Телефоны (часть 2). Samsung C100

Наступил 2004 год.

Интернет дома все еще был по диалапу и верещал как ненормальный при подключении, но мобильные телефоны уже обзавелись цветными экранами и полифонией. По телевизору стали крутить рекламу, которая убеждала зрителя, что полифония неотличима от звучания оркестра. Я знал, что полифония — это всего лишь MIDI-файлы, которые и на компьютере-то звучали как форменное говно. А уж в телефонах — и подавно. Но реклама действовала магически и телефон такой иметь захотелось вдруг очень сильно.

Мой убогий одноцветный и монофонический N500 стал вдруг просто неприятным. Краска на его углах облупилась, батарейка стала немного отставать от корпуса. Тридцать мелодий, одиннадцать игр и пять заставок приелись до боли. Совершенно точно хотелось чего-то нового.

В апреле родители подарили брату Samsung C100. У него был неприлично крикливый динамик, цветной экранчик 100 на 100 пикселей и пресловутая полифония. Брат был жутко доволен подарком, а мне иногда удавалось уговорить его поменяться телефонами на денек.

В один из таких дней, в теплую майскую субботу, мы всей студией поехали на съемку рекламы для местного пивоваренного завода.

Студия ютилась в подвале старенького одноэтажного здания, которое занимал кинотеатр «Премьера», и тоже называлась «Премьера». Управлял ей добрый начальник Андрей. Это было мое самое первое и любимое место работы — зайдя туда однажды случайно в поисках способа переписать сляпанную для школьного выпускного заставку с компьютера на видеокассету, я остался там работать на целых три года.

Я числился в студии этаким полуфрилансером: приходил на пару часов каждый день, пил чай, поедал китайскую лапшу, получал очередное задание и уходил. Всю работу делал дома. Мастерил несложные заставки, но пафосные заставки для корпоративных фильмов, рекламных видеороликов и пошлейших свадебных съемок. Меня называли «трехмерщик».

День обещал быть абсолютно счастливым: я впервые ехал на съемку настоящего рекламного ролика, была суббота, было тепло, и у меня в руках, пусть и всего на день, был клевый новый телефон. По дороге его успели покрутить в руках все, кто был в «Газельке». Коллеги наперебой восхищались богатым звучанием полифонии, тонким дизайном и невысокой ценой устройства.

Всего нас было человек десять. Плюс актер местного театра миниатюр, который исполнял в ролике роль второго плана.

Сценарий был такой.

Сценарий всем безоговорочно нравился и был одобрен клиентом.

Чем ближе мы подъезжали к аэродрому, тем явственнее ощущался запах Приключения. Сразу было понятно, что сейчас мы будем пронзать небо на сверкающем самолете, стараясь не выпасть в глубокое синее небо, и всячески бороться со стихией. А внизу люди с ладошками-козырьками у лбов, будут следить за нами с замираниями сердец. Потому что профессия создателя рекламных роликов — она вот такая, жутко опасная, но почетная!

Особенно радовался почему-то я. Надеялся, что меня зачем-то возьмут в настоящий самолет и поднимут в небо. Несмотря на то, что я всего лишь занимаюсь компьютерной графикой. Я даже стал сочинять причину, чтобы непременно полететь. Нормальная причина как-то не придумывалась, а мысли все крутились вокруг «Ну, чтобы лучше потом сделать графику в ролике...».

Небо тем временем затянулось низкими мутными тучами. Нас встретил хмурый начальник аэродрома. Пожал руки, поизучал с подозрением видеокамеру и отражатели света, и проводил на взлетную полосу, где уже стоял зеленый самолет, на борту которого белой краской через трафарет было написано «АН-2», а спереди был как-то нелепо приделан пропеллер. Всем своим видом самолет говорил: «Я летать, вообще-то, умею. Но согласен, господа, что поверить в это сложновато». Фантазия о стремительно-сверкающей махине, героически пронзающей глубокое небо, съежилась и растаяла без следа в тепловатом майском воздухе.

Конечно, никуда мы не полетели. Сцены внутри самолета были сняты, пока он стоял на земле. Парашютисты выпрыгивали из открытой двери прямо на землю, куда были предусмотрительно постелены туристические коврики. А сцена летящего за бутылкой главного героя снималась в одиночку специальным человеком-парашютистом, у которого камера была закреплена на каске. Остальные кадры — например, вид из кабины пилота — были взяты позже из каких-то архивов.

— Ну что, может, прыгнем? — вдруг спросил наш добрый начальник Андрей. Сверкающе-героическая фантазия снова робко забрезжила из-за серых туч.

Андрей предложил всей команде, когда самолет вернется обратно на землю, напроситься на второй заход, пройти инструктаж и таки прыгнуть с парашютом. Правда, перед этим надо было доснять еще одну сцену, где главный герой покачивается на ветвях, прижимая к себе баклажку пива.

Мы дождались, пока наш герой спустится с небес (он, оказывается, был еще и парашютным инструктором), и подвесили его за стропы на каком-то спортивном снаряде в виде буквы П. Я держал одну из веток березы, на которых якобы висит главгерой и помахивал ею, будто это ветер колышет листья. Зашкаливающий реализм сцены вызывал гордость во всех участниках съемочного процесса.

Теперь оставалось дождаться, пока самолет сядет и настанет наша очередь прыгать. А садиться он не спешил, так как, кроме нашего героя, в тот заход он забрал еще человек десять парашютистов, которые сейчас, как цветные лепестки, кружились над аэродромом на стильных до хвостовой дрожи прямоугольных парашютиках.

Я еще не решил, буду ли я прыгать. В животе вдруг заныло, как перед экзаменом — точно как в тот самый момент, когда тебе вот-вот надо заходить в кабинет. Сверкающе-синие мечты о героическом прорезании небес были как-то сами по себе, а мучительное ожидания приближающейся неказистой зеленой машины, в чрево которой нужно было залезать, чтобы потом выпрыгнуть в бездну — совсем-совсем отдельно, в сторонке.

Я отрешенно уткнулся в телефон. Это уже тогда работало: не устраивает реальность? Уткнись в телефон. Начал прослушивать одну за другой мелодии, ковыряться в картинках и просто лазать по меню безо всякой цели. Тучи внезапно разошлись, и теперь майское солнце забивало крохотный экранчик телефона, делая его совсем нечитаемым, чего никогда не случалось с моим монохромным N500...

Сразу с нескольких сторон раздались испуганные крики. Я поднял глаза: самолет, оказывается, уже сел и теперь ехал по полю. Винт его еще крутился. Прямо навстречу самолету спускался парашютист. Это был из тех, которые кружились на стильных прямоугольных парашютах. И, судя про траекториям движения самолета и парашютиста, через несколько секунд они готовились столкнуться.

В голове вдруг стало пусто. Это уже потом я вспоминал ту сцену из первого «Индианы Джонса», прикидывая разные варианты развития событий. А тогда, сжимая в руках телефон до хруста, был способен только завороженно наблюдать, как мельтешащие стальные лопасти приближаются к падающему с неба тельцу, затянутому в яркий комбинезон. Поделать-то ничего было нельзя. Можно было только стоять и смотреть.

Самолет вдруг резко вильнул влево. Тельце парашютиста ухнуло под винт. Сам парашют наткнулся прямо на лопасти, стропы намотались на ось и винт заклинило. Спортсмена шваркнуло о корпус самолета, затем об землю и потащило за все еще несущейся по полю махиной. Фигурка извивалась и сучил руками и ногами. Метров через сто самолет остановился. К нему, крича и размахивая руками, побежали люди.

Я оставался на месте. Неподалеку какая-то тетка толстым голосом заорала «Вызовите скорую! Нужен телефон!» Внезапно я понял, что стою, сжимая в руках тот самый телефон. Который сейчас так нужен, чтобы вызвать скорую! Я подбежал к тетке и протянул телефон. Она сгребла его, судорожно понажимала на кнопки, послушала секунду и простонала:

— Не работает! Я не знаю, как с мобильника!

А я-то знал! Способность мыслить вернулась ко мне. Я отобрал у тетки телефон и набрал 030. Потому что знал, что к номеру любой экстренной службы на мобильном надо прибавлять ноль в конце!

— Пожалуйста, скорую, аэродром в Бобровке. Человек столкнулся с самолетом! — протараторил я в трубку. На том конце лишних вопросов благоразумно задавать не стали, сказали «Принято, выезжаем» и отключились.

Вокруг самолета уже образовалась толпа и издалека рассмотреть, что там с парашютистом, было нельзя. Подходить туда и хотелось и не хотелось одновременно: любопытство боролось со смиренным почтением перед трагедией.

— Олег, снял? — начальник Андрей подошел к нашему оператору, который стоял с камерой на плече прямо передо мной и теперь снимал толпу людей возле самолета. Олег сконфуженно мотнул головой — оказывается, он снимал парашютистов, кружащихся над полем, а когда раздались крики, почему-то опустил камеру в землю и стал, раскрыв рот, наблюдать за происходящим. Так что все, что удалось снять Олегу, это трава под ногами. Андрей очень внимательно посмотрел на неказистого оператора, махнул рукой и отошел.

Скорая приехала довольно быстро. Мы собирали оборудование, когда мимо нас на носилках пронесли недвижимое тело спортсмена. За носилками роилась кучка людей. Кто-то сказал, что переломан позвоночник и все конечности.

Обратно ехали молча. Андрей только коротко обмолвился, что, по слухам, это была ошибка диспетчера, который слишком рано разрешил самолету посадку. И что к нему перед выходом подошел кто-то из персонала аэродрома и попросил никому не показывать запись, которую мы могли снять в момент инцидента. На этих словах добрый начальник Андрей снова очень внимательно и недобро посмотрел на оператора Олега. Тот сидел и сверлил взглядом пол «Газельки».

Возле студии мы стали разгружать оборудование.

— Кстати, это я вызвал скорую, — зачем-то сообщил я. Думал, наверное, что меня похвалят.

— Да? — задумчиво сказала куда-то в пустоту монтажер Юля. Больше никто ничего не сказал.

Я поехал домой на трамвае. Всю дорогу я копался в меню телефона. Солнце вновь ушло за плотные сизые тучи и экран засиял красками.

Дома я отдал телефон брату и забрал обратно свой — монохромный, ободранный, но такой родной N500.

А через неделю мы сдали клиенту тот самый ролик.