Выготский и философия марксизма

Широко известны слова Ленина о партийности в философии:

За гносеологической схоластикой эмпириокритицизма нельзя не видеть борьбы партий в философии, борьбы, которая в последнем счете выражает тенденции и идеологию враждебных классов современного общества. Новейшая философия так же партийна, как и две тысячи лет тому назад. Борющимися партиями по сути дела, прикрываемой гелертерски-шарлатанскими новыми кличками или скудоумной беспартийностью, являются материализм и идеализм

И особо Ленин говорит о тех, кто пытается быть выше этого разделения:

“Реалисты” и т. п., а в том числе и “позитивисты”, махисты и т. д., все это - жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление

Поскольку любая наука стоит на некотрых философских основаниях, то этот принцип равно применим также и к науке в целом. Однако, простая применимость принципа есть лишь абстрактный факт — гораздо важнее нам понять как надо и как не надо применять этот принцип в конкретной науке. И хороший урок мы можем взять у Льва Выготского, читая его работу “Исторический смысл психологического кризиса”.

О третьем пути

Автор сразу показывает, что любые попытки придумать “третий путь” обречены на провал:

Сделать это проще всего на анализе тех систем, которые откровен­но становятся на сторону одной или другой тенденции или даже сме­шивают их. Но гораздо труднее, а потому привлекательнее другая задача — показать на примере таких систем, которые принципи­ально ставят себя вне борьбы, вне этих двух тенденций, которые ищут выхода в третьем и как будто отрицают нашу догму только о двух путях психологии. Есть еще третий путь, говорят они: обе борющиеся тенденции можно слить, или подчинить одну другой, или устранить вовсе и создать новую, или подчинить обе чему-то третьему и т. д. Принципиально бесконечно важно для утвержде­ния нашей догмы показать, куда ведет этот третий путь, потому что с этим она сама стоит и падает.

По принятому нами способу мы рассмотрим, как действуют обе объективные тенденции в системах воззрений сторонников третьего пути; взнузданы ли они или остаются господами положения; ко­роче, кто кого ведет — конь или всадник?

Прежде всего точно выясним разграничение воззрения и тен­денции. Воззрение может само отождествлять себя с известной тен­денцией и все же не совпадать с ней. Так, бихевиоризм прав, когда утверждает, что научная психология возможна только как естест­венная наука; однако это не значит, что он осуществляет ее как ес­тественную науку, что он не компрометирует эту идею. Тенденция для всякого воззрения есть задача, а не данное; сознавать задачу еще не значит уметь решить ее. На почве одной тенденции могут быть разные воззрения, и в одном воззрении могут быть в различной сте­пени представлены обе тенденции.

С этим четким разграничением мы можем перейти к системам тре­тьего пути. Их существует очень много. Однако большинство при­надлежит либо слепцам, бессознательно путающим два пути, либо сознательным эклектикам, перебегающим с тропинки на тропинку. Пройдем мимо; нас занимают принципы, а не их извращения. Та­ких принципиально чистых систем есть три: гештальттеория, пер­сонализм и марксистская психология. Рассмотрим их в нужном нам разрезе. Объединяет все три школы общее убеждение, что психоло­гия как наука невозможна ни на основе эмпирической психологии, ни на основе бихевиоризма и что есть третий путь, стоящий над обоими этими путями и позволяющий осуществить научную пси­хологию, не отказываясь ни от одного из двух подходов, но объеди­нив их в одно целое. Каждая система решает эту задачу по-сво­ему — и у каждой своя судьба, а вместе они исчерпывают все логи­ческие возможности третьего пути, точно специально оборудован­ный методологический эксперимент.

Однако чуть раньше автор всетаки говорит немного слов о “сознательных эклектиках”:

Прежде всего, есть психологи, отрицающие наличие кризиса вовсе. Таковы Челпанов и вообще большинство русских психологов старой школы (один Ланге да еще Франк видели, что делается в на­уке). По мнению таких психологов, все в науке благополучно, как в минералогии. Кризис пришел извне: некоторые лица затеяли ре­форму науки, официальная идеология потребовала пересмотра на­уки. Но ни для того, ни для другого нет объективных оснований в самой науке. Правда, в процессе спора пришлось признать, что и в Америке затеяли реформу науки, но от читателя самым тщательным образом, а может быть, и искренне, скрывалось, что ни один психо­лог, оставивший след в науке, не миновал кризиса. Первое понимание настолько слепо, что не представляет для нас интереса. Оно объясня­ется вполне тем, что психологи этого типа, в сущности, эклектики и популяризаторы чужих идей, не только никогда не занимались исследованием и философией своей науки, но даже критически не оценивали всякой новой школы. Они принимали все: вюрцбургскую школу и феноменологию Гуссерля, экспериментатику Вундта — Титченера и марксизм, Спенсера и Платона. Не только теоретически такие люди вне науки, когда речь идет о больших в ней поворотах, но и практически они не играют никакой роли: эмпирики — они предали эмпирическую психологию, защищая ее; эклектики — они ассимилировали все, что успели, из враждебных им идей; популяризаторы — они ни для кого не могут быть врагами, они будут популя­ризировать ту психологию, которая победит. Уже сейчас Челпанов много печется о марксизме; скоро он будет изучать рефлексологию, и первый учебник победившего бихевиоризма составит именно он или его ученик. В целом это профессора и экзаменаторы, организа­торы и культуртрегеры, но ни одно исследование сколько-нибудь значительного характера не вышло из их школ.

Челпанов, который заявлял, будто психология не имеет ничего общего с физиологией, теперь клянется Великой революцией, что психология всегда была физиологичес­кой и что «современная научная психология есть детище психологии французской революции» (Г. И. Челпанов, 1924, с. 27). Только безграничное невежество или расчет на чужое невежество могли про­диктовать эти строки. Чья современная психология? Милля или Спенсера, Бэна и Рибо? Верно. Но Дильтея и Гуссерля, Бергсона и Джемса, Мюнстерберга и Стаута, Мейнонга и Липпса, Франка и Челпанова? Может ли быть большая неправда: ведь все эти строители новой психологии клали в основу науки другую систему, враждебную Миллю и Спенсеру, Бэну и Рибо, те же имена, кото­рыми прикрывается Челпанов, третировали, «как мертвую соба­ку». Но Челпанов прикрывается чужими для него и враждебными именами, спекулируя на двусмысленности термина «современная психология». Да, в современной психологии есть ветвь, которая может себя считать детищем революционной психологии, но Чел­панов всю жизнь (и сейчас) только и делал, что стремился загнать эту ветвь в темный угол науки, отделить ее от психологии.

Здесь, задолго до нашей эпохи “научпопа победившего науку”, сформулированны основные его принципы: эклектичность; бездумное следование за текущим мейнстримом; попытка представить науку монолитным движением, замолчивая фундаментальные противоречия между различными школами; упор на пропагандисткие тактики.

О пути материализма

Сравним сознание, как это часто делают, с зеркальным отраже­нием. Пусть предмет А отражен в зеркале, как а. Конечно, было бы ложно сказать, что а так же реально, как А, но оно иначе реально, само по себе. Стол и его отражение в зеркале не одинаково реальны, а по-разному. Отражение как отражение, как образ стола, как вто­рой стол в зеркале нереально, это призрак. Но отражение стола как преломление световых лучей в плоскости зеркала — разве не столь же материальный и реальный предмет, как стол? Было бы чудом все иное. Тогда мы сказали бы: существуют вещи (стол) и их призра­ки (отражение). Но существуют только вещи — (стол) и отражение света от плоскости, а призраки суть кажущиеся отношения между вещами. Поэтому никакая наука о зеркальных призраках невоз­можна. Но это не значит, что мы не сумеем никогда объяснить отра­жение, призрак: если мы будем знать вещь и законы отражения све­та, мы всегда объясним, предскажем, по своей воле вызовем, изме­ним призрак. Это и делают люди, владеющие зеркалами: они изу­чают не зеркальные отражения, а движение световых лучей и объ­ясняют отражение. Невозможна наука о зеркальных призраках, но учение о свете и об отбрасываемых и отражающих его вещах вполне объясняет «призраки».

То же и в психологии: субъективное само по себе как призрак должно быть понято как следствие, как результат, как жареный голубь — двух объективных процессов. Загадка психики решится, как загадка зеркала, не путем изучения призраков, а путем изуче­ния двух рядов объективных процессов, из взаимодействия которых возникают призраки как кажущиеся отражения одного в другом. Само по себе кажущееся не существует.

Вернемся опять к зеркалу. Отождествить А и а, стол и его зер­кальное отражение, было бы идеализмом: а вообще нематериально, материально только А, и его материальность есть синоним его неза­висимого от а существования. Но было бы таким же точно идеализ­мом отождествить а с X — с процессами, происходящими сами по себе в зеркале. Было бы ложно сказать: бытие и мышление не совпа­дают вне зеркала, в природе, там А не есть а, А есть вещь, а — призрак; но бытие и мышление совпадают в зеркале, здесь а есть X, а есть призрак и X тоже призрак. Нельзя сказать: отражение стола есть стол, но нельзя сказать также: отражение стола есть преломление световых лучей; а не есть ни А, ни X. И А и X суть реальные процессы, а а есть возникающий из них, кажущийся, т. е. нереальный, результат. Отражение не существует, но и стол и свет одинаково существуют. Отражение же стола не совпадает с реальными процессами света в зеркале, как и с самим сто­лом.

Не говоря о том, что иначе мы должны были бы допустить су­ществование в мире и вещей, и призраков, вспомним, что ведь само зеркало есть часть той же природы, что и вещь вне зеркала, и под­чинено всем ее законам. Ведь краеугольным камнем материализма является положение о том, что сознание и мозг есть продукт, часть природы, отражающая остальную природу. И значит, объективное существование X и А независимо от а есть догма материалистиче­ской психологии.

О том как не надо использовать марксизм

Выготский отметает и все попытки использовать ярлык “марксисткой” психологии, используемый в попытке “перепрыгнуть” через все объективные сложности в построении новой науки:

Третьей системой, пытающейся стать на третий путь, является складывающаяся на наших глазах система марксистской психоло­гии. Анализ ее затруднителен, потому что она не имеет еще своей методологии и пытается найти ее в готовом виде в случайных психологических высказываниях основоположников марксизма, не говоря уже о том, что найти готовую формулу психики в чужих сочинениях — значило бы требовать «науку прежде самой науки». Нужно заметить, что разнородность материала, отрывочность, пере­мена значения фразы вне контекста, полемический характер боль­шинства высказываний, верных именно в отрицании ложной мысли, но пустых и общих в смысле положительного определения задачи, никак не позволяют ждать от этой работы чего-либо большего, чем более или менее случайный ворох цитат и талмудическое их толко­вание. Но цитаты, расположенные в лучшем порядке, никогда не дадут системы.

Другой формальный недостаток подобной работы сводится к смешению двух целей в таких исследованиях; ведь одно дело рас­сматривать марксистское учение с историко-философской точки зрения и совсем другое — исследовать самые проблемы, которые ставили эти мыслители. Если же соединить то и другое вместе, по­лучится двойная невыгода: для решения проблемы привлекается один автор, проблема ставится только в тех размерах и разрезах, в которых она мимоходом и совсем по другому поводу затронута у автора; искаженная постановка вопроса касается его случайных сторон, не затрагивая центра, не развертывая ее так, как того тре­бует само существо вопроса.

Боязнь словесного противоречия приводит к путанице гносеоло­гических и методологических точек зрения и т. п.

Но и вторая цель — изучение автора — тоже не достигается этим путем, потому что автор волей-неволей модернизируется, втягивается в сегодняшний спор, а главное — грубо искажается произвольным сведением в систему надерганных из разных мест цитат. Мы могли бы сказать так: ищут, во-первых, не там, где надо; во-вторых, не то, что нужно; в-третьих, не так, как нужно.

Не там — потому что ни у Плеханова, ни у кого другого из марксистов нет того, чего у них ищут, у них нет не только законченной методологии психологии, но даже зачатков ее; перед ними не стояла эта проблема и их высказывания на эту тему носят прежде всего непсихологический характер; даже гносеологической доктрины о способе познания психического у них нет. Разве такое простое дело создать хотя бы гипотезу о психофизическом соотношении! Плеханов вписал бы свое имя в историю философии рядом со Спинозой, если бы он сам создал какую-либо психофизическую доктрину. Он не мог этого сделать, потому что и сам никогда не занимался психофизиологией, и наука не могла дать еще повода для построения такой гипоте­зы.

За гипотезой Спинозы стояла вся физика Галилея: в ней заговорил переведенный на философский язык весь принципиально обобщенный опыт естествознания, впервые познав­ший единство и закономерность мира. А что в психологии могло по­родить такую доктрину? Плеханова и других интересовала всегда местная цель: полемическая, разъяснительная, вообще — цель контекста, но не самостоятельная, не обобщенная, не возведенная в ранг доктрины мысль.

Не то, что надо, потому что нужна методологическая система принципов, с которыми можно начать исследование, а ищут ответа по существу, того, что лежит в неопределенной конечной науч­ной точке многолетних коллективных исследований. Если бы уже был ответ, незачем было бы строить марксистскую психологию. Внешним критерием искомой формулы должна быть ее методоло­гическая пригодность; вместо этого ищут возможно меньше говоря­щую, осторожную, воздерживающуюся от решения важнейшую ан­тологическую формулу. Нам нужна формула, которая бы нам слу­жила в исследованиях,— ищут формулу, которой мы должны слу­жить, которую мы должны доказать. В результате натыкаются на формулы, которые методологически парализуют исследование: таковы отрицательные понятия и т. п. Не показывают, как можно осуществить науку, исходя из этих случайных формул.

Не так, потому что мышление сковано авторитетным принци­пом; изучают не методы, но догмы; не освобождаются от метода логи­ческого наложения двух формул; не принимают критического и свободно-исследовательского подхода к делу.

О том как надо использовать марксизм

Выход же из этой ситуации автор видит только в создании в психологии своего метода — отличного от и в тоже время и основанного на методе диалектического материализма:

Итак, все равно осознают, что кризис тяготеет к созданию мето­дологии, что борьба идет за общую психологию. Кто пытается пере­скочить через эту проблему, перепрыгнуть через методологию, что­бы сразу строить ту или иную частную психологическую науку, тот неизбежно, желая сесть на коня, перепрыгивает через него. Так случилось с гештальттеорией, со Штерном. Нельзя сейчас, ис­ходя из принципов универсальных, равно приложимых к физике и к психологии, не конкретизировав их в методологии, прямо по­дойти к частному психологическому исследованию: вот почему этих психологов упрекают в том, что они знают одно сказуемое, равно применимое ко всему миру. Нельзя, как то делает Штерн, с поня­тием, равно охватывающим Солнечную систему, дерево и человека, изучить психологические различия людей между собой: для этого нужен другой масштаб, другая мера. Вся проблема общей и частной науки, с одной стороны, и методологии и философии, с другой, есть проблема масштаба: нельзя в верстах измерить человеческий рост, для этого нужны сантиметры. И если мы видели, что частные науки имеют тенденцию к выходу за свои пределы, к борьбе за общую меру, за более крупный масштаб, то философия переживает обрат­ную тенденцию: чтобы приблизиться к науке, она должна сузить, уменьшить масштаб, конкретизировать свои положения.

Обе тенденции — философии и частной науки — одинаково ве­дут к методологии, к общей науке. Вот эта идея масштаба, идея общей науки чужда до сих пор «марксистской психологии», и в этом ее слабое место. Она пытается непосредственную меру психологи­ческих элементов — реакций — найти в универсальных принци­пах: закон перехода количества в качество и «забывание оттенков серого цвета» по А. Леману и переход бережливости в скупость; триада Гегеля и психоанализ Фрейда. Здесь ясно сказывается от­сутствие меры, масштаба, посредующего звена между одним и другим. Поэтому с роковой неизбежностью диалектический метод попадает в один ряд с экспериментом, сравнительным методом и ме­тодом тестов и анкет. Чувства иерархии, различия между техничес­ким приемом исследования и методом познания «природы истории и мышления» нет. Вот это — непосредственное сталкивание лбами частных фактических истин с универсальными принципами; попыт­ка рассудить деловой спор Вагнера и Павлова об инстинкте ссылкой на количество — качество; шаг от диалектики к анкете; критика иррадиации с гносеологической точки зрения; оперирование вер­стами там, где нужны сантиметры; приговоры о Бехтереве и Павло­ве с высоты Гегеля; эти пушки по воробьям привели к ложной идее третьего пути. Диалектический метод вовсе не един — в биологии, истории, психологии. Нужна методология, т. е. система посредст­вующих, конкретных, примененных к масштабу данной науки по­нятий.

Не навязывать природе диалектические принципы, а находить их в ней — формула Энгельса (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 387) здесь сменяется обратной: в психологию вводятся принципы диалектики извне. Путь марксистов должен быть иным. Непосред­ственное приложение теории диалектического материализма к воп­росам естествознания, и в частности к группе наук биологических или к психологии, невозможно, как невозможно непосредственно при­ложить ее к истории и социологии. У нас думают, что проблема «психология и марксизм» сводится только к тому, чтобы создать отвечающую марксизму психологию, но на деле она гораздо слож­нее. Так же как история, социология нуждается в посредующей особой теории исторического материализма, выясняющей конкрет­ное значение для данной группы явлений абстрактных законов диалектического материализма. Так точно нужна еще не созданная, но неизбежная теория биологического материализма, психологи­ческого материализма как посредующая наука, выясняющая кон­кретное применение абстрактных положений диалектического ма­териализма к данной области явлений.

Диалектика охватывает природу, мышление, историю — она есть самая общая, предельно универсальная наука; теория психологического материализма или диалектика психологии и есть то, что я называю общей психологией.

Для создания таких опосредующих теорий — методологий, общих наук — надо вскрыть сущность данной области явлений, законов их изменения, качественную и количественную характеристику, их причинность, создать свойственные им категории и понятия, одним словом, создать свой «Капитал». Стоит только представить себе, что Маркс оперировал бы общими принципами и категориями диалектики, вроде количества — качества, триады, всеобщей связи, узла, скачка и т. п.— без абстрактных и исторических категорий стоимости, класса, товара, капитала, ренты, производи­тельной силы, базиса, надстройки и т. п., чтобы увидеть всю чудо­вищную нелепость предположения, будто можно непосредственно, минуя «Капитал», создать любую марксистскую науку. Психоло­гии нужен свой «Капитал» — свои понятия класса, базиса, ценно­сти и т. д.,— в которых она могла бы выразить, описать и изучить свой объект, а открывать в статистике забывания оттенков серого цвета у Лемана подтверждение закона скачков — значит ни на йоту не изменить ни диалектики, ни психологии. Эта идея о необ­ходимости посредующей теории, без которой невозможно рассмат­ривать в свете марксизма отдельные частные факты, давно осозна­на, и мне только остается указать на совпадение выводов нашего анализа психологии с этой идеей.

Диалектический материализм есть наука самая абстрактная. Непосредственное приложение диалектического материализма к биологическим наукам и психологии, как это сейчас делается, не идет дальше формально-логических, схоластических, словесных подведений под общие, абстрактные, универсальные категории част­ных явлений, внутренний смысл и соотношение которых неизвест­ны. В лучшем случае это может повести к накоплению примеров, иллюстраций. Но не больше. Вода — пар — лед и натуральное хо­зяйство — феодализм — капитализм с точки зрения диалектичес­кого материализма — одно и то же, один и тот же процесс. Но для исторического материализма какое качественное богатство пропа­дает при таком обобщении!

К. Маркс назвал «Капитал» критикой политической экономии. Вот такую критику психологии хотят перепрыгнуть ныне. «Учеб­ник психологии, изложенный с точки зрения диалектического ма­териализма», в сущности, должно звучать, так же, как «учебник минералогии, изложенный с точки зрения формальной логики». Ведь это само собой разумеющаяся вещь — рассуждать логически не есть особенность данного учебника или всей минералогии. Ведь диалектика не есть логика, даже шире. Или: «учебник социологии с точки зрения диалектического материализма» вместо «историчес­кого». Надо создать теорию психологического материализма, и нельзя еще создавать учебники диалектической психологии.

Но и в критическом суждении мы лишаемся при этом главного критерия. То, как сейчас определяют, словно в пробирной палате, согласуется ли данное учение с марксизмом, сводится к методу «ло­гического наложения», т. е. совпадения форм, логических призна­ков (монизм и пр.). Надо знать, чего можно и должно искать в марксизме. Не человек для субботы, а суббота для человека; надо найти теорию, которая помогла бы познать психику, но отнюдь не решения вопроса психики, не формулы, заключающей и суммирующей итог научной истины. Этого в цитатах Плеханова нельзя найти по одному тому, что ее там нет. Такой истиной не обладали ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов. Отсюда фрагментарность, краткость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение. Такая формула вообще не мо­жет быть дана наперед, до научного изучения психики, а явится в результате научной вековой работы. Предварительно можно ис­кать у учителей марксизма не решение вопроса, даже не рабочую гипотезу (потому что они создаются на почве данной науки), а ме­тод ее построения. Я не хочу узнать на даров­щинку, скроив пару цитат, что такое психика, я хочу научиться на всём методе Маркса, как строят науку, как подойти к исследова­нию психики.

Неправильным, далее, я считал бы и определение психологии как марксистской. Я говорил уже о недопустимости излагать учеб­ники с точки зрения диалектического материализма (В. Я. Струминский, 1923; К. Н. Корнилов, 1925); но и «очерк марксистской психологии», как в переводе озаглавил Рейснер книжку Джемсона, я считаю неверным словоупотреблением; даже такие словосо­четания, как «рефлексология и марксизм», когда речь идет об от­дельных деловых течениях внутри физиологии, я считаю непра­вильными и рискованными. Не потому, чтобы я сомневался в воз­можности такой оценки, а потому, что берутся несоизмеримые ве­личины, потому что выпадают посредующие члены, которые только и делают такую оценку возможной; утрачивается и иска­жается масштаб. Автор ведь судит всю рефлексологию не с точки зрения всего марксизма, а отдельных высказываний группы маркси­стов-психологов. Было бы неверно, например, ставить проблему: волсовет и марксизм, хотя несомненно, что в теории марксизма есть не меньше ресурсов для освещения вопроса о волсовете, чем о реф­лексологии; хотя волсовет есть непосредственно марксистская идея, логически связанная со всем целым. И все же мы употребляем дру­гие масштабы, пользуемся посредствующими, более конкретными и менее универсальными понятиями: мы говорим о Советской власти и волсовете, о диктатуре пролетариата и волсовете, о классовой борьбе и волсовете. Не все то, что связано с марксизмом, следует называть марксистским; часто это должно подразумеваться само собой. Если прибавить к этому, что психологи в марксизме обычно апеллируют к диалектическому материализму, т. е. к самой универ­сальной и обобщенной его части, то несоответствие масштаба ста­нет еще яснее.

Наконец, особенная трудность приложения марксизма к новым областям: нынешнее конкретное состояние этой теории; огромная ответственность в употреблении этого термина; политическая и иде­ологическая спекуляция на нем — все это не позволяет хорошему вкусу сказать сейчас: «марксистская психология». Пусть лучше другие скажут о нашей психологии, что она марксистская, чем нам самим называть ее так; применим ее на деле и повременим на сло­вах. В конце концов марксистской психологии еще нет, ее надо по­нимать как историческую задачу, но не как данное. А при совре­менном положении вещей трудно отделаться от впечатления науч­ной несерьезности и безответственности при этом имени.

Против этого говорит еще то обстоятельство, что синтез психо­логии и марксизма осуществляется не одной школой и имя это в Европе легко дает повод для путаницы.

Если марксистской психо­логией называют эклектическую и беспринципную, легковесную и полунаучную теорию Джемсона, если большинство влиятельных гештальтпсихологов считают себя марксистами и в научной работе, то имя это теряет определенность применительно к начинающим психологическим школам, еще не завоевавшим права на «марксизм». Я, помню, был крайне удивлен, когда в мирном разговоре узнал об этом. С одним из образованнейших психологов был у меня такой разговор: «Какой психологией занимаетесь вы в России? То, что вы марксисты, ничего еще не говорит о том, какие вы психологи. Зная популярность Фрейда в России, я сначала было подумал об адлерианцах: ведь они тоже марксисты, но у вас — совсем другая пси­хология? Мы тоже социал-демократы и марксисты, но мы также дарвинисты и еще коперникианцы». В том, что он был прав, убеж­дает меня одно, на мой взгляд, решающее соображение. Ведь мы в самом деле не станем называть «дарвинистской» нашу биологию. Это как бы включается в самое понятие науки: в нее входит призна­ние величайших концепций. Марксист-историк никогда не назвал бы: «марксистская история России». Он считал бы, что это видно из самого дела. «Марксистская» для него синоним: «истинная, науч­ная»; иной истории, кроме марксистской, он и не признает. И для нас дело должно обстоять так: наша наука в такой мере будет ста­новиться марксистской, в какой мере она будет становиться истин­ной, научной; и именно над превращением ее в истинную, а не над согласованием ее с теорией Маркса мы будем работать. По самому смыслу слова и по существу дела мы не можем говорить: «маркси­стская психология» в том смысле, в каком говорят: ассоциатив­ная, экспериментальная, эмпирическая, эйдетическая психология. Марксистская психология есть не школа среди школ, а единствен­ная истинная психология как наука; другой психологии, кроме этой, не может быть. И обратно: все, что было и есть в психологии истинно научного, входит в марксистскую психологию: это поня­тие шире, чем понятие школы или даже направления. Оно совпа­дает с понятием научной психологии вообще, где бы и кем бы она ни разрабатывалась.

Итак, у имени нашей науки только один наследник. Но, может быть, он должен отказаться от наследства? Нисколько. Мы диалек­тики; мы вовсе не думаем, что путь развития науки идет по прямой линии, и если на нем были зигзаги, возвраты, петли, то мы пони­маем их исторический смысл и считаем их необходимыми звеньями в нашей цепи, неизбежными этапами нашей дороги, как капитализм есть неизбежный этап к социализму. Мы дорожили каждым шагом к истине, который когда-либо делала наша наука; мы не думаем, что наша наука началась с нами; мы не уступили никому ни идею ассоциации Аристотеля, ни его и скептиков учение о субъектив­ных иллюзиях ощущений, ни идею причинности Дж. Милля, ни идею психологической химии Дж. Милля, ни «утонченный материализм» Г. Спенсера, в котором Дильтей видел «не простую основу, а опасность» (В. Дильтей, 1924),— одним словом, всю ту линию материализма в психологии, которую с такой тщательностью отметают от себя идеалисты. Мы знаем, что они правы в одном: «Скрытый материализм объяснительной психологии... разлагающе влиял на политическую экономию, уголовное право, учение о го­сударстве» (там же, с. 30).

Идея динамической и математической психологии Гербарта, труды Фехнера и Гельмгольца, идея И. Тэна о двигательной природе психики, как и учение Бине о психической позе или внут­ренней мимике, двигательная теория Рибо, периферическая тео­рия эмоций Джемса — Ланге, даже учение вюрцбургской школы о мышлении, внимании как деятельности,— одним словом, каждый шаг к истине в нашей науке принадлежит нам. Ведь мы избрали из двух дорог одну не потому, что она нам нравится, но потому, что мы считаем ее истинной.

Полный текст работы “Исторический смысл психологического кризиса”