1.3

Я сидел в душной маминой палате и смотрел на капельницу, прозрачной трубочкой приклеенную к ее руке. Она не двигаясь лежала на кровати, глядя в потолок. За стеклянной дверю показался отец. Он о чем-то разговаривал с врачом. Наверное, тем самым, который велел нести для нее еще одни носилки. Отец вошел в палату, сел рядом со мной на стул и взял маму за руку. Мы долго и молча сидели так, и я начал засыпать. Отец взял меня на руки. Мы вышли из больницы и поехали домой.

На похороны Макса мама придти не смогла, она по прежнему лежала в больнице. Шел снег, людей было не много. Я не знал почти никого из них, некоторых видел впервые. Кто-то громко плакал, кто-то, как я, молча смотрел на происходящее. По щекам отца текли слезы. Когда рабочие опустили гроб с Максом в яму, он взял в руку горсть сырой земли и бросил на деревянный гроб. Так же сделали остальные. Потом рабочие лопатами начали засыпать землю, гроб постепенно скрылся. Отец сжимал мою руку и тихо всхлипывал. Когда рабочие закончили, отец взял два круглых венка, обмотанных черной лентой, и прислонил их к кресту. На кресте была фотография брата.

Люди начали расходиться. Мы с отцом недолго еще постояли у свежего могильного холма, потом вышли с территории кладбища и сели в машину. Отец не сказал ни слова, только достал из кармана маленькую прозрачную бутылку и отпил из нее, а я смотрел на неторопливо падающие крупные снежные хлопья. Зазвонил его телефон, он ответил. На том конце ему долго что-то говорили, он молча слушал, потом сказал "спасибо, уже еду", и мы поехали.

В больнице нас встретил все тот же врач.

— Здравствуйте, Игорь Сергеевич. Привет, Алекс.

Отец пожал ему руку.

— Как она? — спросил он доктора.

— Сегодня сама встала с кровати.

Мы шли по светло-зеленым больничным коридорам. Отец спросил:

— Она что-нибудь говорила?

— В том и проблема. Она пережила сильнейший стресс, у нее шок, безусловно. Это повлияло на некоторые эмоциональные и... душевные процессы. Она ни на кого не реагирует, не отвечает на вопросы, вообще не говорит. Но прежде, чем что-либо предпринимать, я думаю, нужно дать ей время. Она должна придти в себя, и спокойная домашняя обстановка в этом случае будет максимально полезной. Ну как, вы справитесь с этим?

— Да, разумеется.

— Вот и хорошо. Вам всем сейчас не желательно оставаться наедине с горем. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Как вы сами себя чувствуете?

Отец немного помолчал, потом ответил:

— Я не уверен, но, кажется, держусь. — Доктор кивнул, взглянул на меня. — А Алекс? — спросил он. Отец крепче сжал мою руку. — Он тоже.

— Хорошо, — сказал доктор.

Мы вошли к маме в палату. Она стояла спиной к нам у окна, опустив руки. Отец подошел к ней, обнял за плечи.

— Привет. Как ты?

Мама не ответила. Она посмотрела на отца, потом медленно повернулась ко мне. Ее бледное лицо похудело, глаза казались огромными, темные волосы прилипли к щекам. Она смотрела на меня, не двигаясь, не дыша. По ее щекам потекли слезы. Она наклонилась вперед, ее рот приоткрылся, потом еще, и еще. А потом она закричала. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так кричал. Громко, пронзительно. У меня по спине побежал холод, я остолбенел, не в силах что-либо сделать. Отец пытылся ее обнять и успокоить, но она вырывалась и била его по голове и рукам. К ним подбежал доктор, держа в руке шприц:

— Игорь, помогите мне!

Отец крепче взял ее за руки, доктор вколол успокоительное. Спустя пол минуты она перестала кричать и расслабилась. Они уложили ее на кровать. Доктор вышел из палаты, подозвал медсестру, что-то ей сказал. Медсестра убежала, доктор вернулся к нам. Мама спокойно лежала, не сводя с меня огромных глаз.

— Игорь Сергеевич, пойдемте, пожалуйста со мной.

Отец будто вышел из оцепенения:

— Что? Да, идемте.

Он взял меня заруку и мы покинули палату. Мама провожала меня взглядом.

Доктор посмотрел на меня, спросил отца:

— Он хорошо понимает, что происходит? Понимает, что мы говорим?

— А как вы думаете? — не сдержался отец. Потом отошел на шаг, закрыл ладонью глаза и сказал: — Простите, тяжелый день.

— Я понимаю, ничего страшного.

— Знаете, иногда мне кажется, что он понимает побольше любого из нас.

— Тогда мне хотелось бы поговорить с вами наедине.

Я сидел в кресле у дверей кабинета, в котором отец разговаривал с доктором. Напротив меня было зарешеченное окно. За окном падал снег. Я смотрел, как белые снежинки медленно опускаются на карниз, скапливаются. Получается маленький сугроб. Я подошел ближе, выгляну в окно. Слева стояли машины "скорой помощи", справа — большая входная дверь под бетонным навесом. У двери было много людей. Одни курили, другие говорили по телефону. Вокруг белым-бело от снега. "Мама, наверное, тоже стоит у окна и смотрит на снег. — подумал я. — Почему она так закричала, когда увидела меня? Мне хотелось убежать, но я не мог. Откуда взялся этот холод? Ее большие темные глаза, ее крик... Почему я так хотел убежать?" И тут я понял, что со мной произошло. Я впервые в жизни по-настоящему испугался. Это был страх.

Я думал об этом, когда на карниз села маленькая серая птица. Ярко-серая на ярко-белом снегу, она казалась будто нарисованной простым карандашом на белоснежном альбомном листе. Я затаил дыхание. Я никогда не видел таких птиц. И дело было не только в ее необычном цвете. Я увидел кое-что еще. Птица словно светилась изнутри. Словно она была в переливающемся всеми оттенками голубого и синего цвета коконе, едва заметном на фоне снега. Я подумал, что такого не бывает, что это мне привиделось. Я несколько раз моргнул, снова посмотрел на птицу. Свет вокруг нее не пропал. Я не знал, что это. Она несколько раз скакнула по карнизу, и, заметив меня, замерла. Так мы и смотрели друг на друга до тех пор, пока дверь кабинета за моей спиной не открылась. Я обернулся. Отец пожимал доктору руку.

— Мы вам сразу позвоним, — сказал доктор.

— Спасибо, — кивнул отец.

Когда я вновь взглянул в окно, птицы на карнизе уже не было. Отец взял меня за руку, мы вышли из больницы и поехали домой.

Дома было непривычно тихо. Елка стояла на прежнем месте. Отец прошел в кухню, сел за стол, спрятал лицо в ладонях. Потом посмотрел на меня. За последние несколько дней он постарел. Лицо осунулось, на лбу прибавилось морщин, глаза будто остекленели. Мне не нравилось как он выглядел. И как смотрел на меня. Я ушел к себе в комнату. Привычный беспорядок на кровати Макса. Привычный порядок на моем столе. Альбомы в аккуратной стопочке, карандаши разложены по цветам и оттенкам — от темного к светлому. Я открыл альбом. Я знал, что именно буду рисовать.