О дву-значности ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний

Рассел Маэрс

практикующий врач
магистр прикладной медицины
член Товарищества американского колледжа хирургов
Highlands Clinic и Appalachian Regional Hospital
в г. Уильямсон, шт. Западная Вирджиния

Работа представлена в сокращении в качестве президентского послания на собрании Американской академии по ДЦП 25 ноября 1963 г. в г. Даллас, шт. Техас. Сокращённую версию также публиковали в журнале ·Developmental Medicine and Child Neurology·, Лондон, Том 6, № 6, декабрь 1964 г., сс. 565–572.

···· Ⅰ Введение ····

Покуда люди, активно вовлечённые в медицинскую практику жаждут пополнить ряды учёных, они ориентируют свои серьёзные намерения, подобно учёным, занимающимся прикладными исследованиями разных уровней, на поиски и, по возможности, разработки ·совершенствования прогнозов· в отношении предметов их интереса. В лечебной практике прогнозы, несомненно, неотъемлемо сосуществуют с диагнозами. Прогноз и терапия состоят в отношениях как с действительными, так с потенциальными пациентами.

Вышеупомянутые намерения сопровождает подоплёка ответственности за периодическое, насколько возможно критическое и беспристрастное рассмотрение абстрактных формулировок, которые в совокупности служат каркасом для научной дисциплины данного деятеля. Воздвигнутый каркас неизбежно определяет не только место на нём, где мы размещаем новоприобретённые кирпичи фактической информации, но и, равно важно, научные ‘значения’, кирпичам присвоенные. Иными словами, каркас дисциплины задаёт порядок отношений, в которые согласно предположениям практиков этой дисциплины должны вступать (или попросту вступают) свеже- и ранее полученные фрагменты технических [-полученных наблюдениями-] данных. Отсюда следует, что научные прогнозы подвергаются влиянию ‘значений’, присвоенных данным, не менее глубоким образом, чем влиянию самих данных.

Подобным образом, прогнозы оказываются более или менее надёжными и долговечными согласно ‘значениям’, присвоенным им ·pro tem·⁽ⁱ⁾ практиками данной дисциплины, в сравнении, например, с иными значениями, принятыми в других случаях или при других обстоятельствах. (Периодическая таблица химических элементов Менделеева и бензольное кольцо Кекуле служат подходящими примерами.)

Мы можем пойти с этим дальше, сказав, что история науки чётко показывает, что принципиальные развитие и ограничения какой-либо научной дисциплины в значительной мере задаются абстрактными формулировками, внедрёнными практиками в её каркас. (Наглядным примером служит длительный период сдерживающего влияния доктрины флогистона на развитие термодинамики.)

Приняв ответственность за рассмотрение и, по показаниям, за пере-оценку каркаса наших клинических научных дисциплин, я предлагаю тщательно рассмотреть одну из множества таких отличимых формулировок. Я говорю о дву-значности в традиционной оценке ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний. Бесчисленное множество заголовков и строк в докладах, монографиях и книгах по медицине, таких как «Органические и функциональные нервные заболевания» ⁽⁴⁰⁾ и «Психогенные психозы» ⁽⁹⁾, cвидетельствуют о засилии этой формулировки.

Действие этой дву-значности отнюдь не ограничивается областью профессионально заинтересованных в неврологических и общих поведенческих явлениях работников здравоохранения. Она проникает во все сферы западной медицины и науки, в юриспруденцию, образование и религию, в профессиональные и семейные отношения, по меньшей мере, более образованных представителей светского общества. Кратко говоря, значительное число людей оценивают дву-значность как очевидную истину и факт в сущности.

Такова ли она ·есть·?

Этот тревожный вопрос возник у меня в первые годы (1939–42) моих исследований патогенетических механизмов гиперкинезии и расстройств мышечного тонуса⁽¹⁴⁻¹⁶⁾. В то время клинические состояния, называемые атетозом, гемибаллизмом, хореей, дистонией, миоклонией, тиками и несколькими разновидностями дрожи, многие, если не все, мои современники, считали заболеваниями на грани между ‘разумом’ и ‘мозгом’. В целом, конечно, к тому времени их считали ‘органическими’. Однако уже в 1915 каждое из перечисленных расстройств авторитетные авторы уверенно характеризовали и категоризовали как ‘функциональное’; например, в знаменитом «Lehrbuch der Nervenkrankheiten für Ärzte und Studierende»⁽²⁵⁾ Оппенгейма вы найдёте целые главы описаний тревожных состояний, истероэпилепсии, истерии и других ‘неврозов’. Пуцел⁽²⁸⁾ сообщил, что нашёл свидетельства у «нескольких» из своих 83 пациентов, страдающих хореей, указывающих на мастурбацию как на основную причину заболевания. Он перечислил страх, возбудимость, симуляцию и предродовое влияние матери среди других, более частых причин этого ‘функционального невроза’. Дэйна⁽⁶⁾ принял влажную и холодную среду, страх, травмы и умственную тревогу как непосредственные причины дрожательного паралича.

Такими были ‘принятые факты’ на тот день.

Современным студентам не стоит удивляться этим положением дел. Во-первых, профессионалы среди наших предшественников рассматривали гиперкинетические расстройства как схожие с дрожью, иными навязчивыми движениями и повышенными мышечными напряжениями, которые проявляются у здоровых людей, испытывающих эмоциональные всплески. Во-вторых, было известно, что они подкреплялись возбуждёнными состояниями, ослаблялись во время покоя и прекращались на время сна. Подходя к важному, гистологическими техниками в распоряжении на тот день не удалось выявить почти никаких убедительных свидетельств действия патологических изменений в головном или спинном мозге. О дрожательном параличе Стар (с. 761) заключил:

⬩«⬩
Патологию поражения следует по-прежнему считать неизвестной.
⬩»⬩

Даже сегодня проблема ‘органического’ против ‘функционального’ происхождения заболеваний далека от решения в случаях лицевого тика, спастической кривошеи, определённых дистоний и, по меньшей мере, некоторых случаев паркинсонизма. Работы, авторы которых утверждают, что эти расстройства происходят в сущности ‘психогенно’, продолжают появляться в современной литературе. К этому, логически ошибочное утверждение, к которому слепо прибегали авторы минувших дней, о том, что неспособность продемонстрировать патологические изменения равносильна констатации не-существования структурных изменений, из чего следует, что эти расстройства должны были произойти ‘функционально’, продолжает появляться в публикациях дня сегодняшнего.

Невзирая на начальное нежелание решительно взяться за вопрос уместности доктринального разделения ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний, он продолжал навязчиво возникать в той или иной связи, будто напрашиваясь на внимание. Когда стало ясно, что я не смог бы двинуться дальше в своём широком исследовании определённых аспектов патогенеза гипергенетических расстройств до тех пор, пока не решил⁽²³⁻²⁴⁾ некоторые затруднения с этой дву-значностью, мне не оставалось делать ничего иного.

Подобное уже случалось. До этого мне пришлось проводить критические разборы ‘концепций’ ‘центра сознания’,’⁽¹⁹⁻²²⁾ ‘супрессорных полос коры головного мозга’⁽²¹⁾ и трёх других, глубже укоренившихся дву-значностей: ‘языка и мышления’⁽¹⁷⁾, ‘интеллекта и эмоций’⁽¹⁸⁾ и ‘пирамидной и экстрапирамидной’ двигательных систем.⁽²⁰⁾

В результате раздумий, к изложению которых я скоро перейду, я пришёл к следующим убеждениям:

1 · Дву-значность ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний представляет собой не ‘факт’, не ‘очевидную истину’, а высоко-порядковую, некритически выработанную, глубоко укоренившуюся лингво-культурную привычку.

2 · Эта дву-значность нагляднее показывает уровень наивности и невежества, которые преобладали в прошлом и продолжают преобладать в текущий период западной медицинской и научной истории, нежели передаёт в каком-либо связном, действенном смысле процессы организма, которые мы якобы этой дву-значностью описываем.

3 · Поскольку эта дву-значность никаким образом не согласуется с эмпирическим опытом, от неё следует отказаться в пользу других формулировок, дающих больше преимуществ во внедрении общих и прикладных научных исследований в ближайшем будущем. Я предложу одну такую формулировку.

···· Ⅱ Методологическое ориентирование ····

Невзирая на выгоды, которые мы можем представить и, будем надеяться, осуществить с помощью тщательной пере-оценки и совершенствования устоявшихся формулировок нашей культуры, нам следует распознать масштабы и трудность задачи, за которую мы берёмся. Успех зависит от принятия взглядов, которыми обычно руководствуются только в среде культурантропологов, обученных наблюдать и заключать ‘значения’ конкретного поведения представителей культуры, ·исходя из постулатов и ценностей, лежащих в основе этой культуры·, нежели в рамках своих культур и субкультур.

Принять такое ориентирование в подготовке к любому исследованию оказывается проще на словах, чем на деле. Того труднее его получается принять в целях исследовать теоремы и постулаты собственной культуры и субкультур. Для этого приходится готовить себя к некоторой мере личного разочарования, потому что выявление несостоятельностей в своих культурных формулировках влечёт за собой обязательство преобразовать или, по необходимости, оставить их и взяться за изнурительный труд построения более подходящих. Вдобавок, следует готовиться к раздражающему равнодушию и часто к активному сопротивлению своих коллег.

Давайте начнём с того, что представим себя – практиков западной медицины – в процессе наблюдения за туземным шаманом, занятым оказанием помощи тяжело больному соплеменнику где-то на поросших кустарником просторах Африки. Мы видим на шамане устрашающую маску, амулеты, раскрас по телу; слышим его неблагозвучные заклинания и сопровождающий их звон его погремушек; мы осматриваем его глиняные куклы и другие ритуально уложенные предметы; мы отмечаем его символические жестикуляции в направлении отваров и припарок, готовящихся на церемониальном костре.

Как практики из иной медицинской субкультуры, что мы думаем об этой поведенческой процедуре?

Если мы оценим её неосознанно, как склонны поступать даже самые бывалые путешественники, в рамках формулировок нашей культуры и множества её субкультур, мы с высокой вероятностью заключим,

(a) что эта процедура не только не несёт пользы, но в некоторых отношениях может и навредить;

(b) что шаман действует либо из крайнего невежества, либо из мошеннических соображений.

Если, однако, у нас получится принять выше рекомендованные взгляды антропологов и тем самым задержать оценку поведения шамана достаточно, чтобы определить культурные положения, от которых оно происходит, мы неожиданно и с чувством внутреннего удовлетворения сможем оценить как логическую, так и семантическую адекватность этого ритуала, невзирая на серьёзные сомнения в его эмпирической эффективности.

По исследованию мы узнаём, что шаман-лекарь и его соплеменники принимают два основных постулата в отношении большинства, но не всех болезней, возникающих в их среде.

1 · Если кто-то, ·A·, заболевает, значит кто-то, ·B·, сделал его больным. ·B· может оказаться человек в том же или соседнем племени, или дух в дереве, ручье или птичьем гнезде неподалёку. (Туземцы не проводят чётких различий между людьми и духами.)

2 · Чтобы сделать ·A· больным, ·B· воспользовался определённой магией. Например, он в тайне и на расстоянии от ·A· указал на него костью, натыкал иголок в куклу, похожую на ·A·, внутрь которой поместил кусочки его ногтей, высохшей слюны или экскрементов.

По принятию этих постулатов, выводятся две теоремы для подходящей терапии:

1 · Личность ·B· и магию, которой он воспользовался, следует каким-то образом определить.

2 · Чтобы ·A· выздоровел, требуется как-то призвать магию, сильнее той, которую задействовал ·B·.

На решение этих задач шаман направляет свою интуицию и профессиональные навыки.

В свете пояснений выше поведение шамана теперь выглядит ‘рациональным’ для западного наблюдателя, особенно, если второй задумается, возможно, впервые о том, что процедурные приёмы (теоремы) его медицинской культуры вывели подобным образом из ·a priori· постулатов, и о том, что наблюдатели из других культур могут оценить его постулаты и теоремы как сомнительные, неприемлемые и эмпирически бесполезные.

К этому моменту представителю запада пойдёт на пользу поразмыслить о том, что в отношении поведенческих расстройств, которые в их медицинской субкультуре определяют в категорию «психогенных», принимаются следующие учения:

1 · По намерению или нет, кто-то в числе одного или нескольких из окружения пациента сделал его больным.

2 · Чтобы сделать его больным, он или они воспользовались определёнными мотивационными или обусловливающими приёмами, например, страхом, стыдом или гиперопекой.

Исходя из этих постулатов, западные психиатры считают принципиально значимым:

1 · Определить участника или участников.

2 · Глубоко рассмотреть особенности

(a) задействованных приёмов
(b) вызванные ими у жертвы оценочные реакции.

3 · Преобразовать взгляды пациента.

Следовательно, методологически мы можем посмотреть на себя как на ‘компоненты’ социо-языкового комплекса систем, который можем приблизительно представить следующим образом:

⬩Культура⬩
Западная цивилизация₁₉₆₃

⬩Субкультура⬩
Западная наука₁₉₆₃

⬩Суб-субкультура⬩
Западная
·· неврология
·· психология
·· социология
·· антропология
И так далее

⬩Суб₃-культура⬩
Западная клиническая неврология
·· психиатрия
Другие западные клинические специальности

⬩Суб₄-культура⬩
‘Школы’ вышеперечисленного (например, британская и французская неврология; фрейдовский, адлеровский, юнговский психоанализ; павловская психиатрия и так далее).

В каждой культуре, субкультуре и так далее действуют свои постулаты и выведенные теоремы, отношения между которыми оценивают с точки зрения ·консистентности· – единственного критерия ‘обоснованности’ [-‘допустимости’.,-] и ‘необоснованности’. Покуда участники данной культуры соблюдают её постулаты и теоремы, их поведение одобряют как правоверное, рациональное и логичное.

В этой среде мы обнаруживаем нашу дву-значность ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний.

Некоторые коллеги могут возразить, что вследствие развития психосоматической медицины, эта дву-значность заметно потеряла в действенности – до степени обещания её скорого ухода. Я не соглашусь с этим заявлением.

Несмотря на провозглашения об обратном⁽⁸'¹⁾, психосоматической медициной удалось осуществить мало, чтобы развенчать доктрину ‘органических’ и ‘функциональных’ сущностей, и ещё меньше, чтобы сформировать состоятельный монизм. Её главный вклад – если мы вообще можем таковой ей приписать – состоит в утверждении, что эффекты ‘органических’ заболеваний, например, рака груди, туберкулёза почки и коронаросклероза, не ограничиваются тесной категорией, в которую относят все ‘органические’ телесные процессы данного индивидуума, а могут достигать и часто достигают ‘умственных’ [-‘психических’-] процессов пациента, где внедряют скрытые и чётко распознаваемые ‘функциональные’ изменения в его личности. И наоборот, психосоматическая медицина утверждает, что ‘умственные’ отклонения, например, депрессии, подавленная враждебность и различные состояния тревоги, могут, если их запустить, достигать ‘телесных’ процессов пациента, где внедрять скрытые и чётко распознаваемые телесные изменения, т. е. ‘органическое’ заболевание.

Эта тема распознаётся по самому беглому ознакомлению с трудами её приверженцев, среди которых Фландэрс Данбар удостоился почётного места. Я приведу уместные цитаты из его второй монографии.⁽⁸'²⁾

⬩«⬩
Существуют личностные особенности и физические восприимчивости, которые предрасполагают нас к определённым недугам. Когда микробы находят себе подходящее место в жертве, тело и разум которой готовы их принять, вирулентность заболевания часто оказывается пугающей.
⬩»⬩
(с. 217)

⬩«⬩
Язва образуется в четыре шага. Решающим становится взаимодействие тела и разума.
⬩»⬩
(с. 155)

⬩«⬩
Отбор (симптомов) осуществляется действием эмоциональных конфликтов, продлившихся достаточно долго и остро, чтобы проявился физический эффект.
⬩»⬩
(с. 26)

⬩«⬩
Человек, увидевший, как на его близких родственниках и друзьях сказались заболевания сердца, и сохранивший связанный с этим страх, сам испытает симптомы этого заболевания, несмотря на полное отсутствие органического заболевания … если позволить ему испытывать выбранные симптомы, органический ущерб, с определённой вероятностью, проявится позднее.
⬩»⬩
(с. 40)

Отрицать, что автор говорит языком дуализма, представляется трудным.

···· Ⅲ Языковые сородичи проблемы ····

Теперь давайте представим себе студента, который, наслушавшись за два или три года жаргона преподавателей подготовительного и основного медицинского курсов, заинтересовался смыслом дву-значности ‘органических’ и ‘функциональных’ расстройств. Он следует освещённому веками совету поискать релевантные термины в словаре. Он открывает свой экземпляр [-словаря-] Дорланда⁽²'¹⁾ [-по медицине-] и на странице 536 обнаруживает, по-видимому, подходящее определение «функционального»:

⬩«⬩
То, что воздействует на функции, но не на структуру.
⬩»⬩

Ipse dixit:⁽ⁱⁱ⁾ функции могут в, по меньшей мере, некоторых обстоятельствах подвергаться изменениям без сопутствующих изменений в структуре. (Студент может заключить или не заключить, что допускается и обратное, но в любом случае, он достаточно осведомился, что ‘структура’ и ‘функция’ могут изменяться независимо друг от друга. Вознаграждением за свою любознательность он в придачу к той дву-значности, которая изначально привлекла его внимание обзавёлся ещё одной – ‘структуры’ и ‘функции’.)

Теперь наш студент листает до страницы 1128 и там читает определение «психогенного»:

⬩«⬩
Межпсихического происхождения. То, что имеет эмоциональное или психогенное происхождение в отличие от органического.
⬩»⬩

По горячим следам он отлистывает на страницу 1127, где находит «психику»:

⬩«⬩
Разум. Умственная жизнь, включающая как осознанные, так и неосознанные процессы.
⬩»⬩

Затем он смотрит «психическое»:

⬩«⬩
То, что относится к психике или к разуму; умственное.
⬩»⬩

На странице 815 он узнаёт, что «умственное» означает:

⬩«⬩
То, что относится к разуму.
⬩»⬩

Он может возрадоваться; поиски почти окончены. Осталось посмотреть определение «разума»; и тогда он ·узнает·.

К сожалению, в Дорланде не приводится термин «разум». На секунду растерявшись, студент предполагает, что пропустить термин такой основательной важности могли, скорее всего, по ошибке наборщика. Сообразно, он обращается к другому словарю, затем к ещё одному, и каждый раз либо напрасно, либо, в лучшем случае, находит словесные тавтологии, которые он распознаёт как таковые, невзирая на свою наивность.

Он окончательно разочаровывается, когда в последней отчаянной попытке, заглядывает в словарь Taber’s Cyclopedic Medical Dictionary⁽⁴¹⁾ и находит там прямое высказывание:

⬩«⬩
·Разум·: доказательных научных определений разума не приводили.
⬩»⬩

Очень жаль; в поиске просвещения о дву-значности ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний он обошёл множество улиц и переулков, но вернулся к началу.

⬩‹⬩
Как
⬩›⬩

– спрашивает студент, –

⬩‹⬩
такое может быть? Несомненно, кто-то где-то каким-то образом должен был отыскать правильный ответ.
⬩›⬩

К сожалению, – его и его коллег по всему свету – такого эксперта не найти.

Чтобы осмыслить эту плачевную ситуацию, нам придётся признать, что, на одном уровне изыскания эта дву-значность составляет ·постулат·, из которого, по-видимому, логически следуют определённые теоремы. Например,

⬩‹⬩
Лечите психогенные расстройства, такие как обсессии, компульсии и фобии, с помощью психологических техник.

Не пытайтесь лечить органические расстройства, например, ишиоректальные абсцессы и феохромоцитомы психологическими техниками.
⬩›⬩

На другом уровне изыскания эта двузначность составляет ·теорему·, выведенную в свою очередь из существующих постулатов. Например, ‘материя’ и ‘разум’, ‘мозг’ и ‘разум’, ‘структура’ и ‘функция’.

Рассмотрев её таким образом, мы видим эту дву-значность как только одну в пленуме [-заполненности-] философских умозрений западного человека.

Столетиями, как мы знаем, философы предпринимали смелые попытки сформировать всестороннее понимание человека и его места во вселенной. Представители некоторых философских школ, в своих попытках привести полные, связные объяснения, сочли целесообразным прибегнуть к двум или более независимым ‘принципам’, например, ‘разума’, ‘материи’, ‘духа’ и ‘души’, нежели к единому принципу. Школы таких убеждений, среди которых нам знакомы школы Эмпедокла (490–430 гг. до н. э.), Платона (429–348 гг. до н. э.) и Фомы Аквинского (1225–1274 гг. до н. э.), мы относим к «плюралистам».⁽⁷’ ²⁷'¹⁾ О том, что авторы работ по медицине особенно остро испытывали их воздействие не давнее, чем в середине прошлого века, свидетельствует частота появления только что упомянутых ‘принципов’ в научных журналах и учебниках того дня.

В следствие этого, студенты медицины всего нескольких поколений назад сдали или провалили свои экзамены согласно умениям, наработанным за счёт манипуляций терминами и ‘принципами’, которые продвигали их учителя. Исторически, их ситуацию во всяком аспекте мы можем сравнить с таковой университетских студентов периода раньше, – средневековья и ренессанса – чьё умение обращаться с принятыми тогда первичными элементами – ‘огнём’, ‘воздухом’, ‘землёй’ и ‘водой’ – и соответствующими им телесными гуморами – ‘сангвиником’, ‘холериком’, ‘меланхоликом’ и ‘флегматиком’ – служило мерой пригодности для медицинской практики. (Не видим ли мы здесь здравый, наглядный урок для работников медицинского образования и их студентов?)

Как нам известно, авторы современных научных и медицинских трудов редко пользуются такими терминами как «дух» или «душа» в своих докладах о здоровье и болезнях. По-видимому, эти принципы вышли из моды, по меньшей мере, к сегодняшнему дню. Современные авторы, тем не менее, продолжают обильно применять плюралистические формулировки, такие как, «тело» и «разум», а также их соответствующие суррогаты:

⬩ ‘физические’ и ‘психические’ события
⬩ ‘неврологические’ и ‘психологические’ процессы
⬩ ‘структурные’ и ‘функциональные’ преобразования
⬩ ‘объективные’ и ‘субъективные’ данные
⬩ ‘органические’ и ‘функциональные’ заболевания
⬩ и так далее.

Таким применением они демонстрируют не преодолённое влияние на сегодняшнюю медицину метафизиков-дуалистов, среди которых больше всего чествуют французского врача-философа Рене Декарта (1596–1650).⁽³⁸⁾

Кратко говоря, старая казуистика ‘тела’ и ‘разума’ продолжает ощутимо действовать в современном мышлении-и-действии.

Приняв понятия ‘тела’ и ‘разума’ таковыми, мы видим убедительную логичность в заключении, что одно, другое или оба могут испытывать состояние здоровья, как одно, другое или оба могут страдать от не-здоровья. Заболеваниям тела впоследствии отводится категория ‘органических’, а заболеваниям разума категория ‘функциональных’. Положительным в этой доктрине видится только то, что её легко преподавать. Однако, несмотря на то, что длительный опыт языковой привычки одвузначивать ‘тело’ и ‘разум’ ожидаемо ведёт к тому, что эти абстракции становятся ‘совершенно естественными фактами’ для людей, выросших в культурах, коим они присущи, это не означает, что их не требуется проверять или следовать им в принудительном порядке.

Например, послегомеровские философы не находили в этой двузначности ничего такого очевидного, чтобы её упомянуть. До нас дошло много таких письменных материалов. Например, в трудах Фалеса (640–546 гг. до н. э.) и Гераклита (540–480 гг. до н. э.) явно читается преобладание монистического ориентирования. Весьма вероятно, их и людей из их окружения озадачили бы дискуссии с допущением понятия разделённых ‘тела’ и ‘разума’.

Обратившись к истории, мы можем наиболее точно установить, что эта дву-значность сложилась как неожиданный побочный эффект столкновения материальных противоположностей. Во времена Гераклита, аристократии, которую до той поры принимали как полубожественных правителей и бессменных хранителей земли и её богатств, пришлось столкнуться с растущим влиянием коммерческого класса, чьи торговые суда растущими числами заполняли гавани Эгейского и Средиземного моря, и чьи экономическая и военная мощи росли вровень.

Когда в своё время торговцы, ремесленники и ростовщики, организованные тираном Поликратом (?–522 гг. до н. э.) открыто бросили вызов власти дворянства, последовали экономическая борьба, разграбления, конфискация собственности и принудительные изгнания. Это привело к существенным преобразованиям не только на политической, но и на социальной и философской сценах. Тотчас возникшая у аристократов потребность сберечь своё оказавшееся под угрозой достоинство заставило их присвоить высочайшую ценность тому, чему низшие классы не смогли бы навредить своими нападками, конкретно, своим образовательным и этическим заслугам, литературным и рациональным навыкам. Вынужденно их соперники отреклись от этих добродетелей и вместо них приняли противоположные ценности ‘материального мира’. Таким образом образовались аполлонический и дионисийский культы.⁽⁴³⁾

Всякий раз, когда ·pro tem· верх одерживало дворянство, как в Спарте, Сицилии и Южной Италии, избранной философией становился ·идеализм·, поощряющий заслуги ‘умственной’ жизни. И наоборот, всякий раз, когда ·pro tem· верх одерживали демократы, как в Афинах, предпочтение отдавали ·материализму·, ориентированному, среди прочего, на ‘тело’ и его дисциплину. Маятник этой борьбы качался три века, и за этот срок из неё вышла дву-значность ‘разума’ и ‘тела’, какой мы её знаем в западной цивилизации.

Концептуальных и языковых сородичей этой дву-значности существует, конечно, великое множество. Чувствительно ориентированный на них человек, который слушает обсуждения своих коллег от медицины у места пациента, на конференциях, во врачебных кабинетах, в аудиториях и лабораториях и на больших профессиональных сборах, едва ли может не впачатлиться их вездесущностью и независимостью друг от друга. В таких ситуациях коммуникации в скрытых или открытых отношениях демонстрируют себя следующие дву-значности:

1 ⬩ МАТЕРИЯ И РАЗУМ
· тело и разум
· мозг и разум
· физические и психические события
· физиология и психология
· неврология и психология (психиатрия)
· неврогенные и психогенные факторы
· органические и функциональные заболевания

2 ⬩ СТРУКТУРА И ФУНКЦИЯ
· форма (морфология) и функция (процесс)
· статические и кинетические явления
· анатомия и физиология
· рефлекторные и произвольные движения
· неосознанные и осознанные процессы
· двигательный и сенсорный нервные центры
· экстрапирамидная и пирамидная двигательные системы
· эмоции и интеллект
· таламус и кора
· центр мозга (или лимбическая система и т. д.) и новая кора

Простой перечень этих взаимозависимостей показывает охват задачи, за которую следует ожидать взяться человеку, осмелившемуся тщательно рассмотреть хотя бы одну из них. Если вы смотрите с надеждой разрешения одной конкретной проблемы, вам стоит готовиться к тому, что вы в лоб столкнётесь с другими, а в ином случае ваши усилия исчерпают и обесплодят участники вашей дискуссии, изобретательно эксплуатируя одну дву-значность в подкрепление другой. В здешней полемике творятся настоящие чудеса тавтологических рассуждений.

О дуализмах в целом профессор Прингл-Паттисон из Эдинбурга⁽²⁷'²⁾ как-то раз высказал следующее:

⬩«⬩
… покуда в философии не удаётся привести в гармонию по-видимому независимые и даже конфликтующие факты опыта как аспекты или элементы, составляющие большее целое, стоит считать, что в ней не достигается необходимый идеал мышления. Дуализм, согласно философии в целом, представляется признанием неудачи попытки философии решить собственную задачу.

Некое (монистическое) единство мы можем назвать негласным предположением и целью всей философской работы.
⬩»⬩

Какое бы место монизм, в конечном счёте, ни занял в философии, мы не можем отрицать, что в истории ·эмпирической науки· самые революционные шаги совершаются неожиданными монистическими триумфами. Нам стоит вспомнить лишь, как внедрение тепловых эквивалентов повлекло инновационный синтез механических, химических, электрических и лучисто-энергетических принципов, которые физики и химики до этого считали принадлежностями четырёх независимых дисциплин – каждая со своими своеобразными ‘законами’. Как мы знаем сейчас, эта интеграция незамедлительно оживила и расширила разработки в термодинамике.

Схожим образом, ныне хорошо известная эйнштейновская формулировка E=mc² провозгласила инновационный синтез предшествующих ньютоновских принципов ‘материи’, ‘энергии’, ‘времени’ и ‘пространства’, которые до 1920 года считали предельными и независимыми структурными элементами вселенной. Эйнштейновская относительность и квантовые теории Планка повели нас в атомную и космическую эпоху.

С более широкой перспективы такие единящие шаги развития в истории науки демонстрируют значительную пользу, накопленную осознанным применением изречения:⁽ⁱⁱⁱ⁾

⬩«⬩
Entia non sunt multiplicanda praeter necissitatem.
⬩»⬩

Этот славный принцип экономии, ныне принимаемый как неотъемлемый в научном методе, сформулировал в 1330 до н. э. английский монах Уильям из Оккама. В современной форме мы утверждаем этот принцип, говоря, что из двух или более гипотез, предложенных объяснить объём данных, ту гипотезу, которая влечёт наименьшую сложность ·принципов·, оценивают научно предпочтительной. Исследователь отправляется на неустанные поиски монистических формулировок.

···· Ⅳ Критерий ‘органического’ заболевания ····

Однако по каким мерилам практик западной медицины заключает одно заболевание⁽ᵃ⁾ как ‘органическое’, а другое как ‘функциональное’? В поисках ответа на этот вопрос вскоре выявляется примечательное взаимодействие неоднозначностей и внутренних несовместимостей.

Выше мы напомнили себе о том, что определённые патологические состояния, например, хорея, атетоз и паркинсонизм, считались авторитетами одного периода медицинской истории ‘функциональными’, а более позднего периода ‘органическими’ заболеваниями. О ‘психогенном психозе’, пресенильной депрессии и множестве ‘психоневрозов’, которые к нашему времени свели к гипогликемическим, эндокринным и другим метаболическим расстройствам, мы можем сказать подобное. Мы задокументировали и обратные случаи, например, с военным неврозом, который в период начала Второй мировой войны считали ‘неврогенным’, а теперь широко признают ‘психогенным’. Даже ·в рамках· данного периода истории, например, настоящего, найдутся исследователи, которые считают определённые расстройства, например, спастическую кривошею, судорожные припадки и тики,⁽ᵛ⁾ ‘функциональными’ и лечат их психиатрически. В стенах того же учреждения находятся другие, кто считают те же расстройства ‘органическими’ и лечат их хирургическими и другими так называемыми физическими средствами.

Определённо, мы не можем ни объявить всех этих исследователей одновременно ‘правыми’, ни примирить их расхожие утверждения операционально, сказав:

⬩⸗⬩
Органическое с заметным слоем функционального.
⬩⸗⬩

Критики заподозрят, что ·не существует общепринятого критерия·, по которому ‘органические’ и ‘функциональные’ расстройства удалось бы чётко дифференцировать.

Несомненно, в отношении ‘органической природы’ некоторых ненормальных состояний преобладает общая согласованность. При таких состояниях ·мы выявляем· макро- и/или микроскопические ·преобразования телесных тканей· по осмотру живого пациента или по аутопсии, например, переломы конечностей, псориаз, почечный туберкулёз, окклюзию коронарной артерии и вирусный энцефалит. Однако, к сожалению, критерий таких болезненных изменений не применяют систематически и широко. О том, что его не придерживаются строго как обязательного условия именования болезненного состояния ‘органическим’, пóлно свидетельствуют такие состояния как тройничная, глоссофарингеальная и затылочная невралгии, при которых попытки распознать побуждающие патологические изменения многократно оказывались безуспешными.

В таком случае, применением какого критерия расстройства, такие как невралгии, принимаются как ‘органические’?

Определённо, не выявлением так называемых ‘·объективных·’ двигательных, рефлекторных, чувственных, координативных и/или по вегетативным признакам, потому что таковых до настоящего времени не продемонстрировали. Определённо же, не лёгким устранением этих расстройств с помощью хирургического вмешательства, потому что применение второго должно убедить нас в угоду логической последовательности определить тревожный невроз, ажитированную депрессию и т. д., которые, как мы знаем, удаётся устранить префронтальной лоботомией, в категорию ‘органических’ заболеваний.

Можем ли мы тогда в случае невралгий обозначить критерием ·согласования· между направлением жалоб пациента и известным распределением определённых анатомических агентов?

Возможно.

Однако, если так, то как мы можем отличить такие состояния как истерическая гемианестезия, моноплегия и дифония, все из которых согласуются с известным распределением анатомических агентов, от их ‘органического’ образа?

Следует ли нам теперь прибегнуть к критерию «клинической обратимости», явно характерного для множества предположительно ‘функциональных неврозов’, примером которых служит острая истерия?

Скорее всего, нет, потому что, как мы все знаем, обратимости (ремиссии) явно характеризуют те самые невралгии и множество других ‘органических заболеваний’, например, варианты лейкимии, лимфомы, диапазон ревматоидных миозитов и артрозов.

Если вышеприведённое не кажется впечатляющим, то теперь заметим, что одна только демонстрация макро- и микроскопических болезненных изменений ·самих по себе· не определяет расстройство как ‘органическое’, и тем более не отнимает обоснованную возможность назвать его ‘психогенным’. Подходящие примеры включают ложные дерматозы, истерические стигмы, пептические язвы, язвенный колит.

Давайте рассмотрим критерий ·различимого преобразования· телесных органов и тканей на ином уровне изыскания; в частности, рассмотрим его отношение ко вписанному в историю обстоятельству, в котором когда-то уверенно названные ‘функциональными’ состояния теперь называют ‘органическими’ и наоборот. Очевидно, чтобы оправдывать свою «различимость», преобразование требует наблюдателя, который не только занимается различением, но и в большинстве случаев докладывает по его осуществлению. Если мы осознаём транзакционную природу этого процесса, то мы увидим, что в обозначении одного заболевания ‘органическим’, а другого ‘функциональным’ практик не говорит и не может говорить об обстоятельствах, которые остаются ·неизменными· для него и/или для его коллег наблюдателей. Он неизбежно вовлекается в процесс различения при всех ограничениях своего вводного оборудования и уже организованных предрасположенностях и предрассудках, вследствие которых он “задан” замечать одни события в своём окружении, а другие игнорировать. Применение устройств усовершенствованного ввода, таких как увеличительные стёкла и осцилографы, не меняет ситуацию в принципе и никаким образом не снабжает практика тем, что он предпочитает считать ‘строго объективными’ условиями.

Схожим образом, когда наблюдатель сообщает о том, что он различил, его неизбежно ограничивают языковые и другие классификационные образы действия его культуры. Например, форма «есть»-предикации его индо-европейского языка канализует его как воспринимать, так и сообщать:

⬩‹⬩
Газообразный хлор [-есть-] зелёный
⬩›⬩

– нежели более операционально корректно, –

⬩‹⬩
Он выглядит зелёным для меня.
⬩›⬩

Признаёт это наш наблюдатель-докладчик или нет, он составляет ·значительную часть· того, что наивно оценивает как ‘факт’, неизменный для него и его коллег.

Не сумев различить изменения в ткани невооружённым глазом, наблюдатель зачастую предполагает, что изменений не произошло, ·ergo·,⁽ᵛⁱ⁾ он рассматривает ‘функциональное’ заболевание. Если с течением времени он (или его современники) станет применять увеличительное стекло, он может различить ‘действительные изменения’, которых раньше не различал. Теперь он может отвести заболевание в категорию ‘органических’. Беспристрастный сторонний наблюдатель, конечно, заключит, что зафиксированное ‘изменение’ заключалось куда меньше в ‘заболевании’, чем в нашем наблюдателе-докладчике. Последний может испытать ряд подобных опытов, применив световой микроскоп, ультразвуковой эхоскоп, электронный микроскоп и ещё множество тонких биохимических и биофизических инструментов, каждый из которых позволяет получить данные, вынуждающие пересмотреть прежние убеждения, не выводя никаких конструктивных обобщений о своём ·modus operandi·⁽ᵛⁱⁱ⁾. Он может легко поменять содержимое своих категорий несколько раз, не подвергая сомнениям правомерность этих категорий и не осознавая, что изменение содержимого своих старых картотек полнее свидетельствует о степени его невежества и знания в определённый период, нежели обосновывает его излюбленную дву-значность.

Всё это вынуждает признать факт, что, когда уроженцу запада приходится под давлением обстоятельств определять мерила, по которым он относит одно заболевание к ‘органическому’, а другое к ‘функциональному’, он оказывается всецело бессильным.

···· Ⅴ Дву-значность ‘структуры и функции’ ····

Как мы увидели, практики медицины традиционно, хоть и не всегда последовательно, принимают в расчёт изменения в ‘структуре’ органов и тканей, а также отсутствие изменений, чтобы определять данное заболевание в категорию ‘органических’ и ‘функциональных’. В предыдущем параграфе мы воспользовались случаем сместить акцент на ·различимые· и ·не-различимые· аспекты таких изменений, чем необходимо вовлекли наблюдателя-докладчика (со всеми его ограничениями) в процессы наблюдения и сообщения о ‘фактах’, и классификации ‘заболеваний’. В свете этого, то, что в медицинскую историю вписали как переклассификации заболеваний из ‘функциональных’ в ‘органические’ и ·наоборот·, оказалось последствием изменяющегося информационного фонда практика, включая переменчивые репертуары его культурных и языковых абстракций, нежели изменениями в самих ‘незоологических формах’.

Теперь нам следует заметить, что дву-значность ‘структуры’ и ‘функции’ – одна из наиболее крепко укоренившихся в нынешних формулировках – состоит в тесной связи с таковой ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний и своего рода гало-эффектом, придаёт ей убедительности. Она заслуживает исследования лишь будучи таковой.

Мы помним, что в словаре Дорланда⁽²'²⁾ наш студент-медик осведомился, что, поскольку ‘функция’ действует независимо от ‘структуры’, значит изменения в первой могут происходить и происходят без изменений в последней. Сообразно, нас сперва интересует вопрос о значениях терминов «структура» и «функция».

Эту дву-значность, как дву-значность ‘разума’ и ‘тела’, не всегда принимали как саму собой разумеющуюся, какой её принимают представители субкультуры западной цивилизации, жизнь которой дала промышленная революция. Шерингтон,⁽³⁷⁾ признавая заслуги Жана Фернеля, врача ⅩⅥ века, как основателя современной физиологии, отметил, что этот почётный учёный, скорее всего, не смог бы осмыслить сегодняшние формулировки «структуры» и «функции».

Некоторое время после прихода эпохи парового двигателя со «структурой» стали обращаться тем смыслом, который привели в словаре Дорланда, т. е. как с отдельной и отделимой от «функции». Огонь можно было гасить, пар-под-давлением расходовать, а воду дренировать. Получившееся приспособление теперь можно было осмотреть, а пространственные отношения его частей – по отдельности и вместе – описать на усмотрение наблюдателя. В таких благовидных обстоятельствах ‘структура’ парового двигателя стала ‘постижимой’. Поскольку ‘функцию’ возвратно-поступательных поршней (с помощью которых физическая масса перемещается из одного места в другое) больше не приходилось доказывать, «функция» казалась наблюдателям ⅩⅧ и ⅩⅨ веков не только ·отличной·, но и ·отделимой от· «структуры». Приняв это понятие, нам понадобился лишь небольшой языковой скачок, чтобы осмыслить, что ·функциональные изменения могут происходить без изменений в структуре·.

Много рассуждений не требуется, чтобы обнаружить, что вышеупомянутой софистикой мы необоснованно отчуждаем действительный паровой двигатель от некоторых динамических ‘составляющих’ (которые по любым мерилам следует признать такими же неотделимыми ‘структурами’ действительного приспособления, как любые другие ‘составляющие’). Отчуждённые ‘составляющие’ действуют теми самыми агентами, которыми приспособление изначально обеспечивается время-пространственной динамикой. Лишённое их, приспособление сводится к ‘паровому двигателю-без-пара’ и подлежит изучению и описанию одних только пространства и массы.

Тот же приём исключения времени, и вместе с этим сведения вселенной дискурса до пространства и массы, позволил Зенону (? 342–270 гг. до н. э.) запутать поколения учёных знаменитым парадоксом Ахиллеса и черепахи. Это сравнимо с тем, как если бы кто-то задал (и ожидал рационального ответа на) вопрос:

⬩⸗⬩
Куда деваются колени человека, когда он встаёт?
⬩⸗⬩
См. сноску ⅷ.

Эту аналогию удалось бы дополнить ответом, в котором подразумевалось бы, что колени, как ·процесс· (‘функция’) могли бы каким-то образом претерпеть изменения без согласованных изменений в структурных отношениях торса и нижних конечностей сидящего. Именно это, ·mirabile dictu·,⁽ⁱˣ⁾ утверждается в словаре.

Наши профессиональные предшественники сочли разделение ‘структуры’ и ‘функции’ приемлемым в связи с преобладанием в их субкультуре ещё одного плотно осевшего, но редко озвученного постулата – что ‘естественное’ состояние вещей есть ·покой·. (По странному совпадению, состояние покоя ‘паровых двигателей’, как и мёртвых организмов и их тканей, ‘случайно’ оказалось таким, при котором исследователям удавалось наиболее удобно изучать такие интересные объекты.) Древнее учение Гераклита, с которым сегодняшние физики-ядерщики, астрофизики, химики, биологи и учёные, изучающие вопросы поведения, полностью одобрительно соглашаются, – а именно, с тем, что ничто во вселенной не пребывает и не может пребывать буквально в покое – оставалось отвергнутым больше 2000 лет благодаря Платоновым ‘сущностям’ и Церковным незыблемостям.

Словесный фокус заключался в применении одного и того же ярлыка – «паровой двигатель» – к двум весьма отличным денотатам. Такой практикой мы серьёзно нарушаем семантическое и математическое правило ·изоморфизма·, ведь, очевидно, паровой-двигатель-лишённый-неотъемлемых-составляющих-структур не может обладать функцией, сравнимой с таковой, при которой рабочий пар в динамическом потоке между двумя критическими порогами давления становится неотъемлемой составляющей структурой. В действительном паровом двигателе ‘структура’ продолжает меняться от одного момента к другому по континууму. Когда такие структурные изменения описали динамическими терминами настолько пóлно, насколько возможно, даже если очень экономно, о ‘функции’ сказали всё, что могли, на данное время, сказать.

С этой точки зрения термины «изменчивая структура» и «функция» становятся синонимичными, т. е. как словесными ярлыками мы ·обозначаем ими· в точности те же события. Может, конечно, случиться, и часто случается, что ·наблюдателю не удаётся различить· трудно уловимые изменения в ‘структуре’, согласованные с замеченными изменениями в ‘функции’, и ·наоборот·, но такого, что ‘функциональные изменения происходят без структурных’, или ·наоборот·, случиться не может. Аналогичным образом, всякое незаметное или заметное преобразование изменчивой структуры, которое отходит от «оптимума» и асимптотически приближается к «максимуму» или «минимуму», составляет преобразование функции, заметное или незаметное.

Теперь становится значимым заметить, что сказанное о паровых двигателях оказывается в близкой мере правомерности применимым ко всем другим относительно автономным машинам ·и· к биологическим, биохимическим и биофизическим агентам. ‘Структура’ мёртвого сердца, остановившегося в определённый момент в состоянии систолы, ·не· есть ‘структура’ мёртвого сердца, остановившегося в диастоле. Ни то, ни другое не показывает, кроме как формально, ·континуум· изменчивых структур живого, пульсирующего органа. Если и когда последние изменения полностью описали, мы, таким образом, пришли к описанию пульсирующего-пульсатора,⁽ˣ⁾ т. е. его ‘функции’.

Подобные замечания, очевидно, справедливы в отношении ядер, вращающихся в эндоплазме астроцитов, в отношении вращения химических радикалов, принимающих цвиттер-ионные формы в молекулах аминокислот и т. д. Всё перечисленное относится (на разных порядках научных наблюдений) к ‘структурным’ изменениям, не менее ‘подлинным’, чем абсцесс в мозжечке. В нескольких словах, полное описание течения этих ‘структурных изменений’ коэкстенсивно и эквивалентно описанию ‘функции’.

Для осмысления сути сказанного, нам необходимо предостеречь себя от обозначения ·одним и тем же названием· для сейчас живого, а сейчас мёртвого сердца; сейчас живой, а сейчас мёртвой клетки; сейчас действующего, а сейчас распавшегося.

Давайте теперь попытаемся обобщить то, что мы сказали о паровых двигателях, сердцах, астроцитах и аминокислотных молекулах. Для этого рассмотрим построение; любое построение; предпочтительно, настолько абстрактное, насколько мы можем его таковым сделать, чтобы его не обременять ‘значимым содержимым’ (Рисунок 1).

Что мы можем сказать о ‘структуре’ такого построения?

Можем ли мы порешить его ‘структуру’ раз и навсегда точным мероопределением и описанием всех его составляющих частей – длинами, ширинами и глубинами его линий, дуг, секторов и гештальтовых фонов?

Если можем, то что мы скажем о его ‘структуре’, когда растянем резиновое полотно, на котором его начертили сначала по одной оси, затем по другой, а потом отпустим? (Рисунки 2a, b, c и d.)

Какая из этих конкретных конфигураций – и бесчисленное многообразие их возможных вариантов – раскрывает настоящую ‘структуру’?

·Идентично· ли построение, воспринятое при ‘состоянии покоя’ в ·конце· манипуляций (Рисунок 2d) или только ·достаточно близкó· построению, воспринятому при ‘состоянии покоя’ в начале (Рисунок 1)?

Кратко говоря, как мы можем полезным образом характеризовать ‘структуру’ нашего построения, если мы вообще можем это сделать?

Если мы освободимся от редко упоминаемых постулатов, которыми наивный простой человек пользуется, чтобы доказывать, что «структура» означает что-то ‘где-то там’ – ‘настоящее’, ‘естественное’, ‘конкретное’ и ‘долговечное’ – мы выйдем на верный путь к рассмотрению ‘структуры’ как человеко-творной абстракции высокого порядка, в которой определённые пространственно-временные отношения между ‘составляющими’, по-видимому, сохраняются в ряде преобразований.

Этим – поддающимся проверке – взглядом мы готовимся допустить, что понятие ‘структуры’ и дополняющее его ‘функции’ могут значительно отличаться от времени ко времени, от ситуации к ситуации не только для воспринимающего ·A·, но для ·n· воспринимающих.

Теперь мы, по-видимому, можем правомерно позволить себе комментарий:

мы больше не можем основывать дву-значность ‘органических’ и ‘функциональных’ заболеваний на дву-значности ‘структуры’ и ‘функции’. Обе представляются ложными по фактам.

···· Ⅵ Монистическая формулировка ····

Давайте посмотрим, получится ли у нас логически и эмпирически свести к монизму дву-значности ‘разума’ и ‘тела’, ‘структуры’ и ‘функции’ вместе с их многочисленными суррогатами, чтобы дать практикам и исследователям преимущества экономии. Формулировка, изображённая на Рисунке 3⁽ᵇ⁾, представляет модификацию автором этой статьи диаграммы Коржибски, основанную на его структурном дифференциале, представленном в 1933 году в качестве приспособления для изучения Общей семантики.⁽¹¹'¹⁾

Диаграмма представляет часть того более протяжённого континуума энерго-изменений-в-процессе, который по заключениям современной науки царит по всей вселенной – и, возможно, на деле её составляет. Мы учитываем четыре ‘аспекта’ этого континуума. Четыре не следует приравнивать к ‘разделению в природе вещей’, и тем более к количественно разным плюралистическим ‘принципам’. Напротив, мы лишь пользуемся ими для удобства изложения объяснений. В иных целях полезным бы пришлось рассмотреть больше или меньше.

Аспект Ⅰ символизирует распределение потоков этих вселенских энерго-изменений или ‘событий’. Там, где энерго-изменения концентрируются относительно плотно, они составляют то, что современные физики называют массой. Физики заключают их как высоко ‘динамические’, аналогичные водоворотам, где водяные частички, присутствующие в любой данный момент – ‘содержимое’ – сменяются другими в следующий. Невзирая на непрестанный процесс, общая закономерность – ‘форма’ (вихрь) – сохраняется. Человек на улице наивно называет их ‘вещами’, ‘неподвижными объектами’, ‘материалами’ и ‘настоящей материей’. На нашей диаграмме они представлены ‘сгустками’ с нечёткими границами, которые указывают на градиенты энерго-концентрации, преобладающие между несколькими индивидуальными массами и их окружениями.

О том, как эти энерго-изменения распределяются менее густо и более однородно, физик говорит как об ‘энергиях’ или просто об ‘энергии’. Простой человек называет их ‘пустым пространством’. На нашей диаграмме они представлены рассеянными интервалами между ‘сгустками’.

С этой перспективы, масса и энергия сходятся в ·монистическую· формулировку: они не указывают на ·разные· принципы, а представляют собой ·градиент распределения единого принципа·. Взятые вместе, масса и энергия составляют ‘вселенское поле’, или проще, ‘поле’.

Студенты, которым нравится понятие ‘теории поля’, – будь то в физике, нейробиологии или социологии – склонны полагать, что любое событие, происходящее в любой части поля, неизбежно преобразует события во всех остальных частях, независимо от того, насколько далеко друг от друга они могут располагаться. ·Степень· такого эффекта неизбежно по обстоятельствам значительно варьируется; тем не менее, ·некоторые· эффекты, поддаются они измерению или нет, предположительно, производятся неизбежно.

В научных, эстетических, образовательных или иных целях кто угодно может для узконаправленного изучения разграничить часть этого вселенского поля. В этом он не налагает строгих ограничений на кипучие потоки энерго-изменений, действующие в данной части или между ней и остальным полем. Это обстоятельство показано на Аспектах диаграммы Ⅰ, Ⅱ, Ⅲ и Ⅳ пунктирными линиями по периметрам и стрелками во многих направлениях между и среди четырёх частей.

Давайте подробнее обсудим ‘сгустки’, изображённые на Аспекте Ⅰ.

Некоторые из них – относительно меньшая часть совокупности – представляют ‘живые системы’. Они варьируются сложностью от примитивных бактерий по пленуму биологических форм до взрослых человеческих особей и далее к симбиотическим сверхорганизменным ‘живым системам’. Читателю следует зрительно представить подобными ‘сгустками’ Аспекты Ⅱ, Ⅲ и Ⅳ.

Отличия между ‘меж-’ и ‘внеорганическими’ энерго-изменениями, на которые диаграмма, среди прочего, указывает, в некоторых в системах отсчёта, например, в близко связанных с законом сохранения массо-энергии (в котором учитываются в основном ·количества· энергий и их ·обратные преобразования·), мы можем считать не значимо важными. В других системах отсчёта, однако, например, в основательно стоящих на втором законе термодинамики (энтропии, в котором учитываются ·упорядоченности· и ·организации· энерго-изменений и их распады), отличия между ‘меж-’ и ‘внеорганическими’ энерго-изменениями имеют первостепенное значение.⁽³⁴⁾

Как бы то ни было, ‘сгустки’ в поле, ‘живые’ или нет, неуклонно воздействуют и реагируют друг на друга. Когда у данного ‘сгустка’ побуждается ·и· поддерживается, или проявляется склонность поддерживать какое-либо различимое изменение в сценарии ответов, мы говорим, что в ‘сгустке’ возымела место ·модификация·. Когда мы рассматриваем такие модификации при участии живых систем, мы обычно называем их ‘научением’, ‘забыванием’ и подобными словами. Мы интерпретируем их как свидетельства ‘разума’, ‘глупости’ и так далее. В совокупности они составляют процессы коммуникации, которые, как мы эмпирически знаем, могут происходить меж- и внеорганически среди ‘живых систем’ и-или между последними и ‘неживыми системами’.

Опыт обширно показывает, что вследствие жёстких ограничений аппарата приёма, фильтрации, модуляции, внутреннего маневрирования и вывода каждого ‘сгустка’, каждый ‘сгусток’ может сориентироваться и отеагировать только на ·часть-целого· другого ‘сгустка’. Поскольку эта часть может часто встречаться, следовательно, подвергаться реакции на себя относительно устойчиво, она может служить и обычно служит данному ‘сгустку’ ·знаком· с соответствующим к нему отношением. ·Знак·, таким образом, ‘воспринимается’ данным ‘сгустком’ как ·неотъемлемая часть· другого ‘сгустка’. Мы чётко видим незаменимость таких указаний или сигналов в процессе коммуникации.

Другую разновидность указания мы называем ·символом·. Последний отличается от ·знака· тем, что не составляет (точнее, не ‘воспринимается’ как составляющий) неотъемлемую часть-целого другого ‘сгустка’; он, однако служит её ·суррогатом· и как таковой провоцирует какой-то ответ.

То, что символ может служить в качестве суррогата, мы видим как в значительной мере последствие предшествовавшего ‘экстенсионального соглашения’, к которому пришли ‘сгустки’-участники сверхорганизменной или культурной системы. Действительное происхождение символьной коммуникации и история её эволюции читаются с поверхности по их метафорическому содержимому. В остальном, мы знаем о них далеко не всё. Тем не менее, независимо от того, эволюционировала ли коммуникация символами, различие, которое мы здесь провели – что символы представляют собой ·произвольные· указания, нежели ·имманентные части· ‘сгустков’, видится оправданным. ·Пример·: лай собаки как ·часть-целого· собаки составляет ·знак·; названия «собака», «dog», «canis», «chien», «Hund», «дворняга» и «Роувер»⁽ˣⁱ⁾ составляют ·символы·.

Возвращаясь к полю, в межзвёздном и внутриядерном пространствах, где, предположительно, разворачивается безостановочный процесс взаимодействия совокупных событий, мы заключаем, что солнце движется своим небулярным образом, что земля вращается, что случаются приливы и отливы и что нейтроны, электроны, мезоны и так далее в молекуле печёночного гликогена пляшут, не обращая внимания на то, видят их, слышат, ощущают или говорят о них живые ‘сгустки’ или нет. Это заключение обозначено на нашей диаграмме «немыми, не-словесными, не-произносимыми процессами».

Аспекты Ⅱ, Ⅲ и Ⅳ обозначают определённые составляющие ‘живой системы’, к обсуждению частностей которой мы переходим. Давайте на своё усмотрение предположим, что в качестве определённой ‘живой системы’ рассматриваем взрослого человека. В этом случае каждый Аспект – Ⅱ, Ⅲ и Ⅳ – становится частичным полем этого человека – “миниатюрной вселенной” неугомонных, нестабильно организованных физических и химических событий, характер которых проявляется подобно остальному вселенскому полю, неотъемлемую часть которого наш взрослый человек неизбежно составляет.

На нашей диаграмме прямоугольники Аспектов Ⅱ, Ⅲ и Ⅳ мы начертили ·seriatim·;⁽ˣⁱⁱ⁾ каждый кажется независимым от других. Однако, мы задействовали этот приём иллюстрации только ради объяснения, и он не изоморфен обстоятельствам, которые мы им представляем. Следовательно, чтобы привести его к изоморфии, следует представить Аспект Ⅳ как существующий внутри Аспектов Ⅲ и Ⅱ, а Аспекты Ⅲ и Ⅱ внутри Аспекта Ⅰ. Сделав это, мы можем продолжить рассматривать их соответствующие частности.

В Аспект Ⅱ мы включаем гуморальные и невральные события, провоцируемые ‘сгустками’ ‘меж-’ и-или ‘внеорганических’ энерго-изменений, изображённых на отметке Ⅰ, в ·рецепторах·, ·периферических нервах· и ·центральном ‘настройщике’·. Его события, конечно, текут вместе с таковыми на отметках Ⅲ и Ⅰ. Схожим образом, Аспект Ⅲ включает гуморальные и связанные протоплазмические реакции ·эффекторов· организма, – его поперечно полосатых, гладких и сердечных мышц, а также области желёз внешней и внутренней секреции – возбуждения которых приводятся в действия межорганическими ‘сгустками’ предшествующих событий, изображённых на отметке Ⅱ.

·Все· события, происходящие на отметках Ⅱ и Ⅲ, мы выводим [-заключаем-] согласно настоящей формулировке как физические и химические, т. е. электролитически-коллоидные по характеру. Физиолог на выбранном уровне наблюдения описывает их как возбуждения и торможения, сокращения и расслабления, фазические и тонические движения, энзиматические транспорты и так далее. Психолог на своём уровне описывает их как поступки, ощущения, желания, мышления, решения задач и так далее. Мы объединяем, рассматривая все события, изображённые как происходящие на отметках Ⅱ и Ⅲ как таковые того же типа, что на отметке Ⅰ. Не менее, чем последнее, события на отметках Ⅱ и Ⅲ охватывают немые, не-словесные, не-произносимые процессы, потому что, несомненно, значительно бóльшую часть того, что, как мы заключаем, происходит внутри наших организмов, мы не видели, не ощущали, не демонстрировали и не называли.

Мы не говорим это к тому, что ·всем· подобным межорганическим процессам суждено навсегда остаться не поддающимися демонстрации и неназванными. Напротив, тот факт, что многие процессы (такие как электрические потенциалы коры головного мозга и поток электролитически-коллоидных событий в цикле Кребса), непознанные и непредвиденные нашими предшественниками-профессионалами в один период научной истории, удалось впоследствии продемонстрировать, что позволило их описывать и более или менее прогнозировать, обещает нам, что, по меньшей мере, ·некоторые· из пока не выявленных, непредвиденных и, следовательно, не сформулированных событий однажды пополнят склады научного знания.

Наконец, мы добрались до Аспекта Ⅳ, где найдём доводы в пользу монизма, заслуживающие дальнейшего рассмотрения или отклонения. Нам придётся немного поблуждать, но следующие объяснения будут понятными, если читатель удержит в поле зрения то, что мы развернули к этому моменту.

Отметку Ⅳ мы отводим под многообразие символов (и правила манипуляции ими), принятое в определённой культуре и субкультурах нашего взрослого человека. Сюда, как мы знаем, входят сложные символьные процессы шифрования, семантической оценки, хранения, поиска, расшифровки, фильтрования ‘шума’, передачи различными средствами и так далее, действующие в меж- и внеорганической ·коммуникации·. Как мы отметили выше, целостное отношение, существующее между ·символами· и ·знаками· заключается в том обстоятельстве, что, по меньшей мере, в самом удалённом смысле, первые составляют ·суррогаты· вторых, к которым мы пришли произвольно.

Предположительно, каким-то физико-химико-биологическим процессом, или по подобию, ‘обусловливания’, определённые жесты, выражения лица, устные и письменные слова происходят ·как символы·, чем вызывают ответы, которые в более ранний период развития индивидуума вызывались только ·знаками·. Для определённого ‘сгустка’ в определённое время ·знаки· и ·символы· не представляют (и по нашему определению не могут представлять) собой одно и то же, несмотря на то, что и то и другое относиться к тому, что в основе составляет физико-химические события. Такое обстоятельство ведёт к тому, что письменный символ «pain»⁽ˣⁱⁱⁱ⁾ может обозначать и обозначает другой ·денотат· во французском языке (т. е. он вызывает иной ответ восприятия у француза) в отличие от английского; подобно, что символ «pain» может обозначать и обозначает другой денотат для любого данного англичанина в отличие от символа «pane».⁽ˣⁱᵛ⁾ Кратко,

⬩«⬩
Слово не есть вещь
⬩»⬩

и им не получится охватить все характеристики вещи.⁽¹¹'²⁾

Отношение суррогатирования, о котором мы говорим, не поддерживается без изменений. Например, оно не мешает последующему обозначению ·символами· ‘абстракций’ более высоких порядков, т. е. метафорических “общих знаменателей” двух или более ·знаков·, которые, возможно, вызывали ·схожие реакции· в определённом ‘сгустке’ или-и участников культуры или субкультур последнего. В связи с этим уместно обратить внимание на то, что процессы ‘различения’ (т. е., реагирования схожим образом на что-либо) таких ключевых знаков или указаний и выработки устойчивых ‘обобщённых ответов’ на них наглядно начинают действовать на очень ранних этапах жизни цыплят, котят и щенков, а также человеческих младенцев.

МакКалок и Питс⁽¹³⁾ предложили приемлемое объяснение нейронных механизмов, которыми такое абстрагирование может логически вызываться у организма. Мы, конечно, можем надлежащим образом категоризовать такие ‘обобщённые’ или ‘абстрагированные’ ·знаки· в целях исследований в лингвистике или научного обсуждения как таковые более высоких порядков, чем их более ·эмпирические предшественники·; и тем не менее, они не отличаются от последних своим физико-химико-биологическим характером.

Мы подходим к важному, хоть и не особо широко знакомому и даже неудобному соображению, а именно к тому, что ·единственными· знаками, которым наш взрослый человек (и соучастники) имеет возможность присваивать символы, служат немые, не-произносимые физико-химические события, происходящие на отметках Ⅱ и Ⅲ, нежели процессы на Аспекте Ⅰ. Он может уверенно ·верить·, что то, что он ‘на самом деле’ испытывает, представляет собой для-него ‘внеорганические’ события, изображённые на отметке Ⅰ. С нашей точки зрения, однако, его вера [-убеждение-] очень сильно страдает от наивности; ведь поскольку его ‘опыты’ могут быть таковыми ·и только таковыми· его собственных межраорганических энерго-изменений, то последние составляют единственные события, которые могут служить ·знаками·, на которые он может отвечать, и в отношении которых может приходить к обобщениям, прогнозам и, словом, ‘знать’ что-либо. Подобным образом, они составляют то ·и только то·, что он и его культурные и субкультурные соучастники могут ·символизовать·.

К этому добавляется значимое обстоятельство, что наш взрослый человек и его собратья-люди понимают, что во внутриорганических коммуникативных целях они символизуют ·крайне мало· из обширного множества ‘межорганических’ энерго-изменений, имеющих место в пределах его и их ‘сгустков’ каждую миллисекунду. Совокупность символов, которые он и его собратья таки присваивают тем относительно немногочисленным событиям, составляют языковой репертуар его культуры и субкультур. Именно к этим символам обычно прибегает человек в коммуникативных целях, независимо от того, осуществляет он их как ‘речь’, ‘письмо’ и ‘жестикуляции’ межорганической, межличностной коммуникации, или как ‘мышления’ и ‘эмоции’ внутриорганической, внутриличностной коммуникации. ·Принципиально· внутриличностный и межличностный коммуникативные процессы не отличаются, несмотря на то, что, видимо, по причинам, уходящим к послегомеровским эллинским войнам, первый произвольно называют ·умственным·, а последний ·частично умственным· и ·частично материальным· событиями.

На диаграмме лингво-поведенческий репертуар культуры и субкультур, в которых действует наш взрослый человек, т. е. совокупность его символов и правил ими манипулировать, мы обозначили ·языковыми реакциями· на межорганические события, изображённые на отметках Ⅲ и Ⅱ. На аспекте Ⅳ мы впервые сталкиваемся с символьными, словесными, произносимыми процессами, которые само-рефлексивно могут, в свою очередь, служить ·знаками· не-живым и другим живым ‘сгусткам’. Должно быть чётко видно, что действию таких само-рефлексивных процессов ничего не препятствует, потому что, согласно нашим положениям, символы входят в пленум физико-химико-биологических событий, которые мы выводим как пребывающие в процессе на отметках Ⅲ, Ⅱ и Ⅰ. Покуда мы не выработали концепцию чётко различимой прерванности [-отделённости-] во взаимодействии событий, обозначенных Аспектами Ⅰ, Ⅱ и Ⅲ, ·любое· событие может служить и служит преобразованию ·‘структуры’· массо-энергетических сценариев в иных местах поля – включая, конечно, любые живые и не-живые ‘сгустки’, которые поле содержит.

Трудно сомневаться, что ‘структурные’ изменения, происходящие на отметках Ⅱ и Ⅲ, более или менее поддаются различению, или даже остаться, в любой определённый период научной истории, более или менее скрытыми и неразличимыми. Однако, независимо от наступившего обстоятельства, оно не препятствует способности тех событий провоцировать дальнейшие межорганические изменения структуры, например, в молекулах невроцитов, астроцитов и их окружений. Следовательно, определённо, мы можем предполагать ·сопоставимую способность·, действующую в языковых событиях, обозначенных Аспектом Ⅳ.

Теперь нам необходимо лишь указать, что среди динамических энерго-изменений, обозначенных Аспектом Ⅰ, мы можем рассматривать определённые события вселенского поля – относительно немногочисленные в этой совокупности – с ·двух· точек зрения. К ним относятся события, изображённые на Аспекте Ⅳ. Покуда они, как события Ⅱ и Ⅲ, составляют часть поля Ⅰ, и покуда они, не менее, чем их денотаты Ⅱ и Ⅲ, представляют собой физико-химические, электролитически-коллоидные события – возможно, сложнейшие из известных – они составляют, с одной точки зрения, ·немые·, ·не-словесные· и ·не-произносимые события·, и как таковые несут всякий потенциал вызывать изменения в ‘структурах’ других живых и не-живых ‘сгустках’ в поле, “ответственных” за другие энерго-перемены поля, которые действуют как ·знаки·.

·Пример·: голосовой сигнал «кислый лимон», обращённый более или менее принуждённо не-живому ‘сгустку’ струн, протянутым вдоль не-живого ‘сгустка’ деки не-живого ‘сгустка’ пианино, может вызвать и вызывает в них ‘структурные’ изменения, которые могут распознаваться чётко, а могут оставаться скрытыми; могут проявляться скоропреходяще или длительно. Мы заключаем, что такие изменения ·собственно· составляют немые, не-словесные и не-произносимые процессы – как мы заключаем обо всех других ‘внеорганических’ событиях.

С другой точки зрения – таковой живых ‘сгустков’ данной культуры, в которой ‘согласились’ удостоить их звания ·символов·, обращаясь с ними скрыто или открыто более или менее единообразно – они составляют словесные и произносимые процессы. Как таковые они могут вызывать и вызывают ‘структурные’ и неизбежно сопутствующие ‘функциональные’ изменения в организме: сказанный символ «кислый лимон», обращённый взрослому человеку, вызывает у последнего ток внутриорганических химо-нейронных энерго-изменений, проявление которых поддаётся наблюдению у этого человека и любого из его собратьев по культуре. Они проявляются как

(a) повышенное слюноотделение
(b) глотательные движения
(c) общее поисковое и экономическое поведение.

По тому же принципу внутри него также вызываются более или менее скрытые энерго-изменения. Чтобы их выявить и подвергнуть наблюдениям, требуется разрабатывать и применять точные инструменты, например, чтобы распознавать изменения насыщенности ионов водорода, вязкость крови и слюны и так далее.

Однако, можем мы выявить и подвергнуть наблюдениям скрытые межорганические изменения своим чувственно-двигательным аппаратом или нет, это имеет меньшее отношение к тому, в процессе они или нет, нежели к ситуации с человеческим невежеством-и-умудрённостью, преобладающими в данную эру.

То, что мы сказали о сигнале «кислый лимон», мы же теперь можем расширить обобщением, чтобы охватить другие символы. У нас нет логических или эмпирических причин вычёркивать сигнал «Гитлер» из того, что мы согласовали с сигналом «кислый лимон», а именно признание – по меньшей мере, в теории – его способности служить как ·знаком· (благодаря чему им удаётся вызывать ‘структурные’ изменения в не-живых ‘сгустках’, для которых сигнал не составляет символ), так и ·символом· (благодаря чему им удаётся вызывать ‘структурные’ изменения в живых ‘сгустках’, в культурах и субкультурах которых его произвольно принимают как таковой). То, что скрытые или доступные наблюдениям межорганические ‘структурные’ и ‘функциональные’ изменения, вызываемые символом «Гитлер», у какого-нибудь идеологически обработанного офицера СС отличаются от таковых у гонимого еврея, живущего в Германии 1940 года, лишь составляет способ сообщать об отличиях, доступных распознанию в субкультурных организациях организмов; мы подкрепляем, нежели опровергаем то, что сказали о стимуляции ‘меж-’ и ‘внеорганических’ структурных изменений.

Теперь нам не должно составить труда принять, что мы можем обобщить сказанное о символах «кислый лимон» и «Гитлер» так, чтобы охватить ·все· символы, иными словами, представить, что каждый символ закономерно вызывает некоторое значительное или незначительное изменение в ‘структурах’ и ‘функциях’ организма (или организмов), с которыми сталкивается. К этому, такие изменения могут вызываться с равной возможностью, возникают они из вне или изнутри организма. В том или другом случае, они становятся эффективными в изменении поведения только ·после· того, как стали ‘межорганическими’.

Повторим, совокупность таких ‘меж-’ и ‘внеличностных’ энерго-изменений, по-видимому, представляет собой таковое, которое мы в своей западной культуре заключили явлениями, обозначенными такими словами как ‘умственный’, ‘психический’, ‘внимание’, ‘восприятие’, ‘концептуальный’, ‘понятийный’, ‘интеллект’, ‘эмоции’ и ‘память’. Я вижу в этом серьёзную семантическую ошибку, которую допустили, некритически приняв в этой культуре постулат, что такие явления ·отличаются· от других явлений тем, что влекут ‘функциональные’, но не ‘структурные’ (или не ·нетъемлемо· ‘структурные’) изменения. «Дуализм», как мы знаем, стал неизбежным философским последствием этой ошибки. Мы также знаем, что такие формулировки не обходятся без последствий.

Сообразно этому взгляду, мы занимаемся эффективной психиатрической терапией не столько тем, что работаем с ‘функциональными’ расстройствами, не задетыми их ‘органическими’ эквивалентами, сколько тем, что:

(a) прогнозируем, какие условия нездоровья, проявившиеся у данного индивидуума, могут оказаться доступными предпочтительной модификации преимущественно – если не исключительно – применением ·символов· (нежели физических, фармакологических или хирургических процедур);

(b) умело разрабатываем способы внедрения желаемых изменений в ‘структуре’ и ‘функции’, способствующих восстановлению здоровья.

Вам показалось, что этим эссе я призываю лечащих специалистов, исследователей и другие влиятельные фигуры нашей культуры смотреть на расстройства, получившие известность как действительно или потенциально варианты ‘структурных’ заболеваний, как на, следовательно, ‘органические’?

Я искренне надеюсь, что нет. Принятие любого такого простого ·ad hoc·⁽ˣᵛ⁾ приёма обещает мало долгосрочной пользы в наших гуманистических и научных начинаниях. Термин «органическое» так долго оставался привязанным к своей противоположности – «функциональному» и «психогенному», что он, по-видимому, значительно потерял в способности надёжно служить символом. Неизбежно, его применение зависит от некоторого подразумеваемого различения между им и чем-то другим. Из этого языкового обстоятельства вряд ли скоро удастся выйти принудительно или логически.

Рекомендуется так скоро, как получится, исключить термины «органическое» и «функциональное» из того, что мы думаем-делаем с ‘болезненными сущностями’, которыми ‘обладают’ наши пациенты (или которые ‘возобладали’ над нашими пациентами), чтобы на смену начать делать-думать о ‘внутри-’ и ‘межорганической’ коммуникации и её многообразных расстройствах. Этим мы могли бы свести к обоснованному монизму такие кажущиеся несовместимыми состояния как почечные камни, ущемление грыжи, галактоземия, пареплегия, дисфазия, гиперкинезия, депрессия, связанная с чувством неполноценности, патологическая лживость и целую область социальных, экономических проблем и уголовных преступлений.

Таким пере-ориентированием мы бы привели медицинские и психиатрические дисциплины в согласованность с продвинутыми дисциплинами кибернетики, теории информации, теории коммуникации, инженерии компьютерных систем и групповой динамики.⁽¹’ ³’ ⁴’ ¹⁰’ ¹²’ ²⁹’ ³⁰’ ³¹’ ³²’ ³³’ ³⁵’ ³⁶’ ³⁹’ ⁴²⁾ Авторы упомянутых источников уже пролили важный свет на нерешённые проблемы медицины. Нам, конечно, доступно значительно больше того, чем мы уже успели воспользоваться. К счастью мы состоим во взаимо-зависимых отношениях. Работники медицины, парамедицины и связанных основосоставляющих наук уже пролили некоторый свет на нерешённые вопросы кибернетики и других дисциплин, и мы можем резонно ожидать больше света. Потенциальные взаимные выгоды выглядят крупными. Я постарался сделать из этого эссе ·vade mecum·⁽ˣᵛⁱ⁾ доводов в пользу того, что всё это можно и стоит осуществить принятием ·монизма·.

···· Об авторе ····

РАССЕЛ МАЭРС

Врач, член Американской коллегии хирургов.

Заведующий отделениями неврологии и нейрохирургии в больнице Williamson Appalachian Regional Hospital.

Председадель совета директоров в клинике Highlands Clinic.

Президент, заместитель председателя совета доверенных лиц, участник редакционного совета General Semantics Bulletin, лектор, участник Мемориальной лекции Коржибски в 1958 г., научный лектор (1955–1963) в Институте Общей семантики.

Доктор Маэрс родился в Бруклине. Окончил Брауновский университет бакалавром гуманитарных наук и магистром хирургии, и медицинский колледж при Корнелльском университете.

Работал в больницах Бруклина, округа Кингс, Бельвю, клинике им. Лэхи.

Преподавал в Брауновском университете, Университете Нью-Йорка, Корнелльском медицинском колледже, Колумбийском университете, Медицинском колледже шт. Лонг-Айленд, Денверском университете, Университете Цинциннати и Индианском университете.

Служил полковником в медико-санитарном отделе в Европейском ТВД и США, 1942–1946 гг.

Доцент хирургии и председатель отделения нейрохирургии в Университете Айова (1946 г.); профессор (1949–1963 гг.).

Автор более 135 статей в профессиональных журналах.

В 1939 впервые внедрил хирургию базальных ядер, до этих пор считавшихся неподступными.

В работе с У. Дж. и Ф. Дж. Фрайями применил новый ультразвуковой стереотаксический инструмент, что позволило открыть новые обширные области неврологических и хирургических исследований (См. ·General Semantics Bulletin· № 24–25).

Ныне ведёт исследования подкорковых нервных механизмов эмиссивной речи.

···· Сноски ····

⬩a⬩ –⇧– Здесь нам придётся миновать родственное обсуждение явно связанного вопроса о том, что имеется в виду под термином «заболевание». Современные авторы склонны говорить о «незоологических формах» или «незоологических единицах»,⁽ⁱᵛ⁾ будто ‘заболевание’ могло бы демонстрировать и действительно демонстрирует ·независимое существование·, и будто мы можем его так описывать. Медицинским жаргоном мы регулярно утверждаем и, следовательно, поддерживаем эти архаические, в сущности демонологические понятия, когда употребляем такие выражения как

⬩‹⬩
У пациента ·A· [-есть-] целиакия.
Пациент ·B· подхватил пневмонию.
Пациента ·C· одолел малярийный озноб.
⬩›⬩

С более операциональным подходом мы бы оценивали «болезни» как статистически-выведенные абстракции из поддающихся записи манифестаций тех ·взаимодействий·, которые происходят среди некоторых поддающихся распознанию или постулированных организмов, функционирующих как агенты или как носители, при том что первые наносят вторым вред какой-то степени. Агентов и носителей мы можем на некоторых основаниях называть формами или единицами [-сущностями-], указывая на то, что они демонстрируют относительную автономию по отношению друг к другу. Однако ‘заболевания’ мы операционально так рассматривать не можем.

Обсуждение на эту тему вы можете найти у Крукшенка.⁽⁵⁾

⬩b⬩ –⇧– С разрешения Альфреда Коржибски.

⬩ⅰ⬩ –⇧– лат. «сейчас и на короткое время»

⬩ⅱ⬩ –⇧– лат. «сам сказал»

⬩ⅲ⬩ –⇧– лат. «Не следует множить сущее без необходимости»

⬩ⅳ⬩ –⇧– в оригинале disease entities – дословно «болезненные сущности».

⬩ⅴ⬩ –⇧– в оригинале ‘habit spasms’ в одинарных кавычках – дословно «привычные спазмы»

⬩ⅵ⬩ –⇧– лат. «следовательно»

⬩ⅶ⬩ –⇧– лат. «образ действий»

⬩ⅷ⬩ –⇧– англ. laps – «колени», на которые «усаживают» ребёнка, опираются локтями., – не «колени», на которые становится молящийся,.

⬩ⅸ⬩ –⇧– лат. «как ни странно»; дословно «удивительно сказать»

⬩ⅹ⬩ –⇧– в оригинале pump-that-pumps – дословно «насос-который-качает»

⬩ⅺ⬩ –⇧– «dog», «canis», «chien», «Hund» – слова «собака» на английском, латинском, французском, немецком языках; «Роувер» – Rover – популярная в англоговорящих странах кличка для собак.

⬩ⅻ⬩ –⇧– лат. «по порядку», «один за другим»

⬩ⅹⅲ⬩ –⇧– англ. «боль»

⬩ⅹⅳ⬩ –⇧– англ. «оконное стекло», произносится ‘так же’ как «pain»

⬩ⅹⅴ⬩ –⇧– лат. «для этого»; «специально для этого особого случая»

⬩ⅹⅵ⬩ –⇧– лат. «карманный справочник»

⬩1⬩ –⇧– Abercrombie, M. L. J. (1960) THE ANATOMY OF JUDGEMENT. Hutchison, London.

⬩2⬩ –⇧¹–;–⇧²– Arey, L. B., Burrows, W., Greenhill, J. P., and Hewitt, R. M. (1958) DORLAND’S ILLUSTRATED MEDICAL DICTIONARY (Ed. 23). W. B. Saunders, Philadelphia.

⬩3⬩ –⇧– Attneave, F. (1959) APPLICATIONS OF INFORMATION THEORY TO PSYCHOLOGY. Henry Holt, New York.

⬩4⬩ –⇧– Brillouin, L. (1951) “Science and Information Theory.” APPL. PHYS., ·22·:338–343.

⬩5⬩ –⇧– Crookshank, F. G. (1944) “The Importance of a Theory of Signs and a Critique of Language in the Study of Medicine.” p. 337–355 in Ogden, C. K., and Richards, I. A., THE MEANING OF MEANING (Ed. 6). Kegan Paul, Trench, Trubner & Co., London.

⬩6⬩ –⇧– Dana, C. L. (1893) TEXTBOOK OF NERVOUS DISEASES (Ed. 2). William Wood, New York, p. 478.

⬩7⬩ –⇧– Dewey, J. (1902) “Pluralism.” Vol. Ⅱ. DICTIONARY OF PHILOSOPHY AND PSYCHOLOGY (Edited by Baldwin, J. M.). Macmillan, NewYork, p. 306.

⬩8⬩ –⇧¹–;–⇧²– Dunbar, F. (1947) MIND AND BODY: PSYCHOSOMATIC MEDICINE. Random House, New York. (См. ·тж. автор·, EMOTIONS AND BODILY CHANGES, Columbia University Press, New York, 1935.)

⬩9⬩ –⇧– Faegerman, P. M. (1963) PSYCHOGENIC PSYCHOSES. Butterworth, London.

⬩10⬩ –⇧– Granit, R. (1957) “Systems for Control of Movement.” PROC. 1ST. INTERNAT. CONGR. NEUROL. SCI., ·1·: 67–74.

⬩11⬩ –⇧¹–;⇧²– Коржибски А. (1933) ·Наука и здравомыслие, введение в не-аристотелевы системы и Общую семантику· (3-е издание 1948 г.), с. 471. International Non-aristotelian Library Publishing Co., выпускается Институтом Общей семантики, Лэйквил, шт. Коннектикут.

⬩12⬩ –⇧– Langer, S. (1953) AN INTRODUCTION TO SYMBOLIC LOGIC (Ed. 2). Dover Publications, NewYork.

⬩13⬩ –⇧– McCulloch, W. S. and Pitts, W. (1943) “A Logical Calculus of the Ideas Immanent in Nervous Activity.” BULL. MATH. BIOPHYS., ·5·: 115–133.

⬩14⬩ –⇧– Meyers, R. (1940) “A Surgical Procedure for Postencephalitic Tremor with notes on the Physiology of the Premotor Fibers.” ARCH. NEUROL. PSYCHIAT., ·44·: 455–456.

⬩15⬩ –⇧– Meyers, R. (1941) “The Modification of Alternating Tremors, Rigidity and Festination by Surgery of the Basal Ganglia.” RES. PUBL. ASSN. NERV. MENT. DIS., ·21·: 602–665.

⬩16⬩ –⇧– Meyers, R. (1942) “Surgical Interruption of the Pallidofugal Fibers.” N. Y. STATE J. MED., ·42·: 317–325.

⬩17⬩ –⇧– Meyers, R. (1948) “The Relationship Between Thinking and Language: An Experimental Approach using Dysphasic Patients.” ARCH. NEUROL. PSYCHIAT., ·60·: 119–139.

⬩18⬩ –⇧– Meyers, R. (1950) “The Nervous System and General Semantics, Ⅳ: The Fiction of the Thalamus as the Neural Center of Emotions.” ETC.: REV. GEN. SEMANT., ·7·: 104–127.

⬩19⬩ –⇧– Meyers, R. (1951) “Dandy's Striatal Theory of the ‘Center of Consciousness’: Surgical Evidence and Logical Analysis Indicating its Improbability.” ARCH. NEUROL. PSYCHIAT., ·65·:659–671.

⬩20⬩ –⇧– Meyers, R. (1953) “The Extrapyramidal System: An Inquiry Into the Validity of the Concept.” NEUROLOGY, ·3·: 627–655.

⬩21⬩ –⇧– Meyers, R., Knott, J. R., Skultety, F. M. and Imler, R. A. “Concerning the Existence of a Suppressor Mechanism, “4s”: Experiments in the Cat and Human.” J. NEUROSURG., ·11·: 7–23.

⬩22⬩ –⇧– Meyers, R., (1957) “Problems in Consciousnessand Coma: Traditional Modes of Approach and aProposed Revision.” CLIN. NEUROSURG., ·3· :166–223 .

⬩23⬩ –⇧– Meyers, R., Fry, W. J., Fry, F. J., Eggleton,R. and Schultz, D. F. (1960) “Determination of Topologic Human Brain Representations and Modifications of Signs and Symptoms of Some Neurologic Disorders by the Use of High Level Focused Ultrasound.” NEUROLOGY, ·10·: 271–277.

⬩24⬩ –⇧– Meyers, R. (1963) “Pathogenetic Theories of Hyperkinesia: The Importance of the Negative Case.” TRANS. AMER. NEUROL. ASSN., ·88·: 84–90.

⬩25⬩ –⇧– Oppenheim, H. (1894–1913) LEHRBUCH DER NERVENKRANKHEITEN FUR AERTZE AND STUDIERENDE. (Eds. 1–6) S. Karger, Berlin.

⬩27⬩ –⇧¹–;–⇧²– Pringle-Pattison, A. S. (1902) “Monism.” (Vol. Ⅱ), DICTIONARY OF PHILOSOPHY AND PSYCHOLOGY. (Edited by Baldwin, J. M.) Macmillan, New York, pp. 90–101.

⬩28⬩ –⇧– Putzel, L. (1880) FUNCTIONAL NERVOUS DISEASES. William Wood, New York, pp. 18–20.

⬩29⬩ –⇧– Quastler, H. (1953) INFORMATION THEORY IN BIOLOGY. Univ. of Illinois Press, Urbana.

⬩30⬩ –⇧– Rapoport, A. (1955) “Application of Information Networks to a Theory of Vision,” BULL. MATH. BIOPHYS., ·17·: 15–33.

⬩31⬩ –⇧– Rashevsky, N. (1955) “Life, Information Theory and Topology.” BULL. MATH. BIOPHYS., ·17· :229–235.

⬩32⬩ –⇧– Reiss, S. (1953) THE UNIVERSE OF MEANING. Philosoph. Library, New York.

⬩33⬩ –⇧– Ruesch, J. and Bateson, G. (1951) COMMUNICATION: THE SOCIAL MATRIX OF PSYCHIATRY. W. W. Norton, New York.

⬩34⬩ –⇧– Schrodinger, E., (1945) WHAT IS LIFE? University Press, Cambridge, England.

⬩35⬩ –⇧– Shannon, C. E., (1951) “Prediction and Entropy ofPrinted English.” BELL SYST. TECHN. J., ·30· :50–64.

⬩36⬩ –⇧– Shannon, C. E. and Weaver, W. (1949) THEMATHEMATICAL THEORY OF COMMUNICATION, Univ. Illinois Press, Urbana.

⬩37⬩ –⇧– Sherrington, C. (1941) MAN ON HIS NATURE. Macmillan, New York. pp. 264–292 and 324–388.

⬩38⬩ –⇧– Sidgwick, H. (1882) “On the Fundamental Doctrines of Descartes.” MIND, 7: 435.

⬩39⬩ –⇧– Stanley–Jones, D. & K. (1960) THE KYBERNETICS OF NATURAL SYSTEMS. Pergamon Press, New York.

⬩40⬩ –⇧– Starr, M. Allen (1907) ORGANIC AND FUNCTIONAL NERVOUS DISEASES. (Ed, 2). Lea and Febiger, New York and Philadelphia.

⬩41⬩ –⇧– Taber, C, W. (1946) CYCLOPEDIC MEDICAL DICTIONARY. (Ed. 4) F. A. Davis, Philadelphia.

⬩42⬩ –⇧– Wiener, N. (1948) CYBERNETICS. John Wiley & Sons, New York.

⬩43⬩ –⇧– Winspear, A. D. (1956) THE GENESIS OF PLATO’S THOUGHT. (Ed. 2) S. A. Russell, New York, pp. 37–111.