Влияния, сформировавшие развитие Общей семантики Коржибски

Коржибски чётко понимал, что его формулировки стали результатом деятельности его нервной системы на-дату-в-среде. В этой статье я хочу рассмотреть особенности его даты-среды ⁅‘времени’ и ‘места’⁆, позволившей разработать его уникальную систему.

1920-е годы во многом представляли собой интеллектуальный мир, сильно отличный от сегодняшнего, и только самые старшие члены аудитории помнят его из первых рук. Я, в своём случае, ходил в небольшой колледж в штате Айова, где занимал себя попытками вырваться из окружавшего меня баптистского фундаментализма. Позднее я занимался выпускными проектами, попутно преподавая английский для первых курсов. В то время я смотрел на преобладающие течения незрело. Ко времени, когда я в 1932 году устроился научным сотрудником в Университет Чикаго, я смог увидеть 1920-е в свете предшествующих лет. За несколько минут, отведённых под эту презентацию, я смогу обсудить то множество течений только поверхностно, но постараюсь широкими контурами воссоздать условия, в которых оказался Коржибски.

Большинство американцев не испытали тяжёлый удар Первой мировой войны, который пришёлся на Европу. Коржибски испытал поражение на восточном фронте и составляющие его разрушения в Польше и частях России. Воспоминания об этом он взял с собой, когда русская армия направила его в Канаду и США в декабре 1915 года, контролировать выполнение распоряжений по артиллерийскому снабжению. В хаосе периода окончания войны он не прекращал себя спрашивать:

⬩‹⬩
Как это можно было предотвратить?
⬩›⬩

Конечно, он привёз с собой польский опыт исследований в инженерии и математики, но до тридцати восьми лет оставался наблюдателем и не брался формулировать. Однако далее начался удивительный период творчества, пиковавший публикацией ·Зрелости человечности· в 1921 году. Его формулировки энерго⁅химио⁆-связывания, пространство-связывания и время-связывания стали результатом его сильной мотивации выяснить, что очеловечивает человека.

В Америке он вдохнул новый воздух, который поспособствовал высвобождению его потенциала. Американский опыт открытия границ и заполнения нового континента привёл к прагматическим перспективам. В философии это запечатлел Уильям Джеймс в своих работах о «прагматизме», которые пользовались дурной славой в Европе. Эти новые перспективы отразились в работе Коржибски акцентом на экстенсиональности. Американский этос подошёл развитию Коржибски. Он обнаружил, что новый для него английский язык оказался родственным его выражению. Он говорил, что английский понадобился ему до того, как он смог построить свои формулировки.

Среди движений 1920-х годов, оказавших на Коржибски влияние, стоит вспомнить почти забытое сегодня «технократическое движение». Мы видим это влияние в подзаголовке ⁅1-го издания⁆ ·Зрелости человечности·: ·наука и искусство Человеческой инженерии·. Он гордился своей инженерной подготовкой и подходом, и посещал встречи группу со схожими интересами, которую возглавлял Вальтер Поляков. Они организовали «Время-связующий клуб» для обсуждений и критики.

Коржибски определил «Человеческую инженерию», сказав:

⬩«⬩
Под „Человеческой инженерией“ я имею в виду науку и искусство направления энергий и способностей людей на развитие человеческого блага.
⬩»⬩

Этот термин, по мере его передачи из уст в уста, утратил ценность и обзавёлся манипулятивной коннотацией. Он не хотел навязывать людям то, что «было для них лучше» и в свете заслуженно сомнительной репутации «человеческой инженерии» полностью прекратил употреблять этот термин с середины 1920-х. Понятие заметно опустело в свете его новых наработок и озарений. Коржибски зрел и подходил всё ближе к осознанию того, что зрело в сфере философии и научной теории.

Вызовы той поры в 1923 году хорошо выразил Джордж Сантаяна в предисловии своей книги ·Скептицизм и животная вера·:

⬩«⬩
Сейчас в натуральной и математической философии зреет что-то значительное и, по-видимому, подходит время для новой системы познания природы, сколько изобретательной, столько широко охватывающей, какую мы не знали с ранних греческих времён. Возможно, вскоре мы все уверуем в истинную космологию, сравнимую с Гераклитовой, Пифагоровой или Демокритовой. … Однако то, что мы имеем сегодня, выглядит настолько неопределённым, неясным и спутанным бестолковой философией, что не можем отличить разумное от дурного.
⬩»⬩

Коржибски распознал необходимость свести эти течения в единое целое – в согласованную систему. В этом ему помогли многие дисциплины.

Выработка теорий Эйнштейна тогда ещё не подоспела. Понятия структуры ‘материи’ (которую Коржибски всегда обособлял кавычками) пересматривались, и даже Эйнштейн озадачился новыми квантовыми теориями. Перед самой отправкой ·Науки и здравомыслия· в печать, он добавил сноску о многообещающей работе Макса Борна.

У физиологов та пора выдалась не менее революционной. Эксперименты Павлова в России, наряду с работой доктора Хорсли Ганта установили новую основу для оценки человеческого действия с учётом условного рефлекса. Неврологи и биологи особенно, такие как Джадсон Хэрик и Жак Лёб выявили много нового.

Коржибски считал коллоидную химию очень важной. Я помню своё недоумение, когда на своём первом семинаре в 1941 году я услышал, как Коржибски подчёркивал коллоидное поведение, потому что пришёл, ожидая, что мне расскажут о проблемах языка. Коржибски, однако, копал в глубь природы ‘жизни’, и исследования коллоидов Джерома Александера и других послужили фундаментом для построения объяснений. Коржибски бы обрадовался недавними результатами исследований ДНК.

Другие революции шли в формальной математической философии. Он ассимилировал основу работы Рассела и Уайтхеда из их книги ·Principia Mathematica· ⁅·Начала математики·⁆ и в дальнейшем испытал влияние Витгенштейна, у которого он взял и понёс дальше понятие несказуемогоⁱ, представленное в ·Логико-философском трактате·.

Его хороший друг Кассий Дж. Кайзер, профессор математики в Колумбийском университете, стал почти сотрудником в ранней работе Коржибски. Коржибски поддерживал связь с польской школой формалистов и даже возвращался в Варшаву в 1929 году, чтобы посетить Съезд математиков славянских стран. Его переписка с Артуром Ф. Бэнтли, который писал свой ·Лингвистический Анализ Математики· ⁅·Linguistic Analysis of Mathematics·⁆ одновременно с тем, как Коржибски работал над ·Наукой и здравомыслием·, показывает, что они оба работали над сложными, основательными проблемами.

Коржибски пытался внедрить математические теории в экстенсиональную систему, из-за чего впоследствии оказался в несогласии с большинством математиков, предпочитавших считать, что математика занимает свой автономный домен. Лишь несколько мыслителей, таких как Эрик Тэмпл Бэл, Кассий Кайзер и Леонард Блумфилд поддерживали его.

Коржибски в некоторой мере вдохновился работой Освальда Шпенглера ·Закат Западного мира·, впервые опубликованной в Германии в 1918 году и изданной в переводе на английский в 1926 году. Наработки «метода сравнительной морфологии мировой истории», в котором подчёркивались аналогические структурные отношения, Коржибски пришлось усваивать с трудом. Он назвал их «уникальной и поразительной работой» с «с необычным научным подходом и широким охватом».

Другим влиянием, поспособствовавшим формулировкам Коржибски, стал значительный прогресс в психотерапии и психиатрии. Он критически отозвался о Фрейде, написав о нём следующее:

⬩«⬩
В 1933 году работу Фрейда широко принимают как важную и много говорящую, однако, дальнейшие эксперименты многих исследователей и практиков показали, что фрейдовские формулировки не отличаются той исключительностью, которую им приписывают.
⬩»⬩

Основное влияние он испытал в 1925 и 1926 годах в ходе исследования в Больнице святой Элизабэт в Вашингтоне под методическим руководством доктора Уильяма Алансона Уайта. Он изучал пациентов, участвовал во встречах персонала и проводил длительные обсуждения с врачами, такими как Хэри Стэк Саливан. Лекции, которые он провёл на собраниях двух психиатрических сообществ, удостоили печати.

Самым проблематичным влиянием, или скорее давлением, 1920-х годов стало возможное влияние движения бихевиористов. Бихевиористы пользовались дурной славой за свою недоброжелательность и упрощенство, особенно характерные для провозглашений Джона Б. Уотсона, поэтому Коржибски держался от них строго в стороне. Тем не менее, они поспособствовали мыслительной сфере того десятилетия. Они проложили путь к принятию единого поля, монизма, отрицания дуализма тела/разума. Коржибски назвал это ·не-элементализмом·, который стал одной из его важнейших формулировок.

Это представляет то, что не так давно стало известно как «смена парадигмы». Понятие парадигм в 1962 году представил Томас Кун в своей книге ·Структура научных революций·, которое пересмотрел во втором издании 1970 года. Это понятие привлекло внимание многих философских кругов. Он представил точку зрения, согласно которой научный метод движется вперёд не только обычным накопительным процессом, но и, важнее, скачками от смены базовых положений. Лучшим примером он привёл коперниковскую революцию.

Я нахожу удивительным то, что Коржибски представил в точности эту точку зрения за двадцать лет до Куна, но тогда философы её проигнорировали. В 1942 году в Предисловии к Монографиям Ⅲ этот процесс ⁅Коржибски и Кендиг⁆ подали как необходимость в смене положений. Диаграмму ⁅логической судьбы⁆ изображали на обложках журнала ·General Semantics Bulletin· многие годы. Коржибски отметил, что Постулат₁ ведёт к Теореме₁, а Постулат₂ к Теореме₂, но многие люди пытаются перейти прямо от Постулата₁ к Теореме₂, что не работает, потому что постулаты необходимо менять.

По Куну, со времён Декарта, умершего в 1650 году, случилось две великих смены парадигм. Я бы предпочёл слово «революция»; Куну, в связи с нападками его товарищей философов, пришлось до ущерба ограничить своё применение слова «парадигма».

Первой великой пост-декартовой научной революцией стало становление эмпирического взгляда в середине ⅩⅨ века – сначала в геологии, затем в биологии и особенно в находках Дарвина. Пришло осознание, что первым необходимым шагом в науке следует делать сбор данных. Это привело к ниспровержению «рационализма» в его техническом смысле и к подрыву доверия к «разуму». В науке до этого человеческие выводы считались первичными.

Вторая великая революция, или смена парадигмы, случилась в первые десятилетия ⅩⅩ века в свете теории относительности и новых психологий; она привела к принятию единого поля и к отрицанию дуализма. «Не-элементализм» Коржибски отражает эту революцию. Формулировки Коржибски сохранили разумность, потому что он произвёл их, когда эти научные революции уже состоялись.

В 1920-е годы на Коржибски в разных степенях оказали влияние и другие достойные упоминания фигуры. Книга Чарлза Огдена и Айвора Ричардса ·The Meaning of Meaning· ⁅·Значение значения·⁆, опубликованная в 1923 году, вызвала некоторые волнения, но стояла на настолько неразумных неврологических основаниях, что Коржибски нашёл её слишком ограниченной.

В эту пору также начало свой ход «гуманистическое движение», выпустив «Манифест» в 1933 году. Коржибски оценил его слишком поверхностным, слишком недисциплинированным и требующим основательного пересмотра. Среди представителей той группы, по-видимому, только Оливер Райзер хорошо разбирался в научных вопросах.

Разработка действительно научной лингвистики шла одновременно с разработкой Общей семантики, но не в удобное для Коржибски время, чтобы ей воспользоваться. Я прочесал библиографию ·Науки и здравомыслия· в поисках книг о языке – около шести из списка; лучшие из доступных на то время, но ни одна из них особо не помогла бы. Лингвистика тогда ещё не стала наукой. Коржибски обоснованно написал:

⬩«⬩
Мы много и туманно рассуждаем о ‘структуре’ языка, но научной работы в этой области проделали очень мало.
⬩»⬩

Коржибски чувствовал этот недостаток, и за недавние десятилетия его восполнили своей работой многие лингвисты.

Антрополингвисты взялись за исследования незадолго до того как Коржибски произвёл свои формулировки; ему бы помогло узнать больше о Франце Боасе, особенно ознакомиться с его работами о языке. Коржибски также, к сожалению, не знал о книге 1921 года Эдуарда Сэпира ·Язык·.

Исследования языка достигли достаточного научного уровня развития к 1925 году; появилось Американское лингвистическое сообщество. На передовой формирования новых перспектив работал Леонард Блумфилд со своей основательной работой ·Язык·, опубликованной в год публикации ·Науки и здравомыслия· – 1933. Со своей приверженностью физикализму он встал в один ряд с Коржибски и его не-элементализмом, а его лингвистика по-прежнему подкрепляет точку зрения Коржибски.

В Англии выдающийся лингвист Джон Фёрс разработал теории в полной гармонии с ориентированием Коржибски.

Со впечатляющей работой французского лингвиста Фердинанда де Соссюра Коржибски ознакомиться не смог в силу её своеобразной истории. К своей смерти в 1913 году де Соссюр дал насколько курсов лекций, которые впоследствии собирали для публикации по конспектам его студентов. Важность этих лекций смогли оценить лишь спустя длительное время.

Другой влиятельный лингвист не начал свою деятельность до середины 1930-х годов – Бенджамин Ли Уорф. Он получил известность за разработку идеи о том, что язык носителя определяет его восприятие мира. Мы, однако, находим явные и неявные выражения этого взгляда в ·Науке и здравомыслии·. В разделе ⬦О структуре⬦ Коржибски написал:

⬩«⬩
… мы неосознанно приписываем миру структуру языка, которым пользуемся.
⬩»⬩
с. 60

Ещё чётче он выразил это в высказывании несколькими абзацами ниже:

⬩«⬩
Мы не осознаём масштабы и силу влияния структуры привычного нам языка. Без преувеличений, она порабощает нас посредством механизма ·с.р.· (·семантических реакций·). Мы неосознанно впитываем её и ·автоматически проецируем· на мир вокруг нас.
⬩»⬩
с. 90

Эту толковую лингвистическую доктрину Коржибски выработал без помощи Сэпира или Уорфа.

Взглянув на множество интеллектуальных течений, которые боролись за внимание после 1915 года и особенно во второй половине 1920-х годов, – в период, ставший для Коржибски творческим – мы видим, какими путями любознательный разум, как у Коржибски, мог побудиться к попытке синтезировать связную систему. Я лишь едва коснулся многообразия вкладов, с которыми он имел возможность работать.

Однако тему этой встречи мы обозначили «Наследия и инновации», и я бы хотел отметить то, что нахожу у Коржибски, но не нахожу ни у кого до него – инновации, которые он произвёл.

Наиболее выдающимся видится его смелое, прямое отрицание того, что часто называют первым законом мысли Аристотеля – «А есть А». Принцип не-тождества, как его назвал Коржибски, оказался настолько революционным, что большинство мыслителей до сих пор до него не дошли. Он даёт возможность принять точку зрения Гераклита – о том, что мы испытываем постоянный ток перемен.

Второй значительной инновацией у Коржибски я нахожу то, что он включил в структуру научной системы осознанность того, что интеллектуального понимания не хватает, и что его следует дополнять или внедрять дальнейшими преобразованиями в нервной системе в целях воздействия на поведенческие сценарии ⁅привычки и т. д.⁆. В этом мы идём не против интеллекта, а к осознанности того, что строгого, “остро заточенного” интеллектуализма не хватает. Распознав это, Коржибски добавил в свои разработки то, что назвал семантической релаксацией, и подчёркивал необходимость реструктуризации личности в дальнейшем на Институтских семинарах.

Включение этого аспекта обучения Общей семантике (которое позволило называть её дисциплиной в полном смысле) обратило некоторых людей против неё, потому что в академическом мире бытует твёрдое предубеждение против того чтобы что-то «делать». Это считают «недостойным». Однако с каким бы неодобрением к этому ни относились, просвещённые люди захотят серьёзно взяться за пересмотр своих поведенческих сценариев по ориентирам, оставленным в Общей семантике.

Коржибски не оценивал свою систему как окончательный результат. Он рассчитывал, что ей на смену разработают другие не-аристотелевы системы. Пока этого не случилось, но учитывая открытость и отсутствие ограничений, это остаётся возможным. Шаги развития во многих научных дисциплинах – в физике, космологии, генетике, неврологии, лингвистике, семиотике и ещё в стольких других – накопительно подкрепили формулировки, которые Коржибски произвёл в конце 1920-х годов и которыми поделился в 1933.

Проверить, так это или нет, составляет бессрочное предприятие, в котором может поучаствовать каждый из нас. Те, кто не работают над теоретическими аспектами Общей семантики, могут применять её к повседневной жизни. Со временем такие применения окажутся важнее остального.

Сноски

ⅰ · ⇧ the unsayable – дословно «то, что невозможно сказать».