«В окопе все равны: профессор, учитель и арестант — все как «китайские помидорки»». Интервью с бойцом "Голень". Часть 7
Война стирает все наносное: деньги, статус, регалии. Остается только ты, твои братья по оружию и простая правда. Ветеран «Вагнера» — о том, почему окоп становится единственным местом, где можно почувствовать настоящую свободу и очиститься от всего, что диктует гражданская жизнь.
Читать часть 1 Предупреждение!
Прошу обратить внимание, что Автор не несет ответственности за высказывания и мнение героев интервью, которое Вам может не понравиться. Материал записывается со слов участников интервью, без поправок Автора. Статьи не являются рекламой или призывом к действию.
Голень: В основном, если мы не занимали какие-то готовые блиндажи, то жили и ночевали в том, что сам себе выкопали. Вот это и есть твои бытовые условия — ты их делаешь сам. Причём делаешь быстро, насколько это возможно. Кто как может, кому как надо. Никто никого не заставлял копать на определённую глубину. Ты сам для себя понимаешь свою безопасность и копаешь. Такие маленькие «могилки», и там живёшь. Постелил себе — и всё.
Вадим Белов: Как развивались события дальше?
Голень: Там у нас уже было больше пространства и всё началось. С этих моментов буквально началась уже работа, и по нам регулярно начали лететь мины: 82-е, 120-е. Не интенсивно, в начале штук пять упадёт — и всё, потом где-то ещё. Вот так начался мой путь и путь нашей «пятёрки» (5-ое ШО). Мы начали продвигаться. Два-три дня буквально стоим — идём дальше. Где-то неделю можем постоять, где-то один день даже не стояли. Вот такими перекатами: где-то километр, где-то триста метров, где-то пятьсот. Идёшь, копаешь, толкаешься. Вот так мы начали своё движение.
Буквально проходит, наверное, неделя. Мы уже прошли зачищенное село, выставились на позициях. Пацаны вечером пошли в накат, началась стрельба, и полетели мины. Вот тогда я тоже ощутил, когда нам кричат: «Надо бежать, вытаскивать «300»-х!» Мы бежим, и вот падает мина, и землёй тебя так присыпает немного. Ты ложишься, тебя землёй присыпало, встал, побежал дальше. Бежишь, опять прилетает мина, и она — главное — не в траншею, а рядом. И тебя опять земелькой присыпает, опять бежишь. Всё, мы добежали до наших подносчиков.
Они, слава богу, не были «200»-ми, были «300»-е. Тяжёлых там было, по-моему, два-три. Но все были «300»-е. У кого что: у кого жопа, у кого нога. Более-менее нормальные. Наш взвод стал небоеспособным, потому что выбило очень много народа. Нас осталось там буквально всех вместе взятых, по-моему, около двадцати, может быть, меньше. И нас решили откатить в деревню, потому что мало народу, надо ждать пока придет пополнение. Это единственный, первый раз, когда нас куда-то откатывали, больше такого не было вообще. Откатили нас в деревню, в какой-то там домик, типа сарайчика, где можно расположиться. Что самое интересное — была вода, можно постирать вещи. Мы там буквально переночевали одну ночь.
За это время я успел постираться, аккуратненько подогрел воду, потихоньку, чтобы дыма не было, потому что безопасных мест там нет, и тем более мы откатились не так далеко. В пеших прогулках это всё можно было осуществлять. Аккуратненько подогрел воду, что-то постирал.
И приходит команда, что в баню надо ехать, обязательно, в таком прям порядке. Мне, как молодому: «Езжай», — и всё. Я говорю: «Я не хочу». — «Нет, — говорит, — ты езжай». Всё, нас собралось человек шесть-семь, познакомились с пацанами, поехали в баню. И вот там я для себя понял кое-какую вещь. Я до этого понимал, что лично мне поездки в тыл противопоказаны, потому что меня это расслабляет.
Когда ты приезжаешь, грубо говоря, в «зелёную зону», ну, зелёно-жёлтую, скажем так, там какая-то гражданская еда, как-то всё плавно, постель и вот это всё... Ты как-то морально становишься чуть-чуть жиже, как-то размобилизовываешься, если можно так сказать. А на передовой ты мобилизованный, сконцентрированный, и это тебя постоянно держит в тонусе, нет повода лишний раз расслабиться. А тут ты как-то погружаешься в эту атмосферу. И мне лично это противопоказано. Потому что, когда вернулся, я сказал, что больше на такие вещи никогда, если меня будут звать, не поеду. Не пойду. Объяснил эту ситуацию. Но у нас больше не было таких вариантов, нас никто никуда не откатывал.
Кстати, говоря в продолжение темы. Я за эти полгода, которые пробыл в конторе на передовой, не сделал ни одного телефонного звонка. Хотя была возможность, например, по спецсвязи, сказать об этом командиру и меня вывезли бы на звонок. Я понимал, что никому звонить не буду. Знаю, что поговорю с домом потом.
Вот какое было моё правило, я его выработал, в том числе после вот этого случая с баней. На передовой ты как бы внутренне умираешь, как бы соглашаешься с этим, что ты погиб, всё, тебя нет. Это такой внутренний настрой, и он абсолютно добровольный.
Всё, я решил, что не буду звонить никому, не буду впускать в голову, не буду загоняться про семью, не думать о детях, потому что это мешает. Ты можешь стать где-то мягче, а там этому места нет, надо больше думать о работе. Это лично, опять же повторюсь, лично моё.
Кто-то, наоборот, может поговорить с домом, и он, наоборот, "Вперёд!". У меня не так. Я от этого могу стать таким повидлом, что ли, каким-то таким сладеньким. Поэтому я решил, что не буду в себя впускать ни семью, ни детей. Потом были такие моменты, когда ты лежишь, и у тебя, раз, подступают мысли о доме — и ты понимаешь: «Стоп, стоп, стоп, тормози, надо подумать про компас, про артиллерийский, всё ли нормально, сколько снаряжения у нас» — и всё. Вот такой самоконтроль, самодисциплина была в моём случае.
Потому что я видел и знал людей. Был такой человек, позывной сейчас не помню, не буду говорить. Шагал хорошо, всё грамотно. И в какой-то момент, видимо, впустил в себя дом, жену, семью, начал обо всём этом думать. И потом такие фразы: «Я кто угодно, я не воин, я больше отец, я больше сын, я больше муж, чем...». Хотя, например, два-три месяца он абсолютно без запинки шагал, геройский пацан. И вот где-то семья просто переборола. На этом фоне я стал себя в этом плане контролировать, потому что это слабое место — семья. Опять же, для меня. Для кого-то наоборот это мотивирует.
В общем, такое отречение, что ли. Нет, я понимал, что если всё нормально будет, если буду жив-здоров, вернусь к детям, своим друзьям, я это понимал. Но в тот момент это было для меня ненужным и неприемлемым, это бы только мешало. Там и так способов споткнуться множество, а тут ещё и это. Поэтому все факторы, которые могут тебя расслабить, я лично внутренне старался убирать от себя. Ты абсолютно трезвый, всё понимаешь, адекватно мыслишь — и ты это убираешь.
То же самое по части алкоголя или всего, что меняет сознание. Все знают, что в «Вагнере» - это табу, это запрет, вплоть до тяжёлых последствий, мягко говоря. Поэтому только какому-то кретину или очень зависимому человеку это было непонятно. У нас в расчёте никто никогда не сделал ни капли, ни глотка, ничего не курил одурманивающего. Все мы были абсолютно трезвые, абсолютно адекватные. И кто рядом был, в принципе, все, с кем общались, у всех было именно так. Потому что все взрослые люди, и иллюзий не было, где мы находимся, для чего и что нам дальше делать.
Это была моя формула самоконтроля, что помогла мне дальше шагать.
И когда ты с этим разобрался, включается что-то, что тебя подбадривает. Во-первых, хватает юмора и всякого другого. И в то же время приходит какая-то внутренняя свобода. Я уже здесь, на гражданке, потом это переваривал. Я всё равно где-то самоед. Вот эта свобода... Что это?
Во-первых, ты буквально на третий день перестаёшь думать о деньгах вообще. В принципе. Есть только еда, вода — простые, обыкновенные, истинные людские ценности. То есть ты убираешь оттуда всё наносное: деньги, слово «роскошь», вот это всё, к чему в гражданской жизни люди привыкают — какая-то роскошь, деньги, статус, положение, привилегии. Это всё просто отпадает.
Все в окопах равны. Окоп делает из людей одинаковых, как китайские помидорки — все ровненькие, одинаковые. Абсолютно. Будь то профессор, учитель, арестант — все одинаковые в одном окопе. Нам нечего делить, нам нечем мериться. Вот это отпадает, и это тебя как-то освобождает.
Можно сказать, что война — это такая исповедь. Ты как бы очищаешься от всего этого, что ты вокруг себя создал: какие-то регалии, какие-то там ещё штуки. И это действительно помогает быть свободным. Поэтому война — это такая исповедь или причастие. То есть ты абсолютно голенький, получается, как бы душевно. И всё. Кто-то чем-то делится, обычно никто ничего не скрывает. Люди до того простые вокруг.
И ты понимаешь, что на самом деле нет каких-то больших людей, есть должности, а в окопах все одинаковые. Я уже говорил, что там были пацаны с Донбасса, я встречал красноармейцев, которые нам помогали: артистов театров, музыкантов, врачей. Все, все там. То есть такая страна в миниатюре, так сказать. В одном месте, в одном подразделении скопилась вся страна. Вот в лице, грубо говоря, ста человек — все там есть. И это на самом деле очень интересно, потому что у всех свой какой-то багаж знаний. Это интересно и забавно где-то. Да вот интересно было насчёт этого тоже подумать и пофилософствовать.
Почему это свобода? Мы её здесь, на гражданке, никогда не почувствуем. Я даже представить себе не могу, что должно случиться, как ты должен очиститься от всего на гражданке, чтобы почувствовать вот эту свободу. К сожалению, мне кажется, 99% процентов смогут сделать это только на войне. Я не призываю никого никуда. Просто обстоятельства складываются так, что тебе приходится быть свободным человеком, потому что ничего больше нет: ни денег, ничего. Есть только ты, твой коллектив, твои братья по оружию, правда за тобой, и либо да, либо нет. Вот и всё.
И вот это на самом деле, очень такая вещь..., из-за которой потом, видимо, люди и возвращаются. Сейчас мы часто общаемся, кто вернулся, кто остался жив. Я не первый раз слышу при этом фразу: «Вы мои настоящие братья, Вы моя семья». Потому что ты, может быть, даже не можешь настолько открыться или быть естественным на гражданке. Всё равно тебе приходится надевать какие-то маски. А тут тебе ничего не надо. Вот она - Альфа. Точка, от которой ты просто оттолкнулся. И поэтому, наверное, люди туда потом возвращаются, чтобы опять окунуться в это состояние.
Опять же повторюсь, что на гражданке я не знаю, что надо сделать, чтобы это почувствовать. Я не могу это объяснить. Вот, например, я сам себе это могу объяснить, а вот как человеку передать, нет. Это как-то чувствуешь. И вот люди, мне кажется, отчасти и за этим туда возвращаются потом, и опять, и опять... Плюс ещё к тому же есть смысл победить. Поэтому вот как-то так...
Скоро выйдет новая статья, а пока читайте Хроники двенадцатого бата. Моцарт
Поддержать автора и развитие канала можно тут👇👇👇
2200 7004 5079 2451 Тинькофф, 4276 4200 4921 7473 Сбер
Благодарю за поддержку, за Ваши лайки, комментарии, репосты, рекомендации канала своим друзьям и материальный вклад.
Каждую неделю в своем телеграм-канале, провожу прямые эфиры с участниками СВО.
"Когда едешь на войну - нужно мысленно умереть". Психологическое состояние на этапе принятия решения о поездке в зону СВО. Часть 1
Интервью с танкистом ЧВК Вагнер