Красные яблоки на восходе Луны
Сколько себя помню, в нашем саду были только яблоневые деревья. Да такие, каких днем с огнем не сыщешь. Каждый, кто приходил в гости к отцу, зубами скрипел от зависти. Погляди-ка только, на таком неприметном клочке земли да такие румяные с золотинкой яблоки! Изумрудные кроны деревьев только тихо шептались в вышине да пересмеивались между собой на это. По крайней мере, мне так казалось.
Вообще мне думалось, что все яблони в нашем саду – это сказочные создания, которые по стечению обстоятельств обратились в деревья. Отец любил их как родных детей. С каждой яблоней поговорит, каждую руками обовьет. Мы часто занимали первое место среди местных садоводов на осенней ярмарке, и отмечали победу или участие (слово «поражение» папа не принимал и не хотел начинать этого делать) душистым яблочным штруделем с корицей, сидя в беседке на заднем дворе. Папа заваривал мятный чай, добавлял туда лимон. Он рассказывал про свои путешествия и про страны, откуда он привез каждый сорт яблок, говорил про мою маму, которую мне не довелось увидеть. Папа говорил, что она меня очень любила, но не могла приехать ко мне. Кроме этого единственного вечера в году, отец никогда больше не заводил речь о маме, как я не просил и не уговаривал.
Его любимицей была яблоня, которая находилась прямо за домом. Она была старше всех, но плодоносила круглый год. Когда я был ребенком, такой ход вещей меня совершенно не удивлял, отец взрастил меня на всевозможных сказках собственного сочинения, где круглогодично дающие урожай яблони были бы наименее удивительной частью. Позже я заметил, что она никогда не цвела, однако яблоки стабильно украшали ее корявые ветви. Яблоки эти были красными как снаружи, так и внутри. Их ало-жемчужная сердцевина не имела в себе ни косточек, ни всего того, что обычно люди выковыривают перед тем, как приняться за угощение. Она лишь отливала перламутром и была мягкой и податливой, как мякоть спелого персика, тогда как остальная часть яблока — жестче неспелой груши. Правда, вгоняло в тоску то, что стоит сорвать мне одно яблоко, как все остальные падали на землю уже гнилыми. Отец их закапывал, а к следующему месяцу на ветках покачивались новые плоды. И все повторялось. Срываю одно – другие уже не отведать.
Папа никогда первым не подходил к этой яблоне, не касался плодов, всегда велел мне идти первым, а он закончит свои дела и тоже присоединится. Отец приходил, когда я свое яблоко уже доедал, ему оставалось лишь взглянуть на лежащую гниль, развести руками и посетовать на свою нерасторопность, добавляя, что в следующий раз он точно успеет, никогда не спрашивал оставил ли я ему кусочек попробовать. Когда школа сменилась университетом, я стал больше времени проводить на учебе и втайне надеялся, что то самое первое яблоко достанется отцу. Не тут-то было! Я обнаруживал его у себя под подушкой, в сумке, где угодно — отец словно не смел есть его.
В прошлом году отцу поставили неутешительный диагноз. Он стал угасать и чахнуть. Очень скоро от полнотелого веселого мужчины с густой бородой и крепкими, мозолистыми руками, как от пылающего костра, остался тлеющий уголек. Борода его вмиг поседела, стоило лишь доктору сообщить о болезни.
Единственной его отрадой и маленькой толикой, что облегчала муки, был сад. И та самая яблоня. От меня папа отдалился, бормоча себе под нос, что не хочет быть для меня обузой. Я злился, потом махнул рукой на учебу и стал куда больше времени проводить с отцом, подолгу сидя с ним на скамеечке в саду. Мое сердце разрывалось от боли, я понимал, что очень скоро отец покинет меня и все, что у меня останется от него – старый дом да яблоневый сад.
Однако, когда на горизонте замаячила осень и ежегодная ярмарка, отец приободрился. Он увидел развешенные повсюду фонарики, треугольные флаги и костры до самых небес, в его поблекших глазах разгорелись костры не хуже тех, что пылали на ярмарке. У меня на душе стало легко и светло. Я видел, как отец расцвел на глазах. Из последних сил он заботился о саде. Отгудела ярмарка, погасли костры, а наши ежегодные вечера со штруделем в беседке растянулись на целую неделю.
Но в этот раз все было немного иначе. Папа будто с духом собирался, чтобы о чем-то мне поведать. И на вечерней заре последнего, как оказалось, дня, он, наконец, созрел. Когда со штруделем было покончено, чай был разлит по чашкам. В сумерках пела неведомая птица. Пела она горько, скорбно, будто знала, что гложит нас с отцом.
Впервые за долгое время папа достал трубку, набил ее табаком и с удовольствием затянулся.
— Па, — укоризненно начал было я, но отец остановил меня жестом.
— Брось, — выдыхая дым, прокряхтел он, — мне уходить скоро. Не страшно, если подымлю чуток.
От его слов у меня защемило сердце. Папа произнес их так, будто он уйдет на время, скажем, к соседям на ужин, или уедет в близлежащий городок за новыми саженцами.
— Лучше посмотри вокруг, — он сладко зажмурился, вдыхая воздух, в котором еще витал остаточный аромат костров. Потом вздохнул, обводя взглядом темные силуэты яблонь.
— Так не хочется оставлять вот это все. Сколько лет, сколько трудов. Сколько любви, в конце концов.
Его усталый взор остановился на мне.
— А как подумаю, что больше никогда-никогда с тобой не свижусь, — тут губы у него задрожали, — да даже если и встретимся, то, может, совершенно другими людьми будем, лицом к лицу друг друга не узнаем!
— Выть хочется от тоски такой.
Я положил руку ему на плечо и папа благодарно улыбнулся.
— Прости, что не начал этот разговор раньше, нельзя было, — его улыбка плавно сменилась печатью грустью. Он похлопал меня по руке да и убрал ее с плеча.
Папа рассказал, что он мне – вовсе не папа. Что моей маме он никогда не был ни мужем, ни даже любовником. Он был чужеземцем, которого вынесло на берег изумрудно-зеленого острова после того, как корабль, на котором он путешествовал, поглотил океан. И к нему, обессиленному, вышла босая женщина. Ступая по холодному, мокрому песку, осторожно обходя обломки, она приблизилась к лежащему на берегу чужеземцу. Склонилась над ним, щекоча его лицо выбившимися из-под серого платка черными кудрями. Он смутно видел ее лицо, но почему-то показалось, будто правая сторона его обуглена.
Так, впрочем, и оказалось. Чужеземец рассмотрел женщину получше, когда полностью пришел в себя, не без удивления обнаружив себя в маленькой хижине. Левая сторона лица говорила о том, что женщина когда-то была прекрасна. Правая же сторона и отсутствие глаза намекали на боли и тягости, выпавшие на долю несчастной.
Помимо женщины, непонятно как перетащившей чужеземца с берега в хижину, в домике обнаружился маленький мальчик лет семи. Он был непоседлив и любопытен, очень любил мать, мастерить из веток плетеных человечков. Иногда любил посидеть на берегу океана, наблюдая за волнами. Мальчишка фантазировал, что в океане обитает громадное чудовище. Не сидится этому чудищу на месте, плавает туда-сюда: то за рыбиной какой погонится, то увидит как в воду звезда с небосвода сорвалась. И когда чудовище увлеченно преследует рыбу или пытается звезду лапами ухватить, то его большой хвост и острый хребет создают волны. Чужеземец спрашивал мальчика, мол, зачем чудовищу звезды? Мальчик посмотрел на него как на дурачка и спросил:
— Вы что, оно ими дно украшает! Иногда их на берег выносит, только здесь они уже потухшие и совсем некрасивые.
Когда чужеземец оправился от кораблекрушения, он спросил у женщины, в доме которой телефона он не увидел, где можно позвонить. Женщина удивилась и несколько раз уточнила, что именно он хочет сделать.
После долгой беседы чужеземец пришел в ужас. Женщина ничего не знала о благах и удобствах современной цивилизации. Это ерунда, страшнее было то, что на острове, куда занесло чужеземца, отродясь не слышали о простейших вещах, к которым мы привыкли с детства. Однако, язык чужеземца женщина знала прекрасно, о чем мужчина немедленно спросил. Мол, откуда познания?
— Так занесло тут одного, как и тебя, — пожала плечами женщина, — он и меня научил, и сына, и нескольких соседей.
Ее губы искривила странная усмешка, но мужчина не придал этому значения. В его голове появилась мысль, что не все потеряно. Раз занесло кого-то сюда, может, есть шанс вернуться домой. Ему хотелось рыдать от воспоминаний о привычном завтраке, душе, горячей ванне, поездках в автобусе. Ежедневная рутина, которую он так ненавидел, в тот момент показалась ему раем на земле.
— И где он теперь? — спросил чужеземец, — уехал что ли?
— Нет, помер он, — подал голос мальчик, — а потом его скормили лесному чудищу. Иначе б гнить начал. Мертвяки воняют, разве ты не знал?
— Какому еще лесному чудищу? — удивился чужеземец, ожидая очередной детской попытки объяснить природные явления. Глаза мальчонки вспыхнули азартом.
— Мама говорит, что оно большое, черное и очень злое. У него глаза горят как угли, а те, на кого оно смотрит сами становятся чудовищами.
Женщина при этих словах сына согласно кивнула и пальцем указала на свое лицо, дескать, погляди-ка.
— С ума сходят, — шепотом произнесла она, — меня сжечь хотели, кричали, что я ведьма.
Потом она замолчала, нахмурившись, будто подбирая слова.
— Говорили, что сын мой – не человек вовсе, а плоть от плоти образины этой.
Чужеземцу стало не по себе. В хижине стало очень тихо. Такая тишина бывает перед тем, как приходит буря.
— Многовато у вас тут чудовищ на один островок, — нервно усмехнулся он, не сводя глаз с женщины.
— Возможно. Но меня они совсем не пугают. Не они глаза лишили, — спокойно сказала она.
Первое время чужеземцу на острове было очень страшно и непривычно. Люди, жившие неподалеку от домика женщины, обходили его стороной. Мало-помалу, за небольшую помощь со скотом и садами, соседи оттаяли. Женщина и ее сын вообще настолько привыкли к своему новому жильцу, что считали его полноправным членом семьи, как дядю или старшего брата, например. Чужеземец жил в небольшом сарайчике, где женщина раньше держала садовую утварь. Женщина утверждала, что после инцидента с лицом заниматься садом стало тяжело. Вероятно, огонь повредил и левый глаз. Сколько ни смотри в него, он был немного мутным. Однако женщина вполне хорошо ориентировалась в пространстве, с удовольствием помогала прячь соседкам, без труда стряпала. Овощи ей иногда приносили соседки в обмен на помощь с шерстью. Молоком делился сердобольный пожилой мужичок, который жил дальше всех, у самого леса. Правда, потом чужеземец заметил, что именно дом женщины стоит в отдалении, словно на отшибе.
Чужеземцу полюбился остров, хоть целиком исследовать он его не отважился. Он часто прогуливался с мальчишкой как по берегу, так и по лугам, получая истинное удовольствие от красот природы. Цивилизация цивилизацией, а такого чистого воздуха не то, чтобы в пригороде не сыщешь, в глухой лесной деревушке не найдешь. Он не предпринимал никаких попыток выбраться, будучи уверенным, что его ищут и вот-вот найдут. Но в глубине души ему казалось, что острова-то нет ни на одной карте, что чудовища вполне реальны, ступи только чуть дальше на нехоженые тропы.
Чужеземец где-то слышал, что чем больше ты чего-то боишься, то с тобой в итоге и случается. Он забрел слишком далеко, когда собирал грибы, а когда вышел на блуждающие огоньки среди деревьев, то наткнулся на несколько арбалетов, нацеленных ему в голову. Суровые мужчины в мехах и кожаных кирасах отвели его к тому, кого, стало быть, считали главным.
Человек сидел на деревянном троне, под ногами его лежали шкуры животных, перед ним мельтешили слуги с подносами. Чужеземец отметил для себя, что в глубине острова живут намного лучше, чем на побережье, хоть, по словам женщины, здесь одни сумасшедшие.
— Кто ты, откуда пожаловал? — человек, почитаемый за главного, говорил раскатистым басом, и пока говорил разглаживал свою рыжую бороду. Говорил он на языке чужеземца, да так хорошо и складно, что тот заслушался. Говор женщины и соседей был резок и груб, а тут речь лилась медовой рекой. Однако чужеземец увидел, что одежды всех присутствующих были в крови.
Чужеземец объяснил кто он, что делал в лесу, стараясь не смотреть на грозного мужчину на троне. Сказал, что нашел приют на побережье после страшного случая, с ним произошедшего. Как про побережье упомянул, так увидел, что мужчина аж подскочил на троне, слуги напряглись, а арбалетчики нахмурились.
— У девки обугленной, говоришь, живешь? — пробормотал тот, что на троне, — с сыном ее что? Жив?
— Живее некуда, — чужеземец встревожено смотрел на то, как мужчина сердито поджимает губы.
— Кто мне говорил, что дотла ее спалил, а? — взревел правитель, треснув кулаком по подлокотнику трона. Арбалетчики потупили взгляды.
Правитель пообещал с каждого семь шкур спустить, а чужеземцу предложил следующее: взять его людей, показать им дорогу к дому обожженной. Когда ночь придет, они завершат начатое. Чужеземцу за это дадут добротную лодку, припасов и золота, выведут к такому месту на побережье, откуда он, как предыдущий чужеземец, отправится домой. Там, мол, не такой океан лютый.
— Чем вам обожженная не угодила? — спросил чужеземец. Правитель языком цокнул:
— Ведьма она, самая настоящая. Околдовала своих соседей, им говорит, что мы сумасшедшие. А она сама с чудовищем спуталась, мальчишку родила.
Чужеземец отказался. Вывели его за двери залы, в которую привели, сказали подождать. Повернулся он, чтобы спросить что-то, а залы-то нету. Ничего и никого нету. Деревья только между собой перешептываются. У чужеземца сердце куда-то вниз рухнуло. Побежал куда глаза глядят, лишь бы из чащи леса побыстрее выбраться. А за спиной то и дело смех слышно, голоса чьи-то. Зовут его по имени, обещают, что сгинет он, как и до него люди сгинули. Оборачиваться не думал даже, бежал без оглядки.
На побережье выбежал, а там тоже пусто. От домов лишь одни головешки обугленные. Первая мысль была – опоздал, успели расправиться. А потом поближе подошел и на землю сел. Головешкам этим сто лет в обед.
Тут чужеземец услышал, что зовут его. Поднял голову, увидел ту женщину, что приютила его, сын ее рядом стоит, за руку мать держит.
— Все соглашаются, — она улыбнулась, — ни один не отказался дорогу показать. Мы тут уже сотни лет и с каждым чужеземцем все повторяется.
— Но ты отказался. Я отпущу тебя, если сына моего заберешь отсюда.
Женщина протянула ему кожаный мешочек.
— У тебя будет большой дом, вокруг него – сад. Посадишь там эти семена. Каждый месяц, на восходе Луны давай ему одно яблоко. Сам есть не сможешь, я об этом позаботилась. Когда дерево засохнет, тогда он окончательно станет взрослым и в яблоках больше не будет нужды.
Она улыбнулась и чужеземец вздрогнул: он четко видел, что лицо ее больше не обуглено, только потемнело как-то, глаза горят, как угольки.
В тот же миг чужеземец очнулся. Над ним склонился один из бригады спасателей. Он лежал на мокром песке, на его шее – кожаный мешочек, рядом – крохотный сверток, в котором позже обнаружат младенца-мальчика.
— Я не знаю, кем или чем была твоя мать и почему она не могла покинуть остров, но могу сказать, что она явно тебя любила, — папа снова затянулся, хмуро глядя на мое озадаченное лицо, — однажды, когда ты был маленьким, я проигнорировал просьбу и решил посмотреть, что произойдет, если не получишь яблоко.
— Я пришел будить тебя в школу, а в комнате мертвечиной воняет. Одеяло твое откидываю, а там не ты, нет. Мертвец, которого словно целый день на солнце выставили. Руки ко мне свои тянешь, они в струпьях и язвах.
— Вчера я увидел, что ветви на дереве стали засыхать. Осталось совсем немного, сможешь без яблок этих треклятых обходиться.
Я не знал, что сказать. Но потом вопрос пришел сам собой:
— Что же там произошло? На острове? В смысле, задолго до твоего появления там.
— Думается мне, что мама твоя была самой прекрасной женщиной на том острове. И тот мужчина-правитель захотел сделать ее своей. Она отказала, правитель отказа не принял, изнасиловал. Она стала жить скромно, редко выходила на улицу, пряталась в своей хижине. Родила ребенка. Правитель прознал про это, и велел убить несчастную. Но не вышло, твоя мать выжила, хоть и лишилась былой красоты. Ребенок рос, а женщину мало кто узнавал теперь. Наверняка, про нее распускали слухи. Но расправа все равно пришла к ее двери, и вместе с ней утянула мальчишку. Перед смертью, терзаемая огнем, она в отчаянье призвала ту сущность из леса, о которой ходили слухи. Сущность явилась на зов, полный гнева и боли, и женщина возжелала мести. Правитель и его приближенные сошли с ума, возможно, перебили друг друга. Однако платой за месть стала невозможность никуда с острова деться, потому женщина постоянно повторяла цикл. Вероятно, сущность смилостивилась, дала возможность хотя бы ребенку прожить жизнь без страданий, потому женщина проверяла чужеземцев, — папа развел руками, — другого объяснения я не мог найти все эти годы.
— А я тогда кто, мертвец? — меня брезгливо передернуло.
Отец выдохнул ароматный дым. Приобнял меня.
— Возможно. Но и я почти тоже.
Автор: LostSummoner (Тьере Рауш)
Телеграм-канал автора
Страница автора на pikabu.ru
Бусти автора
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram