Бернард Фолл. Ад в очень маленьком месте. Глава 10. Смерть "Кастора"
Глава 10. Смерть «Кастора»
С окончательной потерей «Югетт-1» половина всей взлетно-посадочной полосы осталась в руках коммунистов. Отныне места для сброса припасов стало еще меньше, а французским и американским пилотам, совершавшим рейсы со смертельным риском, придется рисковать еще больше. В ночь с 23 на 24 апреля было сброшено с парашютами на основную позицию еще семьдесят два добровольца, включая замену экипажей оставшихся танков, которые выходили из строя быстрее, чем машины, на которых они сражались. Это повторилось снова: трое сержантов и один рядовой прибыли в ту ночь в качестве замены в танковых экипажах, но 26 апреля один сержант и двое солдат получили ранения, а 29 апреля танк «Дуомон» получил прямое попадание 105-мм снаряда, который убил одного человека и ранил двух. Среди них был рядовой Лири. Он был в числе четверых, прибывших для пополнения танковых экипажей, сброшенных с парашютом 24 апреля.
Той же ночью в долину было сброшено на парашютах 117 тонн грузов снабжения, из которых 99 тонн приземлились на французских позициях. Удачная выброска позволила гарнизону повысить уровень снабжения большинства подразделений до двух дней по продовольствию и примерно на пять дней по боеприпасам — но ценой многочисленных примеров героизма со стороны экипажей транспортных самолетов, в частности, американских пилотов «Летающих вагонов». Ввиду постоянно сокращающихся зон выброски, пилотируемые в основном американцами С-119 были вынуждены лететь все ниже и ниже через зенитки, и в течение предыдущей ночи, один из «Летающих вагонов» получил два попадания 37-мм снарядов советской зенитной пушки. Среди солдат в Дьенбьенфу было общеизвестным, что американские гражданские пилоты во многих случаях рисковали больше, чем пилоты транспортных машин французских ВВС, летавших в основном на С-47, и хотя американским пилотам платили примерно 2000 долларов в месяц за их опасную работу, в их контрактах не указывалось прямо, что они должны были летать непосредственно в боевой обстановке. Поэтому было понятно, что вернувшись в тот день со своих заданий, они отказались продолжать летать через Дьенбьенфу. Это решение должно было иметь катастрофические последствия не только для самой битвы в Дьенбьенфу, но и для отряда «Кондор» подполковника Годара, ощупью пробиравшегося в Дьенбьенфу через лаосские джунгли. Коньи, как командующий сухопутными войсками на севере Вьетнама, не имел юрисдикции над транспортниками ВВС, тем не менее, он немедленно запросил разрешения генерала Наварра перевести французские экипажи с С-47 на «Летающие вагоны». По причинам, известным только военной бюрократии, разрешение Наварра поступило к Коньи только 26 апреля в 23.30. Тем временем, сброс грузов снабжения для Дьенбьенфу радикально сократился. В течение следующих трех дней они в среднем едва переваливали за шестьдесят тонн в день, а 28 апреля — чудесно ясный день в разгар муссонного сезона — гарнизон Дьенбьенфу не получил каких-либо грузов вообще.
Суббота также была днем подведения итогов для измученного гарнизона и его командиров. И картина, которая была передана в виде телеграммы с абсолютным приоритетом в 14.00, показала, что в хотя бы относительно боеспособном состоянии насчитывалось ровно 3250 пехотинцев. Во многих случаях, это означало, что человек потерял глаз, и даже одну руку. «Изабель» сообщил, что к бою все еще годно 1400 стрелков. В Дьенбьенфу госпиталь майора Гровена, изначально рассчитанный на 44 койки, с помощью марокканских саперов протянул свои окровавленные щупальца во всех направлениях; в общей сложности 878 тяжелораненых находилось в настоящее время на перевязочных пунктах батальонов, в пристройках госпиталя, укомплектованных воздушно-десантными хирургическими бригадами, и в темных норах и шахтах, наспех отрытых вдоль ходов сообщения. Еще 117 раненых в таком же состоянии конкурировали за жизненное пространство на переполненном ОП «Изабель», с гарнизоном, орудиями, складами боеприпасов и танками.
К настоящему моменту, таким образом, почти 15000 человек гарнизона разделились на три примерно равные части: пехотинцы, артиллеристы и вспомогательные части различных служб (для перераспределения вручную более 100 тонн припасов в день и переноски 1000 ящиков требовалось большое количество вспомогательного личного состава) и, наконец, последняя треть гарнизона Дьенбьенфу — мертвецы, люди, попавшие в руки коммунистов и «Нам-Юмские крысы».
В то же утро разведка предоставила Дьенбьенфу пересмотренную оценку сил противника. Благодаря массовым переброскам не обученных новобранцев, генералу Зиапу удалось компенсировать большую часть своих потерь за предыдущие два месяца. Некоторые из новобранцев (а французы уже захватывали их среди пленных 2 мая) записались, или были насильственно призваны в середине марта и прошли весь путь до Дьенбьенфу небольшими группами подкреплений по 100 человек. По прибытии в долину их разделили на пары и прикрепили каждую пару к двум ветеранам, и эти «ячейки» из четырех человек стали базовыми подразделениями в восстановленных частях, причем ветераны в каждой ячейке отвечали за боевую подготовку новобранцев. Безусловно, такие восстановленные части были далеки от смертоносной эффективности штурмовых отрядов Вьетминя середины марта, но Зиап теперь снова мог выставить в поле 35000 пехотинцев против французов, или десять солдат против каждого из изможденных и продрогших до костей французов, вьетнамцев и северо-африканцев, ютящихся в грязных ямах французских траншей. И, как знали и французский штаб, и его коллеги-коммунисты, превосходство над обороняющимися три к одному было достаточным преимуществом для победы при штурме.
В то утро также появилась еще одна плохая новость. 80-я разведывательная эскадрилья заграничной службы французских ВВС сделала полный набор аэрофотоснимков долины накануне в 12.30 и полностью расшифрованные фотографии были успешно сброшены в штаб де Кастра. Они ясно показывали сильное уплотнение смертоносного кольца 37-мм зенитных орудий и зенитных крупнокалиберных пулеметов, особенно на северо-восточном краю долины. Новая батарея 105-мм гаубиц проявила себя на «Анн-Мари» и несколько новых батарей 75-мм гаубиц были замечены в двух-трех километрах к востоку от ОП «Изабель». Новые батареи коммунистов также появились за Лысой и Фальшивой горой 23 апреля, когда они внезапно вмешались в ход боя, оказав разрушительное воздействие на десантников, контратакующих «Югетт-1». С другой стороны, ни один 120-мм тяжелый миномет не обстреливал Дьенбьенфу с 19 апреля; вероятно, что-то пошло не так с поставками боеприпасов. Это временное затишье не особенно успокоило французов, так как пленные коммунисты, захваченные в последние дни, сообщили им, что как ожидается, в район осады скоро прибудут «специальные орудия». Какие особые снаряды калибра 60-мм и 120-мм были подобраны в окрестностях Дьенбьенфу, но до сих пор они не дали французской разведке ни малейшего намека на то, что должно было произойти. До разгадки этой тайны оставалось еще около десяти дней.
Также остались некоторые незаконченные дела после прерванной контратаки 2-го парашютного батальона Иностранного легиона майора Лизенфельта. Остатки 1-го и 2-го парашютных батальонов сформировали сводный парашютный батальон Иностранного легиона, под командованием майора Гиро, которому было поручено защищать то, что осталось от ОП «Югетт», вместе с ротой из 140 марокканцев 1-го батальона 4-го полка марокканских тиральеров под командованием капитана Нико. Сильно потрепанный 2-й батальон 1-го колониального парашютного полка снова перегруппировался на высотах ОП «Элиан», но оставил роту легкораненых на ОП «Юнон». С момента своего прибытия в течение первой недели апреля батальон потерял 56 убитыми, 35 пропавшими без вести (десять из которых считались погибшими) и 257 ранеными. В частности, его 3-я и 4-я роты потеряли так много людей, что Брешиньяк решил объединить их в маршевую (сводную) роту, под командованием лейтенанта Рене Легера.
Потеря «Югетт-1» также повлияла на опорный пункт «Опера» на другой стороне аэродрома. «Опера» был специально создан для обеспечения защиты с фланга «Югетт» и теперь, в свою очередь, оказался полностью с фланга обойден. Поэтому Лангле и Бижар решили эвакуировать его, прежде, чем небольшой гарнизон постигнет участь всех остальных обойденных опорных пунктов. В тишине французские саперы заминировали «Опера» в ночь с 23 на 24 апреля, когда его гарнизон, рота капитана Бизара из 5-го вьетнамского парашютного батальона, медленно отступил назад по дренажной канаве аэродрома на новую запасную позицию в 150 метрах к северу от «Доминик-4». По словам майора Пуже, «у этой позиции не было названия, возможно потому, что её было невозможно назвать». Действительно, муссонные дожди превратили дренажную канаву аэродрома в настоящий канал, заполненный во многих местах водой по пояс. Тем не менее, с высотами «Доминик» справа и «Югетт-1» слева, находящимися под вражеским контролем, было чистым безумием пытаться даже поднять голову над краем канавы. Любого раненого приходилось прислонять к осыпающимся стенкам канавы, а любой убитый немедленно исчезал из виду. В этом невероятном месте, Бизар и его люди работали как бобры, в самом прямом смысле этого слова, пытаясь вырыть огневые позиции в мягкой грязи и соорудить несколько бункеров из мешков с песком в самой канаве. Многое из того, что они построили в тот день, было на следующую ночь смыто проливным дождем. Снова, подобно бобрам, Бизар и его вьетнамцы восстановили свой опорный пункт в трясине. Они удерживали его до самого последнего дня битвы.
В этот день также произошел обмен вежливо-ледяными сообщениями между Наварром и Коньи. Последний все еще утверждал, что жизненно важная дельта Красной реки находится в смертельной опасности быть захваченной, в то время как Наварр считал, что ситуация в дельте, хотя и критическая, была не более критической чем та, которая сложилась в остальной части Индокитая. Тоном, предназначенным для иронического намека на озабоченность Коньи только Тонкином, Наварр сообщил последнему, что он «может быть уверен, что я проинформировал правительство о точной ситуации с точки зрения Индокитая вообще, а не только с точки зрения Тонкина».
Коньи ответил в тот же день позже, в не менее резком стиле, что он «… не сомневается, что Вы проинформировали правительство с точки зрения всего Индокитая, а не только Тонкина. Вот почему, чтобы дополнить указанную информацию, я настоял на подтверждении личного мнения, которое, как полагают, отличается от Вашего по основным пунктам». Коньи еще раз привел доводы в пользу срочного подкрепления для Тонкина, поскольку сохранение дельты Красной реки было жизненно важно для любых будущих переговоров, независимо от возможной судьбы гарнизона Дьенбьенфу.
В 22.20 Наварр отправил еще одно срочное сообщение Коньи, попросив его ответить на четыре конкретных вопроса: его оценка, как долго Дьенбьенфу сможет продержаться с подкреплением или без него, учитывая текущую тактику противника; выступает ли Коньи за усиление Дьенбьенфу; будет ли он, если захочет, выступать за то, чтобы такое подкрепление принимало форму отдельных добровольцев или сформированных воздушно-десантных батальонов; и наконец, был ли Коньи по-прежнему за проведение операции «Кондор», несмотря на его оговорки относительно того, насколько она облегчит положение Дьенбьенфу. Коньи должен был дать ответ на следующий день.
Воскресенье, 25 апреля 1954 года
В 02.35 капитан Бизар сообщил о подозрительных шумах и окапывании вокруг блокирующей позиции к северу от перекрестка, где раньше был опорный пункт «Опера». А на рассвете, аванпосты как «Доминик-4», так и безымянного опорного пункта в дренажной канаве начали сообщать о просачивании противника. Но местность на этом болоте была совершенно плоской и вскоре французские артиллерийские орудия с «Клодин» начали обстреливать противника. Атакующий отряд просто исчез посреди гейзеров грязи; по всей вероятности, от возникшей паники утонуло больше людей, чем погибло от попаданий снарядов.
Несмотря на проливные муссонные дожди, которые шли почти каждую ночь и воды которых каскадом стекали в каждую щель и траншею в долине, враг был чрезвычайно активен. В 03.30 2-й батальон 1-го колониального парашютного полка Брешиньяка сообщил об интенсивном минометном обстреле вершины «Элиан-1», вдобавок к ручным гранатам, бросаемым пехотинцами Вьетминя из передовых траншей. К шести часам утра минометы противника уступили место артиллерии коммунистов, которая теперь взяла на себя уничтожение последних блиндажей на вершине «Элиан-1». Здесь, также измотанным до предела французским расчетам артиллерии и тяжелых минометов, пришлось выйти в открытые орудийные дворики и открыть интенсивный контрбатарейный огонь, который, в конце концов, несколько замедлил ритм орудий Зиапа. Но скудные запасы артиллерийских снарядов французов быстро заканчивались. Оставшиеся две 155-мм гаубицы выпустили пятьдесят своих драгоценных снарядов, тяжелые минометы выпустили 200 мин, а 105-мм гаубицы израсходовали 750 снарядов.
Ситуация со снабжением теперь стала катастрофической. В общей сложности было сброшено шестьдесят три тонны грузов снабжения (вместо необходимого минимума в 125 тонн), а также пятьдесят один человек подкреплений. Один пилотируемый французами С-119 (американские экипажи были отстранены от полетов в Дьенбьенфу) по ошибке сбросил весь свой груз крайне необходимых боеприпасов на стороне коммунистов. Поэтому, когда с аванпостов на высотах «Элиан» пришли новости о том, что Вьетминь оборудует новые огневые позиции на Фальшивой горе, начальник артиллерии Дьенбьенфу полковник Вайан решил их не обстреливать. Ему понадобятся все имеющиеся боеприпасы, чтобы отразить серьезную атаку, если таковая последует.
В разгар обстрела, наиболее уязвимые линейные подразделения должны были быть сменены, чтобы позволить им, по крайней мере, получить горячую пищу, если не минуту относительного покоя. На вершине того, что теперь называлось «Верхняя Элиан», и включало высоты «Элиан-1» - «Элиан-4», Брешиньяк перегруппировал остатки 2-го батальона 1-го колониального парашютного полка, две роты из 5-го вьетнамского парашютного батальона, две роты из старого батальона Бижара, а также остатки 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона майора Кутана, руководившего обороной «Элиан-2» также под юрисдикцией Брешиньяка. На ОП «Югетт» десантники Иностранного легиона майора Гиро также отчаянно окапывались, так как просачивания прошлой ночью показали, что Вьетминь собирается использовать ту же тактику скрытого продвижения вперед, которая уже так хорошо послужила им на остальных позициях ОП «Югетт».
В юго-западном углу майор Клемансон также использовал это воскресенье, чтобы укрепить свои позиции на ОП «Клодин». Капитан Бьенво, который оказался лишним, после расформирования его роты 1-го парашютного батальона Иностранного легиона из-за нехватки войск, накануне принял командование 3-й сводной ротой 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона и занял позицию на ОП «Клодин-4». 2-я рота капитана Капейрона из 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона, которая была отделена от своего батальона, в настоящее время дислоцированного на «Элиан», взяла на себя оборону «Клодин-5». Всю ночь большая часть передовых позиций ОП «Клодин» находилась под сильным огнем минометов, гранатометов и снайперов, а старательные траншеекопы коммунистов снова сделали свою работу, несмотря на то, что иностранные легионеры забрасывали их ручными гранатами и 60-мм минометными минами. Когда рассвело, противник прорвался через первую линию заграждений из колючей проволоки и с трудом преодолел вторую (и последнюю). Тем не менее, «Клодин» находился под меньшим давлением, чем любой из двух других крупных опорных пунктов, и его патрулям все еще удавалось проскользнуть через кольцо осады противника на открытую местность. В ночь с 24 на 25 апреля один из патрулей 1-го батальона 2-го полка ИЛ дошел до Бан Ко Мо — в трех километрах к юго-западу от Дьенбьенфу. Можно вполне удивиться мыслям этих патрулей, когда они оглядывались назад, из тишины и темноты своего района патрулирования на освещенное пламенем болото, которое было их домом уже более пятидесяти дней. Такие патрули продолжались до 30 апреля, и был даже солдат-коммунист, взятый в плен во время патрулирования 1 мая.
В Париже «Официальный журнал Французской республики» - ежедневное правительственное издание, которое выполняет функции как «Отчета Американского Конгресса», так и «Федерального реестра», и которое в субботу опубликовало официальное повышение в звании большинства офицеров Дьенбьенфу — в этот день опубликовало текст «Постановления №18» от 17 апреля, в котором весь гарнизон Дьенбьенфу упоминается в приказах Французской армии и награждается Военным крестом с пальмовой ветвью за зарубежные операции. Те люди, которые уцелеют в битве, отныне смогут носить сине-красную нашивку, как знак принадлежности к этому соединению. Заключительный абзац постановления гласил: «Объединенные волей к победе, офицеры, сержанты, капралы и солдаты заслужили восхищение Свободного мира, гордость и благодарность Франции. Их отвага навсегда останется примером для подражания».
В своем ответе генералу Наварру в предыдущий день, генерал Коньи подсчитал, что Дьенбьенфу может продержатся еще две-три недели, если получит подкрепление и если противник не решит начать общую атаку. Если бы подкрепления были бы остановлены, по оценкам Коньи, сопротивление рухнуло бы в течение восьми дней из-за падения боевого духа. Он также рекомендовал, чтобы в течение предстоящей недели подкрепления ограничивались отдельными добровольцами, а позже был бы сброшен полный парашютный батальон, или батальон Иностранного легиона. Коньи счел операцию «Кондор» полезной, если она будет запущена без промедления.
Но он опять не согласился со своим главнокомандующим относительно целесообразности продолжения агонии Дьенбьенфу за счет укрепления дельты Красной реки. По его собственным словам: «Я категорически отвергаю гипотезу (укрепления Дьенбьенфу) просто для того, чтобы повысить моральную ценность жертвы». Коньи основывал свою оценку ситуации на том простом факте, что моральная ценность или психологическая выгода, полученная в результате длительного сопротивления Дьенбьенфу, будет очень мало значить в контексте общего ухудшения ситуации, особенно в ключевой дельте Красной реки.
Оба командующих, каждый на своем уровне, оказались перед неразрешимой дилеммой. Агония гарнизона Дьенбьенфу на виду у всех, по крайней мере, послужила болезненным напоминанием Франции, Соединенным Штатам и Великобритании о том, что с проблемой Индокитая надо что-то делать, за столом переговоров или посредством прямого американского военного вмешательства. Сама драматичность ситуации требовала быстрых решений, которых до сих пор незначительное ухудшение ситуации в остальной части Индокитая позволяло Западу избегать, даже если в долгосрочной перспективе оно было потенциально гораздо опаснее, чем падение самого Дьенбьенфу. Следовательно, для Наварра, который должен был видеть ситуацию с общей точки зрения и который должен был оставаться восприимчивым к взглядам Парижа, Дьенбьенфу в данный момент был важнее чем дельта Красной реки, потому что первый представлял собой капитал политических рычагов, которым последняя просто не обладала. На следующий день Наварру предстояло снова попытаться объяснить это своему сопротивляющемуся командующему на севере Вьетнама.
Когда в то воскресенье ночь опустилась на Дьенбьенфу, сотрудники штаба в Дьенбьенфу, как всегда, начали передавать свои обычные отчеты о ситуации со снабжением. Как обычно, возникла острая необходимость в санитарах, чтобы заботиться о постоянно растущих массах тяжелораненых. Наличествовала серьезная нехватка всех видов медикаментов. В прошлом, сброшенные с ошибкой бутылки со свежей кровью, которые были сброшены с парашютом в пакетах с сухим льдом, испортились и стали непригодны для использования до того, как их удалось найти; но 15 и 18 апреля Дьенбьенфу получил два сброшенных с парашютом банка крови, которые позволили врачам брать кровь непосредственно у добровольцев в гарнизоне. Был также обычный запрос на траншейные перископы, поскольку прямое наблюдение днем стало безнадежно смертоносным занятием, теперь, когда Дьенбьенфу был плотно окружен вражескими снайперами и безоткатными орудиями. Еще раз, кроме того, служба снабжения просила предоставить бронежилеты для незащищенных орудийных расчетов.
В 18.00, как почти каждую ночь, противник начал обстреливать позиции французской артиллерии и то, что осталось от «Элиан-1». А в 18.20 Дьенбьенфу сообщил Ханою, что радиообмен коммунистов, по-видимому, указывает на то, что войска высвобождаются на юго-западном фланге, вероятно готовясь к новому наступлению. В общем, это было тихое воскресенье. Это было последнее тихое воскресенье, которое предстояло пережить гарнизону Дьенбьенфу.
Понедельник, 26 апреля 1954 года
Ночь в Дьенбьенфу также была относительно спокойной, если не считать смертоносно точного вражеского зенитного огня. Сильный патруль из 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона, усиленный расчетами безоткатных орудий из 35-го воздушно-десантного артиллерийского полка, продвинулся на север до брода по дороге на «Габриэль». По крайней мере на земле, казалось, враг ослабил на время хватку. Однако в воздухе ситуация была иной. С уходом американских экипажей С-119 Дьенбьенфу медленно умирал от голода и истекал кровью. Вместо 80 человек подкреплений, ожидавшихся в ту ночь, четыре С-47, пилотируемых французами, сбросили только 36 человек, и вместо 150 тонн обещанных грузов снабжения, была сброшена, в общей сложности 91 тонна — с показателем потерянных грузов в тридцать четыре процента. В тот вечер, в 23.30 Наварр дал свое одобрение на перевод экипажей французских ВВС с С-47 на С-119.
Тем временем, несмотря на меньшее количество целей для стрельбы, у зенитной артиллерии Вьетминя был насыщенный день. В тот день над Дьенбьенфу было повреждено пятьдесят самолетов и три сбито. В 10.30, два «Хэллкэт» F6F из 11-й истребительной эскадрильи французских ВМС летели крылом к крылу на бреющем полете через долину Дьенбьенфу в попытке подавить, или, по крайней мере, отвлечь зенитную артиллерию противника, которая сеяла хаос среди беззащитных транспортных машин. Оба пилота, мичман Кампредон и старшина Робер, были опытными пилотами. Кампредон совершил двадцать вылетов над Дьенбьенфу, а у старшины Робера это был девятый вылет. Оба самолета уже собирались выйти из зоны обстрела, когда по ним открыли огонь новые батареи крупнокалиберных зенитных пулеметов с «Анн-Мари». Самолет Кампредона, хотя и был подбит, остался управляемым, но «Хэллкэт» Робера был так поврежден, что пилот немедленно потерял управление. Просто чудом ему удалось раскрыть парашют и гарнизон Дьенбьенфу увидел, как он приземлился на занятых противником холмах к западу от «Анн-Мари» - слишком далеко, чтобы его могла спасти французская наземная группа.
Восемь лет спустя я увидел в Ханое короткометражный фильм о захвате старшины Робера Вьетминем несколькими минутами позже. В фильме был показан явно ошарашенный, очень молодой человек (в двадцать лет он был самым молодым пилотом-истребителем эскадрильи), все еще одетый в летный комбинезон, надувной спасательный жилет и белый американский летный шлем, стоящий по стойке «смирно» перед суровым офицером Вьетминя, сидящим за столом и читающим ему лекцию. Робера обвиняли в совершении «варварских актов» и ему заявили, что он заслуживает за них смерти. Все, что мог сказать молодой пилот, это то, что он не хотел этой войны.
- Хорошо, тогда почему ты в ней сражаешься? - спросил офицер коммунистов.
Ответ Робера стал классическим для такого рода ситуаций и его все еще можно услышать в 1967 году из уст американских пилотов, сбитых над Северным Вьетнамом:
- Я солдат. Я подчиняюсь приказам.
То, что произошло несколько минут спустя, вызвало еще большую тревогу. Французский бомбардировщик Б-26, летевший на высоте 2900 метров, был сбит 37-мм пушкой советского производства. Парашютов видно не было. А в 18.00 еще один Б-26 был сбит зениткой коммунистов к юго-западу от Дьенбьенфу, но на этот раз было замечено три раскрывшихся парашюта. Ни один из них не приземлился достаточно близко к французским позициям для попытки спасения. Этот самолет также летел на высоте 2900 метров. Новость о сегодняшней катастрофе в воздухе прозвучала в Ханое как предвестие рока. Возможно ли, что противник теперь получил зенитную артиллерию с радиолокационным наведением? Или менее опытные вьетнамские расчеты были заменены китайскими зенитчиками? В любом случае, стало очевидно, что ничтожные силы французских бомбардировщиков с их сорока пятью самолетами, не могли выдержать такие потери, не исчезнув в несколько дней. Не то, чтобы в Соединенных Штатах не было в изобилии самолетов. Проблемой по-прежнему оставалась нехватка экипажей бомбардировщиков. Следовательно, подполковник Дюссоль, командующий бомбардировочной авиацией на севере, должен был довольствоваться тем, что имел под рукой. Несмотря на это, благодаря невероятным подвигам в изобретательности механиков и выносливости пилотов, его сорок пять Б-26 совершили в общей сложности 1629 боевых вылетов в период с 13 марта по 7 мая 1954 года. В своем заключительном докладе о роли бомбардировщиков в битве при Дьенбьенфу, Дюссоль отметил, что зенитная артиллерия Вьетминя была лучше, чем зенитная артиллерия нацистов во Второй мировой войне. Поначалу, это было расценено, как преувеличение, или попытка объяснить то, что в конце концов, было прежде всего недостаточной воздушной мощью.
Однако, независимые американские оценки подтвердили его точку зрения. В отчете, опубликованном в октябре 1955 года корпорацией «Файрчайлд», создателем С-119, как американские гражданские пилоты, которые летали в рейсы на Дьенбьенфу, так и представители обслуживающих служб «Файрчайлд», согласились с тем, что зенитный огонь, с которым столкнулись в Дьенбьенфу, превысил интенсивность, с которой столкнулись в Корее и «был таким же плотным, как все то, с чем пилоты союзников сталкивались над Руром во время Второй мировой войны».
На следующий день главнокомандующий французскими военно-воздушными силами на Дальнем Востоке, генерал Лозен сделал единственный логический вывод из новой ситуации: абсолютный приоритет был отдан задачам подавления зенитного огня за счет наземной поддержки и бомбардировок линий снабжения Вьетминя. Это мог бы быть звездный час ВВС в Дьенбьенфу. С шестьюдесятью американскими Б-29, стоящими наготове на Филиппинах и примерно 400 реактивными истребителями и легкими бомбардировщиками, стоящими у берегов на американских авианосцах, готовых вмешаться, французы могли бы сосредоточиться на снабжении гарнизона и поддержке операции «Кондор». Но этому не суждено было случиться.
Вместо этого, когда наступила ночь, Дьенбьенфу возобновил свой список обычных жалоб: «Еще раз настаиваем на том, чтобы как можно скорее получить нескольких санитаров, окопные перископы и бронежилеты для личного состава артиллерии… не сбрасываете с парашютом местные вспомогательные подразделения… запрашиваю немедленное пополнение для белых тай… также нужен один лейтенант для 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона и один лейтенант для 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона...»
Некоторое время спустя, в Дьенбьенфу отметили внезапную активизацию артиллерийского огня коммунистов по истерзанным артиллерийским позициям. Затем, в 20.30 пришло одно-единственное краткое сообщение из Дьенбьенфу, краткость которого, никоим образом не скрывала его воздействия на гарнизон: «Мы потеряли еще одну 155-мм гаубицу». Таким образом, в долине осталось одно среднее артиллерийское орудие, с примерно 300 снарядами. Для всех практических целей, французская контрбатарейная борьба, в той мере, в какой она когда-либо существовала, теперь была мертва.
В сотнях миль от долины, между северной штаб-квартирой в Ханое, где правил генерал Коньи, и штаб-квартирой генерала Наварра в Сайгоне, продолжался обмен вежливо-ледяными телетайпными сообщениями — каждое сообщение скрывало под тонкой мантией административной направленности и военной вежливости чувства чистой ненависти, которые оба мужчины питали друг к другу. Для Коньи Наварр был всего лишь недалеким кабинетным генералом, который, не желая признавать, что совершил ошибку, удерживая Дьенбьенфу, собирался пожертвовать ключевой дельтой Красной реки, с ее 180 000 войск, 9 000 000 трудолюбивых людей и почти 3 000 000 тонн драгоценного риса. Для Наварра генерал-майор Коньи превратился в своекорыстного оппортуниста, который теперь был полностью нелоялен своему командующему, саботировал его решения на каждом шагу и использовал свои давние хорошие отношения с прессой, чтобы обойти решения своего собственного командира и сделать так, чтобы его собственная точка зрения была повсюду услышана. С обеих сторон то, что было сказано или написано сейчас, было сделано с единственной целью — оставить запись для последующей дуэли в большом масштабе перед комиссией по расследованию, общественным мнением, судами и историей.
Ответ Наварра был чрезвычайно длинным и подробным. В отличии от Коньи, чьи сообщения по мере ухудшения ситуации становились все более запутанными и неясными, сообщения Наварра, который был довольно не уверен в себе в начале битвы, теперь показывали, что он, по-видимому, снова чувствовал себя как дома. Тактическая ситуация не имела почти никакого значения; в расчет принимались элементы информации, которые относились к области политической и военной разведки высокого уровня, в которой Наварр провел большую часть своей активной жизни. В простых и ясных выражениях, часто читаемых как комментарии преподавателя к слегка туповатой курсовой работе студента, Наварр изложил основы ситуации в ее нынешним виде. Вопреки мнению Коньи («если я вас правильно понял...»), что Дьенбьенфу больше не стоит дополнительных жертв войск, Наварр считал, что общая ситуация оправдывает такие жертвы. В Женеве в тот день собирались делегаты предстоящей конференции по Индокитаю, и возможно, смогли бы добиться прекращения огня, которое могло бы спасти Дьенбьенфу от уничтожения. Или наоборот, конференция могла бы вообще провалиться, и таким образом, привести к американскому вмешательству в последнюю минуту и спасти Дьенбьенфу буквально на грани катастрофы.
Наварр также разрушил другой любимый проект Коньи по оказанию помощи Дьенбьенфу, начать наступление на тыловые линии коммуникаций противника в сотнях километров от Дьенбьенфу. Используя цифры и факты, взятые в собственном анализе операции Коньи, Наварр ясно продемонстрировал ему, что операция не окажет немедленного влияния на ситуацию в самом Дьенбьенфу, и лишит дельту части ее нынешних резервов, которым, в свою очередь, придется столкнуться с натиском около восемнадцати батальонов коммунистов, уже находящихся в этом районе. И наконец, вся операция привлекла бы ключевые войска и самолеты из остальной части Индокитая, что имело бы «катастрофические» последствия в других местах, не принося какой-либо помощи сражающемуся гарнизону Дьенбьенфу.
Наконец, Наварр сообщил Коньи, что он, вопреки совету последнего, будет придерживаться принципа проведения операции «Кондор». При таком полном разрыве между главнокомандующим и его ключевым подчиненным командиром, любой дальнейший диалог был совершенно бесплодным. Тем не менее, обмен вежливо-ледяными сообщениями продолжался до последнего дня, и совершенно маловероятно, что он мог поколебать получателей от их предвзятых мнений как о ситуации, так и друг о друге.
И по сей день оба этих человека продолжают ненавидеть друг друга: перед французской правительственной Комиссией по расследованию, перед судами Парижа за уничижительный пассаж о Коньи в книге Наварра, перед авторами, пишущими о Дьенбьенфу, и в прессе. Коньи публично подтвердил свое заявление Жюлю Руа, о том, что 2 апреля около 17.00 он заявил Наварру: «Если бы Вы не были четырехзвездочным генералом, я бы дал Вам пощечину». А Наварр в другом опубликованном сообщении очень прозрачно обвинил Коньи в том, что он в Алжире организовал заговор с целью убийства занимавшего тогда пост главнокомандующего генерала Рауля Салана из базуки.
Сочетание невероятно плохой муссонной погоды и зенитной артиллерии противника, привело к тому что ночные выброски превратились в хаос. Только пятьдесят добровольцев были десантированы в качестве подкрепления для гарнизона. Высотные сбросы с С-119 с раскрытием с помощью пиропатронов с задержкой, оказались, по словам официального доклада о снабжении за тот день, «катастрофическими. Треть груза была найдена нами; остальная часть попала в руки коммунистов». Но в конце концов, та часть груза, которая попала на французские линии, содержала 200 бронежилетов, в то время как в ту же ночь еще 100 попали на опорный пункт «Изабель». Они были быстро розданы остаткам артиллерийских расчетов, а также десантникам и легионерам, стоявшим в караулах в воронках от снарядов на «Верхнем Элиан». Люди капитана Кледика получили по одному бронежилету на двоих, и они немедленно спасли жизнь сержантам Карону и Владо. Они отрыли небольшую нишу в траншее, а бронежилет повесили прямо перед входом, как занавеску. Разрыв минометной мины прямо перед входом изрешетил жилет, но двое людей уцелели, не получив ни единой царапины.
В 04.00, впервые с тех пор как началось сражение в марте, шум боя временно заглушил рев, должно быть, сотен грузовиков коммунистов к северу от аэродрома. Воспользовавшись плохой летной погодой, Вьетминь направил свои драгоценные грузовики в долину Дьенбьенфу, чтобы доставить боеприпасы и подтянуть новые артиллерийские батареи ближе к самому Дьенбьенфу. Они могли бы стать заманчивой мишенью для французской артиллерии, но последней приходилось тщательно выбирать цели для своих снарядов, и последняя 155-мм гаубица была настолько изношена, что ее снаряды падали на землю всего через несколько сотен ярдов, издавая усталый «плюх» в сырой земле. Коммунисты также попытались возобновить свое просачивание вокруг плохо защищенных позиций, таких как «Лили», «Клодин-5» и «Югетт-4». Артиллерия противника вела непрерывный обстрел «Клодин-5», а один из его патрулей, устроивший засаду на ничейной земле, в свою очередь, попал в засаду Вьетминя и понес некоторые потери.
К полудню, новый набор аэрофотоснимков показал, что Вьетминь продвигает передовые ходы сообщения к районе «Югетт» и вокруг «Элиан-3». К тому времени саперы коммунистов отработали свою осадную тактику до ритма хорошо отрепетированного балета. Передовое подразделение выкапывало глубокую яму на дне траншеи и передавал грунт в тыл, где он немедленно использовался для набивания мешков. Тем временем, бревна и деревянные балки, которые были несколько шире устья траншеи, выдвигались вперед и укладывались поперек траншеи, тем самым почти сразу обеспечивая землекопам достаточно адекватное прикрытие. И таким образом, траншея протягивала свое почти невидимое щупальце к французским заграждениям из колючей проволоки и часто просто прокапывалась под французским минным полем. На «Элиан» бойцы Брешиньяка теперь отчетливо слышали шум, производимый копающими глубоко под холмом саперами коммунистов. Благодаря их самодельным геофонам, состоявшим из комбинации французских армейских фляг для вина и медицинских стетоскопов, можно было без труда услышать скрежет и рытье, точно так же, как это слышали немцы на вершине Мессинского хребта во Фландрии почти сорок лет назад, когда шахтеры Уэльса прокапывались под ним, чтобы подорвать немцев. Разница заключалась в том, что у немцев была реальная возможность подвести контрмину. На «Элиан» гарнизон был полностью занят, просто пытаясь выжить и сохранить несколько оставшихся огневых позиций и уцелевших блиндажей.
На самом деле, это был совсем не плохой день для французов, так как утром сильный патруль Иностранного легиона снова пробрался через минные поля к югу от «Югетт» и к западу от «Клодин», пересек главную окружную траншею Вьетминя и направился к Бан Ко Ми. В этом направлении сопротивление коммунистов было на удивление незначительным, и вполне вероятно, что эти патрули, даже если они этого не знали, на самом деле разведывали наиболее подходящие пути отступления из Дьенбьенфу, если операции «Альбатрос» будет дан зеленый свет. Французам повезло и в другом секторе. На вершине «Элиан», капитан Марсель Кледик собрал штурмовую группу для разведки боем района между «Элиан-1» и «Элиан-4». Организованный добровольцами из 2-го батальона 1-го колониального парашютного полка и 2-й роты 5-го вьетнамского парашютного батальона рейд, прошел прекрасно.
Вьетнамские десантники взорвали три блиндажа Вьетминя, французами и вьетнамцами были убиты двенадцать солдат противника, а трое ошарашенных бо-дой были доставлены в лагерь живыми для допроса. Они подтвердили то, что французская разведка уже передавала Ханою и Сайгону, то, что можно было бы просто назвать кризисом боевого духа Вьетминя. То, что это на самом деле было так, а не просто операция по повышению боевого духа некоторых французских штабных офицеров, остро нуждавшихся в том, чтобы сообщить что-нибудь хорошее в разгар мрачного периода, было окончательно подтверждено в марте 1965 самим противником. В небольшом исследовании, опубликованном в Ханое и посвященном битве при Дьенбьенфу, с точки зрения Северного Вьетнама, под датой «27 апреля» появляется запись, текст которой гласит следующее: «В Дьенбьенфу, обнаружив ошибочные тенденции, которые повлияли на выполнение наших задач, Военный комитет фронта провел партийную конференцию для секретарей дивизий и полков, для начала кампании моральной мобилизации и «исправлению» правых тенденций.»
Попросту говоря, это означало, что некоторых командиров вьетнамских подразделений коммунистов снова одолели сомнения: возможно, в операции «Кондор» было нечто большее, чем казалось на первый взгляд и, по крайней мере, чтобы противостоять ей, придется отвлечь часть осадных сил Дьенбьенфу. Более того, западная пресса была полна слухов, в том числе из весьма авторитетных источников, о возможности и даже вероятности американского воздушного вмешательства в районе Дьенбьенфу. Если бы такое вмешательство произошло, оно буквально застало бы десятки тысяч лучших пехотинцев Вьетминя на открытом месте и, несомненно, также привело бы к полному уничтожению огромных складов снабжения коммунистов в районе Туанжао. Также, вполне здравомыслящий командир дивизии коммунистов мог бы возразить, что длительное сопротивление Дьенбьенфу вполне могло быть процессом достижения того, чего хотели бы добиться французы: купить время для организации обороны жизненно важной дельты Красной реки, одновременно отводя основную часть боевых сил противника в долину в джунглях посреди нигде. Дьенбьенфу, возможно, дорого обходился французам с точки зрения нагрузки, которую он представлял для заведомо слабой системы тылового снабжения, но, как неоднократно отмечал Наварр, гарнизон составлял всего четыре процента от общей численности войск Французского Союза, имеющихся в Индокитае. И эта небольшая часть почти на полгода приковала к себе пять дивизий коммунистов, то есть, шестьдесят процентов от общей численности их главных боевых сил и почти пятую часть всех доступных боевых сил, включая привлекаемых время от времени партизан.
Вероятно, потребовалось все красноречие и авторитет, которые имел Зиап, чтобы «исправить» взгляды сомневающихся. И дивизионные и полковые комиссары, которые пришли на заседание Военного совета фронта, и которые теперь должны были вернуться в свои части, должно быть, задумались над сложностью своего положения, поскольку, как оказалось, теперь их задачей будет просить войска и подчиненных военных командиров предпринять еще одну отчаянную попытку покончить с угрюмо настроенным французским сопротивлением на залитых кровью высотах и утопающем в грязи дне долины Дьенбьенфу.
Муссон теперь показал себя во всю силу, что делало практически невозможным высадку с парашютами личного состава и припасов. Это конечно, не снизило эффективность зенитной артиллерии Вьетминя, которая просто вела огонь по обязательному курсу, которым должны были лететь все самолеты при приближении к Дьенбьенфу. В результате, только одной группе из 24 иностранных легионеров удалось приземлиться между 00.15 и 02.00 - и не на главной позиции, а только на ОП «Изабель». По совершенно непонятным причинам, ВВС тогда решили вообще прекратить сброс припасов. ОП «Изабель» получил, возможно, в общей сложности 22 тонны; Дьенбьенфу в тот конкретный день не получил ничего.
С наступлением рассвета, плотное одеяло облаков, прочно зацепившиеся на всех холмах, окружающих долину, сделало тактическую поддержку с воздуха невозможной. В тот день ни один истребитель или бомбардировщик не пролетел над позицией: Дьенбьенфу никогда не был так одинок, как 28 апреля. Французские танки продолжили дуэль с безоткатными орудиями противника на вершине «Доминик» и подполковник Юбер де Сеген-Паззис, который 23 апреля стал начальником штаба де Кастра вместо заболевшего Дюкрю, сообщил по радиотелефону полковнику Бастиани, начальнику штаба Коньи, что в следующую ночь, с 29 на 30 апреля была необходима высадка с парашютом подкреплений в Дьенбьенфу и на ОП «Изабель». Бастиани пообещал сделать все, что в его силах. На следующий день Коньи отправил генералу Наварру запрос на разрешение использования С-119 для низковысотных задач над Дьенбьенфу.
На этот раз в общение между двумя генералами вкралась нотка человечности, когда Коньи умолял: «На карту поставлено само существование (Дьенбьенфу). Я имею честь просить о чрезвычайно срочном решении этого вопроса».
Тем же вечером, в 22.00 десантники Гиро с «Югетт-4» проползли через колючую проволоку в направлении первых штурмовых траншей Вьетминя, одним быстрым движением одолели вражеских часовых, перебили находившихся в траншее и вернулись на свои позиции только с тремя ранеными. По меньшей мере, двадцать бойцов Вьетминя были убиты .
Среди остатков отборных подразделений, державшихся по периметру, еще оставалась надежда. Войска знали о колонне Кревкера в Лаосе, а также о переговорах в Женеве. В их реакции на то, что они считали неспособностью внешнего мира их поддержать, было больше презрения, чем разочарования.
Дожди снова шли всю ночь, и в коротком сообщении в Ханой, как само собой разумеющееся, сообщалось что средняя глубина грязи в траншеях теперь достигла одного метра. В 00.25 Брешиньяк с вершины «Элиан» открыл артиллерийский и минометный огонь по копавшим траншею коммунистам к востоку от «Элиан-2». За обстрелом последовали патрули, сообщившие что в траншеях было найдено около сорока убитых бойцов Вьетминя.
На рассвете в докладах штаба начали проявляться плачевные результаты муссона в отношении снабжения и подкрепления войск: прибыло менее 30 тонн припасов и, вопреки данным обещаниям, ни один солдат не был сброшен с парашютом.
На рассвете настала очередь запросить обстрел копающих траншею коммунистов майору Турре из 8-го ударного парашютного батальона на ОП «Ястреб-перепелятник». За этим также последовала атака, как со стороны ОП «Ястреб-перепелятник», так и со стороны безымянного опорного пункта в дренажной канаве, в результате которой удалось засыпать несколько ярдов свежевырытых траншей. Когда вокруг ОП «Ястреб-перепелятник» развернулся бой, небольшой взрыв внезапно потряс воздух перед «Элиан-2»: одиночный доброволец из 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона спустился по изрытому снарядами склону «Элиан-2» с ранцем, набитым пластиковой взрывчаткой, и взорвал передовой блиндаж коммунистов.
Это, наконец, заставило Зиапа отреагировать. Интенсивный артиллерийский обстрел коммунистов начал охватывать весь центр Дьенбьенфу и течение нескольких минут нашел свою цель. Снаряд из вездесущих 75-мм безоткатных орудий с «Доминик» убил старших сержантов де Ся и Митри из отряда ВВС, всего по лагерю было убито восемь человек и двадцать шесть ранены. И как всегда, когда весь Дьенбьенфу накрывало плотным огнем коммунистов, были поражены склады. 26 апреля, когда сгорел обстрелянный продовольственный склад, сгорело 200 ежедневных продовольственных пайков, а теперь с оглушительным грохотом взорвались 600 артиллерийских снарядов и грузовик, оставив ужасный кратер (который, конечно, вскоре должен был превратиться в озеро), истощив еще более скудные запасы боеприпасов укрепрайона. Из-за отсутствия сброшенных с парашютами грузов снабжения, гарнизон, за исключением тяжелораненых, перешел на половинный паек. Не то, чтобы это имело значение. Большинство французов, как и вьетнамцы, жили на рисе и ныок-мам — остром рыбном вьетнамском соусе, который, будучи смешан с небольшой банкой армейской солонины (называемой среди знатоков, из-за несколько неопределенного ее происхождения, «обезьяньим мясом») оказался в краткосрочной перспективе приемлемой диетой.
В 09.40 и без того сильный огонь коммунистов достиг новых высот, когда еще пять 75-мм безоткатных орудий обнаружились на западном склоне «Доминик». Что в них было нового, так это то, что они не стреляли с вершины холма, и не располагались в открытом орудийном дворике. После нескольких дней терпеливых раскопок, кули Вьетминя прорыли длинные шахтные стволы по всему переднему склону с защищенного обратного склона, и теперь артиллеристы могли безнаказанно обстреливать всю позицию французов из почти полностью невидимых орудийных амбразур.
В тот день в Дьенбьенфу также произошел инцидент невоенного характера, который обеспокоил старших командиров. 23 апреля, уважаемая французская ежедневная газета «Фигаро» опубликовала статью под названием «Могут ли 100 самолетов спасти Дьенбьенфу?». Суть статьи заключалась в том, что хотя 100 дополнительных самолетов, возможно, не могли гарантировать постоянное выживание французского гарнизона, они, по всей вероятности, могли бы обеспечить выживание гарнизона еще на несколько недель и, возможно, оказать воздействие на ход предстоящих переговоров. В статье, очевидно, основанной на «внутренней информации французского правительства», довольно точно говорилось, что Франция просто не имела возможности направить больше авиации и экипажей, и прогнозировалось, довольно точно, что Соединенные Штаты, которые могли бы предоставить эти самолеты и экипажи, не будут этого делать. В течение нескольких дней вырезки из статьи начали появляться в почте, которую войска получали из дома, а некоторые ее отрывки были прочитаны по «Радио Ирондель», широковещательной радиостанции французской армии в Ханое, которую регулярно слушал весь гарнизон.
В своем сообщении на эту тему де Кастр — возможно, на самом деле, это были слова Лангле, но за подписью командующего укрепрайона — горько пожаловался на «катастрофическое влияние на моральный дух бойцов» этой статьи и других в том же духе и добавил: «Почему бы Вам не заставить цензуру поработать над этим?»
Хотя просьба была понятна в данных обстоятельствах, ее, конечно, выполнить было невозможно. Это означало бы вскрытие и просмотр каждого почтового отправления в Дьенбьенфу, что привело бы к задержкам доставки; а в отсутствие каких-либо других контактов с внешним миром, сбрасываемая с воздуха почта представляла собой слишком ценный стимул для морального духа, что бы ее портить. В любом случае, несколько сомнительно, что газетные статьи сами по себе оказали определяющее влияние на бойцов на линии огня. Главный хирург в Дьенбьенфу, майор Гровен, рассказывал историю одного добровольца-парашютиста, который прыгнул над укрепрайоном в конце апреля и передал ему французскую газету, на первой странице которой был заголовок, называющий Дьенбьенфу невероятной тактической и политической ошибкой.
- И ты все равно пришел, прочтя это? - спросил Гровен.
- Ну, - ответил только что спрыгнувший с парашютом доброволец, - Вы же не думаете в самом деле, что я бы «слился» из-за какой-то ерунды, напечатанной в какой-то паршивой газетенке?
Также, 29 апреля в 18.00 лейтенанту Женевьеве де Галар было приказано явиться на командный пункт 2-й воздушно-десантной группы. Несколькими неделями назад, Женевьева сменила свой комбинезон французских ВВС на более практичную форму десантника, ушитую до ее размера. Поскольку 2-я воздушно-десантная группа находилась недалеко от госпиталя, она в прошлом получала такие приглашения и считала визит к десантником желанным отдыхом от унылой рутины подземного госпиталя. Но когда она подняла плотную занавеску и вошла в блиндаж Лангле, ее ожидала неожиданная сцена. Кроме Лангле, здесь были генерал де Кастр, подполковник Лёмёнье, а также майоры Бижар и Вадо, вставшие со скамеек и стульев, когда она вошла.
Де Кастр шагнул вперед, что-то достал и сказал:
- Женевьева, у меня есть кое-что для тебя.
И затем он произнес ритуальную формулу, которую следует использовать при награждении высокой наградой: «В силу полномочий, возложенных на меня...» и прикрепил Военный крест с пальмовой ветвью, а рядом с ним белый эмалевый крест с кроваво-красной лентой Рыцарского креста Почетного легиона.
Провести эту церемонию было нелегко, потому что в Дьенбьенфу почти ни у кого не было медалей. Сам Лангле сумел найти потрепанный Военный крест в одном из своих сундучков, а один из его лейтенантов любезно одолжил недавно полученный орден Почетного легиона для этой церемонии. В Дьенбьенфу не было никого, кто не чувствовал бы, что Женевьева де Галар заслужила свои награды.
В наступающей темноте, где продолжалась битва, танк «Дуомон», сражавшийся с безоткатными орудиями на «Доминик», получил прямое попадание 105-мм снаряда. Весь его экипаж получил ранения, а пробитый корпус оттащили на «Югетт-3», чтобы он служил неподвижной огневой точкой. Таким образом, от старого взвода сержанта Не остался ровно один танк, «Ауэрштедт» (Фолл, видимо, ошибся. Этот танк входил в состав взвода лейтенанта Прео, а не сержанта Не. Прим. перев.)
Та пятница, которая была священным праздником для 2400 с лишним иностранных легионеров на главной позиции Дьенбьенфу, оказалась праздником почти для всех. Ибо это был день, когда американские экипажи из CAT решили, ввиду отчаянного положения гарнизона Дьенбьенфу, вернуться в свои «Летающие вагоны». Французские ВВС пообещали им, что предпримут более решительные усилия для подавления вражеских зениток (обещание, которое они не выполнили), и таким образом, небо над Дьенбьенфу было заполнено гулом почти 100 самолетов, так как общий объем грузов снабжения, доставленных в Дьенбьенфу, достиг почти рекордного уровня в 212 тонн. Однако один элемент нарушал эту яркую картину. С-119 теперь сбрасывали свои грузы на высоте 10 000 футов, с соответствующей потерей точности при выброске. Позже один источник сделал заявление, что выброшенные грузы «приземлялись с удивительной точностью на площади всего 330 квадратных ярдов», но французские ВВС официально признали, что почти треть сброшенного с парашютами днем, или около 65 тонн, упала на территорию противника. На земле Дьенбьенфу утверждал, что почти половина всех грузов попали в руки противника. Вероятный факт заключался в том, что несколько десятков тонн припасов технически попали в дружественные руки, но в местах, где их было невозможно подобрать — минные поля, заграждения из колючей проволоки, или в районах, полностью простреливаемых огнем коммунистов.
Одна из таких ситуаций в тот день имела побочный юмористический эффект. В 22.00 штаб де Кастра доложил об успешном налете 1-го батальона 13-й полубригады ИЛ майора Кутана на траншеи и укрепления коммунистов к югу от «Элиан-2». Один блиндаж был полностью уничтожен пластиковой взрывчаткой, а два других получили серьезные повреждения. Кроме того, по меньшей мере десять солдат противника были убиты, а другие ранены, в то время как о своих потерях не сообщалось. В докладе однако, не было подчеркнуто, что идея налета возникла из-за того, что два полных ящика винного концентрата «Виногель» упали на ничейную землю к востоку от линии хребта «Элиан», удерживаемого легионерами. Легионеры, которым в этот день пришлось отмечать день Камерона ровно одной бутылкой вина на взвод, не собирались позволить этой драгоценной добыче попасть в руки врага. Был организован отряд добровольцев (как заметил один не-легионер: для этого налета вызвался бы добровольцем каждый) и как только наступила ночь, они отправились на ничейную землю. Главная цель была быстро достигнута, уничтожение блиндажей противника было простой тактической необходимостью успеха операции.
Но «День Камерона» также отмечался и в других местах Дьенбьенфу. На потрепанном ОП «Клодин» не было даже «Виногеля» и в дневнике 1-го батальона 2-го полка Иностранного Легиона кратко отмечалось: «Камерон без вина или кровяной колбасы» - традиционного блюда для этого праздника.
Но главная церемония состоялась на командном пункте 13-й полубригады, с подполковником Лёмёнье, выступавшем в качестве хозяина как старший легионер в укрепрайоне, так и легионер с самой продолжительной службой во всем Северном Вьетнаме. Лёмёнье, в чудесно безупречной парадной форме с идеально начищенными ботинками, прочитал традиционное воззвание Камерона по радио, которое было слышно по всему укрепрайону, а затем приступил к почетному вступлению в Иностранный легион нескольких не-легионеров — еще одна древняя традиция, позволявшая человеку, удостоенному такой чести, носить знаки отличия Иностранного легиона, независимо от того, насколько высоким был его настоящий ранг. Согласно традиции, каждый человек, удостоенный такой чести, представлялся легиону легионером, который выступал в качестве его «крестного отца» и чей личный номер, за которым следует суффикс «-бис», становится его собственным. В то утро де Кастр и Лангле стали почетными капралами полубригады, а Бижар и Женевьева де Галар стали рядовыми. «Крестным отцом» мадемуазель де Галар был ординарец майора Вадо. Выходя, она повернулась к нему и сказала:
- Если мы когда-нибудь выберемся отсюда живыми, я отплачу тебе бутылкой шампанского, где бы мы ни встретились.
В 1963 году она ехала в автомобиле по Парижу со своим мужем, когда узнала легионера, идущего по тротуару. Она остановилась, обняла его и выполнила свое обещание.
Однако, по периметру наблюдались признаки возросшей активности коммунистов. Между 06.00 и 06.30 небольшой отряд Вьетминя совершил налет на роту алжирцев майора Шенеля на «Доминик-3». Трое алжирцев были убиты, но на колючей проволоке осталось двенадцать тел коммунистов. К югу от «Юнон», небольшого опорного пункта, полностью удерживаемого отрядом ВВС, несколькими горцами и 400 ранеными, впервые сообщалось о активности коммунистов на расстоянии 800 метров. Разведка, которая в ту ночь попыталась атаковать Бан Ко Ми, вступила в контакт с противником в Бан Па Пе, на добрый километр ближе к Дьенбьенфу. Но противник также получал возмездие. Во время «винного налета» в районе «Элиан-2» легионеры нашли сильно напуганного шестнадцатилетнего подростка, съежившегося в передовом окопе и привели его с собой. Когда его допросила разведка, он оказался новобранцем, которого призвали в Народную армию 8 апреля, и который прибыл в Дьенбьенфу всего несколькими днями ранее. Он даже не знал, к какому подразделению он принадлежал, и заявил, что налеты французской авиации на склады Вьетминя и автоколонны вдоль шоссе №41 были разрушительно эффективными, уничтожив много грузовиков и убив огромное количество кули.
Возможно, еще сотня самолетов изменила бы ситуацию в Дьенбьенфу.
В эту первую майскую ночь было на удивительно мало зенитного огня, но много прощупываний на земле. Однако, в общей сложности с парашютом спрыгнули только сорок три добровольца, а тяжелые транспортные самолеты, теперь развернувшиеся над долиной в полную мощь, поддерживали устойчивый гул авиационных двигателей. К концу дня на борт самолетов было загружено 197 тонн для Дьенбьенфу, но в 16.30 Третий (оперативный) отдел сообщил с ноткой отчаяния своим коллегам в Ханое, что что-то должно быть, пошло не так с предохранителями задержек пиропатронов: «У 50% сброшенных грузов произошли отказы раскрытия парашютов. Два С-119 просто развернулись, даже не сбросив свой груз».
Тем временем на земле 227-й батальон 322-го пехотного полка 308-й дивизии Народной армии атаковал десантников Иностранного легиона, уже больше недели удерживавших «Югетт-5». Но десантники Гиро слишком хорошо знали, что произойдет, если коммунисты доберутся в организованном порядке до их позиции. Батальон в 02.30 начал контратаку под проливным дождем и немедленно вызвал заградительный огонь гаубиц 3-го дивизиона 10 колониального артиллерийского полка капитана Либье с ОП «Изабель». К 06.00 прорыв коммунистов провалился, но несколько стойких подразделений все еще держалось возле края «Югетт-5» и резервная рота из 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона направилась по «метро» на север, чтобы усилить контратаку. К 08.00 даже штурмовые траншеи к «Югетт-5» были зачищены в кровавых рукопашных схватках, и в 10.00 ситуация могла считаться полностью восстановленной.
Когда вторая волна сброса грузов, начавшись в 12.00, закончилась в 14.15 без особых помех со стороны зенитной артиллерии, все убедились, что происходит что-то серьезное. Более того, были и другие признаки. Прослушивая вражеские радиопередачи, французская разведка пришла к выводу, что в различных прощупываниях переднего края принимали участие шесть батальонов за последние два дня. Особенно зловещими стали признаки неминуемой атаки крупных сил на восточном фланге. Пленный, захваченный в тот день вблизи «Элиан-1» заявил, что он принадлежал к 812-й роте 88-го батальона 176-го полка 316-й дивизии Народной армии. Он пробыл в Дьенбьенфу ровно три дня. А другой пленный, захваченный на «Доминик-3», заявил, что он был из 166-го батальона 209-го полка 312 дивизии.
Но точно также, как 30 апреля был праздником в долине Дьенбьенфу, 1 мая был праздником на окружающих ее холмах. Это был День труда во многих странах Западного мира (за исключением Соединенных Штатов) и во всех коммунистических странах, и армия Зиапа отмечала его соответствующим образом. Над всеми позициями коммунистов развевались тысячи кроваво-красных флагов Дня труда, иногда воткнутых в землю, в других случаях вывешенных на деревьях, а в некоторых случаях ими размахивали, привязав к высоко поднятым над траншеями винтовкам. Из громкоговорителей, установленных на позициях коммунистов, также звучала музыка.
Но в течение дня, стало ясно, что противник пришел в движение. Передовые наблюдатели с их мощными полевыми биноклями, могли видеть, как продвигаются подкрепления пехоты коммунистов; даже артиллерийские орудия перемещались у всех на виду, несмотря на то, что Б-26 французских ВВС впервые действовали над долиной с новыми американскими бомбами «Hail» - новым типом бомб, наполненными острыми как бритва стальными осколками, разработанным специально для использования против личного состава, оказавшегося на открытом месте. Как и в субботу 13 марта, в воздухе витал смертельный запах генеральной атаки. И на этот раз французы знали, что не смогут ей противостоять.
Внутри Дьенбьенфу службы снабжения и личного состава выстраивали свои факты и цифры относительно того, что касалось продовольствия и боеприпасов: последние два дня рекордных выбросок грузов с воздуха были просто посланием небес. Теперь снова было в наличии продовольствие на три дня, 275 снарядов калибром 155-мм, 5000 минометных мин калибром 120-мм и 14000 снарядов для гаубиц калибром 105-мм. Это может показаться большим количеством боеприпасов, за исключением того факта, что, как знали французы из ужасного опыта генеральных атак 13 и 31 марта, как только начнется сражение, эти запасы растают как масло на солнце. За тридцать шесть часов боев 13 – 14 марта французская артиллерия выпустила 14 300 снарядов калибром 105-мм и 13 000 минометных мин калибром 120-мм, а за единственный день боев 31 марта 105-мм гаубицы израсходовали 13 000 снарядов, а тяжелые минометы 3 000 мин. Другими словами, если атака будет столь же яростной, как предыдущие, а были все основания полагать, что она будет еще хуже, то у французов либо полностью закончатся боеприпасы в течение двадцати четырех часов, либо просто придется железной хваткой держаться за нормы расхода боеприпасов, независимо от того, насколько срочной была просьба об огневой поддержке на передовой. Безусловно, можно было бы потребовать от военно-воздушных сил новых максимальных усилий, при условии, что они смогут найти необходимые для выполнения задач летные экипажи, и при условии, что плохая муссонная погода не сделает воздушные действия совершенно неэффективными.
В блиндаже службы личного состава, у начальника этой службы, подполковника Транкара, также было несколько красноречивых чисел. С 17 по 24 апреля Дьенбьенфу потерял в общей сложности около 1000 бойцов, убитыми или тяжелоранеными, и получил в общей сложности 432 человека, сброшенных на парашютах в качестве подкрепления. С 24 апреля, который ознаменовал период относительного затишья, до утра 1 мая, укрепрайон потерял еще 82 убитыми и 345 тяжелоранеными, в общей сложности 427 человек. За этот период он получил всего 251 человека подкрепления, сброшенного с парашютом. И это еще не были учтены очень тяжелые потери в результате контратак, предпринятых в ночь с 30 апреля на 1 мая, как в ОП «Изабель», чтобы отбить опорный пункт «Вьем», так и на основной позиции, чтобы ликвидировать прорыв коммунистов на «Югетт-5». Изабель сообщила о 4 убитых и 18 раненых, а сводный десантный батальон Иностранного легиона потерял 12 убитыми, 68 тяжелоранеными и 8 пропавших без вести. Другими словами, в Дьенбьенфу, вероятно, осталось менее 2900 бойцов на передовой, одна треть от того, что имелось на 13 марта и это были изможденные остатки некогда внушавших гордость частей, выжженных до пустой оболочки за сорок девять дней боев.
Сухая статистика рассказывала более красноречивую историю, чем любой длинный доклад. Французы в Дьенбьенфу были обречены в случае массированной атаки противника, если только немедленно не поступит массированное подкрепление, а не множество отдельных людей. Было очевидно, что подкрепление из 600 отдельных человек, которые никогда не встречались друг с другом и не знали своих командиров взводов, не говоря уже о командирах батальонов, не было эквивалентно подкреплению батальоном численностью 600 человек, который можно было бросить в бой, как единое целое, даже если уровень индивидуальной подготовки в обеих группах был одинаковым. В этом заключался смысл длинного и почти бессвязного радиосообщения, которое полковник Лангле отправил в 17.00 полковнику Сованьяку, командиру тыловой базы десантников в Ханое. Лангле требовал немедленной высадки полностью укомплектованных воздушно-десантных подразделений. Конец сообщения дает хорошее представление о нем в целом: «Мы выиграем битву без вас и вопреки вам. Это сообщение, копию которого я передам всем присутствующим здесь командирам воздушно-десантных батальонов, будет последним, с которым я обращаюсь к вам».
Но за несколько минут до того, как сообщение было передано радистом, громовой рев сотни или более орудий заполнил воздух, и через несколько секунд начала содрогаться земля на «Клодин» и «Югетт», на командных пунктах и в госпиталях, среди раненых на «Юнон» и открытых щелях лагеря военнопленных. Генерал Во Нгуен Зиап начал последнюю атаку на Дьенбьенфу. Его артиллерия вела первую артподготовку.
На «Верхнем Элиан» майор Брешиньяк провел день, перетасовывая свои немногие оставшиеся роты десантников для максимальной эффективности. Его командный пункт, как и у Бижара до него, был размещен на «Элиан-4», а капитан Ботелла из 5-го вьетнамского парашютного батальона, теперь был его заместителем. Что касается самого 5-го вьетнамского парашютного батальона, то как таковой он перестал существовать. У капитана Бизара была его небольшая рота в дренажной канаве к северу от ОП «Сокол-перепелятник», а на «Элиан-1» осталась небольшая рота из восьмидесяти вьетнамских десантников под командованием вьетнамского офицера Фам Ван Фу. Ему был двадцать один год и он только что был повышен на поле боя до звания капитана.
На «Элиан-1» капитан Кледик, после двух адских дней на вершине высоты, отошел в тыл с остатками своей роты, в то время как лейтенант Легер сменил его с 3-й ротой, а 1-я рота лейтенанта Перью находилась в состоянии готовности для контратаки. На «Элиан-2» 1-й батальон 13-й полубригады майора Кутана также твердо держался. Перепаханный до неузнаваемости холм держался на протяжении всего сражения и у противника развился почти суеверный страх перед тем, что он называл «А-1» или «Пятый холм». Той ночью, сержант Кубьяк стоял на страже у самого южного блиндажа «Элиан-2», когда в зеленоватом свете осветительных ракет появилось то, что казалось призраком на ничейной земле – человеческая фигура, закутанная в белое. Один из легионеров Кубьяка без лишних слов перепрыгнул через бруствер и схватил привидение. Мужчина, вьетнамец, закутанный в белый нейлоновый парашют, позволил схватить себя без малейшего сопротивления и направился со своим конвоиром к французскому бункеру. Когда он подошел ближе, Кубьяк бросил на него короткий взгляд, а затем прыгнул на него, сбивая с ног. Вьетнамец был «добровольцем смерти», ходячей бомбой в человеческом облике. Громоздкий парашют скрывал тяжелые ранцы с взрывчаткой, которые он должен был взорвать, достигнув французской позиции. Когда его допрашивали, он сообщил французам, что маленький блиндаж серьезно препятствовал наступлению коммунистов на «Элиан», и что он был готов добровольно пожертвовать собой, чтобы его уничтожить.
К наступлению ночи огонь коммунистов переместился с центральной позиции на «Доминик-3»и «Элиан-4» и просто заперли то. что осталось от гарнизонов на склонах северной части «Верхнего Элиан». А в 20.00 лучшие части двух дивизий коммунистов, 312-й и 316-й, начали штурмовать оба холма. На «Доминик-3» у Шенеля просто не было ни шанса с его разношерстным отрядом из тай и деморализованных алжирцев, едва «подкрепленными» одной ротой 6-го колониального парашютного батальона майора Тома. Тем не менее, теперь, когда они знали, что от них зависит судьба Дьенбьенфу, алжирцы также сражались до конца. В 02.00 для «Доминик-3» все было кончено. На нем закончились боеприпасы, он был покрыт мертвыми и умирающими из собственного гарнизона, и нигде в укрепрайоне не было ни резервов, ни лишних боеприпасов.
На «Элиан-1» наступали последние минуты для 2-го батальона 1-го французского парашютного полка. Лейтенант Легер с мрачной решимостью удерживал вершину «Элиан-1» в рукопашном бою, но в 20.15 он запросил подкрепление и в Брешиньяк приказал 1-й роте лейтенанта Перью присоединится к Легеру и его людям.
Но теперь атака разворачивалась и в северо-западном секторе. Четыре совершенно новые батареи коммунистов, всего шестнадцать 105-мм гаубиц, расположенные у всех на виду, всего в трех километрах от центра Дьенбьенфу, теперь открыли огонь по «Югетт» и вскоре были усилены потоком мин из тяжелых 120-мм минометов коммунистов, которые в тот день вновь вступили в бой. После нескольких отвлекающих прощупываний на «Лили-2» и нескольких небольших просачиваний между «Югетт-2», «Югетт-3» и «Югетт-4», тяжесть атаки коммунистов внезапно снова сосредоточилась на отдаленном ОП «Югетт-5». Там, после дневного беспокоящего обстрела и интенсивной часовой артподготовки, у лейтенанта де Стабенрата осталось только 29 здоровых людей, когда первые волны штурмующих из 308-й дивизии Народной армии поднялись из окопов. В 20.05 Дьенбьенфу сообщил, что «Югетт-5» пал. Лейтенант де Стабенрат, уже раненый раньше, был ранен еще раз, прежде чем был захвачен «Югетт-5». Он умер несколько дней спустя, в лагере коммунистов для военнопленных.
Задолго до полуночи старшие командиры в Дьенбьенфу знали, что идет последний штурм, и, что если не произойдет чуда, они не смогут ему противостоять. В сообщении, отправленном в 20.05, просто приводился некролог павших или атакованных опорных пунктов и уничтоженных подразделений и добавлялся комментарий: «Резервов больше нет. Подразделения ужасно измотаны. Припасов и боеприпасов недостаточно. Довольно трудно противостоять еще одному такому натиску коммунистов, без привлечения совершенно свежего батальона отличного качества.»
Этот последний момент был еще раз подчеркнут в личном сообщении, отправленном Кастром Коньи в 23.45: «…в любом случае, чрезвычайно тяжелые потери требуют с завтрашнего вечера нового надежного батальона. Требуется срочный ответ».
В ту ночь генерал Коньи принял решение. Последний батальон воздушно-десантного резерва, 1-й колониальный парашютный батальон капитана Ги де Базена де Безона, будет сброшен в Дьенбьенфу в ночь на 2 мая. Генерал Коньи был родом из Нормандии, провинции, жители которой известны во Франции своей пресловутой осторожностью при принятии решений. Фактически, Коньи, как уже упоминалось ранее, ссылался на эту норманнскую черту благоразумия при объяснении некоторых своих действий. В данном случае, задействование его последнего воздушно-десантного батальона действительно было разумной мерой. Но это произошло на несколько дней позже, чем следовало.
Во Франции «Глобмастеры» ВВС США из 62-го транспортного крыла майора Майкла Ф. Робинсона, начали переброску по воздуху 450 французских десантников, выпущенных прямо из учебных центров военно-воздушных войск в По и Ванне, в Индокитай. Это было изнурительное путешествие вокруг половины земного шара – и совершенно напрасное. Они прибыли в Индокитай в день падения Дьенбьенфу.
По мере того, как тянулась ночь, Брешиньяку стало ясно, что он не получит никаких дополнительных резервов для удержания «Элиан-1», но и вывести из боя то, что осталось от его гарнизона, тоже не представлялось возможным. Их убивали одного за другим: лейтенант Легер был ранен где-то после полуночи, а лейтенант Перью был убит вскоре, после прибытия его роты на высоту. В 02.07 Дьенбьенфу сообщил, что «Элиан-1» и «Доминик-3» полностью уничтожены, а «Югетт-4» атакован. «Югетт-4» удерживала смешанная рота десантников Иностранного легиона под командованием капитана Люсьиани, того самого офицера, который удерживал «Элиан-2» более шестидесяти часов в начале апреля. «Югетт» был в удавке штурмовых траншей коммунистов. Снайперы коммунистов, были казалось повсюду, в треугольнике между «Югетт-2», «Югетт-3» и «Югетт-4», и группа Люсьиани, казалось, практически была отрезана с тыла. Но враг также понес устрашающие потери и его агрессивность в 02.00 определенно ослабла.
В 02.50 Вьетминь возобновил атаку, но на этот раз с упором на иностранных легионеров на вершине «Элиан-2». А в 03.05 на «Югетт-4» началась вторая ночная атака, но Кутан, Гиро и Люсьиани стояли на своих позициях. На «Элиан-2» бой в передовых траншеях вокруг южного блиндажа перешёл в рукопашный , в то время как на «Югетт-4» последний оставшийся на ходу танк и смешанный отряд из легионеров с «Югетт-3» и марокканцев майора Николя с опорного пункта «Лили-2» вновь заняли траншеи, прикрывающие тыл «Югетт-4». К 06.25 все просачивания на «Элиан-2» и «Элиан-4» были зачищены, и «Югетт-4» снова был удержан. Но цена за эту ночь была пугающей. На «Верхнем Элиан» потеря «Доминик-3» и «Элиан-1» стала непоправимой трагедией; оставшиеся позиции на холмах, «Элиан-2», «Элиан-3» и «Элиан4», были безнадежно обойдены с флангов; а с потерей «Доминик-3» каждый клочок земли в Дьенбьенфу находился под постоянным наблюдением противника и огнем прямой наводкой. И человеческие потери были такого рода, что просто воспрещали контратаки, которые месяцем ранее все еще достигали успеха при зачистки «Элиан-1» и «Элиан-2». Когда Транкар подсчитал потери за эту ночь, они рассказали красноречивую историю без слов: 28 подтвержденных убитых, включая офицера; 168 раненых на руках у французов, включая офицера; 303 пропавших без вести, включая шесть офицеров. Был потерян один батальон, и если очень повезет, Дьенбьенфу получит на замену батальон в течение следующей ночи. Но Дьенбьенфу не повезло. Вместо батальона он получил в 02.50 3 мая 107 человек из 2-й роты лейтенанта Марселя Эдме из 1-го колониального парашютного батальона. Эдме начал свою военную карьеру в качестве члена «Свободной Франции» в элитном подразделении коммандос британской Специальной Авиационной Службы (SAS) и все еще носил отличительный темно-красный берет своего британского подразделения. Полковник Лангле был его командиром годом ранее, во Франции, и хорошо его знал. Он также знал, что жена Эдме, медсестра в Ханое, ждала со дня на день ребенка. Лангле написал для нее короткое сообщение, сообщив что Эдме благополучно прибыл, а затем поручил ему усилить легионеров на «Элиан-2». Получив в общей сложности 107 бойцов в качестве подкрепления, французы потеряли в тот день 420 человек.
В 10.20 Дьенбьенфу сообщил, что перегруппировывает свои подразделения под легким артиллерийским огнем и добавил: «Резервов больше не осталось, все устали и измотаны до крайней степени». В 12.20, подразделения, которые были перегруппированы, и «Элиан-10»и «Элиан-12», которые теперь находились на передовой, были усилены ранеными, которых собрали вместе в различных подземных госпиталях. Десять лет спустя, доктор Гровен все еще вспоминал свое изумление при виде сильно перевязанных людей, просящих вернуть их в свои подразделения. «Если нам придется сдохнуть, мы можем с таким же успехом сдохнуть с нашими корешами» - это мнение они высказывали очень часто. Капитан Люсьиани был хорошим примером того, что имелось в виду: раненый трижды, он теперь командовал «Югетт-4» с плотной повязкой поверх своего удаленного глаза.
Единственной хорошей новостью дня было то, что далеко на юге ОП «Изабель» смог отбить опорный пункт «Вьем»; но в Дьенбьенфу гарнизон снова столкнулся с удручающе скудным снабжением. В 14.00 два С-119 сбросили свой полный груз, по шесть тонн каждый, на позиции противника, а большая часть остального, возможно, до пятидесяти процентов, упала в места, где ее невозможно было подобрать.
Тем не менее, как всегда, часть сражения проходила далеко от Дьенбьенфу, на аэродромах Северного Вьетнама и в штабных помещениях цитадели Ханоя, где располагался штаб Северного командования.
На трех ключевых аэродромах в дельте Красной реки и на борту двух задействованных авианосцев, ситуация достигла критической точки. 30 апреля, авианосец «Арронмаш» капитана Патуи был сменен прибывшим авианосцем «Белло Вуд» капитана Морну, который Соединенные Штаты передали французскому военно-морскому флоту для службы в Индокитае и который был укомплектован французским экипажем. Он доставил из Франции эскадрилью 14F (лейтенанта Менеттрье), оснащенную американскими пикирующими бомбардировщиками «Корсар» и которая должна была сменить базирующуюся на «Арронмаш» пилотов эскадрильи 11F, которые в последние четыре месяца сражались над Дьенбьенфу.
Но затем вмешались врачи «Арронмаш» и потребовали отстранения эскадрильи от полетов, за исключением двух недавно прибывших летчиков, по медицинским показаниям: из двадцати пилотов, по меньшей мере, шестеро были сбиты. Из них трое погибли и один был взят в плен. Все остальные, либо получали серьезные повреждения своего самолета, либо им приходилось хоть раз терпеть крушение. По словам отчета, представленным капитаном Пату, оставшиеся пилоты просто «достигли предела физического и нервного износа». Разрешение на вывод из боя эскадрильи 11F было получено 1 мая. Хотя это решение, было конечно, неизбежным, оно оставило французские истребительные силы над Дьенбьенфу серьезно обескровленными в важный момент.
При подготовке авиационным штабом Северного Вьетнама генерала Дешо полетных заданий на 2 мая, выявилась следующая картина. В то утро было в строю в общей сложности двадцать восемь истребителей, дополненных двадцатью восемью легкими бомбардировщиками Б-26 и пятью четырехмоторными бомбардировщиками «Приватир» французских ВМС. Дополнительно один Б-26 был выделен для задач разведки и семь «Биркэт» входили в состав 80-й разведывательной эскадрильи Заморской службы. 21-я и 23-я группы воздушных артиллерийских наблюдателей базирующиеся в Мыонгсай, ясно показали, насколько смертоносным было сражение за Дьенбьенфу – хотя в то утро в наличии было девятнадцать «Моран» «Сверчков», для них оставалось всего восемь экипажей. То же самое относилось и к пяти вертолетам, готовым в то утро для медицинской эвакуации в Лаосе, в наличии было пять машин, но только два пилота.
У командования транспортной авиации полковника Нико тоже была беда. Его американские гражданские пилоты вернулись к рейсам на Дьенбьенфу, но теперь его французские гражданские пилоты говорили об отказе выполнять опасные военные задачи. И здесь цифры снова говорили сами за себя: из общего числа в сорок три «Летающих вагона» в Северном Вьетнаме, на Дьенбьенфу были готовы вылететь тридцать четыре. Однако в тот день только четырнадцать выполнили свою задачу, а остальные вернулись по разным причинам; и в течение следующих двух дней (когда французские гражданские пилоты действительно, как они и угрожали, ушли) число эффективно выполненных задач С-119 сократилось до двух из тридцати семи и семи из тридцати четырех соответственно. С другой стороны, результаты С-47, пилотируемых экипажами французских ВВС в период с 2-5 мая, составили 17/17, 18/25, 16/29, 22/27 и 25/29.
Приказы на этот день предусматривали выполнение трех основных боевых задач над Дьенбьенфу. В общей сложности, тринадцать бомбардировщиков и шесть истребителей будут летать для непосредственной поддержки защитников Дьенбьенфу; четыре бомбардировщика и четыре истребителя будут атаковать артиллерийские батареи коммунистов, но также могут быть перенаправлены для непосредственной поддержки с воздуха в случае необходимости по приказу связного офицера ВВС в Дьенбьенфу, майора Герена; наконец, десять истребителей, четыре Б-26 и два «Приватира» должны были выполнять задачи по подавлению зениток, поддерживая транспортные машины. Из 128 тонн грузов, сброшенных с парашютом, вероятно, менее 65 тонн были подобраны гарнизоном в Дьенбьенфу.
В Ханое в огонь спора между Наварром и Коньи было подлито еще больше топлива. Коньи, у которого были прекрасные отношения с прессой, в предыдущие дни открыто высказал свой пессимизм относительно окончательной судьбы гарнизона в Дьенбьенфу, и с достаточными подробностями, чтобы позволить Наварру сделать вывод, что информация, вероятно, поступила от самого Коньи или его ближайших соратников. Как позже подтвердили журналисты, информация действительно поступила от самого Коньи; но в то время командующий северным театром военных действий опроверг увещевания Наварра в нескольких пространных сообщениях. В свою очередь, Наварр отправил Коньи 2 мая краткое сообщение: «Получил ваши сообщения… на которые не будет никакого ответа. Моя позиция будет полностью неизменной. Военным службам безопасности отдан приказ расследовать неосторожные действия».
В Дьенбьенфу снова пошел дождь, сильный, непрерывный ливень, который теперь топил как защитников, так и осаждающих. На самом деле, некоторые из старших офицеров в Дьенбьенфу, теперь утверждали что дожди, возможно, были скрытым благословением для гарнизона. Ибо, как стало очевидно из допросов недавно захваченных военнопленных, войска противника также испытывали проблемы со снабжением, поскольку даже кули теперь замедлялись на скользких склонах тропинок в джунглях, а все возрастающее затапливание низменных траншей коммунистов, находящихся перед «Клодин» и «Югетт», теперь вынудило врага выйти на открытое место для прямой атаки, став таким образом, легкой мишенью для все еще очень эффективного огня французского автоматического оружия и минометов. По-видимому, старая поговорка о том, что «когда дождь идет для вас, он также идет для врага», все еще оставалась верной. За исключением того, что подразделения Вьетминя, когда они были сильно потрепаны или вымотаны жизнью в окопах на передовой, без труда отводились в безопасные лагеря в глубине леса всего в нескольких километрах для отдыха, в то время как французам приходилось оставаться под постоянным обстрелом артиллерии генерала Зиапа. Если последнего и беспокоили дожди, то он, конечно, никогда этого не показывал.
В 01.35 началось десантирование передовых подразделений 1-го колониального парашютного батальона. В то время, как последние люди капитана Эдме собирались внизу в темноте, также начался сброс грузов снабжения. Но плохая погода и отсутствие французских гражданских экипажей начали оказывать заметное влияние. Вместо более чем 100 тонн, необходимых для поддержания уровня снабжения, было сброшено около 53 тонн, и вероятно, подобрано около 45 тонн. Когда восемь С-119 прервали свою задачу из-за «плохих погодных условий», сообщение было встречено внутри укрепрайона насмешливыми воплями. Но уже в предыдущий день полковник Нико, начальник воздушно-транспортного командования, предупредил полковника Сованьяка, что трудности со снабжением Дьенбьенфу быстро возрастали: «… Мои пилоты испытывали трудности с поиском зоны выброски и распознаванием ее маркеров… Трудно выдерживать курс с точностью до доли секунды и летать ночью всего в 300 метрах над дном долины. Пилоты со всех сторон подвергаются обстрелу автоматическим огнем, и очереди трассирующих пуль сходятся на пилотах, которые также ослеплены осветительными снарядами Вьетминя, прожекторами и бангалорскими торпедами. Самолеты также сильно пострадали от ударных волн взрывающихся снарядов противника и от выпущенных дружественных снарядов. Подобные акробатические задачи стал обычной практикой…».
Тем не менее, воспользовавшись плохой погодой, пехота продолжала действовать. Один наступательный патруль выскользнул с «Клодин-3» и направился в Бан Па Пе, но был остановлен в пределах 350 ярдов от своей собственной позиции. На «Элиан-2» иностранные легионеры Кутана оставались такими же агрессивными, как и прежде. Патруль коммандос покинул позицию вскоре после полуночи и громкий взрыв возвестил об успехе его подвига: легионерам снова удалось взорвать блиндаж коммунистов с помощью заряда взрывчатки. Тем не менее, Кутан был обеспокоен, потому что глубоко под землей рытье и расчистка минеров коммунистов почти полностью прекратилось. Если они действительно копали мину, чтобы взорвать «Элиан-2» , то должно быть, настал момент, когда они начали заполнять ее взрывчаткой.
С рассветом 3 мая, французская артиллерия начала вести беспокоящий огонь по недавно потерянному «Элиан-1», который теперь активно укрепляли коммунисты. На «Клодин», где «Клодин-5», в частности, сейчас был плотно окружен и находился под постоянным артиллерийским и минометным огнем, капитан Бьенво, офицер-десантник, приданный Иностранному легиону, командовавший на «Клодин-4», был ранен во второй раз и остался на своем посту: все равно подземные госпитали были заполнены до отказа. Его люди и гарнизон капитана Круменакера из марокканцев, тай и легионеров на «Клодин-5» начали превращать дренажную канаву в боевую траншею, соединяющую оба опорных пункта. Здесь, как в дренажной канаве у «Ястреба-перепелятника», люди скоро будут сражаться в воде по пояс.
В северо-восточном углу укрепрайона смешанная группа десантников из 2-го батальона 1-го колониального парашютного полка, 6-го колониального парашютного батальона и 5-го вьетнамского парашютного батальона, теперь могла ясно видеть перемещения противника на том, что было раньше «Доминик-6» и «Элиан-1», но было слишком мало боеприпасов, чтобы вызвать огонь. И дожди в этот день оказали разрушительное воздействие даже на позиции на высотах. На «Элиан-4» все были заняты рытьем дренажным канав, чтобы защитить позицию от полного затопления и укрепить разрушающиеся блиндажи, которые разрушались под совместным воздействием муссона и артиллерии Зиапа.
В Ханое это был момент для принятия решений в последнюю минуту. В ходе штабного совещания в офисе генерала Наварра в Ханое, генерал Коньи, полковник де Кревкер, прилетевший из Лаоса и их штабные офицеры, оказались перед трудным выбором. Согласно записям, сделанным начальником штаба Коньи, полковником Бастиани, Наварр решил высадить с парашютом весь 1-й колониальный парашютный батальон, для усиления гарнизона Дьенбьенфу в надежде, что его оборона, усиленная таким образом, продержится до тех пор, пока на конференции в Женеве не достигнут прекращения огня в Индокитае.
Однако если бы это оказалось невозможным, французское правительство отдало ему приказ о том, что капитуляции в Дьенбьенфу не будет; то есть, никакого формального акта капитуляции, подобного тому, что в конце концов произошло в Коррехидоре, Сингапуре и даже в Сталинграде. Но Наварр все еще надеялся, что с помощью операции «Кондор» и небольших диверсионных групп из горных племен и французских кадровых военных, у оставшихся в живых здоровых людей будет шанс на победу. Один из вопросов, который был отложен, заключался в том, должны ли теперь прибывающие новые парашютные батальоны, 7-й колониальный парашютный батальон и 3-й парашютный батальон Иностранного легиона, которые были доставлены в Индокитай на гигантских транспортных «Глобмастерах» ВВС США, также быть направленными в Дьенбьенфу или, скорее, должны быть использованы для усиления полковника де Кревкера в Лаосе.
Коньи с самого начала был категорически против операции «Альбатрос». Он чувствовал, что любая вылазка в нынешнем истощенном состоянии гарнизона может привести только к его полному уничтожению, и в любом случае, будет заклеймена как разгром. По словам Руа, Коньи также полагал, что длительное сопротивление гарнизона даст его собственной дельте Красной реки дополнительное преимущество в том, что оно скует вдали от нее дивизии Вьетминя и уведет их немного дальше. В 1963 году Коньи был все еще убежден, что его позиция по поводу прорыва была правильной в сложившихся обстоятельствах. Он назвал операцию «Кондор» «зловещей комедией» и заявил, что решение сопротивляться на месте до конца следует приписать ему: «… Не будет капитуляции, ни разгрома под предлогом вылазки. С другой стороны, тем подразделениям, командиры которых все еще считали бы себя способными на это, был бы дан шанс проскользнуть через кольцо осады».
Как было сказано ранее, это решение на самом деле вообще не было решением, поскольку и Наварр, и Коньи теперь предоставили генералу де Кастру и его командирам батальонов решать, когда предпринять попытку прорыва. И когда де Кастр наконец решился попробовать, было уже слишком поздно, чтобы обратиться в бегство, как опасался Коньи. Но также было слишком поздно, чтобы спасти сколько-нибудь значительное число французских бойцов из обреченного гарнизона.
В кратком меморандуме, подготовленном для своего командира во время совещания, полковник Бастиани заявил что «защитники Дьенбьенфу до сих пор покрыли себя славой и являются объектом восхищения Свободного мира».
Ценой этой незапятнанной славы стали 5000 погибших, 10000 пленных и проигранная война.
Всего семь из тридцати четырех имеющихся С-119 и шестнадцать из двадцати девяти С-47 бросили в ту ночь вызов муссону и вражеским зениткам, чтобы помочь Дьенбьенфу. Количество грузов снабжения которые им удалось сбросить составило пятьдесят семь тонн, с показателем потерь в сорок процентов, но им удалось по крайней мере доставить капитана Франсуа Пендаффа с небольшим штабным подразделением 1-го колониального парашютного батальона и 125 человек полной 3-й роты батальона, под командованием капитана Жана Пуже.
Жан Пуже заслуживает особого упоминания в истории Дьенбьенфу по целому ряду причин. Капитан регулярной кавалерии французской армии и выпускник французской Военной академии, Пуже позже попросил о переводе в десантные войска в Индокитае. Красивый и хорошо сложенный, с резко очерченными чертами лица индейского вождя, он, во время Второй мировой войны, входил в один из самых крутых отрядов французских маки в Савойе. После освобождения Франции, он вернулся в свой родной род войск, французскую бронекавалерию, и, как и де Кастр, принадлежал к части, которой командовал Наварр. Поэтому неудивительно, что после назначения последнего в Индокитай в мае 1953 года, он выбрал Пуже своим адъютантом. И в течение нескольких месяцев после этого, официальные фотографии запечатлевали на почтительном расстоянии позади главнокомандующего высокую и хорошо одетую фигуру молодого офицера.
Быть помощником старшего командира никогда не бывает легкой работой – не из-за самой рабочей нагрузки, которая часто бывает сокрушительной, а из-за кажущейся непреодолимой пропасти, которая открывается между человеком, живущим в тени командующего и его бывшими соратниками. После определенного момента, офицер должен принять решение: либо связать свою дальнейшую карьеру с судьбой командира, либо действовать самостоятельно, и терпеть отчуждение своих соратников, пока они не поймут, что тот снова стал «одним из них». Пуже (хотя я знал его лично, я не хотел задавать ему этот вопрос), по-видимому, сделал свой выбор: в январе 1954 года он попросил о переводе в 1-й колониальный парашютный батальон. Наварр дал ему перевод без единого слова возражения. Но когда батальон 13 февраля 1954 года совершил боевой прыжок, чтобы захватить Мыонгсай, Наварр сумел оказаться на аэродроме в Сено, чтобы проводить Пуже.
Позже утверждали, что Пуже прыгнул над Дьенбьенфу, чтобы «искупить» ошибки своего командующего, и нет сомнений, что некоторые из его друзей в долине в шутку спрашивали его, не сожалеет ли он теперь, что оставил свою «тепленькую» работу адъютанта Наварра. Но Пуже сделал свой выбор задолго до того, как звезда Наварра пошла на убыль, и прибыв в Дьенбьенфу, он просто разделил судьбу своего батальона. То, что Пуже увидел в Дьенбьенфу, должно было оставить глубокий след на всю оставшуюся жизнь. Когда после окончания алжирской войны он почувствовал, что его представления о том, какой должна быть французская армия больше не соответствуют представлениям французского правительства, он еще раз полностью порвал с прошлым и покинул армию, чтобы иметь возможность писать об этом.
Но 4 мая 1954 года в 02.00 Пуже просто был одним из подкрепления для Дьенбьенфу. Ему не составило труда найти командный пункт воздушно-десантной группы, где Бижар велел ему дождаться рассвета, чтобы собрать свою роту, а затем принять командование на «Элиан-3», с основной задачей поддержки легионеров на «Элиан-2». После Пуже прошел по подземному коридору в блиндажи штаба Дьенбьенфу, где встретился с Сеген-Паззисом и де Кастром. Начальник штаба, тоже бывший кавалерист, до того как стать десантником, шел босиком по глубокой грязи. Де Кастр использовал свою трость, чтобы помочь себе вытаскивать ноги из нее на каждом шагу.
Когда оба человека и некоторые офицеры их штаба стояли вокруг вновь прибывшего и задавали ему те же вопросы, которые задавали всем вновь прибывшим на всех уровнях – «Что происходит в Женеве? Как далеко был отряд «Кондор»? Можно ли ожидать большого подкрепления? Помогут ли американцы?» - их разговор внезапно прервал звонок с «Югетт-4». Этот опорный пункт, удерживаемый капитаном Люсьиани и ротой из восьмидесяти человек легионеров и марокканцев, подвергался атакам с 02.00; и это была, вероятно самая крупная атака противника, когда либо направленная против любого из опорных пунктов в Дьенбьенфу. Под командованием генерала Вуонг Тхуа Ву из 308-й дивизии Народной армии, весь 36 полк (подполковника Мань Цюаня), еще три батальона из 88-го и 102-го полков и дополнительный батальон из 312-й дивизии, при поддержке гаубиц 34-го артиллерийского полка – всего более 3000 человек – нанесли удар по крошечному аванпосту. В то же время французская артиллерия на ОП «Изабель», которая начала обстреливать окрестности «Югетт-4», была накрыта контрбатарейным огнем противника.
Невероятно, но два часа спустя «Югетт-4» все еще держался, хотя и с серьезными потерями. Но потери со стороны коммунистов были огромными, поскольку сотни тел бойцов Вьетминя покрывали колючую проволоку к западу от «Югетт-4». В 03.00 французские радисты в Дьенбьенфу начали улавливать явные признаки замешательства и паники со стороны Вьетминя. Тот факт, что обе стороны использовали американские радиостанции, также сыграл в пользу французов. Согласно сообщениям, командира ударной группы под кодовым именем «Тинь» заменял другой командир, по имени «Ха». Также, по-видимому, произошли изменения в случае одного командира боевой полковой группы и одного командира батальона. Тем не менее, передышки было недостаточно, чтобы спасти «Югетт-4». В 03.35 офицеры, собравшиеся в подземном штабе де Кастра, стали молчаливыми свидетелями конца «Югетт-4», когда молодой лейтенант из взвода марокканцев, по-видимому, последний оставшийся офицер на позиции (сам Люсьиани получил тяжелое ранение в голову несколькими минутами ранее), крикнул в рацию, что на позиции еще около десяти бойцов, но что бойцы Вьетминя захватывают его траншею. Его предсмертный крик, когда штурмовые группы противника застрелили его, был отчетливо слышен по рации.
- Вот видишь – сказал де Кастр Пуже. – Вот и еще один опорный пункт. Мы ничего не можем с этим поделать. Мы просто постоянно съеживаемся.
Но на «Югетт» майор Гиро так просто не сдавался. Сейчас, как подсказывал опыт, был лучший момент для контратаки. Пехота Вьетминя еще не слишком хорошо знала захваченную позицию, ее артиллерия еще не навелась для заградительного огня и боялась поразить своих людей; на французской стороне была ярость при виде гибели своих хороших друзей и, с наступлением дня, надежда получить непосредственную поддержку с воздуха и нейтрализовать хотя бы часть огневой мощи противника. В 06.00 началась контратака десантников и марокканцев, поспешно собранных с оставшихся опорных пунктов «Югетт» при поддержке танка «Ауэрштедт». Но контратака 100 человек, независимо от того, насколько фанатично они мотивированы, против вражеского отряда численностью более 2000 человек, не имеет шансов. Настоящим чудом было то, что небольшой группе удалось пробиться вперед через ходы сообщения от «Югетт-3» и «Югетт-4», и фактически, добраться до границы «Югетт-4», прежде чем она была отброшена назад с тяжелыми потерями заградительным огнем коммунистов. Как и предвидел генерал де Кастр, «Югетт-4» был потерян навсегда. Его потеря стоила французам 14 убитых, в том числе, двух офицеров, 58 раненых и 150 пропавших без вести, в том числе, один офицер. На «Изабель» этот день стоил двух убитых и тридцати раненых, включая двух офицеров. И теперь в подземных госпиталях находилось 1260 тяжелораненых солдат.
С наступлением рассвета Пуже устало собрал своих людей в открытых окопах 8-го ударного парашютного батальона на «Ястребе-перепелятнике» для марша через поле боя и Нам-Юм к «Элиан-3». Он был замечен противником и его продвижение было остановлено артиллерийскими залпами. 3-й роте потребуется шесть часов, чтобы преодолеть короткую милю до своей новой позиции. Он обнаружил что «Элиан-3» еще один «бродячий госпиталь». В разных боевых блиндажах под присмотром воздушно-десантной хирургической бригады находилось 300 раненых. Наиболее легко раненые находились у автоматического оружия. В мрачном молчании вновь прибывшие начали рыть свои собственные огневые точки, в то время как проливной муссонный дождь продолжал падать на их плечи и шлемы.
Тем временем, старшие офицеры в Дьенбьенфу также сделали свои выводы из событий последних четырех дней. Очевидно, что внешний мир, оказывавший на них влияние (то есть, генерал Наварр в Сайгоне и генерал Коньи в Ханое), все еще не решил, что делать с Дьенбьенфу. Скудное снабжение с воздуха и подкрепления указывали на то. что не было никакой активизации усилий ВВС. Что касается отряда «Кондор», его сообщения по радио по-прежнему поступали из того же места в Лаосе, где он и был неделей ранее. Только с целью повышения боевого духа был пущен слух, что с каждым днем сильная французская колонна из Лаоса приближается, чтобы оказать помощь и возможно, принести победу подавленным людям в Дьенбьенфу. Что касается американских авиаударов, то в официальных сообщениях о них не было ни слова в течение десяти дней. Другими словами, командиры в Дьенбьенфу знали, что гарнизон обречен, и сообщения, отправленные из Дьенбьенфу в Ханой, приобрели жестокую откровенность, которой им до сих пор не хватало, а также касались общих вопросов, которые раньше не поднимались. Как Наварр и Коньи, де Кастр также решил изложить свой взгляд на битву при Дьенбьенфу.
«Когда ВВС говорят со мной о рисках, с которыми сталкиваются летные экипажи, в то время как каждый человек здесь рискует бесконечно больше, не может быть никаких двойных стандартов. Отныне выброски с воздуха должны начинаться с 20.00 вместо 23.00… Значительные интервалы между каждым самолетом, выполняющим ночные задачи по десантированию, приводят к смехотворным результатам (с точки зрения сброшенного тоннажа)… Сброшенное количество грузов представляет собой лишь малую часть того, что я прошу. Такая ситуация не может долго продолжаться. Я еще раз настаиваю на том, чтобы мне также был предоставлено больше возможностей для награждения. Я ничего не могу сделать, чтобы поднять боевой дух моих людей, которых просят совершить сверхчеловеческие усилия. Я даже не осмеливаюсь пойти к ним с пустыми руками».
Но это было именно то, что в конце концов де Кастр и сделал. Вместе со своим начальником службы личного состава, подполковником Транкаром и полковником Лангле, де Кастр посетил подземный госпиталь после нескольких недель, в течение которых его не видел никто, кроме нескольких старших офицеров. По-видимому теперь, когда принятие решений в Дьенбьенфу свелось к вопросам ежедневного выживания, де Кастр начал заявлять о себе.
Первоначально посещение подземного госпиталя должно было ограничиться поверхностным осмотром главного блиндажа. Там де Кастр попросил Гровена показать ему самых тяжелых раненых, чтобы их наградить. Ответ Гровена был прост: все здесь были «наиболее серьезно раненые», после чего де Кастр отклонил возражения Транкара и Лангле и решил посетить буквально каждого в госпитале, неважно, насколько далеко был блиндаж или щель. У него не было медалей для вручения; таким образом, церемония «награждения» состояла в том, чтобы коснуться плеча человека и сказать ему, что представление к награде будет занесено в его послужной список. Транкар молча шел рядом с командиром, записывая имена и награды. Визит, в итоге, занял весь день. Среди последних, кого он видел, был лейтенант Рене Легер, один из немногих выживших после атаки Вьетминя на «Элиан-1» двумя днями ранее. Легер получил осколок снаряда в мозг, и Гровен удалил из черепа почти полную чашку поврежденной ткани. Но он был там, живой, его глаза умно моргали, но он был наполовину парализован и нем. Более легко раненые из его роты заботились о нем. Сначала, после операции, Легер яростно отказывался находится в стенной нише. С оставшейся действующей рукой он выкарабкивался наружу, и его несколько раз находили лежащим в грязи хода сообщения.
Он был среди раненых, эвакуированных непосредственно с поля боя после 7 мая и чудом выжил. Несколько месяцев спустя, Гровен встретил его в Сайгоне, в госпитале Гралля, где Легера снова учили говорить, как маленького ребенка. Гровен спросил его, почему тот неоднократно пытался покинуть свою нишу. Легер посмотрел на него своими выразительными глазами и сказал, медленно выговаривая слоги, как будто говорил на иностранном языке:
- Потому что это было похоже на могилу – и я не хотел умирать.
Радиосообщение, которое де Кастр отправил после своего визита в госпиталь, ясно показывало влияние на него этого опыта. В длинном сообщении, отправленном в ночь с 4 на 5 мая, он сначала подробно рассказал о проблемах, которые у него снова возникли со сбросом грузов снабжения с воздуха, но затем добавил:
«Ко всему этому следует прибавить непрерывный дождь, который вызывает полное затопление траншей и блиндажей. Положение раненых особенно трагично. Они свалены друг на друга в щелях, которые полностью заполнены грязью и лишены какой-либо гигиены. Их муки растут день ото дня».
Действительно, в тот день почти каждый батальон сообщил, что его блиндажи рушились под дождем и люди из 31-го саперного батальона были заняты укреплением хирургического блока 5-й воздушно-десантной хирургической бригады. Для этого саперы прибегали к опасной игре, выползая каждую ночь на то, что осталось от аэродрома и отрезая теперь бесполезные перфорированные стальные пластины. В отчетах об их деятельности в течение этого периода мало что говорится, и даже в их собственном дневнике нет ничего, кроме кратких записей, описывающих то, что было бы обычной деятельностью саперов, если не вспоминать, что описанные тут действия проводились под постоянным сильным артиллерийским огнем. 1 мая семь саперов были убиты во время сбора сброшенных с воздуха припасов. 2 мая три расчета минеров закладывали минное поле и мины-ловушки в блиндажи на «Югетт-4», и саперы с помощью одного небронированного бульдозера отбуксировали один из выведенных из строя танков с одной позиции на другую под постоянным огнем. 5 мая саперы еще раз расширили главный госпиталь и выкопали новые блиндажи для складов, а 6 мая под постоянным артиллерийским и стрелковым огнем они уложили новые доски настила как на мосту Бейли, так и на деревянном мосту, пересекающем Нам-Юм. А 21-я рота 31-го саперного батальона, чьей обязанностью было электрооборудование, чудесным образом умудрялась изо дня в день поддерживать подачу электроэнергии по всему лагерю, восстанавливая генератор за генератором из запасных частей, сброшенных с парашютом, или снятых с разбитого оборудования. То же самое можно было сказать и о связистах, которые постоянно ремонтировали оборванные телефонные линии и сломанные радиоантенны. До самого конца связь в Дьенбьенфу функционировала без перебоев.
В 16.00 того же дня два французских бомбардировщика Б-26 были снова сбиты вражеской зенитной артиллерией. Один был сбит над вражеской территорией; другой совершил аварийную посадку в Лаосе. С-119 немедленно набрали высоту; в результате три из четырех из них сбросили весь свой шеститонный груз на вражеские позиции.
В тот же день еще одно последнее «гражданское» телеграфное сообщение достигло Дьенбьенфу. Оно было адресовано раненому капитану Мишелю Дезире на ОП «Изабель», от мадам Женевьевы Дезире-Вюйемин, его жены и известного специалиста по Африке (фактически, они познакомились несколькими годами ранее в Сахаре, где он, будучи лейтенантом наездников на верблюдах, пытался помешать ей отправиться в одиночку с кочевым племенем). Мадам Дезире-Вюйемин сообщала мужу, что родила маленькую девочку. Как они заранее условились, маленькой девочке дали название опорного пункта, за который капитан Дезире сражался вместе с туземцами из 3-го батальона тай – Анн-Мари.
Вскоре, после полуночи, запасы для артиллерии, с учетом снарядов выпущенных в течение предыдущего дня были следующими: 2600 снарядов калибра 105-мм, 40 снарядов калибра 155-мм, и 1180 мин калибра 120-мм. При таком темпе огня и нынешнем уровне сброса грузов с парашютом, у Дьенбьенфу на следующий день закончатся артиллерийские боеприпасы. А ритм сброса грузов с воздуха уже возвещал об очередном катастрофическом дне. Дожди шли с отчаянной регулярностью библейских наводнений и к 00.05 только двум С-119 удалось сбросить груз в нужном месте, все остальные сбросили груз неправильно. В итоге, лишь около сорока с лишним тонн грузов приземлились внутри периметра.
Но оставались еще выброски с парашютом личного состава. Взвинченный до предела капитан де Базен и его батальон уже три дня сидели в аэропорту Ханоя, ожидая «массированной» высадки в Дьенбьенфу. Вместо этого батальон рвали на части, снижая сплоченность и боевой дух. Но в ту ночь настала очередь де Базена и в 02.40 пять самолетов С-47 французских ВВС наконец сбросили семьдесят четыре человека в залитую дождем топку боя. Они представляли собой штаб батальона де Базена и несколько подразделений 4-й роты под командованием капитана Жана-Франсуа Треью, еще одного бретонского десантника. С наступлением рассвета Лангле поручил де Базену и его штабу вместе прибывшими подразделениями 4-й роты присоединиться к капитану Кледику на «Элиан-4». Но де Базену так и не довелось принять на себя новое командование; несколько часов спустя вражеский снаряд раздробил ему ногу. Капитан Пуже стал исполняющим обязанности командира 1-го колониального парашютного батальона в Дьенбьенфу.
Фактически, пока де Базен и 4-я рота пробирались на «Элиан-4», Пуже получил приказ от Бижара сменить остатки 1-го батальона 13-й полубригады Кутана на «Элиан-2», пока раненые десантники, подкрепленные несколькими оставшимися марокканцами из 1-го батальона 4-го полка марокканских тиральеров под командованием капитана Нико должны были сменить его на все еще спокойном «Элиан-3».
Примерно в 11.00 – обычно, самое тихое время дня, потому что именно тогда Вьетминь сменял своих солдат и кормил их обедом в середине дня – Пуже наконец встретился с Кутаном в винном погребе на вершине «Элиан-2». Давным-давно «Элиан-2» потерял всякое сходство с чем-либо человеческим и невероятное зловоние окутывало весь холм, как толстое одеяло. Как объяснил Кутан своему преемнику, на нескольких его акрах было, вероятно, упокоено 1500 бойцов Вьетминя, не говоря уже о нескольких сотнях французских десантников и иностранных легионеров. Напомним, что танк «Базель», разбитый в куски во время атаки 1 апреля, венчал холм своей характерной формой. После месяца непрерывных обстрелов и дождей он начал погружаться в землю и теперь образовал удобный блиндаж.
С отбытием позже в тот же день оставшихся легионеров (за исключением самого Кутана, который остался на ночь с Пуже) «Элиан-2» стал теперь исключительной ответственностью 2-й и 3-й рот 1-го колониального парашютного батальона. Капитан Эдме и его люди заняли юго-восточный угол «Элиан-2» с его небольшим блиндажом, в то время как Пуже и 3-я рота удерживали вершину «Элиан-2». Несколько ниже гребня холма, еще один блиндаж, глубоко вкопанный под корнями баньяна (который чудесным образом был все еще жив и казалось, был последним живым клочком природы на «Элиан-2») прикрывал ход сообщения, который вел от «Элиан-2» через «Элиан-3» к Нам-Юм. Здесь, также в направлении баньяна, начало расти щупальце траншеи Вьетминя, и три «добровольца смерти» коммунистов, увешанных взрывчаткой, были застрелены французскими стрелками в последний момент и теперь гнили на ничейной земле. Фактически, в перевернутом мире, в который превратились фронтовые окопы Дьенбьенфу в первые дни мая, для легионеров или десантников стало «спортом» выползти на ничейную землю и благополучно вернуться с пятьюдесятью или шестидесятью фунтами взрывчатки, закрепленной на трупе одного из добровольцев-смертников. Не то, чтобы с взрывчаткой можно было что-то сделать на французской стороне – на самом деле, ее нужно было предусмотрительно перезахоронить подальше от боевых позиций. Это был жест чистой бравады, беспричинного вызова судьбе и должным образом оценивался как таковой всеми заинтересованными сторонами.
Оставалась проблема минной шахты под «Элиан-2». Капитан Пуже позже говорил, что капитан Кутан никогда не сообщал ему о существовании минной шахты. Но, согласно рапорту написанному позже старшим сержантом Шабрие из 2-й роты капитана Эдме (позиция которой располагалась точно над минной шахтой), по крайней мере, 2-я рота была проинформирована о существовании мины и том факте, что Вьетминь прекратил в ней копать в течение последних двух дней. Но на рассвете 5 мая Шабрие снова услышал, как они копают и был этому очень рад. Очевидно, бойцы Вьетминя еще не были готовы взорвать мину. И здесь снова значительное событие, увиденное двумя наблюдателями, оставило разные воспоминания. Капитан Пуже в своей важной работе не упоминает, что он сделал что-либо, чтобы предотвратить взрыв закладываемой мины на «Элиан-2». С другой стороны, сержант Шабрие подробно вспоминает, что из-за потерь от вражеского огня, 3-я рота Пуже захватила часть нижнего района «Элиан-2», где находилась минная шахта и Пуже отправил небольшой диверсионный патруль, чтобы попытаться взорвать в нее вход. По Шабрие этот патруль возглавлял сержант Клинель; он был перехвачен на открытом месте аванпостом коммунистов и уничтожен до последнего человека. Сам Клинель, по словам Шабрие, сумел дотащиться до французской траншеи, только чтобы там умереть.
На западе, на ОП «Клодин», небольшое событие той ночью, имело серьезные последствия. С 25 апреля капитан Шмитц из 2-го батальона 1-го полка Иностранного легиона удерживал опорный пункт «Клодин-5» со своей 2-й ротой, усиленной одним взводом марокканцев из 1-го батальона 4-го полка марокканских тиральеров. В ту ночь на 5 мая, моральный дух марокканцев пал окончательно. Пятеро из них, стоявших в карауле в передовых окопах «Клодин-5» просто разрезали две отдельные секции заграждений из колючей проволоки перед своей позицией и проскользнули через них на позиции коммунистов. Через несколько минут после их прибытия и до того, как легионеры осознали, что произошло, автоматическое оружие коммунистов начало обстреливать брешь непрерывным огнем. Старший сержант Козанович, сержант Ланквик из 3-й роты и целый взвод легионеров, столкнувшийся с разрывом, отчаянно пытались его закрыть, так как знали, что если он останется открытым, это наверняка приведет к потере «Клодин-5». Козанович и еще семь человек при этом погибли, а Ланквик и двенадцать других легионеров были ранены, но оставленная дезертирами брешь осталась открытой. В холодной ярости легионеры разоружили оставшихся марокканцев и вышвырнули их с занимаемой позиции. Они вскоре присоединились к «Нам-Юмским крысам» в их норах.
На командном пункте де Кастра день прошел в относительном спокойствии и даже апатии. Поскольку все пехотные резервы были полностью задействованы, а уровень боеприпасов был самым низким, просто не оставалось ничего, что можно было бы планировать и направлять, кроме возможного прорыва из Дьенбьенфу, для которого требовалось разрешение Ханоя, но оно еще не было дано. Такие планы, составленные для «Альбатроса», не обсуждались в целях сохранения максимальной секретности, а также для того, чтобы отбить всякую мысль о том, чтобы прекратить сопротивление в Дьенбьенфу, пока не исчезнет надежда продержаться. Но в течение дня Дьенбьенфу сообщил без дальнейших комментариев, что все больше и больше подземных блиндажей и укрытий теперь разрушаются от дождя. Командный пункт также сухо сообщил, что «Выброски с воздуха С-119 (были) особенно плохими, несмотря на почти полное отсутствие зенитного огня».
Во второй половине дня подполковник Вайан, начальник артиллерии, решил потратить часть своих оставшихся драгоценных боеприпасов, чтобы рассеять сильную концентрацию пехоты Вьетминя к востоку от «Элиан-1», которая, казалось, готовилась к массированной атаке на низинные позиции «Элиан-10» и «Элиан-12». Раненый лейтенант Вайнбергер из 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона в тот день принял командование на «Элиан-12» и удерживал позицию с двумя слабыми взводами, набранными из наименее раненых легионеров его батальона. Французская артиллерия заплатила за эту краткую активность постоянным контрбатарейным огнем коммунистов, который начался в 18.12 и продолжался четыре часа. К концу дня Дьенбьенфу потерял четырнадцать убитыми и сорок восемь ранеными. И вдобавок, были пятеро роковых дезертиров с «Клодин».
На тихом ОП «Юнон», теперь также занятом некоторыми из оставшихся легионеров 1-го батальона 13-й полубригады капитана Кутана, сержант Кубьяк заполз поздно вечером по «метро» крытых ходов сообщения на склад связистов возле командного пункта де Кастра, чтобы получить запасные батареи для оставшихся радиостанций своего батальона. Он получил их вместе с потрясающей новостью: отряд «Кондор» полковника де Кревкера находился всего в 50 километрах от Дьенбьенфу и наверняка прорвется к Дьенбьенфу в считанные дни! Вне себя от радости, он вернулся обратно на «Юнон», выкрикивая на ходу новость. На самом «Юнон» его собственным товарищам, похоже было наплевать. Счастливые, что они находятся подальше от ада «Элиан-2» они спали.
Жизнерадостность сержанта Кубьяка была вызвана не просто слепой верой наивного молодого солдата в то, что говорили его начальники, подполковник Транкар, который наблюдал за событиями с наблюдательного пункта штаба командования, но не принимал в них непосредственного участия, подтвердил, что процесс отсева горького финала битвы привел к сочетанию необычайных физических страданий и высокого боевого духа среди оставшихся бойцов. Было четкое осознание того, что они, последние 3000 человек – французские и вьетнамские десантники, иностранные легионеры и африканские артиллеристы – буквально представляли все, что стояло между поражением и тупиком в войне в Индокитае. Главной темой, повторявшейся во все уменьшающемся укрепрайоне было «они просто не могут позволить нам проиграть войну». Это сохранилось до самых последних минут битвы. Некоторые подразделения просто отказывались верить, что все кончено, и среди высшего командования существовали обоснованные опасения, что сражение закончится всеобщей резней гарнизона. Возможна была и другая, более прозаическая причина высокого морального духа оставшихся защитников. В связи с нарастающим отсутствием замены для раненых, многие из людей оставались на дежурстве в течение нескольких дней подряд и принимали «Макситон», французский эквивалент бензедрина.
Наконец, в 21.00 де Кастр получил краткое личное сообщение от генерала Коньи. Оно разрешало де Кастру предпринять попытку прорыва, когда он почувствует, что сопротивление на месте стало безнадежным. В третьем абзаце Коньи, несмотря на личный характер телеграммы использовал тон, больше подходящий для более поздней открытой записи, чем для утешения осажденного командира, вынужденного принимать мучительное решение под давлением:
«Мне нет необходимости подчеркивать неоценимую ценность продолжения сопротивления на месте, во всех областях и предлагаемых перспективах, что в настоящее время остается вашей славной задачей».
6 мая началось с крупнейшей почти за три недели выброски грузов снабжения с воздуха. Французские гражданские пилоты, которые отказались летать в Дьенбьенфу 3 мая, теперь вернулись на свои самолеты, и снабжение велось с почти максимальной интенсивностью – двадцать пять С-119 из тридцати шести в наличии в тот день и двадцать пять из двадцати девяти С-47. Результаты, соответственно, были высокими, так как в общей сложности на Дьенбьенфу было сброшено с парашютом 196 тонн грузов. Конечно, по большому счету, они прибыли слишком поздно, чтобы принести какую-то пользу. Теперь Дьенбьенфу, по меткому выражению президента Эйзенхауэра в его мемуарах, «уменьшился до размеров не больше бейсбольного поля», и грузы снабжения в основном, приземлялись за пределами периметра. Тем не менее, после резких замечаний, сделанных в предыдущие дни по поводу сбросов с воздуха, в кратком сообщении из Дьенбьенфу в Ханой в пять минут первого ночи, укрепрайон просто сказал, что теперь «шесть С-119 совершенно правильно спустили свой груз».
Этой же ночью была проведена выброска с парашютами личного состава. Она началась в 04.12, в условиях чрезвычайно плотного зенитного огня коммунистов. Дюжина, или около того, самолетов С-47 медленно кружили над пылающей долиной, ожидая кратковременного затишья, чтобы спикировать в карусели, выбросить четверых-пятерых человек и снова набрать высоту. Это все еще были французы и вьетнамцы штабной роты и 2-й, 3-й и 4-й рот 1-го колониального парашютного батальона. В 05.20 в общей сложности, удалось спрыгнуть девяносто одному человеку, но остальным, включая всю 1-ю роту под командованием капитана Фоссюрье, пришлось вернуться на базу. Стало слишком светло, чтобы рисковать при дальнейшей выброске личного состава. За четыре ночи воздушных десантов, 1-му колониальному парашютному батальону удалось высадить 383 человека из 876 десантников. Здесь также было впечатляющим число вьетнамцев, участвовавших даже в этих последних отчаянных прыжках: из 383 человек, совершивших прыжок, 155 были вьетнамцами. Отряд из 91 человека, который прыгнул в Дьенбьенфу на рассвете 6 мая, был последним, кто его достиг до того, как укрепрайон пал.
Но ранним утром 6 мая ситуация в Дьенбьенфу казалась далекой от отчаяния. Слабое прощупывание коммунистами «Элиан-3» было легко отбито ротой 6-го колониального парашютного батальона. Более серьезная атака на «Югетт-3» и «Югетт-5» была сдержана десантниками Иностранного легиона майора Гиро. В двух последовательных контратаках они выбили противника из своих передовых траншей и целиком их удержали.
Но по мере того, как наступало утро, становилось ясно, что генерал Зиап готовил свои войска к крупному наступлению. Последний набор аэрофотоснимков четко показал новые траншеи, расходящиеся от «Доминик-3» по направлению к тому, что осталось от «Элиан»; и еще одну сеть новых траншей, исходящих от Лысой и Фальшивой гор, теперь прогрызенных до южной оконечности «Элиан-2». Минная шахта под «Элиан-2» теперь достигла общей длины сорок семь метров; скрежет и удары саперов теперь полностью прекратились, когда длинные очереди безоружных кули начали закладывать в зияющую дыру почти 3000 фунтов тротила.
В воздухе утро 6 мая также было благоприятно для французов. Дожди на некоторое время прекратились, и с учетом того, что американские и французские гражданские пилоты выполняли полеты по снабжению, бомбардировщики и истребители французских ВВС и ВМС смогли полностью сосредоточиться на подавлении зениток. Дьенбьенфу никогда не видел столько самолетов: сорок семь бомбардировщиков Б-26, восемнадцать «Корсаров», двадцать шесть «Биркэт», шестнадцать «Хэллдайвер», и даже пять четырехдвигательных «Приватиров» военно-морского флота. Это крупное развертывание самолетов теперь эффективно подавляло зенитную артиллерию коммунистов, и на этот раз летчики-транспортники охотно слушались указаний центра управления воздушным движением Дьенбьенфу майора Герена. В то утро многие орудия коммунистов сочли благоразумным сохранять молчание, чтобы не выдавать своих позиций, но, в конце концов, настал день расплаты и для доблестных американцев из «Гражданского воздушного транспорта», летавших для снабжения с воздуха. Пилотируя С-119, капитан Джейс Б. Макговерн стал легендой в Индокитае, так же, как он был легендой в Китае во время Второй мировой войны. Бородатый мужик, и настолько огромный – его прозвище было «Землетрясение Макгун», в честь персонажа комикса «Малыш Абнер» - что использовал сделанное на заказ кресло пилота, Макговерн в то утро вылетел с полным грузом боеприпасов. Его вторым пилотом был Уоллес Буфорд, еще один американец, а остальная часть экипажа были французы. Оба пилота хорошо знали маршрут в Дьенбьенфу; фактически, в то утро Макговерн выполнял свой сорок пятый полет над долиной, а его ведомый, Стив Кусак (с которым автор летал на задачи по снабжению в Индокитае в мае 1953 года) был столь же опытен. До сих пор в то утро ни один самолет не получал серьезных попаданий и в этот раз было много военных самолетов, подавлявших зенитки. Тем не менее, когда Макговерн делал последний заход над зоной выброски, Стив Кусак внезапно услышал его голос по радио: «Я получил прямое попадание».
Действительно, один из двигателей сильно брызгал маслом, и Кусак увидел, как Макговерн быстро его заглушил. Несмотря на серьезность, этот инцидент не был как таковой фатальным, поскольку С-119 был сделан с запасом по мощности, позволявшим некоторое время продолжать полет на одном двигателе. Но еще один 37-мм снаряд советской зенитки попал в подбитый самолет, в одну из его хвостовых балок и теперь самолет плохо слушался управления. С шестью тоннами боеприпасов на борту самолет был гигантской бомбой и его крушение и взрыв в Дьенбьенфу стали бы серьезной катастрофой. Пока Макговерн и Буфорд боролись с управлением своего самолета, послышался голос Макговерна, просившего Кусака дать направление на низкий хребет, но было уже слишком поздно для любых маневров.
Позже трудно было сказать, были ли слова «похоже, это оно, сынок», которые Кусак услышал от Макговерна, адресованы ему, оставшемуся в живых, или Уолли Буфорду, второму пилоту, который погиб вместе с Макговерном несколько секунд спустя, когда тяжело груженый самолет развернулся и взорвался на территории Вьетминя.
В 10.00 полковник Лангле собрал как можно больше командиров батальонов и остальных штабных офицеров для совещания. Ситуация с боеприпасами была серьезной, несмотря на то, что в этот день планировалось сбросить с воздуха не менее семидесяти тонн боеприпасов для пехотного оружия и пятьдесят тонн артиллерийских боеприпасов (последние в основном 120-мм минометные мины). Но, за некоторым исключением, ничего нельзя было собрать до наступления темноты из-за постоянного вражеского пулеметного и артиллерийского огня. И если коммунисты к тому времени нападут, у французов никогда не будет шанса собрать эти боеприпасы. Лангле еще раз подчеркнул внешние аспекты битвы: Женевская конвенция продвигалась, и прекращение огня могло произойти в любой день; отряд «Кондор» был почти в пределах досягаемости; и французские ВВС, если и не были усилены прямым американским вмешательством, как ожидалось в рамках операции «Гриф», тем не менее получили огромное количество новых самолетов, влияние которых должно было сказаться на фронтовой пехоте противника, а также на его системе снабжения. Капитан Ноэль, офицер разведки, подробно описал ошеломляющие потери личного состава, понесенные дивизиями Вьетминя. Но все это не изменяло ситуации внутри Дьенбьенфу. На момент проведения совещания, у артиллерии подполковника Вайана было меньше обычного дневного резерва, который обычно расстреливался за три часа, если дела шли плохо. И не было никаких резервов личного состава – ни единого взвода из тридцати человек. Конечно, были «Нам-Юмские крысы». Но если бы их использовали на передовой, они бы просто сбежали и оставили где-нибудь брешь в неподходящий момент, точно так же, как сделали прошлой ночью дезертиры на «Клодин». Если бы только в течение следующей ночи были бы сброшены оставшиеся 493 бойца 1-го колониального парашютного батальона, и общее наступление Вьетминя можно было бы сдержать достаточно долго, чтобы собрать большую часть артиллерийских боеприпасов, еще был шанс пережить атаку, так же как Дьенбьенфу пережил атаки на «Беатрис», «Габриэль», северные ОП «Югетт» и на «Доминик». Если бы кто-то удержался на этот раз, возможно Вьетминю снова бы понадобилось две недели, чтобы восстановить свои подразделения для еще одной общей атаки. Все, что сейчас требовалось Дьенбьенфу – это еще двенадцать часов относительной тишины.
Как раз в тот момент, когда совещание вот-вот должно было закончится, из Ханоя пришло сообщение с высшей степенью важности. Ноэль прочитал его и передал Лангле, который, в свою очередь, зачитал его вслух собравшимся офицерам. Французская разведка несколькими месяцами ранее преуспела в проникновении в самый близкий круг советников Хо Ши Мина и в последние недели получила удивительно точные разведданные о важнейших решениях, принятых врагом. Этот важный источник теперь проинформировал французов, что общая атака с целью покончить окончательно со всем французским сопротивлением в Дьенбьенфу должна была состояться вечером 6 мая. У Дьенбьенфу не будет двенадцати часов, чтобы собрать боеприпасы и получить свежие воздушно-десантные резервы.
Капитан Эрвуэ, командир маленького танкового эскадрона, у которого во время предыдущих операций были сломаны оба предплечья, быстро подошел к доктору Гровену и попросил снять с его рук гипсовые повязки. Он хотел провести свой последний бой в последнем оставшемся боеспособном танке. Лангле и Бижар, одев красные береты и без шлемов, вместе пересекли мост через Нам-Юм, чтобы в последний раз осмотреть ключевые оборонительные позиции на «Элиан». Лангле, известный на все театре военных действий своей любовью к крепким спиртным напиткам – почти каждый офицер-десантник, прыгнувший в долину, позаботился об том, чтобы в его обширных карманах была небольшая фляжка для умиротворения командира 2-й воздушно-десантной группы – принес с собой небольшую бутылку коньяка, которую он теперь передал в блиндаже командного пункта на «Элиан-4» Брешиньяку и Ботелле, командовавшим всем восточным флангом.
По мере приближения финальной битвы, командиры еще раз пересмотрели боевой порядок. На севере майор Турре и остатки 8-го ударного парашютного батальона удерживали опорный пункт «Ястреб-перепелятник», «Доминик-4» и безымянный опорный пункт в дренажной канаве. На северо-западе майор Гиро и около 160 десантников из сводного парашютного батальона Иностранного легиона держались за последние клочки «Югетт», «Югетт-2» и «Югетт-3». На западе майор Николя все еще удерживал «Лили-1» и «Лили-2» со смешанной группой марокканцев и бдительных легионеров; в это время на юго-западе майор Клемансон и капитан Кольдебеф упорно удерживали весь «Клодин», до сих пор ничего не уступив врагу. Прямо на юг лежал ОП «Юнон», «госпитальный опорный пункт». Теперь им командовали капитан Шарно из французских ВВС и капитан Дюлюа (также ласково прозванный «Дядя Карабин»). Фактически боевые подразделения на позиции состояли из все еще смертоносных «четыре-по-пятьдесят» лейтенанта Редона, съеживающегося отряда ВВС, сражающегося как пехотинцы, небольшой роты белых тай из старого подразделения Дюлюа и небольшого остатка 1-го батальона 13-й полубригады капитана Кутана, основной задачей которых было оказать немедленную поддержку «Элиан» в случае катастрофы на нем. И, конечно, в землянках и траншеях «Юнон» лежали теперь 602 раненых. Достаточно удобно, что «Юнон» располагался прямо рядом с кладбищем Дьенбьенфу.
Но именно на «Элиан» Лангле и Бижар щедро выделили своих лучших оставшихся командиров и войска. На «Элиан-4» Брешиньяк и Ботелла, в дополнение к командованию всем районом, также командовали последними остатками 5-го вьетнамского парашютного батальона и 2-го батальона 1-го парашютно-егерского полка. Они были усилены штабной ротой 1-го колониального парашютного батальона под командованием капитана Пендюффа и 4-й ротой того же батальона под командованием Трейью. На «Элиан-2» капитан Пуже командовал как 1-м колониальным парашютным батальоном и опорным пунктом, так и собственной 3-й ротой, в то время как лейтенант Эдме и его 2-я рота удерживали ключевые южные блиндажи и траншеи «Элиан-2». ОП «Элиан-3», в то утро, еще удерживался легионерами 1-го батальона 13-й полубригады и североафриканским взводом 1-го батальона 4-го полка марокканских тиральеров, который вскоре будет усилен остальной частью батальона с «Юнон»; в то время как «Нижний Элиан», «Элиан-10», «Элиан-11» и «Элиан-12» удерживались смешанными отрядами десантников из 6-го колониального парашютного батальона, перегруппированными майором Тома на «Элиан-10». «Элиан-11» и «Элиан-12» удерживались саперами, несколькими тай из 2-го батальона тай и несколькими алжирцами, под командованием майора Шенеля. В полдень на линии на вершине «Верхнего Элиан» было примерно 750 десантников, которым сказали, что они могут не ожидать никаких подкреплений пехоты изнутри крепости, что для их поддержки будет очень мало огня артиллерии, и некоторые даже не были уверены, что будет достаточно боеприпасов для оружия пехоты, если бой продлится сколько-нибудь долго. С тяжелым сердцем, прекрасно понимания, что некоторые из их прощаний будут окончательными, Бижар и Лангле вернулись на свой командный пункт.
Это было около 12.00. С ясным небом над головой и ситуацией, которая временно, насколько это было возможно, была под контролем, Дьенбьенфу наслаждался редким моментом передышки, как будто время остановилось. Генерал де Кастр воспользовался этим моментом, чтобы ответить по французским радиоканалам на телеграмму, которую президент Эйзенхауэр отправил ему двумя неделями ранее, чтобы поздравить его и его войска за «защиту дела человеческой свободы» и за «демонстрацию в истинной форме качеств, от которых зависит выживание Свободного мира». Неспособность даже попытаться осуществить операцию «Гриф» в той или иной форме придала словам американского президента некую пустоту, которой идеально соответствовал ответ де Кастра:
«Я был глубоко тронут выражением восхищения, благодарности и уверенности, что президент Эйзенхауэр был достаточно любезен, чтобы направить их мне от имени американского народа. Свободный мир может быть уверен, что защитники Дьенбьенфу, независимо от их происхождения, сознавая, какую борьбу они ведут, полны решимости сделать все, что в их силах, чтобы продолжать заслуживать это доверие и выполнять до конца возложенную на них задачу».
С внезапностью землетрясения воздух над Дьенбьенфу наполнился воющим визгом, за которым через несколько секунд последовала серия взрывов, сотрясших даже самые глубокие оставшиеся блиндажи. Во всех подземных траншеях стало гаснуть электрическое освещение, и в десятках мест, раненые и истекающие кровью люди, чья одежда была сорвана с тел силой взрывов, отчаянно цеплялись за балки и доски рухнувших убежищ, пытаясь выкопать себя или своих друзей, прежде чем умрут от удушья. Едва затихло эхо первого залпа, как воздух наполнился новым оглушительным визгом, за которым последовала еще одна серия сокрушительных взрывов. Впервые в Индокитае бойцы Вьетминя использовали шестиствольные полевые ракетные установки советского (на самом деле китайского - прим. перев.) производства «Катюша», подобные тем, которые русские уже использовали с разрушительным эффектом против немцев во время Второй мировой войны. Грубовато сделанные по сегодняшним стандартам, ракеты «Катюши», выпущенные с мобильных пусковых установок, оказывают ужасающее фугасное воздействие на войска, оказавшиеся на открытом месте, но обычно не представляет опасности для войск, находящихся в прочных окопах. В Дьенбьенфу полевые укрепления никогда не были хорошими, а те, что еще не пали жертвой обычной артиллерии коммунистов, были очень сильно подмыты муссонами. На них, и на оставшиеся не европейские войска, которые никогда не слышали шума, подобного шуму приближающихся ракет, эффект был разрушительным. По всему лагерю начали взрываться и гореть склады, все основные запасы медикаментов были уничтожены в тот же день; не подобранные поддоны с боеприпасами, сброшенные с воздуха, добавили свои вторичные взрывы к взрывам ракет и к концу дня «Клодин-5» сообщил, что три четверти всех его блиндажей были полностью разрушены, и что его траншеи были разрушены или погребены под взрывами.
В 17.30 обычная артиллерия коммунистов начала вести сильный заградительный огонь по «Элиан-4» и «Элиан-2». На обоих высотах, все люди, за исключением тех, кто находился на самых важных аванпостах, зарылись глубоко в траншеи и блиндажи. Теперь не оставалось ничего другого, как ждать штурма. В 17.30 главной позиции Дьенбьенфу оставалось жить ровно один день.
Остатки дневного света все еще висели над вершинами холмов ОП «Элиан», когда началась последняя атака. По мере того, как возрастала интенсивность обстрела, Брешиньяк передал по рации Пуже, что атака, по всей вероятности, будет направлена на «Элиан-2».
- Но не волнуйтесь, - сказал Брешиньяк. – В вашем распоряжении будет все, что осталось от артиллерии и я могу даже предоставить вам небольшую роту для подкрепления.
Лейтенант Робин, передовой артиллерийский наблюдатель на «Элиан-2», который прослужил на нем невообразимые три недели подряд и хорошо знал местность, тщательно изучил свои карточки огня. Было слишком мало снарядов, чтобы тратить их впустую из-за ошибок в расчетах.
Примерно в 18.45 весь восточный склон «Элиан-2» внезапно, казалось, ожил, когда первая волна из 1000 бо-дой вышла из штурмовых траншей. Для этой ключевой атаки генерал Зиап выбрал 102-й пехотный полк подполковника Ву Йена из 308-й дивизии Народной армии, «Железной дивизии» его армии. 102-й действительно был, возможно, лучшим полком во всей армии Вьетминя и с гордостью носил звание «Столичного полка», которое он заслужил за упорную оборону районов Ханоя от масс французских войск и бронетехники с декабря 1946 по март 1947 года. Теперь ему предстояло сыграть ключевую роль лицом к лицу с небольшой группой элитных французских десантников капитана Пуже и они собирались сыграть на полную катушку.
С французской стороны наступила минута полной тишины. В блиндаже Пуже раздался голос лейтенанта Робина, было ясно слышно, когда он запросил артиллерийский обстрел и так же ясно можно было услышать в ответ голос офицера управления огнем в нескольких сотнях ярдов, начинающего обратный отсчет:
- Десять-девять-восемь-семь-шесть-пять-четыре…
С казалось бы, единым ревом оставшиеся гаубицы и тяжелые минометы главной позиции дали залп по незащищенной массе людей на склонах «Элиан-2». Еще несколько залпов обрушились на 102-й полк; затем передовой наблюдатель приказал прекратить огонь. Когда дым рассеялся, атакующая волна бойцов Вьетминя исчезла. С «Элиан-4» и «Элиан-2» в полевые бинокли аванпосты десантников насчитали по меньшей мере 200 тел, неподвижно лежавших на взрытой земле. Как позже выразился Пуже, мысль об этой резне взбодрила десантников, когда они готовились к ответному артиллерийскому обстрелу, который обязательно должен был последовать. И он действительно произошел. С удвоенной силой, вся гамма вражеской артиллерии, начиная с безоткатных 75-мм орудий и 81-мм минометов до средних гаубиц и советских ракетных установок, теперь начали вести свой разрушительный огонь по всей центральной позиции французов. Через короткое время три из оставшихся 105-мм гаубиц были уничтожены, а их орудийные расчеты были перебиты. В то же время, вражеские батареи начали обстреливать вблизи «Изабель» начали обстреливать орудия этого опорного пункта. К 23.00 полковник Лаланд сообщил, что восемь из девяти его гаубиц уничтожены. Вместе с ними исчезли все шансы на эффективный заградительный огонь по опорным пунктам «Клодин» и «Югетт». Результаты обстрела стали особенно очевидны на «Клодин-5», уже сильно пострадавшей от артиллерийского обстрела в предыдущие часы. Оказавшись на открытом месте, не имея возможности найти даже скромную защиту, предлагаемую обратными склонами на «Элиан», 3-й взвод 2-й роты 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона, начал отводить свои аванпосты от бреши дезертиров в колючей проволоке примерно в 19.00. К 22.00 «Клодин-5» распался, и последние его остатки пытались удержать систему ходов сообщения к западу от «Клодин-2» и «Клодин-4». Командир батальона, Клемансон, решил очистить оставшуюся позицию от всех, кого можно было сохранить, чтобы удерживать «Клодин-5» как можно дольше. Капитан Филипп, командовавший смешанной ротой из остатков 3-го батальона 13-й полубригады на «Клодин-4» отправил взвод на «Клодин-5». Но в отсутствии какой-либо артиллерийской поддержки он мало что мог сделать. Вскоре, они были захвачены общим разгромом 2-й роты. Но затем выдвинулся взвод саперов 1-го батальона 2-го полка Иностранного легиона. На параде Иностранного легиона, который достаточно красочен сам по себе, саперы представляют собой незабываемое зрелище: отобранные из самых высоких и крупных мужчин в части, все они носят пышные бороды и сияющий белизной кожаный фартук, а в дополнение к своему оружию, несут топор на длинной рукояти. В бою, конечно, они носят ту же форму что и все остальные, но их особые навыки обращения с различным оружием и взрывчаткой делают их своего рода ударным отрядом своего батальона. Даже в такой отчаянной ситуации, в какой оказался ОП «Клодин» в ночь на 6 мая, воздействие этой небольшой группы не прошло впустую. Предводительствуемые саперами Иностранного легиона, разрозненные части 2-й роты и взвода 3-го батальона 13-й полубригады пробились обратно на «Клодин-5». Вид обнаженных по пояс бородатых гигантов оказался шокирующим даже для суровых бойцов штурмовых отрядов «Железной дивизии» Вьетминя. В 22.30 легионеры вернулись в безликую лощину, заполненную воронками от снарядов и мертвыми телами, которая раньше была «Клодин-5». Он окончательно пал к 02.00, все в его гарнизоне были мертвы или ранены.
Но пока Пуже выигрывал первый раунд своего боя на «Элиан-2», а Клемансон пробивался на «Клодин», противник сосредоточился на «Элиан-4» и крошечном «Элиан-10», который прикрывал его левый фланг. Если бы «Элиан-10» пал, Брешиньяк и Ботелла на «Элиан-4» были бы полностью обойдены с фланга, а подходы к мосту Бейли находились бы под прямым контролем Вьетминя. Защитники «Элиан-2» и «Элиан-3» были бы полностью уничтожены, и враг будет контролировать все позиции на высотах. Все, что осталось бы от французского укрепрайона Дьенбьенфу – это ряд полузатопленных грязью равнин, заполненных ранеными и умирающими, также обломками того, что когда-то было артиллерийскими орудиями и танками. Если Дьенбьенфу должен был дожить до следующего дня, не говоря уже об том, чтобы продержаться до прекращения огня, «Верхние Элиан» должны были удерживаться буквально до последней канавы, последнего патрона и последнего человека.
В 22.00 началась атака как на «Элиан-10», так и на «Элиан-4». Это была массированная атака, возглавляемая, вероятно, лучшими частями двух полков 312-й и 316-й дивизий. Первый удар атаки пришелся атаки пришелся на северо-восточный фланг, удерживаемый 2-й ротой 5-го вьетнамского парашютного батальона, в которой насчитывалось едва тридцать человек. Вьетминь не случайно решил сперва напасть на вьетнамское подразделение, в надежде, что оно вероятно, дрогнет. Маленькие вьетнамские десантники не только не дрогнули, но и сражались с холодной свирепостью, которую можно обнаружить, когда брат сражается против брата. Но вражеских войск было слишком много, чтобы их могла сдержать эта горстка людей. В 22.30 капитан Ботелла вывел остатки 3-й роты под командованием капитана Фан Вам Пху со второй линии и южного фланга опорного пункта и усилил ими угрожаемый северо-восточный фланг. В то же время Брешиньяк попросил Лангле немедленно предоставить ему все силы, которые он сможет собрать. Поскольку северная сторона Дьенбьенфу – «Югетт» и «Ястреб-перепелятник» - до сих пор были защищены от атак противника, Лангле решил пойти на рассчитанный риск, выпотрошив основную часть своих войск. Два взвода десантников Иностранного легиона под командованием лейтенанта Лекур-Гранмезона и лейтенанта Фурнье начали опасный путь через весь укрепрайон по тускло освещенным тоннелям «метро», мимо командного пункта воздушно-десантной группы, штаба де Кастра, через потрёпанный мост Бейли и через призрачный «Элиан-11», который, поскольку он все еще был теоретически прикрыт «Элиан-12» и «Элиан-10», казалось, не имел гарнизона, кроме нескольких раненых и того, что казалось, было стаей «Нам-Юмских крыс».
В то время как вьетнамцы отразили первую вражескую атаку на «Элиан-4», теперь приходил конец для его любимого, собственного батальона Бижара, 6-го колониального парашютного батальона на «Элиан-10». Там, майор Тома и его немногие оставшиеся офицеры и солдаты вели безнадежную борьбу. У минометов лейтенанта Аллэра закончились боеприпасы и его уцелевшие люди сражались как пехота. И все же, самое мучительное решение пришлось принять молодому лейтенанту Рене Ле Пажу, еще одному десантнику из Бретани. Небольшая рота Ле Пажа удерживала северный фланг «Элиан-10», когда первая атака коммунистов обрушилась на опорный пункт, и он немедленно запросил самолет с осветительными ракетами, чтобы подсветить поле боя вокруг него. В отсутствие эффективного артиллерийского огня, несколько оставшихся гаубичных снарядов приберегали для действительно критических ситуаций; осветительные ракеты были абсолютно необходимы для обеспечения максимальной эффективности пулеметов и безоткатных орудий, ведущих заградительный огонь.
Но высоко над Дьенбьенфу военно-транспортные самолеты начали свой ночной полет с подкреплением для Дьенбьенфу. Все еще оставалась лучшая часть 1-го колониального парашютного батальона, которую нужно было десантировать, в частности, вся 1-я рота капитана Фоссюрье. Однако, было бы чистым самоубийством начинать высадку десантников, когда все поле боя было освещено. Выбор был между десантированием подкрепления и темнотой в течение двух часов, с риском потерять «Элиан-10» и возможно, также «Элиан-4», или осветительные ракеты над полем боя и эффективная защита опорных пунктов, с риском того, что позже закончатся защитники. Единственным человеком, который мог вынести такое решение, был офицер, столкнувшийся с угрозой на передовой. Бижар, как командующий всеми операциями по контратакам, лично связался с молодым офицером по рации:
- Ле Паж, это Брюно. Наши друзья находятся над нами в воздухе. Мы должны остановить «светлячков», чтобы их сбросили. Можем ли мы это сделать?
Наступила короткая тишина, прерываемая только треском помех, пока Ле Паж осматривал ситуацию за своим бруствером. Бойцы Вьетминя были на расстоянии броска гранаты. Затем его ответ в эфире прозвучал твердо, перемежаемый шумом битвы вокруг него:
- Приоритет «светлячкам». Конец связи.
Лангле принял вердикт и теперь приступил к сбору на опорном пункте «Ястреб-перепелятник» подкреплений для 6-го колониального парашютного батальона, которые ему понадобятся, чтобы выжить. 8-й ударный парашютный батальон должен был дать две небольшие роты (фактически взводы) по сорок человек в каждой, которыми командовали лейтенант Жакьюэме и лейтенант Байи. Майор Гиро на «Югет» выделил шестьдесят человек из состава еще одной роты под командованием лейтенанта Мишеля Брандона, для усиления «Элиан-4». Зияющие бреши в обороне «Югетт» теперь были заполнены большинством из оставшихся артиллеристов орудийных расчетов, сражавшихся как пехота. Ибо, хотя в Дьенбьенфу еще оставалось семь орудий, к 23.00 для них осталось всего около 600 снарядов. С другой стороны, на далеком ОП «Изабель» было 2000 артиллерийских снарядов и только одна 105-мм гаубица, способная вести огонь.
К 23.00 остатки 6-го колониального парашютного батальона были загнаны в угол из трех небольших блиндажей. Майор Тома был с лейтенантом Жаном Элисе и Мишелем Датином, а также капитаном Люсьеном Ле Будеком. Ле Паж все еще держался за северо-восточный угол рядом с дорогой. Капитан Трапп и лейтенант Курбино стояли с западной стороны, возле «Элиан-12», которую все еще удерживали несколько взводов 31-го саперного батальона под командованием капитана Фазентье. К северу от Ле Пажа лейтенант Андре Самаленс с небольшим взводом почти час сдерживал врага. Но теперь он был смят и умирал. Курбино был убит вскоре после этого. К 03.00 7 мая майор Тома и двадцать человек удерживали блиндаж связи на «Элиан-10», последний плацдарм на опорном пункте.
Теперь пришел конец гарнизону на «Элиан-2». Там, когда почти на три часа прекратился бой, люди Пуже использовали их, чтобы углубить свои линии траншей и распределить последние оставшиеся боеприпасы. Два сержанта из 2-го взвода капитана Эдме, Брюни и Баллай, забрались в разбитый корпус танка «Базейль», обращенный к южному склону «Элиан-2», обслуживая крупнокалиберный пулемет, который все еще был в рабочем состоянии. Название Базейль ничего не значит для американцев, но для французов, которые чрезмерно увлекаются обороной до последнего в безнадежной ситуации, в которых лучше всего может проявиться совершенно бессмысленная храбрость, точно так же, как жемчужина лучше всего оттеняется черным атласным фоном, это название значит очень много. Ибо 1 сентября 1870 года, в ходе франко-прусской войны, французская колониальная пехота, окруженная на ферме близ небольшой деревни Базейль на востоке Франции, сражалась до пресловутого последнего патрона. Этот эпизод не изменил хода боев, но он породил множество вдохновляющих историй в школьных учебниках, и по крайней мере, одну слезливую картину, естественно названную «Дом последнего патрона». И болезненной логикой того же типа военного ума, который сделал поражение Иностранного легиона при Камероне праздником Иностранного легиона, Базейль был быстро превращен в традиционный праздник французской колониальной пехоты. В Дьенбьенфу, название Базейль должно было возглавить уничтожение французских парашютных батальонов, со старыми знаками отличия в виде якоря, доставшихся от отрядов французской колониальной пехоты.
Ровно в 23.00 ОП «Элиан-2» взорвался. На сегодняшний день есть три рассказа выживших: с французской стороны рассказ капитана Пуже, который командовал всем «Элиан-2» и сержанта Шабрие, который был с 2-й ротой капитана Эдме, под которой взорвалась мина; а со стороны коммунистов – отчет Хуу Май, офицера 102-го полка 308-й дивизии Народной армии. Они согласуются по всем фактам, за исключением того, что Хуу Май утверждает, что мину взорвали в 20.00, тем самым игнорируя первую атаку в тот вечер, которую «Элиан-2» успешно отбил.
Незадолго до 23.00 Пуже сидел в подвале бывшего дома французского губернатора, который все еще служил командным пунктом батальона на «Элиан-2». Он думал что Вьетминь, учитывая огромные потери на «Элиан-2» ранее этом вечером и продолжающиеся тяжелые бои на «Элиан-10» и «Элиан-4» оставит «Элиан-2» в покое на данный момент или, возможно, попытается обойти его с фланга. На юге «Элиан-2» сержант Шабрие, который с небольшой огневой группой все еще прикрывал склон Елисейских полей от просачивания коммунистов, едва не был захвачен одиночным бо-дой, который внезапно, никем не замеченный, спрыгнул в траншею и приказал Шабрие сдаться. Он был убит в последний момент французским десантником, который стоял позади него и которого он не видел. За несколько минут до 23.00 Шабрие вывел свои последние аванпосты с Елисейских полей, которые теперь обстреливала артиллерия и ракеты коммунистов.
Со стороны Вьетминя командир дивизии лично наблюдал за последними приготовлениями к подрыву мины и последующему прорыву трех пехотных батальонов. Его политический комиссар стоял рядом с ним и снова напомнил ему о том факте, что Женевская конференция начнется через два дня, 8 мая, и что к тому времени крайне важно, чтобы Дьенбьенфу был в руках Вьетминя. Командир ответил своей собственной версией высказывания Мао Цзедуна о том, что сила вырастает из ствола пушки:
- Переговоры с империалистами должны вестись с помощью штыков, взрывчатки и пушек. Сегодня вечером мы «договоримся» с ними…
Политкомиссар согласился с ним и с улыбкой сказал:
- Правильно. Президент Хо сказал: «Наши солдаты лучшие дипломаты… После Дьенбьенфу, несомненно, условия, навязанные врагом, изменятся.
В час «Ч» минус десять минут радисты штаба дивизии начали проверять связь с тремя пехотными батальонами штурмового отряда. Хотя теперь у них было достаточное количество радиостанций американского производства для довольно эффективной радиосвязи со своими передовыми частями, Вьетминь широко полагался на быстро натягиваемые телефонные кабели, и в час «Ч» минус пять минут, телефонист передал трубку командиру дивизии с открытой линией в штаб 102-го полка, чтобы немедленно получить новости о результатах подрыва мины. За несколько секунд до 23.00 командир повернулся к своему заместителю начальника штаба.
- Отдавайте приказ на подрыв зарядов – тихо сказал он, затем вышел из траншеи вместе с политическим комиссаром, чтобы самому увидеть взрыв. Он, как и все вокруг, ожидал услышать шум от взрыва. Но час «Ч» прошел, а ничего слышно не было. Неужели мина не взорвалась?
Политический комиссар повернулся к командиру дивизии с вопросительным взглядом, но в этот самый момент они услышали на фоне звуков боя глухой грохот и почувствовали легкую дрожь. По открытой линии, 102-й полк доложил, что над «Элиан-2» была замечена яркая вспышка, за которой последовал дым, но не было уверенности в том, что весь заряд действительно взорвался.
Недоумение Вьетминя было конечно, понятно. Они никогда не взрывали глубокие минные шахты, а что касается шума от взрывчатки, то они знали только тот, что производили французские 1000 фунтовые авиабомбы. Те, конечно, взрывались близко к поверхности, в то время как их собственная мина была глубоко погребена в холме. После еще одной осторожной разведки, передовой батальон 102-го полка (вероятно, 69-й пехотный батальон) поднялся из штурмовых траншей.
Пуже также почувствовал взрыв мины сначала просто как глубокую дрожь, точно так же, как корабль, получивший смертельное ранение от вражеской торпеды, еще продолжает свой прежний курс в течение мгновения, прежде чем затонуть. То же самое можно сказать и о Шабрие, который находился буквально на краю кратера, образованного зарядом взрывчатки. Он увидел огромный гейзер черной земли и дыма, поднимающийся в небо и он, мгновенно осознав что происходит, бросился в ближайший блиндаж. Это спасло ему жизнь, когда огромные куски взорванной земли, оружия и блиндажей начали сыпаться на «Элиан-2». 2-я рота капитана Эдме исчезла, погребенная под обломками, разорванная на куски взрывом, или контуженная до полного паралича.
Но когда дым рассеялся и поле боя снова стало видно в свете осветительных ракет, последние остатки 2-й роты воспользовались моментом колебания на стороне Вьетминя, чтобы выдвинуть свое оставшееся автоматическое оружие. Наступающие волны коммунистов обнаружили, что пропитанная дождем земля из кратера была скользкой как масло, и продвигались мучительно медленно. Сержант Шабрие и его горстка людей – с ним было пятеро, в том числе, трое раненых, выпускали обойму за обоймой в массу увязших под ними людей. «Элиан-2», изрубленный в куски пятидесятью пятью днями постоянного артиллерийского огня и теперь разорванный на части миной, все еще крепко держался. Все, что ему сейчас требовалось – это немного боеприпасов и горстка подкреплений. Если бы их удалось найти, хаос, созданный взрывом мины, на самом деле, мог бы стать благом для обороняющихся. Три часа спустя, получив обещание о небольшом отряде десантников от подполковника Лекур-Гранмезона, сам Пуже контратаковал на юг через вершину «Элиан-2», оттесняя прорвавшихся солдат противника от блиндажа к блиндажу и от воронки к воронке к кратеру.
Бойцы 102-го полка знали, что если бы они сейчас не сбросили десантников с «Элиан-2», все их жертвы, вся ужасно трудная работа по закладке мины, была бы напрасной. И Пуже также знал, что если он потерпит неудачу в ту ночь, то завтра весь французский укрепрайон в Дьенбьенфу будет мертв. В 03.00, когда северная часть «Элиан-2» была теперь почти полностью лишена войск и не было никаких следов Лекур-Гранмезона и его десантников Иностранного легиона, Пуже вернулся на свой КП в подвале, чтобы связаться по рации с 2-й воздушно-десантной группой. Он больше не мог связаться с ними, но отчетливо слышал, как Брешиньяк разговаривал со своими ротами на «Элиан-4». Он также ясно слышал, как Кледик, оказавшийся под жестким давлением на северо-восточном фланге «Элиан-4» просил Лекур-Гранмезона ускорить его приближение и он услышал ответ последнего, что ему мешала глубокая грязь и ручные гранаты, которыми его забрасывали со всех сторон. Пуже знал, что это означало, что он не получит никаких резервов.
То, что случилось с разными маленькими ротами, собранными вместе под огнем Лангле, было нормальным. Первое вышедшее подразделение, Жакьюме, было перехвачено на открытом месте, когда оно пересекало Нам-Юм и было уничтожено. Тела погибших добавились к телам сотен других, которые теперь лежали в воде в таком количестве, что по ним можно было перейти реку. Рота Байи из 8-го ударного парашютного пробилась с некоторыми потерями и достигла «Элиан-10», где все еще держался майор Тома. Там ситуация была апокалиптической. Горстка людей под началом лейтенантов Ле Пажа и Датина все еще контратаковали, чтобы удержать подход к мосту Бейли. Капитан Ле Бюдек который до сих удерживал «Элиан-10», рухнул с рукой, раздробленной осколками снаряда. Наконец, в 03.30 лейтенант Вайнбергер собрал два небольших взвода ходячих раненых легионеров на «Элиан-12» и прибыл, чтобы подкрепить оборону «Элиан-10».
Но Лекур-Гранмезону предстояло пройти дальше всех, чтобы добраться до «Элиан-2» и теперь весь маршрут находился под огнем противника. В течение двух мучительных часов он пытался прорваться на «Элиан-2», но, готовясь к общему штурму, артиллерия Вьетминя идеально изолировала опорный пункт. Проинформировав о ситуации Лангле, быстро тающая группа десантников получила приказ двигаться к «Элиан-4», где Брешиньяк и Ботелла снова готовились контратаковать. Чудом старшему сержанту Роберу и двум вьетнамским военнопленным удалось пробиться на «Элиан-4» с шестью ящиками ручных гранат и контратака удалась. На рассвете «Элиан-4», за исключением небольшого участка глубиной около двадцати метров на восточном фланге снова был полностью в руках французов. Из небольшого подразделения, которое последовало за Лекур-Гранмезоном на «Элиан-4» остались только сам офицер, его радист, а также один вьетнамский десантник и десантник Иностранного легиона.
Однако Пуже на «Элиан-2» обо все этом ничего не знал. Он не мог понять, почему после невероятно успешной обороны «Элиан-2» до сих пор, штаб бросил его и его товарищей на произвол судьбы.
Он вспомнил, что Кутан оставил свою собственную рацию, с помощью которой он мог связаться с полковником Лёмёнье, старшим командиром Иностранного легиона в штабе де Кастра.
Начальник штаба Лёмёнье, высокий майор Мишель Вадо, взял микрофон, чтобы ответить. Вадо за пятьдесят пять дней сражения приобрел прочную репутацию человека совершенно «невозмутимого». В то время как другие слали проклятия по радиоволнам, или предавались отчаянию в штабном блиндаже, Вадо спокойно занимался своими делами, перемещая последние оставшиеся подразделения на ацетатной подложке своей крупномасштабной карты, прося минометную батарею здесь, или оставшуюся секцию гаубиц там, израсходовать свои последние снаряды на особо важную цель. Но 7 мая на рассвете даже он был на пределе своих возможностей. В 02.00 запас боеприпасов в Дьенбьенфу был опасно мал. Осталось ровно 100 мин к 120-мм минометам, а оставшиеся семь 105-мм имели на всех 300 снарядов, в то время как последняя 155-мм, которая в тот момент стреляла прямо от «Доминик» на 300 метров вперед, имела ровно одиннадцать снарядов. Когда Кледик на «Элиан-4» обнаружил большую концентрацию вражеской пехоты, стоящую перед ним на склонах «Элиан-1» и запросил у артиллерии такой же концентрации огня, которая ранее вечером предотвратила первую атаку Вьетминя на «Элиан-2», он получил три снаряда артиллерийской поддержки.
Теперь Пуже снова умолял о подкреплении и боеприпасах. Спокойный голос Вадо звучал как у старого учителя, пытающегося объяснить трудную задачу несколько туповатому ученику:
- Будь благоразумным. Ты знаешь ситуацию, так же хорошо как и я. Где ты хочешь, чтобы я нашел роту? Я не могу дать тебе ни одного человека и даже ни одного снаряда, мой мальчик.
Но в тот момент, примерно в 04.00 у капитана Жана Пуже осталось в живых и способных сражаться около тридцати пяти человек на всю высоту. Очевидно, считал он, дальнейшее сопротивление при таких обстоятельствах было бы совершенно бессмысленным и он запросил у Вадо разрешения покинуть «Элиан-2» и прорываться в направлении «Элиан-3». Есть две версии того, что последовало дальше. По словам Жюля Руа, Вадо сказал: «Ты десантник. Ты здесь для того, чтобы тебя убили». По словам самого Пуже, Вадо сказал ему, что он должен продолжать сражаться: «В конце концов, ты десантник и должен сопротивляться до смерти – или, по крайней мере, до утра».
Больше между этими двумя людьми не было ничего, что можно было бы сказать. Дьенбьенфу больше ничего не мог сделать для замученного «Элиан-2», и Пуже, чей радист был убит, больше не нуждался в передатчике.
- Понятно. Если Вам нечего добавить, я уничтожу свою рацию. – сказал Пуже.
Спокойный голос Вадо казался очень далеким, гораздо дальше, чем просто 400 метров изрытой снарядами грязи, которая фактически разделяла двух людей. Вадо также придерживался протокола радиосвязи французской рации.
- Пока не уничтожайте свою рацию, - сказал вьетнамский голос по-французски. – Президент Хо Ши Мин предлагает вам послушать «Песню партизан».
Это был голос радиста Народной армии, прослушивающего французский командный канал. И по командному каналу, можно было отчетливо услышать любимые слова, которые пело французское Сопротивление в черные дни, когда они боролись с нацистскими оккупантами. Пуже прослушал его, начиная с первого куплета, в котором говорилось о черных воронах, то есть, иностранных оккупантах, летающих над землей, до самого последнего куплета, в котором говорилось о черной крови, высыхающей завтра на дорогах и заканчивающегося навязчивой строкой: «Товарищи, Свобода слушает нас ночью…»
Затем Пуже выпустил три пули в свою рацию и вышел с командного пункта.
Снаружи над «Элиан-2» опускалась странная тишина, когда у последних выживших из 2-й и 3-й рот 1-го колониального парашютного батальона заканчивались боеприпасы, или они были сокрушены медленно наступающей пехотой Вьетминя. К настоящему моменту обе стороны, в основном, сражались ручными гранатами. Согласно приказу, Пуже оставался на «Элиан-2», медленно отступая на север, мимо корпуса танка «Базейль». Он вытащил предохранительное кольцо из своей последней гранаты и держал ее в правой руке. Наконец, он был загнан в угол траншеи. Его последняя горстка людей сложила в траншее тела в подобие баррикады с одной стороны, чтобы дать последний бой приближающимся бойцам Вьетминя. Когда они были на расстоянии пяти метров, Пуже бросил свою последнюю гранату и был контужен прилетевшими гранатами противника. Когда он очнулся, он был пленным.
Все еще оставались сержант Шабрие и его маленькая команда. Он стоял в траншее на коленях, оказывая помощь тяжело раненому сержанту из 3-й роты, когда штурмовой отряд Вьетминя прыгнул к нему в траншею. Когда его уводили, он внезапно услышал хриплый и медленный кашель крупнокалиберного пулемета. В обгоревшем остове танка «Байзель» сержанты Брюни и Баллай все еще вели огонь по приближающемуся врагу. Было 04.40 7 мая 1954 года. Они расстреливали последние патроны на «Элиан-2».
Когда 7 мая рассвело, над долиной Дьенбьенфу выдался еще один грязный день муссонов с дождевыми шквалами и низко нависшими облаками, окутывающими окружающие горные цепи. Ни одному из шестнадцати имевшихся на тот день самолетов С-119 не удалось совершить вылет в Дьенбьенфу, но двадцать две «Дакоты» С-47 продолжали выполнять полеты до 17.00. Французские военно-воздушные силы, казалось, были полны решимости устроить Дьенбьенфу зажигательные проводы. В дополнение к шестнадцати истребителям-бомбардировщикам французских ВМС, и одному тяжелому «Приватиру», двадцать пять Б-26 и тридцать истребителей время от времени пробивали низкий облачный покров и сбрасывали свой смертоносный груз как на друзей, так и на врагов. На данной момент позиции Вьетминя и французов были настолько тесно переплетены, что было трудно поразить одних, не задев других, а весь ближний тыл позиций Вьетминя был заполнен французскими пленными из подразделений, смятых прошлой ночью. Майор Тома и лейтенанты Кледик и Лекур-Гранмезон чуть не погибли в то утро от французских бомб, после того как в течение пятидесяти шести дней избегали пуль коммунистов. Они маршировали со связанными за спиной руками по скользкой грязи к востоку от «Элиан» в направлении густого леса.
На том, что осталось от французской позиции на «Элиан-4» ситуация была неописуемой. Теперь на изрытой снарядами высоте собрались почти все уцелевшие герои французских десантников: Брешиньяк, Ботелла, Кледик, Фам Ван Фу, Маковяк, Ле Паж и многие другие. Они выдержали последнюю атаку противника в 05.30 и удержали север и юг. Но теперь, как и у Пуже на «Элиан-2» у них заканчивались боеприпасы. И там были раненые. Каким бы невероятным это ни показалось, на «Элиан-4» также располагалась воздушно-десантная хирургическая бригада №6 под руководством доктора Видаля и перевязочные пункты 2-го батальона 1-го парашютно-егерского полка под руководством доктора Журдана, также как и 5-го вьетнамского парашютного батальона под руководством доктора Руо. Если это было вообще возможно, тяжелое положение раненых в нишах и щелях на обратном скате «Элиан-4» было еще хуже чем у бойцов, у которых, по крайней мере, было достаточно свежего воздуха и был шанс быстро умереть от пули, а не быть похороненным заживо в разрушающихся блиндажах. Доктор Журдан был серьезно ранен около 06.30, как и капитаны Гильмино и Фам Ван Фу и лейтенант Латанн из вьетнамских десантников. Тем не менее, ошеломленные выжившие могли видеть, как свежий батальон войск Вьетминя собирается на виду у соседнего «Элиан-1» для нового штурма. Они знали, что этого не переживут.
В штабе де Кастра быстро собирали плохие новости за ночь, чтобы дать Ханою четкое представление о ситуации. Все понимали, что ситуация была скверной, но ее еще не оценивали как отчаянную. Насколько могли видеть Лангле и Бижар примерно к 07.00, «Элиан-10» и «Элиан-4» можно было бы удержать, а «Элиан-2» временно отбить, если даже для этого всем оставшимся механикам и клеркам за печатными машинками нужно было взять винтовки. Фактически, подполковник Лёмёнье, командир иностранных легионеров в укрепрайоне, явился к 07.00 в полной боевой выкладке, собрав всех иностранных легионеров, которых он смог найти. Он собирался присоединиться к Клемансону на «Клодин», чтобы перекрыть угрожающую брешь между опорным пунктом «Лили» и «Клодин-2», согласно одной версии, или усилить «Элиан-4», согласно другой. Но Лангле остановил его, сказав, чтобы тот подождал контратаки на «Элиан-2». Если бы только «Элиан-2» можно было отбить и удержать, на следующую ночь была бы предпринята операция «Альбатрос». Но контратака на «Элиан-2», разорванный на части миной и покрытый мертвыми и умирающими людьми со обеих сторон, так и не состоялась. Генерал Зиап решил не давать французам никакой передышки.
В 08.05 началась последняя атака коммунистов на «Элиан-4» и «Элиан-10». В 09.00 главнокомандующий коммунистов позвонил командиру 308-й дивизии, генералу Вуонг Туа Ву и сказал ему:
- Есть признаки замешательства в рядах противника. Они могут массово сдаваться, но они также предпримут внезапную попытку прорыва. Отдайте приказ своим людям держаться поближе к врагу и не дать никому из них сбежать.
Наконец, через несколько минут после 09.00 северо-восточный фланг «Элиан-4» окончательно рухнул, когда вопящие орды свежих войск Вьетминя, теперь полностью облаченные в новенькую французскую камуфлированную десантную униформу и американские стальные шлемы (без сомнения, из упавшего на стороне противника снаряжения), затопили то, что осталось от «Элиан-4». Ничуть не дрогнув, лейтенант Маковяк и горстка десантников удерживали ходы сообщения вокруг командного пункта.
Примерно в 09.30 Брешиньяк снова связался с Бижаром и Лангле. Разговор, прерываемый отчетливо слышимыми криками раненых на «Элиан-4» был в том же тоне, что более ранний разговор майора Вадо с капитаном Пуже. На «Элиан-4» не было боеприпасов и не было больше резервов, но их не было нигде и в другом месте. Командиры батальонов на высоте, Брешиньяк и Ботелла, останутся со своими людьми на позиции. Доктор Пьер Руо тоже останется. Те, кто из офицеров и солдат еще был способен на это, будут прорываться через «Элиан-10», который тоже должен будет смят. Используя в последний раз позывные, которые они использовали для своей голосовой радиосвязи, Брешиньяк заговорил первым:
- Брешь вызывает Брюно (Бижара). Это конец. Не бейте по нам (артиллерией). Здесь слишком много раненых.
Затем настала очередь капитана Ботелла:
- Деде вызывает Брюно. Все кончено. Они на КП. Прощайте. Скажите этому парню Пьеру (Лангле), что он нам очень понравился.
В рации зазвучал третий, более молодой голос. Это был оставшийся офицер штаба Ботелла, уроженец Монако лейтенант Жан Арманди. Арманди также отказался бросить своего начальника и его раненых товарищей на «Элиан-4» и собирался пойти ко дну вместе с ними, как командир корабля идет ко дну со своим кораблем.
- Я собираюсь уничтожить рацию – сказал молодой голос на «Элиан-4» а затем радиоволны с «Элиан» донесли в последний раз боевой клич французских десантников:
Но было слишком поздно для уцелевших выживших прорываться с «Элиан-4». Лейтенант Лекур-Гранмезон и его горстка людей остались на высоте с Брешиньяком. Они были слишком измучены для еще одной гонки со смертью по выжженным огнем подступам к Нам-Юм. Полное истощение стало теперь ежедневным явлением, и доктор Гровен теперь начал сообщать о случаях, когда люди внезапно умирали на боевых постах без признаков боевых ранений. Они умирали от пятидесяти пяти дней без сна, без еды и без отдыха. Но неутомимый Кледик из 2-го батальона 1-го парашютно-егерского полка попытался уйти. В сопровождении двух оставшихся лейтенантов, Альберика Потье и Шарля Сезарини, с горсткой десантников, он буквально скатился по грязному склону «Элиан-4» в ход сообщения, ведущий к «Элиан-10», но слишком поздно. На «Элиан-10» Вьетминь также разгромил последние остатки 6-го колониального парашютного батальона Бижара, под командованием майора Тома. Рядом с Кледиком разорвалась ручная граната, контузив его и ранив Сезарини, и солдаты Вьетминя прижали их обоих к земле. Через несколько минут, они присоединились в плену к офицерам 6-го колониального парашютного батальона.
Лейтенанту Потье повезло больше. Отстав во время спуска с «Элиан-4», он был за поворотом траншеи, когда Кледик был захвачен в плен, сумел выбраться и найти дорогу к мосту Бейли, где два выведенных из строя, но подвижных танка, удерживали небольшой плацдарм, с помощью счетверенных «пятидесятых» с ОП «Ястреб-перепелятник». Еще одним везунчиком был лейтенант Рене Ле Паж, из 6-го колониального парашютного батальона. Он и двое его десантников пролезли через вентиляционный люк в крыше блиндажа на «Элиан-10» и перепрыгнули через траншею, заполненную вражескими войсками. Катясь по грязи на подступах к Нам-Юм, они избежали захвата. Через несколько секунд, они, пошатываясь, ввалились в блиндаж Бижара, покрытые грязью с головы до ног и рухнули. Лангле, который жил бок о бок с Бижаром на протяжении всей битвы и видел, как он стойко принимал самые тяжелые неудачи, впервые увидел, как тот реагирует с чувством личной потери. Его любимый 6-й колониальный парашютный батальон, который он вывел из ада Туле, где им пожертвовали в 1952 году, чтобы замедлить продвижение Вьетминя на северо-западе Тонкина, и с которым 28 марта отбил вражеские зенитки к западу от «Клодин», погиб.
Склонившись над одним из покрытых грязью тел, которое только он смог узнать, Бижар взял его за руку и тихо сказал:
- Ле Паж, о мой бедный Ле Паж.
В госпитале доктора Гровена также произошел внезапный приток, словно вышедших из галлюцинаций, глиняных статуй, некоторые из них на одной ноге, все они были почти обнажены или обнажены под грязью. Одним из них был доктор Альфонс Ривьера из 6-го колониального парашютного батальона, а остальные были его ранеными. И здесь враг снова явил пример своего удивительного фронтового рыцарства. Когда бойцы Вьетминя захватили перевязочный пункт, они заставили раненых выбраться из под мертвых и умирающих и сказали им: «Возвращайтесь в госпиталь и скажите своему врачу, что мы скоро придем». Когда бойцы Вьетминя зачищали оставшиеся траншеи и блиндажи в ожесточенном рукопашном бою, в блиндаж внезапно зашел вражеский солдат с ручной гранатой, чека из которой уже была выдернута. Раненые французы в блиндаже начали кричать, и один сержант, лежавший парализованным на носилках, отчаянно замахал в воздухе двумя забинтованными руками и закричал по-французски:
Вражеский солдат кивнул, повернулся и бросил ручную гранату в открытую траншею снаружи.
Теперь настало испытание лежащих в низине «Элиан-11», «Элиан-12» и «Элиан-3» на юге. Из них только «Элиан-3», опять удерживаемый легионерами из 1-го батальона 13 полубригады под командованием капитана Кутана мог рассчитывать на то, что он обеспечит длительную оборону. На «Элиан-11» и «Элиан-12», оставшиеся тай майора Шенеля и марокканские саперы под командованием капитана Фазентье после уничтожения десантников были не в состоянии противостоять Вьетминю. Через несколько минут после 10.00 Фазентье мрачно заметил, что некоторые из его марокканцев в передовых окопах размахивали белыми полотенцами, обвязанными вокруг стволов винтовок. Они будут смяты в 12.10.
В 10.00 де Кастр переговорил с генералом Коньи по радиотелефону. Хотя этот разговор, как и последний контакт около 17.00 был записан на пленку, существует несколько противоречивых версий относительно того, что было сказано в тот день. И были выдвинуты обвинения в том, что записи были позже подделаны. Существующие письменные стенограммы, которые видел автор, также отличаются от доступных магнитофонных записей. Тем не менее, было достаточно внешних свидетелей разговора в Ханое, включая американского репортера Дэвида Шенбрунна из «Columbia Broadcasting System», чтобы можно было утверждать, что полная сумма различных доступных записей действительно дает полную картину того, что было сказано в тот день.
В кратких отрывистых фразах, с голосом звучащем еще выше чем обычно, повторяясь и часто спотыкаясь на своих словах, де Кастр дал Коньи краткий отчет о ситуации в долине. Большую часть времени Коньи просто признавал плохие новости, бурча «да».
- Пали следующие опорные пункты: «Элиан-2», «Элиан-4», «Элиан-10». 6-й колониальный парашютный батальон, 2-й батальон 1-го парашютно-егерского полка, и то, что осталось от алжирских стрелков.
- В любом случае, их можно списать.
На мгновение де Кастр снова впал в аристократическую манерность, состоящую в том, чтобы начинать каждую возможную фразу с формулировки «Не так ли?» («N'est-ce pas?»)
- Не так ли? Теперь то, что осталось, конечно, в очень слабой форме, потому что мы вытащили все что могли с западного фланга, что бы укрепить восточный.
- Осталось всего около двух рот каждого (исправляя себя), всего две роты для двух парашютных батальонов Иностранного легиона.
- Три роты марокканских стрелков, но которые ничего не стоят, не так ли?... они ничего не стоили… они разложились.
- Две роты 8-го ударного парашютного…
- Три роты 2-го батальона тай, но это нормально, потому что так же, как и больше всего людей осталось у марокканских стрелков, так и у 2-го батальона тай, потому что они не воюют.
- Не так ли? И осталось около двух рот в 1 батальоне 2-го полка Иностранного легиона. А 1-м батальоне 13-й полубригады всего около двух рот. Это… это роты по 70 или 80 (человек).
- Мы держимся когтями, зубами и ногтями.
- Мы держимся когтями, зубами и ногтями, и я надеюсь, я надеюсь, что используя наши средства по максимуму (статика – де Кастр вероятно, сказал «Мы должны быть в состоянии остановить врага…») на Нам-Юм.
- Алло, алло, - крикнул Коньи.
- Алло, - сказал де Кастр, - Вы слышите меня, генерал?
- Используя наши средства до предела? – повторил Коньи
- Это означало бы остановить врага у Нам-Юм.
- Не так ли? Даже в этом случае бы должны держаться за восточный берег реки, иначе мы остались бы без воды.
Затем де Кастр описал Коньи свои предложения по плану прорыва на следующую ночь и рассказал ему, все что он знал о боевом порядке противника: казалось, теперь 312-я и 316-я дивизии целиком участвовали в атаке на восточном фланге, вместе с 88-м и 102-м полками 308-й дивизии, и только 36-й полк этой дивизии остался на западном фланге.
Затем последовала часть разговора, касающаяся операции «Альбатрос», о которой говорилось ранее. Коньи, которому специально 5 мая было дано разрешение от генерала Наварра на одобрение прорыва, когда де Кастр почувствует, что это становится необходимым, одобрил его без каких либо колебаний, которые, как позже говорили, были у него по этому поводу. Генерал Пьер Боде, заместитель Наварра, оставался рядом с Коньи в течение всего этого дня. Он услышал решение Коньи и передал его в 13.30 Наварру, который в этот день оказался в древней столице вьетнамской империи Хюэ.
В Дьенбьенфу де Кастру теперь предстояло столкнуться с самой трудной частью своего разговора с Коньи, которая касалась судьбы той части гарнизона, которая даже не могла попытаться вырваться: раненых, тыловых частей, не привыкших к войне в джунглях и «Нам-Юмских крыс».
- Ну тогда, Боже мой, я оставлю здесь, ну… те подразделения, которые не хотят в этом участвовать?
- Тогда – ну, как бы это сказать, (есть) раненые, конечно; но многие из них уже в руках врага, потому что они были на опорных пунктах «Элиан-4» и «Элиан-10», эти раненые?
- Не так ли? И тогда, я буду держать все это под своим контролем.
- Я все еще могу связаться с вами снова до (в голосе де Кастра послышались сомнения и колебания) – конца.
- Давай, давай – до свидания, Кастр, старина.
В 11.15 Коньи отправил короткое сообщение, которое, по-видимому, не было получено, или подтверждено, полковнику Лаланду на ОП «Изабель». Сообщение, что интересно, снова содержало двусмысленность относительно того, следует ли пытаться совершить прорыв по плану «Альбатрос», как будто если бы Коньи не дал Дьенбьенфу разрешение на попытку всего за час до того: «Понятно, что я оставляю на Ваше усмотрение, когда «Альбатрос» должен быть выполнен. Конец абзаца. Держите меня в курсе ваших намерений. Конец абзаца. Сообщите мне о любой просьбе, которую сочтете полезной. Конец абзаца. Если у вас нет в дальнейшем связи с главной позицией в Дьенбьенфу, Вы подчиняетесь непосредственно моим приказам. Конец абзаца».
Но пока де Кастр и Коньи разговаривали, сам Дьенбьенфу разрушался. Чудесным образом, счетверенные крупнокалиберные зенитные пулеметы лейтенанта Редона все еще вели огонь и снабжались боеприпасами, поскольку к настоящему времени, они составляли последнюю огневую поддержку, доступную гарнизону. Их хриплое и регулярное «блам-блам» явно доминировало над всеми остальными звуками на французской стороне, когда практически погребенные под насыпями гильз, они крошили штурмовые отряды коммунистов, которые сейчас сосредоточились на восточном берегу Нам-Юм.
На западе, трещал ОП «Клодин». На рассвете, капитан Кольдебеф установил последнюю блокирующую позицию между «Лили», где держались последние марокканцы майора Николя, и «Клодин-4». Каждый способный двигаться солдат был задействован, потому что если бы западный фланг был бы также широко открыт, у Дьенбьенфу не осталось бы достаточно сил, чтобы даже попытаться прорваться в течение следующей ночи. Кроме того, «Клодин» был опорным пунктом, который был ближе всего к западным холмам. До тех пор, это был наименее плотно окруженный из всех опорных пунктов. Любая попытка прорыва должна была бы пройти через «Клодин» или «Юнон».
На севере приходил конец майору Турре на «Ястребе-перепелятнике» и для небольшого отряда капитана Бизара, все еще державшегося на безымянном опорном пункте в дренажной канаве. В 10.30 они получили приказ отступить на новую блокирующую позицию к северу от собственного командного пункта де Кастра; Бизару, по сути, было приказано оставаться готовым к запланированной контратаке на «Элиан-2».
Новость о том, что этим вечером должен был состояться прорыв, теперь распространилась по лагерю, как лесной пожар. Также стало известно, что только лучшим из оставшихся войск будет разрешено участвовать в этой попытке, тем кто находился в лучшей физической форме, и кто в прошлом показал свою способность хорошо сражаться. Каждый человек должен был взять двойной груз боеприпасов, рацион выживания на два дня и плащ-палатку. Хотя один врач, лейтенант Патрис де Карфорт, из 8-го ударного парашютного полка, будет прорываться вместе с колонной, ни один раненый не будет взят с собой и все раненые во время прорыва, будут безжалостно брошены.
В течение утра, один за другим, подразделения, предназначенные для прорыва начали собираться на «Юнон». Во многих случаях, выбор был мучительным и означал оставить позади многих солдат и офицеров, которые великолепно сражались. Хотя никто не мог остановить его, было очевидно, что полковник Лангле, например, рухнул бы от полного изнеможения в течение нескольких километров – при условии, что он выжил бы в бою при прорыве. Сержант Кубьяк, которого отобрали в число тех, кто попытается прорваться, пошел попрощаться со своими ранеными товарищами из 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона, которые останутся позади. Некоторые из них плакали, не от страха за свою судьбу, ибо к тому времени было известно, что коммунисты не убивали пленных, а от стыда, что им придется сдаться врагу. Кубьяк особенно запомнил одного солдата, который отчаянно доказывал, что сможет пройти этот путь: одна из его ног была ампутирована.
Чего солдаты и офицеры более низкого ранга в Дьенбьенфу не знали, так это того, что большая часть сил прорыва должна была быть сознательно принесена в жертву, чтобы обеспечить прорыв хотя бы небольшой части из них. По мере развития ситуации, когда «Альбатрос» впервые активно рассматривался 5 мая, единственным путем, который давал даже отдаленный шанс на успех, был бросок на запад в горы, при условии, что другие французские войска смогут сковать достаточное количество войск противника, направляющихся для уничтожения в направлении, где их ожидал Вьетминь, то есть на юг, где группа «Кондор» полковника де Кревкера все еще удерживала свою позицию. Колонна Лаланда из ОП «Изабель», на которую он мог рассчитывать, в любом случае направиться на юг. Но на главной позиции Дьенбьенфу нужно было бы сделать выбор между жизнью и смертью. Бижар предложил простую систему, которую Лангле принял. Будут сформированы две колонны – одна из десантников под командованием Бижара и одна из «прямоногих» (как их американские коллеги звали тех, кто не совершал парашютных прыжков) под командованием майора Вадо. Когда будет принято решение о прорыве, командиры просто вытянут соломинку, чтобы определить собственную судьбу и судьбу своих войск: длинная соломинка означала бросок в сторону близлежащих гор на западе и шанс выжить после изнурительного марша через 100 километров джунглей. Короткая соломинка означала преднамеренно самоубийственную атаку в неверном направлении, чтобы дать выигравшим шанс на выживание. В 12.00 Лангле созвал оставшихся командиров подразделений для заключительного совещания в своем блиндаже командного пункта: Бижара, Турре и Гиро из десантников; Лёмёнье, Вадо и Клемансона из Иностранного легиона. Многие из офицеров не ели ничего горячего уже несколько дней. Лангле подал им горячий суп, принесенный из ближайшей госпитальной кухни. Как раз перед тем, как они приступили к еде, низко над лагерем проревел истребитель «Корсар» из эскадрильи F4U французских ВМС, как это бывало каждый день в полдень, и сбросил сумку с почтой, и, прежде всего, с нетерпением ожидаемый новый набор аэрофотоснимков, сделанных накануне французскими ВМС. Лангле и Бижар быстро просмотрели их, когда началось совещание.
В нескольких словах, Бижар еще раз объяснил план прорыва, который он назвал операцией «Кровопускание». Однако, аэрофотоснимки, сброшенные «Корсаром», добавили новый элемент отчаяния к и без того опасному плану: три новых траншеи коммунистов теперь перегораживали последний открытый участок местности к югу от «Юнон». Даже с максимумом войск, было сомнительно, что что-то большее, чем горстка рассеянных выживших, когда-либо покинет долину. Совершить такой полномасштабный штурм сильно укрепленной вражеской позиции с такими измотанными войсками, как те, что сейчас остались в Дьенбьенфу, привело бы к бессмысленной бойне. Один за другим командиры батальонов подтвердили, что ни одно из их подразделений не было в такой форме, чтобы организовать такой штурм, не говоря уже о том, чтобы в нем выжить. На этом закончились все мысли об осуществлении «Альбатроса».
Теперь оставалось рассмотреть альтернативные варианты. На первый взгляд, казалось, что их было два: капитулировать, как британцы в Сингапуре, американцы в Коррехидоре и даже немцы в Сталинграде; или сражаться, не прося пощады, как поступили Ботелла, Брешиньяк и Пуже на «Элиан», американцы в Аламо или Иностранный легион в Камероне.
- Вы можете устроить Камерон с сотней парней, но не с 10000.
Вероятно, это замечание обронил один из офицеров Иностранного легиона. Действительно, для здоровых людей было хорошо и здорово героически сражаться, но не за счет тех тысяч, которые сейчас тонули в грязи открытых траншей, окружавших госпиталь, которых Гровен и последние оставшиеся воздушно-десантные хирургические бригады больше не могли пристроить. Теперь, когда прорыв был уже невозможен, сопротивляться в течение следующей ночи за счет гибели или ранений еще 300-500 человек, было хуже, чем бесполезно. Существовал и третий способ прекратить боевые действия, не подвергая гарнизон полному хаосу и в то же время, не поднимая белого флага в знак формальной капитуляции. И это было сообщить генералу Зиапу, что основная позиция Дьенбьенфу прекратит огонь в 17.30. В 13.00 совещание закончилось и Лангле в сопровождении Бижара, Лёмёнье и Вадо отправился повидать де Кастра.
Снаружи, где муссонная погода временно прояснилась, бойцы Вьетминя теперь собирались для последнего штурма через Нам-Юм. К ним, по-видимому, присоединился новый штурмовой отряд; войска, которые до сих пор, должно быть, находились в резерве и носившие совершенно новую французскую форму. Небольшая группа, примерно из 100 солдат коммунистов попытались пробраться через Нам-Юм к югу от «Элиан-3», где позиции защищали только раненые с «Юнон». Сержант Кубьяк, только что вернувшийся с «Элиан-3», с удивлением увидел расчет ручного пулемета, стреляющий в упор по атакующей волне коммунистов. Стрелок носил широкую, пропитанную кровью повязку вокруг талии, оставляя кровавый отпечаток на земле каждый раз, когда он менял положение. Подающий ему снаряженные магазины, был однорукий солдат, который также носил повязку на груди. Эта вражеская атака была остановлена огнем пехоты с «Юнон» и какое-то время казалось, что крошечные опорные пункты «Элиан-11» и «Элиан-12», которые прикрывали подходы к мосту Бейли, и «Элиан-3», который все еще прикрывал «Юнон» и деревянный пешеходный мост, продержатся до наступления ночи. В 14.39 где-то в долине все еще оставалась какая-то упрямая надежда, на то, что удастся прорваться, поскольку служба снабжения отправила краткое сообщение в Ханой:
«Можем ли мы, да или нет, рассчитывать сегодня на сброс боеприпасов с малой высоты? Срочно нужен ответ».
Но в 15.00, когда наиболее боеспособные иностранные легионеры были отозваны для «Альбатроса», оставшиеся на «Элиан-3» марокканцы запаниковали. Размахивая своими тюрбанами, или белыми полотенцами, они выползали из окопов в направлении приближающегося врага. По-видимому, это дало генералу Зиапу намек на то, что французы больше не намерены удерживать другой берег Нам-Юм, и, что по всей вероятности, они отказались от какой-либо идеи продлить свое сопротивление после следующей ночи. Поэтому он отказался от своей крайне консервативной позиции и в 15.00 приказал осаждающим войскам неустанно продолжать атаку как с восточного, так и с западного флангов. Он еще раз подчеркнул важность плотного окружения французов, чтобы не дать никому из них сбежать.
В блиндаже де Кастра, его встреча со старшими командирами частей была короткой и достойной. Командиры частей сказали де Кастру то, что он уже знал: что основная позиция Дьенбьенфу не сможет продержаться до наступления ночи, и поэтому они не смогут попытаться осуществить организованный прорыв. Они также сказали ему, что необходимо будет связаться с врагом и сообщить о прекращении сопротивления в определенное время, чтобы предотвратить частичную резню разоруженных раненых и подразделений, у которых закончились боеприпасы. Учитывая время, необходимое для связи с некоторыми из ныне изолированных передовых подразделений по рации, а также желательность избежать хаоса, который, несомненно, возникнет, если сопротивление прекратится в темноте, 17.30 было выбрано в качестве времени для прекращения сопротивления. 2-я воздушно-десантная группа Лангле свяжется по рации с противником.
Говорить было почти не о чем. Де Кастр был озабочен тем, что будет с Бижаром, само имя которого было ненавистно для Вьетминя. Между Бижаром и его 6-м колониальным парашютным батальоном с одной стороны и противником – с другой, было слишком много счетов. Повернувшись к нему, де Кастр сказал:
- Мой бедный Брюно, ты должен попытаться уйти сейчас с несколькими своими людьми. Вьеты были бы только рады заполучить тебя.
Бижар отказался и сказал что-то в том смысле, что попытается сбежать, только если это будет означать общий прорыв, но не в том случае, если это будет означать, что он оставит своих людей позади. В таком случае, он попытается сбежать позже. В последний раз он отдал честь де Кастру, затем пожал ему руку и вышел из комнаты, вместе с остальными офицерами, кроме Лангле. Придя в свою землянку, Бижар уничтожил все оставшиеся личные вещи и заметки, а затем аккуратно обмотал шелковую карту северо-западного региона для побега вокруг одной из своих лодыжек; это может позже пригодиться. Примерно в то же время, подполковник Сеген-Паззис, связался с полковником Лаландом по рации. Спокойным голосом, не давая никаких указаний относительно того, что происходит в Дьенбьенфу, он предоставил командиру «Изабель» выбор из альтернатив, с которыми только что столкнулись старшие офицеры на основной позиции Дьенбьенфу: прорыв, сражаться на позиции до последнего или прекратить огонь в определенный час. Лаланд сделал выбор в пользу прорыва.
Все это кажется более упорядоченным, чем было на самом деле, поскольку многие из этих событий происходили одновременно и Дьенбьенфу говорил с Ханоем не одним голосом, поскольку, как было сказано ранее, несколько радиопередатчиков в Дьенбьенфу были способны связаться со своими собеседниками «снаружи». Так, например, радиопередатчик с позывными 9-DMO 31-го саперного батальона проинформировал Северное саперное командование в 15.55, что вся почта, для майора Дюрье, его командира, должна быть уничтожена. А в 16.10 он попросил своего корреспондента в Ханое послать телеграммы о добром здравии всем членам семей батальона во Франции. По-видимому, 31-й саперный батальон уже был проинформирован о том, что произойдет, или уже действовал в соответствии со своей ролью в «Альбатросе», поскольку в 16.15 сообщил Ханою, что «по приказу командующего генерала, саперный батальон должен оставаться на месте с учетом возможного восстановления взлетно-посадочной полосы и для целей разминирования».
В штабе Северного командования в Ханое, где собирались все эти различные сообщения, штабной офицер отметил в журнале, что «У нас сложилось впечатление, что генерал де Кастр больше не контролирует ситуацию», поскольку его штаб отменил запрос на боеприпасы, которые он передал ранее, и теперь запрашивал исключительно сброс продовольствия. В тот же момент служба снабжения повторила свой предыдущий запрос: «Да или нет, нам ждать боеприпасы?», в то время как руководитель полетов в Дьенбьенфу, майор Герен, подтвердил своему начальству, что боеприпасы по прежнему являются предметом первостепенной важности. Но противоречия были вызваны в основном временной задержкой между прибытием сообщений в различные пункты назначения в Ханое и их централизованным сопоставлением в штаб-квартире. На самом деле, Герен был вызвал лично де Кастром за несколько минут до 16.00 и ему было приказано сообщить о полном прекращении воздушной боевой поддержки с 17.00 и переходу на сброс продовольственных пайков, с отменой уже начавшегося сброса боеприпасов.
Вскоре после 16.00 пришел конец «Элиан-11» и «Элиан-12», последним плацдармам к востоку от Нам-Юм. Короткое сообщение было от лейтенанта Аллэра, того самого офицера, который искал свои минометы в долине Дьенбьенфу эпоху назад, 20 ноября 1953 года, когда там впервые высадились французы. Аллэр просто сказал:
- Они идут на нас без стрельбы.
На ОП «Ястреб-перепелятник» у последних тяжелых минометов лейтенанта Берго закончились боеприпасы, и когда он оглянулся на близлежащий центральный командный пункт генерала де Кастра, он увидел темные волны дыма, поднимающиеся над ним и более мелкие, в других местах по всему лагерю: «Черный дым паники», как он назовет это позже. На «Клодин», где иностранные легионеры еще удерживали свои затопленные дождем траншеи, вьетнамский переводчик, прикрепленный к легионерам, сержант Ким, уже в 15.00 заметил, что оставшиеся стрелки из батальонов тай надевали гражданскую одежду. Каким бы невероятным это не казалось, в крепости оставалось 200 гражданских лиц, включая женщин и детей и теперь они пытались бежать на юг, в направлении Бан Ко Ми. С ними было двадцать девять туземных бойцов диверсионного отряда разведцентра Дьенбьенфу. Они знали, что произойдет, если они попадут в руки врага.
На ОП «Клодин» был также полевой бордель Иностранного легиона. Пять вьетнамских девушек и их мадам были захвачены битвой, как и все остальные, и пережили ее в подземных блиндажах, так же как и алжирские проститутки, которые также не смогли уехать и остались на «Доминик». Если когда-нибудь на земле и существовало «искупление» заблудших девушек в библейской традиции, то оно произошло здесь, в Дьенбьенфу. Часто женщин можно было видеть в траншее, по пояс в воде, ожидающим, чтобы помочь раненым на опорном пункте. В одном случае у контуженого солдата развилась навязчивая идея, что он маленький ребенок и его должна кормить мать; одна из вьетнамских проституток каждый день приходила к нему в землянку, чтобы накормить. Когда распространилась новость о том, что Дьенбьенфу ближе к вечеру должен был прекратить огонь, капитан Кольдебеф, вернувшись с «Клодин-4», столкнулся с хозяйкой вьетнамского борделя. Учитывая пуританское отношение коммунистов, было весьма вероятно, что она и ее девочки проведут неопределенный срок в «исправительно-трудовом» лагере Вьетминя, шансы на освобождение из которого, или даже на выживание, будут невелики.
- Что ты собираешься делать? – обратился Кольдебеф к женщине.
Мадам, выглядевшая неуместно «нормальной» в апокалиптической обстановке умирающего укрепрайона, посмотрела на Кольдебефа своими мудрыми и усталыми глазами, пожала плечами и сказала:
- О, я просто скажу им, что мы были похищены Легионом из Ханоя и доставлены сюда силой.
Возможно, уловка сработала. Возможно, что нет. Во всяком случае, никого из вьетнамских проституток больше никто никогда не видел. Из одиннадцати алжирских проституток четверо были убиты во время боев. Большинство остальных, в конце концов, отправились жить к «Нам-Юмским крысам», и все они позже разделили тяготы похода пленных. Одна из них, известная как «Мими-де-Улед-Наиль» вышла замуж за другого алжирского пленного в госпитальном лагере и родила своего первенца в находящемся под властью коммунистов Ханое.
На «Юнон» небольшая группа Кутана отстреливалась последними патронами. Выглянувшему из своего окопа сержанту Кубьяку показалось, что он увидел огромный белый флаг, развевающийся на командном пункте генерала де Кастра. На самом деле, это был один из больших белых грузовых парашютов, которые последние три дня висели на хорошо известном обрубке дерева, оставшемся у командного пункта. Вопреки тому, что было подтверждено позже еще одним французским источником, как другие выжившие, так и генерал Зиап, как будет сказано позже, полностью согласны с тем, что единственным флагом, который часом позже развевался над Дьенбьенфу был украшенный золотой звездой красный флаг осаждающих сил с вьетнамской надписью «Сражаться и побеждать», которая была вражеским девизом. В любом случае, это было последнее, что сержант Кубьяк увидел в битве. Вражеский снаряд разорвался неподалеку, повредив ему правую ногу, и он рухнул в сочащуюся грязью траншею. В тот же самый момент вражеский солдат из первой штурмовой волны перепрыгнул через траншею, остановился, посмотрел сверху вниз на него и вернулся назад. Он медленно поднял свой автомат для стрельбы, но как только он должен был нажать на спусковой крючок, неподалеку разорвалось оглушительное стаккато другого автомата, и солдат коммунистов, убитый другим легионером, рухнул прямо на Кубьяка. Тело мертвого бойца Вьетминя защищало Кубьяка от дальнейшего вреда, пока следующим утром его не подобрали носильщики Вьетминя.
В подземном госпитале доктора Гровена новости о том, что должно было произойти, первыми пришли от майора Турре, из 8-го ударного парашютного батальона, когда он возвращался после последнего вызова к де Кастру перед концом.
- Вот и все, Док, все кончено… В 17.30 мы прекращаем огонь, мы прекращаем всякое сопротивление. Те кто сможет, уничтожат свое оружие и взорвут склады боеприпасов.
Как и у многих других офицеров в тот час на глазах Турре была пелена слез. Гровен повернулся к своим подчиненным и велел надеть им стандартную униформу (большинство из них, включая Гровена, работали в удушающую жару в одних шортах) с повязками Красного креста, чтобы должным образом их идентифицировать, как того требуют Женевские конвенции. В остальном их работа продолжалась, как будто ничего не изменилось.
Позже Гровен вспоминал, что его последним раненым на хирургическом столе перед окончанием боевых действий, был капитан Ле Будек из 6-го колониального парашютного батальона, которого днем перетащили через реку. Ле Будек лежал под наркозом на операционном столе, когда в госпиталь вошли первые солдаты Вьетминя. Услышав шум, он внезапно проснулся и сонно спросил:
На центральном командном пункте, теперь одновременно происходили два события. В своем личном блиндаже подполковник Сеген-Паззис в 16.30 начал лично связываться со всеми опорными пунктами, чтобы сообщить им о предстоящем прекращении огня и терпеливо дожидаясь в каждом случае полного подтверждения:
«По приказу командующего, прекращение огня вступит в силу с 17.00. Все имущество и склады должны быть уничтожены».
В некоторых случаях, особенно в отношении «Клодин», он позже отчетливо помнил, что добавил фразу, формально запрещающую поднимать белые флаги. Тон, использованный начальником штаба в его последнем сообщении, был намеренно кратким и резким. Это был единственный способ, которым он мог общаться, не позволяя своему слушателю понять, что он плачет.
По секретному ультракоротковолновому передатчику Z.13 де Кастр сейчас вел последний разговор с Ханоем. Сначала он разговаривал с генералом Боде, затем с Боде вместе с генералом Коньи, и наконец, с одним Коньи. В Дьенбьенфу свидетелями разговора были полковник Лангле, который слушал по второму наушнику и собственный радист де Кастра, сержант Мильен.
Сначала де Кастр дал Боде полную картину ситуации в Дьенбьенфу по состоянию на 17.00:
- Мы смяты. Три опорных пункта к востоку от Нам-Юм теперь пали. Я больше не знаю где мои раненые и командиры моих частей толпятся вокруг меня, спрашивая что делать дальше. Сейчас мы находимся под огнем «сталинских органов». Мои люди – просто автоматы, разваливающиеся от недосыпания.
- Пусть битва «умрет» и Лаланд попытается осуществить «Альбатрос». Мы вас не бросим. Спасибо за прекрасную оборону.
На другой стороне воцарилась тишина, а затем снова затрещали радиоволны, и де Кастр сказал, вспоминая дни 1940 года, когда он несколько раз бежал от своих немецких захватчиков:
- Можно сбежать и от Вьетминя.
Затем де Кастр объяснил, что в 17.30 он свяжется с врагом и сообщит тому, что завтра прибудет самолет Красного креста с грузом для раненых.
Вероятно, в связи с предложением де Кастра послать кого-нибудь к Вьетминю в 17.30 под тем, что очевидно, должно было быть белым флагом перемирия, разговор между Коньи и де Кастром обратился к теме не поднимать белый флаг. Ввиду расхождения существующих записей, только совместное заявление всех свидетелей разговора с обеих сторон могло бы установить окончательную достоверность того, что именно было сказано.
Согласно официальному сообщению агентства «Франс Пресс» от 8 мая 1954 года, генерал Коньи должен был сказать:
- Ты будешь сражаться до конца. Не может быть и речи о том, чтобы поднять белый флаг над Дьенбьенфу после вашего героического сопротивления.
Согласно информации, полученной французским писателем Жюлем Руа лично от генерала Коньи, та же самая фраза (хотя она якобы вырезана из официальной магнитной ленты с записью разговора) гласила следующее:
- Не испорти (свою великолепную оборону), подняв белый флаг. Вы будете смяты, но никакой капитуляции, никакого белого флага.
По словам майора Пуже, который был адъютантом генерала Наварра и получил от него стенограмму, сделанную генералом Боде, разговор шел следующим образом:
- Скажи мне, старина, это, конечно, должно сейчас закончиться, но не в форме капитуляции. Это нам запрещено. Не может быть поднятия белого флага, огонь должен стихнуть сам по себе, но не капитулируйте. Это испортило бы все, что ты великолепно делал до сих пор.
- Хорошо, генерал. Я только хотел спасти раненых.
- Да, однако у меня есть листок бумаги. Я не имею права разрешить вам капитулировать. Что же, вы сделаете все, что в ваших силах, но это не должно закончиться белым флагом. То, что вы сделали, слишком прекрасно для этого. Ты понял, старина?
Генерал де Кастр понял. Существует несколько версий относительно самых последних слов официального радиообмена между Дьенбьенфу и внешним миром. Как сообщает агентство «Франс Пресс», беседа завершилась вдохновляющими словами:
- Передатчик должен быть уничтожен в 17.30. Мы будем сражаться до конца. Прощайте, генерал. Да здравствует Франция!
Но оно же дает последний краткий обмен словами точно в 17.30, в ходе которого де Кастр сказал:
- Я взрываю все строения. Склады боеприпасов уже взрываются. Прощайте.
В журнале штаб-квартиры есть указание на то, что короткий разговор такого рода вполне мог состояться в 17.30. Все остальные источники, похоже сходились во мнении, что разговор закончился банальным:
Это был генерал Рене Коньи, французский главнокомандующий в Северном Вьетнаме, который произнес эти банальные слова в качестве подходящей эпитафии умирающему укрепрайону.
Но через несколько мгновений после 17.30 собравшиеся генералы и другие наблюдатели в Ханое услышали незнакомый им голос. Это был голос сержанта Мильена, человека, который после семи месяцев полной анонимности, теперь подписался и таким образом вошел в историю:
- Через пять минут тут все взлетит на воздух. Вьеты показались всего в нескольких метрах отсюда. Всем наилучших пожеланий.
И фоновое потрескивание передатчика прекратилось. В штабной комнате в Ханое стояла удушающая жара, и это было к счастью, потому что невозможно было отличить пот от слез, которые текли у всех на виду. Один из присутствующих американцев, Дэвид Шенбрунн, который был пристальным наблюдателем французской драмы почти десять дет и который встречался с Хо Ши Мином незадолго до начала войны в Индокитае, отчетливо чувствовал, что то, что он наблюдал здесь, когда день 7 мая превращался в сумерки, было концом французской авантюры в Индокитае, концом Французской империи. Но так или иначе, это было не последнее сообщение, пришедшее из Дьенбьенфу. Прозаично, саперы передавали свои сообщения до последней минуты. Согласно записям, это было в 17.50, или через восемнадцать минут после последнего сообщения с передатчика де Кастра, когда 9-DMO отключился с тихим:
При известии о том, что боевые действия должны прекратиться в 17.30, настоящая оргия разрушения охватила оставшихся на ногах членов гарнизона. Из каждого тщательно обслуженного пехотного оружия стреляли со стволом воткнутым в землю, таким образом разрывая его. Экипаж танка «Ауэрштедт» слил масло из двигателя танка, а затем гонял его, пока тот не умер, его внутренности были разрушены без возможности отремонтировать. Позже Вьетминю удалось вернуть в строй один танк (на самом деле, два, но в боях они не использовались - прим. перев.), разобрав остальные десять на части, но даже этот танк не имел боевой ценности: у его пушки не было затвора. В орудийных двориках африканские артиллеристы методично разбивали всю оптику своих орудий и топили в грязи затворы. Везде, где это было возможно, в ствол орудия бросали ручную гранату с белым фосфором, чтобы буквально выжечь внутреннюю часть ствола, сделав его навсегда непригодным для использования. В любом случае, мало что из артиллерии осталось в пригодном для использования состоянии. Как мы уже видели, американские 105-мм гаубицы, которые были у французов в Дьенбьенфу, были известны своей чрезвычайно уязвимой гидравликой накатников, которую мог пробить самый легкий минометный осколок, делая все орудие непригодным для использования. Именно так ОП «Изабель» потерял накануне вечером восемь орудий из девяти за два часа, а днем 7 мая на основной позиции Дьенбьенфу было ровно одно 105-мм орудие, способное вести огонь. Рассредоточение оставшихся артиллерийских боеприпасов по основной позиции решило проблему их уничтожения. В общей сложности только 300 снарядов в конце концов попали в руки врага, и они были сложены слишком близко к опорному пункту, чтобы их можно было безопасно подорвать.
На самом центральном командном пункте теперь, когда были разбиты все передатчики, воцарилась странная тишина. Несколько телефонных линий все еще функционировали, соединяя командный пункт с госпиталем, артиллерией и 2-й воздушно десантной группой. Электричество все еще подавалось (оно никогда не отключалось полностью в течение нескольких дней, поскольку Вьетминь понимал, насколько это важно для нормального функционирования лагеря, независимо от того, контролировали его французы или они сами). После того, как разговор по ради с Коньи закончился, Лангле и де Кастр молча посмотрели друг на друга. За последние пятьдесят шесть дней было множество раз, когда тощий, сильно пьющий полковник-десантник из Бретани спорил с красивым шепелявым аристократом, который был его номинальным командиром, но похоже, был доволен тем, что Лангле руководил битвой сам, с помощью своей небольшой мафии командиров батальонов.
Но в последние несколько дней осады, когда командовать было нечем, и когда высшее мужество состояло просто в том, чтобы стойко принять свою судьбу, де Кастр снова вышел на передний план, как человек, который, возможно, был лучше, чем его репутация. Это были последние мгновения свободы, и возможно, жизни, для обоих людей, если враг окажется безжалостным. Они обнялись, а затем пожали друг другу руки, прежде чем Лангле вернулся в свой блиндаж, чтобы сжечь свои личные бумаги, официальные документы и наконец, свой любимый красный берет десантника, который он обменял на безымянную шляпу пехотинца. Бижар напротив, с открытым вызовом надел свой берет на голову, чтобы все его видели. Если они, Вьетминь, ненавидели десантников, то так тому и быть. Он был одним из них до самого конца.
Когда над главной позицией стихла стрельба – слышался грохот артиллерии и над далеким ОП «Изабель», который все еще сражался, отчетливо виднелись вспышки и клубы дыма – теперь на крышах блиндажей можно было услышать быстрый топот ног, обутых в сандалии, за которым вскоре последовал поспешный «флик-флок» в грязи хода сообщения, и через несколько секунд азиатская голова, покрытая плоским шлемом, украшенным травой или ветками, появлялась в дверях блиндажа. Вероятно, обе стороны были поражены, что другая вообще была человеком, после того, что здесь происходило в течение нескольких месяцев. Маленький азиат, часто чуть выше пяти футов ростом, и едва ли когда-либо выглядевший старше пятнадцати лет, даже когда ему было вдвое больше, размахивал автоматом советского производства, с изогнутым магазином и говорил: «Ди-ди, мау-лен!» (Иди-иди, быстро!) или же он говорил на гортанном французском: «Сортез!» (Выходи!) и новая группа французов, африканцев, легионеров или вьетнамских националистов (но разве те, кто их победил, не имели право на слово «националист»?) начинали свою стажировку в качестве пленных Вьетминя.
Командный блиндаж был взят почти точно в 17.30. Небольшая штурмовая группа из пяти человек, вооруженная автоматическим оружием, под командованием капитана Та Куанг Луата и сопровождаемая командирами отделений Ваном и Чу Ба Те, ворвались в командный блиндаж, возбужденно выкрикивая имя де Кастра. Наконец, они нашли его в блиндаже, стоящего прямо, и одетого в безупречно чистую бежевую униформу с ярко-красной шапочкой спаги и одним рядом орденских колодок. Неясно, носил ли он генеральские знаки различия, или галуны полковника. Некоторые, видевшие его в тот день, утверждали, что он носил знаки различия полковника, возможно, в слабой надежде, что коммунисты не знали, что они захватили французского генерала. Вскоре вокруг де Кастра собрался весь штаб из двадцати трех офицеров и солдат. То, что было сказано с обеих сторон, остается несколько расплывчатым, поскольку воспоминания играют злую шутку. Информация, полученная понаслышке в лагерях для военнопленных, смешивается с тем, что человек слышал из первых уст; и желание сублимировать мучительный опыт становится очевидным у каждого выжившего. Говорят де Кастр воскликнул либо: «Не стреляйте в меня!», либо: «Не стреляйте!».
Но у нас также есть замечательный неазиатский источник с другой стороны: российский кинооператор Роман Лазаревич Кармен. Кармен был послан своим правительством в Дьенбьенфу, чтобы помочь северным вьетнамцам сделать кинематографическую запись битвы, но был задержан в пути французскими бомбежками линий снабжения. Однако он прибыл на поле боя всего через несколько дней после окончания боев и поговорил с молодым командиром роты Вьетминя. По словам Кармена – и в данных обстоятельствах это кажется вероятным вопросом, капитан Вьетминя посмотрел на собравшихся французов и спросил:
- Кто из вас генерал де Кастр?
Де Кастр представился и, очевидно, как и планировал ранее, спросил вражеского офицера, может ли он приказать своим войскам прекратить боевые действия. Та Куанг Луат ответил с уверенностью победителя, на которую он явно имел право:
- Это излишне. Они уже сдаются без вашего приказа. Мы победили.
В тишине штаб начал покидать командный блиндаж. На рассыпающихся мешках с песком на его изогнутой стальной крыше, трое солдат Вьетминя, включая командира взвода Чу Ба Те, водружали красный флаг с золотой звездой. То, что красный флаг развевался над командным блиндажем в Дьенбьенфу примерно в 17.40 7 мая 1954 года, абсолютно точно. Это видели тысячи людей и многие из них мне об этом говорили. Никто из них не видел белого флага на крыше блиндажа, и ни разу его не упомянула даже пропаганда коммунистов. Несколько дней спустя Вьетминь повторил водружение красного флага для советского кинооператора Кармена. С таким же успехом, они могли бы воспроизвести белый флаг, развевающийся над бункером, который в конечном итоге, был заменен победоносным красным флагом. Я лично видел фильм в Ханое в его неурезанной версии: нигде не было видно белых флагов. Дьенбьенфу пал перед врагом, но не капитулировал.
В сумерках дневного света, долина Дьенбьенфу представляла собой невероятную смесь, полную человеческого страдания, когда друзья и враги одинаково пробирались по глубокой грязи и первозданной роскоши, поскольку в некоторых местах горы гниющих мертвецов, агонизирующие раненые и вонючие траншеи были покрыты безупречной белизной последних сброшенных парашютов. В общей сложности, в долину было сброшено 82 926 парашютов, в том числе 3763 огромных грузовых парашюта. Дьенбьенфу был первым полем битвы в истории, где не только мертвый бойцы, но даже сама земля была покрыта белым шелковым саваном.
Западный фланг укрепрайона, был последним, занятым Вьетминем, поскольку его позиции все еще были прикрыты обширными минными полями и заграждениями из колючей проволоки. Некоторые из опорных пунктов «Клодин» были заняты только в 18.20. Одним из последних был занят опорный пункт «Лили», который удерживала горстка марокканцев под командованием майора Жана Николя. Когда Николя осматривал поле боя из узкой траншеи рядом с командным пунктом, в пятидесяти футах от него появился маленький белый флаг, вероятно, из носового платка на дуле винтовки, а затем голова солдата Вьетминя в шлеме.
- Ты больше не собираешься стрелять? – спросил боец Вьетминя по-французски.
- Нет, я больше не собираюсь стрелять, - сказал Николя.
- Это точно? – спросил боец Вьетминя.
- Да, это точно, - сказал французский майор.
И повсюду вокруг них, словно в какой-то ужасный Судный день, покрытые грязью солдаты, как французы, так и враги, начали выползать из своих окопов, когда повсюду прекратилась стрельба.