и упала. Острый кончик сломанной кости проткнул изнутри натянутую кожу, а она даже не проснулась. Чудо, что не успела включить газ.
Отправив её в больницу, я всю ночь просидел без сна, а утром пошёл в зоомаг и купил на последние в этом месяце деньги экзотическую ящерицу. Она стоила гораздо дороже забавных хомячков, что суетились в соседнем вольере, но я не смог заставить себя посмотреть на них. Так мне было проще.
Всё сработало, как и в прошлый раз. Я снова ощутил, что мир треснул, но теперь центром раскола оказался я сам, как некогда — Ника. С того дня я стал хуже относиться к себе, знаешь? Как к человеку, которому при встрече не подал бы руки. Стал сам себе немного неприятен, не задерживаю взгляда на отражении в зеркале, постоянно ношу эту погань в себе. Это ждёт и тебя, если решишься отправиться по моим стопам. У меня есть теория. Она состоит в том, что, открывая лаз, ты совершаешь что-то отвратительное, причём даже не по личным, а по космическим, что ли, меркам... И дело не в убийстве невинного животного, необходимом для этого, а в том, что происходит затем — в самом появлении прорехи.
Подняв от камня глаза, я даже не удивился. Словно и не было всех этих лет, город за прорехой ничуть не поменялся. Он вообще не меняется, если не считать пары мелочей. Я думаю, что время идёт там иначе или даже замерло на месте. Потому что «мёртвый мир» — не расположенный в самом деле где-нибудь на севере брошенный посёлок. Скорее, это эхо. Сон о том, какой могла бы стать наша реальность, случись с человечеством что-то страшное, чего мы чудом сумели избежать. Люди никогда не населяли эти дома. Их жители — они совсем другие. И они всё ещё там.
Когда я пролез в просвет, запах тлена и горечи, разлитый в холодном воздухе, живо возродил детские воспоминания. Я заозирался в поисках следов присутствия той твари (Ники), что вышла к нам четыре года назад из темноты. Наносы песка будто бы образовывали чуть заметную тропинку, ведущую вдоль стены и делающую петлю возле лаза, откуда падал сейчас длинный прямоугольник света. Но это могло быть иллюзией или естественной работой ветра, а больше я ничего не увидел.
Фонарь у меня был при себе, но включить его я так и не решился. Света хватало, пусть не ясен был его источник. Вскоре я заметил, что свет есть и в некоторых окнах: то в одной части здания, то в другой квадратные ямы без рам слабо опалесцировали всё в том же грязно-сизом спектре, словно за ними работали телевизоры, настроенные на одну программу. Из других окон торчали длинные чёрные пучки чего-то вроде кривых веток мёртвого кустарника или ножек грибов.
Холодея внутри на каждом шагу, я побрёл, загребая ногами вонючий песок, в ту сторону, куда убежала Ника в поисках способа загадать заветное желание. Прижавшись к ледяному камню, заглянул за угол. На улице по прежнему ничто не двигалось. Дорога продолжалась, в двух местах перегороженная упавшими фонарными столбами, разбившимися на куски, как античные колонны среди древних руин погибшей цивилизации. Но отчего-то мне постоянно казалось, будто за этими стенами всё ещё что-то дышит и, быть может, даже смотрит на незваного гостя из темноты огромных квартир. Собравшись с духом, я сделал несколько шагов к центру улицы, напряжённо глядя по сторонам, чтобы вовремя обнаружить возможную опасность.
Слева, чуть в стороне, стоял серый куб чего-то вроде котельной или трансформаторной будки с настежь распахнутыми, словно в приглашении, створками ворот, вокруг валялись наполовину заметённые оборванные провода. За ним начинался лабиринт приземистых гаражей, почти полностью скрытых за зарослями таких же пучков острых палок, пробившихся там и тут из под земли, как застывшие взрывы, из круглых дыр колодцев с сорванными люками. Что бы ни произошло здесь, случилось это быстро. Я посмотрел вперёд. Вдалеке, через один дом от меня, возле чего-то, напоминавшего искалеченный вестибюль метро, разливалось по асфальту пятно тусклого сияния: там горел один из фонарей, единственный, на сколько хватало глаз. В круге света стоял ряд обычных торговых ларьков. Ты знаешь, этакие бронированные монстры с маленькими окошечками для денег, они торчали раньше на каждом углу и торговали всем, от жвачек до дефицитных колготок.
Моё сердце заколотилось ещё сильнее, если такое было вообще возможно. Значит, легенда не врала и в этом! Чтобы туда попасть, казалось, достаточно было пройти прямо по улице мимо череды подъездов, на части из которых даже сохранились повисшие на одной петле двери. Должно быть, от нетерпения я утратил бдительность... Каждый слепой дверной проём был метра три в высоту. Поравнявшись с первым из них, я услышал, как что-то катится там, внутри, отскакивая от ступеней. На дорогу передо мной выкатился потёртый резиновый мяч с двойной полосой. Точно такой же был в детстве и у меня, только затерялся где-то. Возможно, улетел от сильного пинка куда-то в кусты, и больше я его не видел. Может даже, в те самые кусты в углу двора.
Не буду утомлять тебя подробностями того, какого страха я там натерпелся. И в первый раз, и во все последующие. Всё равно ты увидишь что-нибудь своё, личное, здесь мой опыт тебе не пригодится. Просто... будь готов ко всему. Как в том ущелье, на первой Чеченской, помнишь? Ха, тогда, после обстрела, мы с тобой решили, что теперь-то видели всё, прошли крещение, и больше нас ничем уже не напугать. Не знаю, как ты, но я потом ещё насмотрелся: и в мёртвом мире, и в нашем, обычном. Иногда я даже скучаю по войне. Не пойми неправильно, но в то время у меня были друзья, мы клялись всю жизнь пройти вместе, если только доведётся выжить, и верили в свою клятву.
Извини, отвлекаюсь. Давно не было случая поговорить с кем-нибудь по душам.
Я не знаю точно, может ли этот мир навредить тебе, играет ли, хочет ли напугать, или наоборот — пытается подружиться. Скажу только, что его обитателей следует избегать. Это не сложно, они редко бывают навязчивы и почти не покидают жилищ. Но если увидишь в песке свежие следы или как бы полосу, какую могла бы оставить огромная улитка — разворачивайся и уходи. Не беги, там вообще не надо бегать. Вернёшься на следующий день. Каждое убитое животное отнимет частичку твоей души, но лучше уж так, чем сгинуть совсем.
Посмотри на картинку во вложении. Я изобразил, как смог, маршрут, оказавшийся самым безопасным. Строго следуй ему, даже если какая-нибудь петля покажется тебе странной и не нужной. Особенно если покажется. Да, в одном месте тебе придётся войти в дом. В квартире на втором этаже есть пролом, выйдешь там, спустишься другим подъездом. Так надо, и ради бога, не устраивай себе экскурсий, а внутри дома смотри только под ноги. Прямо под ноги и никуда больше. В идеале вообще закрой глаза. Нужное количество шагов я записал, выучи и считай.
Что ж, осталось рассказать самую малость. Как я дошёл до ларька и загадал своё первое желание.
Выйдя под мертвенный свет фонаря, я уже почти ничего не воспринимал. Мне не причинили прямого вреда, но психика человека, особенно тощего подростка, каким я был, просто не приспособлена выносить такие нагрузки. Я дрожал всем телом, не веря, что добрался. Сперва меня охватило отчаяние при виде ряда ларьков: они были разбиты, разрушены и местами просматривались насквозь: всего лишь ржавые каркасы в пятнах облупившейся краски. В полу одного из них, раздвинув обломки, вырос мерзкий грибоподобный куст.
Медленно идя вдоль груд металла, я добрался до последнего киоска в ряду, и, хотя свет внутри не горел, я понял: вот оно. Сваренный из листового железа, как и все прочие, этот был цел. Уцелели даже стёкла за решётками, грязные настолько, что никакого товара за ними, если он и был, разглядеть не удалось. На маленьком полукруглом окошке, за которым полагалось быть продавцу, желтела карточка с выцветшей, как и всё вокруг, надписью: «АТКРЫТО». Собравшись с силами, костяшкой пальца я постучал в окно. Спустя секунду оно распахнулось.
Меня обдало ужасающим смрадом. Однажды я уже ощутил нечто подобное. Когда как-то осенью глубоко вдохнул горячий и влажный пар, прущий из коллектора, в котором умерло и давно разлагалось какое-то животное.
Мрак железного ящика не был полным: что-то, смутно видимое в оконце и за грязными, в разводах, стёклами, тяжело заворочалось внутри, издавая влажное хлюпанье. Огромное, оно занимало почти весь объём киоска. Это был Продавец.
Наконец, движение в темноте прекратилось. «Даже будь у киоска дверь», — подумал я, — «эта тварь не смогла бы выбраться наружу и погнаться за мной». Мысль немного успокоила, но я растерял все заготовленные слова. Мой голос странно и глухо прозвучал посреди пустой площади этого всеми забытого мира.
— Моя мама... Она хороший человек, но очень много пьёт. Водку, то есть... любой алкоголь. Она не сможет остановиться сама, потому что больна, а я не могу ничего с этим поделать. Я пытался!
Последнее «ался» быстро гаснущим эхом растворились в переулках и дворах. Мне не отвечали. Не знаю, кому и что я старался доказать, слова просто текли из меня, и они были искренними.
— Она умрёт, если будет так дальше, и я останусь один. Мы этого не заслужили. Я всё равно её люблю! Поэтому хочу, чтобы мама прекратила напиваться, и всё у нас стало хорошо, как раньше!
— Можно? — добавил я, дождавшись, пока снова затихнет насмешливое эхо.
Наступила тишина. Прошла минута, я обречённо выдохнул. О чём только думал. Повёлся на детские байки, забрался в мир, где все либо миллион лет назад умерли, либо стали чудовищами, пытаюсь говорить с одним из них... Надо скорее спасаться. А может, когда я вернусь к проходу, он окажется закрыт? От мысли, что я могу остаться здесь навсегда, захотелось лечь и заплакать.
— п̑̂̃а̙ͬл̗͎͕ͭ͛̋е̭̙ͦ̔ц, — пробулькала темнота.
Господи, это и голосом нельзя было назвать, но, кажется, я понял, чего от меня хотят. Меня пробил ледяной пот. И почему я вообще решил, что всё будет бесплатно? Разве это дерьмо с самого начала было похоже на добрую сказку? А если эта тварь откусит мне палец, смогу ли я выбраться назад и не истечь кровью?
Не давая себе шанса одуматься, я с трудом оторвал от футболки две длинных полосы, потом вытащил брючный ремень и сжал его в зубах, сложив вдвое, как видел в фильмах, пока мама не продала кому-то за бесценок наш видик. Сжав левую руку в кулак, я выставил мизинец и сунул руку прямо в оконце киоска, одновременно зажмурившись и стиснув зубы.
Ничего не произошло. Через пару минут я осмелился открыть глаза. Может, я неправильно понял, и речь шла не о бартере? Как только я вынул руку, оконце со стуком захлопнулось. Надпись на карточке изменилась, теперь тут было «ЗАКРТО». От взгляда на левую руку у меня закружилась голова, начало тошнить: мизинца не было. Крови не было тоже, оставшаяся половина фаланги выглядела так, словно я потерял палец давным-давно, не меньше года назад. Решив разобраться с этим позднее, я отправился в обратный путь. Прореха и ясный солнечный день за ней оказались на месте.
Знаешь, Саш, мне с тех пор интересно: а чего же пожелала тогда Ника? И какова на самом деле была её плата?
Дальше, я думаю, всё понятно. Когда мать вернулась на работу, мы подлатали порядком разрушенную к этому моменту двушку. Я из простого мойщика машин переквалифицировался в помощника слесаря там же, в автосервисе. Мне поручали несложный ремонт, ну и платили, соответственно, чуть побольше. В общем, денег стало хватать. Пришлось позвать друзей, чтобы отвадить некоторых не в меру борзых хануриков, которые никак не желали понять, что у нас дома им больше не рады, и жизнь пошла своим чередом. Обходиться без мизинца я научился буквально за неделю, а матери соврал что-то про несчастный случай на работе в прошлом году. Она снова расплакалась, конечно. Мама умерла десять лет назад: тихо, в постели, уже выйдя на пенсию. Ни о какой выпивке речь больше не шла, и это были хорошие годы. Было бы их больше, если б не её подорванное здоровье.
После окончания школы случилась война, и военкоматы особенно не разбирали, кого брать. Тут ты знаешь всё сам. Кто-то вернулся, кто-то нет. Нам вот повезло. Там-то вы меня Колькой Беспалым и прозвали, но теперь ты хотя бы в курсе, где на самом деле остался мой палец.
Дома я устроился автослесарем в автобусный парк. Между танком и пазиком не такая уж большая разница, если разобраться. Жизнь не то чтобы задалась, но были у меня и девушки, и наши встречи старичков-ветеранов. Маме купил в пригороде дачу, чтобы выращивала там свои тюльпаны — что ещё человеку нужно? Только в страшном сне я мог представить, что вернусь когда-нибудь в мёртвый мир. Но судьба рассудила иначе.
Ты, Сашка, знаешь теперь, как я потратил свой мизинец. Но при последней нашей встрече ты заметил (я видел, что заметил): с тех пор я много транжирил. Три пальца осталось на правой руке и два — на левой. И это не всё. Одна почка. Поджелудочная. И левый глаз у меня на самом деле не видит. Догадываешься, наверное, почему так? Думаю, догадываешься. Ты всегда среди нас самый умный был, Студент.
Механиком я, как понимаешь, давно уж не работаю. Получаю своё пособие, из квартиры не выхожу, почти забыл, как люди-то выглядят, кроме девчонок из соцопеки. Но я не в обиде, ты не подумай. Не кори себя, что мы долго не общались. И ребятам нашим при случае тоже передай, как встретитесь. Я бы с собой тоже общаться не стал, если б мог.
Когда прошел год с возвращения на гражданку, и дела у всех начали понемногу налаживаться, на очередную попойку Игорёк сперва вовсе не хотел идти, помнишь такое? А когда заставили, сидел в углу бледный, даже не пил. Это Игорь-то, который бормотуху готовил чуть ли не из тосола. У его жены, у Катьки, нашли запущенный рак груди. А любил он её без памяти. Ещё бы, «та самая», ждала его и дождалась ведь. Я, наверное, сболтнул тогда лишнего. Не мог смотреть на то, как он себя изводит, очень уж хотелось его подбодрить. Настроение у всех пропало, разошлись рано, и на обратном пути я купил возле дома канарейку. Рак груди обошёлся мне ещё в один палец и очередное враньё про случай на производстве.
После этого пошёл слушок, то ли в шутку, то ли всерьёз: мол, беспалый-то у нас колдун. Всё как обещал: не то что ремиссия, а как рукой сняло. Врачи в шоке, Игорь в ногах у меня валялся, пока я не знал, куда глаза девать.
Потом ещё приходили. У кого-то мать, отец-старик, дети... Особенно дети. Тогда я понял, что наш мир полон страданий. А я, как ни крути, но мог помочь там, где не помогло бы уже ничто. Что такое один мой палец против чьей-то только начавшейся жизни? Поверь, я много над этим размышлял, разглядывая всё новые короткие культи: обрубки, торчащие из ладони.
Соглашался я далеко не всякий раз, а когда соглашался — не говорил. Неоперабельный перелом бедра, ноги в крошево, парень никогда не будет ходить — палец. Внезапный инсульт, прогрессирующая деменция — ещё один. Врождённый ДЦП, полный паралич тела — два пальца. Слухи ползли. Примерно тогда ты ко мне и пришёл в первый раз, помнишь? Поставили мы на ноги твою Зинку, надеюсь, у неё теперь все хорошо.
Девять. Девять походов в мёртвый мир, и всякий раз назад возвращалось немного меньше меня. И каждый раз, пока я смотрел на открывающийся проход, у меня умирала в руках какая-нибудь тварюшка, а внутри умирала часть души. Девять — это очень много, Саш. Ничего, кроме глубокой гадливости, я к себе больше не испытываю. Люди не могут смотреть на меня без отвращения, сами не понимая, почему. Чувствуют, кем я стал, хотя и не знают причины. Парадоксальным образом, чем больше я помогал людям, тем в большем одиночестве оставался. Но я был к этому готов, это — часть цены.
Единственная причина, почему я до сих пор не покончил с собой — могу ещё кому-нибудь пригодиться. То немногое, что от меня осталось.
И вот тогда снова позвонил ты.
Мне очень жаль твою девочку, правда. Надеюсь, этого долбаного наркомана поймают и повесят за яйца. Поверь, я был готов отдать за неё всё, что имею. Не знаю, правда, хватило бы этого, или нет... Все остальные были живы, понимаешь? Иногда очень плохи, и тогда это стоило дороже, но всё же живы. Тем не менее, я собирался попробовать.
Но случилось непредвиденное. Пробираясь к киоску, я услышал тихий детский плач. Он доносился из окон одной из квартир, вдали от моего обычного маршрута. Сам не знаю, что на меня нашло, однако я решил проверить. Забросил «кошку», залез в окно. Безумный риск, но... Должно быть, на подсознательном уровне я сразу что-то понял. Это была Ника.
Сколько времени прошло, больше тридцати лет? Но то по нашим, по земным меркам. Сколько же она скиталась по чудовищной бесцветной пустоте среди тоскливых монолитов, из квартиры в квартиру, в надежде встретить хотя бы одного человека? Я боюсь себе это даже вообразить. Главное, она жива. И она всё ещё ребёнок, в каком-то смысле. В нынешней своей форме... Ох, видел бы ты, что сделало с ней её глупое желание. Каким оно было? Может, что-то вроде «хочу жить вечно»?
Представляешь, она узнала меня.
Я так и не дошёл до киоска. Вернулся, чтобы отправить тебе этот емэйл. Прости, если сможешь, но у меня остался один только шанс, и я обязан попытаться спасти Нику. Вернуть её тело, вернуть её саму обратно в наш мир. Нет хуже судьбы, чем та, что выпала ей. Не знаю, какова будет цена, но это не имеет значения. Даже если мне придётся занять её место — что ж, я готов. Ведь это по моей вине закрылся тогда портал. И, боюсь, легенду о лазе тоже тем вечером у костра рассказывал именно я.
А у тебя есть выбор, Сашка. Обдумай всё как следует. Иногда действительно лучше оставить всё как есть.
Мне пора, она и так ждала слишком долго.
Автор: Роман Чёрный (Chainsaw)
Сообщество автора в вк
Страница на author.today
Страница на boosty
КРИПОТА - Первый Страшный канал в Telegram