«Встретимся в следующем томе!» — Денис Драгунский
Денис Драгунский о своём взгляде на счастливый финал в литературе
Писатель, журналист, блогер, мастер короткого энергичного рассказа. Автор книг «Нет такого слова», «Плохой мальчик», «Дело принципа», «Архитектор и монах», «Автопортрет неизвестного», «Двоюродная жизнь», «Фабрика прозы: записки наладчика», «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва», а также «Смелая женщина до сорока лет» и других Денис Викторович Драгунский поделился подробностями о своей новой книге и текущих творческих планах.
Интервью с Денисом Драгунским
— Сегодня Вы презентовали свою книгу. Почему именно «Смелая женщина до сорока лет» стало её центральным названием?
— Это заманивающее название. Во-первых, сам рассказ, на мой взгляд, один из лучших в этом сборнике. Хотя там все, конечно, лучшие — но этот, можно сказать, «top of the top». Я шучу, естественно. Или нет.
В книге есть интересные рассказы: например, «Роль», который открывает сборник, или серия «Ровесники» про Остапа Бендера и Шолохова. Однако если назовёшь книгу «Ровесники» или «Роль», никто не обратит внимания. «Ну „Ровесники“, ну „Роль“ — ну ладно». А тут есть какая-то изюминка.
— Какой рассказ из сборника дался Вам сложнее всего и почему?
— Рассказ «Бронзовые люди» дался мне тяжелее всего — эмоционально. Я писал его по запросу журнала «Юность» — по-моему, два года назад был номер тринадцатый, новогодний. Там двенадцать номеров, а тринадцатый сделали дополнительным для Нового года, состоящим только из рассказов.
Я написал рассказ-продолжение моего любимого рассказа моего отца Виктора Драгунского, который называется «Девочка на шаре». Я вообще очень люблю такие эксперименты: посмотреть, как может продолжиться рассказ, сюжет. У меня есть несколько таких рассказов. Например, целых две вариации на тему «Иды» И.А. Бунина или — чем дело кончилось у героев в «Даме с собачкой».
Мне захотелось рассказать, что могло произойти после истории с девочкой на шаре. Дениска её увидел, она уехала во Владивосток, и дальше попытаться пофантазировать, как он её ищет по всей стране и находит в конце концов. Но главное — в написанном мною рассказе важную роль играет автор — мой отец, и подросший Денис Кораблёв разговаривает со своим папой Виктором Драгунским.
Этот рассказ мне было писать тяжело, но не в стилистическом или композиционном плане — мне нужно было через сердце пробиваться, когда я писал его.
— Случалось ли, что читатели находили в Ваших рассказах смыслы, которые Вы не вкладывали? Как Вы к этому относитесь?
— Постоянно случалось. У меня есть рассказ «Гостиница Россия». Про него написано: «Какой хороший рассказ — и только в последней фразе становится ясно, что хотел сказать автор». Я пятнадцать раз перечитывал эту последнюю фразу — и мне самому ничего ясно не стало (смеётся.)
— В Вашем сборнике есть новеллы, состоящие из одной фразы. Могли бы Вы прямо сейчас придумать такую короткую новеллу?
— После того как закончилась презентация, ко мне подошла девушка и сказала: «Я журналистка и хочу взять у Вас интервью».
— Представьте себе, что Ваш сборник рассказов превратили в музыкальный альбом. Какой это был бы жанр музыки и кто бы его исполнял?
— Я в музыке совершенно не разбираюсь. Однако могу сказать, что я, к сожалению или к счастью, воспитывался исключительно на классической музыке. Поэтому, думаю, это будет что-то вроде «Времён года» Вивальди в исполнении оркестра «Виртуозы Москвы».
— Над чем Вы работаете сейчас? Планируете ли эксперименты с жанрами или темами, которые раньше не затрагивали?
— В данный момент я работаю над продолжением «Подлинной жизни Дениса Кораблёва». Я пишу второй том — это 1968–1973 годы, мои студенческие годы. То есть моё обучение, моя научная работа, мои дружбы с ребятами, мои романы, как я в первый раз женился и всякое такое.
Кроме того, в романе будет очень много черт и чёрточек той реальности — жизни на рубеже 1960–70-х годов, поэтому у него будет подзаголовок «роман-справочник».
— Есть ли темы, которые Вы сознательно не хотите обсуждать в своих книгах? Почему?
— Пожалуй, нет. Но я не хочу обсуждать темы, так сказать, ярко современные. Я считаю, что всё должно отлежаться. Лев Толстой начал писать «Войну и мир» в 1860-е годы. То есть примерно через 50 лет после эпохи Наполеона. Да и сам я пишу по большей части о временах своей молодости.
— В одном из интервью Вы говорили, что думаете кончиками пальцев. Бывало ли такое, что в итоге Вы не соглашались с тем, что написали Ваши кончики пальцев?
— Нет, не бывало. Кончики пальцев меня не спрашивают. Они в момент, когда я пишу, безусловно, главнее. Они диктуют мне, причём иногда не только финал новеллы, но и даже ответы на ещё не заданные вопросы.
Например, мой любимый случай. У меня есть роман «Автопортрет неизвестного». Там главная героиня рассказывает герою, кто она, чья, откуда взялась. Причём она это заявляет почти в финале и, главное, совершенно независимо от меня.
Там была одна героиня третьего плана — несчастная баба, медсестра, забеременела от пациента и скрылась за спинами более важных героев… Я про неё совсем забыл. И вдруг в конце книги роскошная, сильная, умная женщина говорит: «Так это же я — та девочка, которую она родила». А автор — то есть я — этого не знал.
— В детстве Вы зачитывались романами Жюля Верна, хотя в Ваших произведениях нет явного влияния этих книг. Скажите, присутствует ли в Вашей жизни тот самый дух приключений и путешествий?
— Приключений — да, но не путешествий. Все мои приключения разворачивались на пятачке города Москвы. Приключений было очень много, и были самые головокружительные — какие только хотите. Разные люди, сложные люди; столкновения, ссоры, драки, даже увечья. То есть всё на свете. Но всё это было на окрестных улицах.
Однако дух Жюля Верна для меня заключён в двух вещах. Во-первых, это дух познания: узнавать что-то новое — не обязательно о дальних странах, но даже о том, что под рукой. Во-вторых, как сказано в романе «Таинственный остров»: «— Стоит только захотеть! — сказал моряк», потому что слово «невозможно» было вычеркнуто из их словаря.
— Сейчас много талантливых детей увлекаются искусством, но система не всегда даёт им возможности для роста — из-за этого многие бросают творчество и уходят в более «денежные» сферы. Можно ли как-то изменить эту ситуацию?
— Никак менять её не надо. Представляете, что это будет за страна, что это будет за мир, если все будут заниматься творчеством и никто — материальным производством? Никто не будет изобретать программы, станки, мебель, не будут водить машины, торговать в супермаркетах — а все будут творить. По-моему, у Андре Моруа есть пародийная антиутопия «Путешествие в страну эстетов». Не надо превращать Землю в планету эстетов!
— Представьте, что Вы заканчиваете книгу со счастливым концом. Какой была бы её последняя строчка?
— Встретимся в следующем томе.
— Какой вопрос о своей книге Вы мечтали услышать, но Вам его так никто и не задал?
— Вопрос, который я мечтал услышать: «Почему в Ваших вещах совсем нет «художественности» — метафор, сравнений, эпитетов, смелых образов? Например, вот такого: «Она шла быстрым, но неуверенным шагом, словно бы куда-то торопясь, но ежесекундно боясь поскользнуться, а сырой пронизывающий ветер, бесстыдно распахивая полы её старенького плаща, как будто холодными наглыми пальцами ощупывал её испуганное тело». Ведь же красиво! А вы пишете: «Она шла по улице. Было ветрено», и всё, и никакой образности! Почему?». Мне бы хотелось об этом поговорить с читателями.
Но в любом случае я могу сказать, что я счастлив своими читателями, потому что это люди понимающие, умные, внимательные, пристальные. Иногда они дают полезные замечания, если речь идёт о конкретных вещах. Так что диалогом с читателями я доволен.
Автор: Екатерина Сырова, выпускница факультета кадастра недвижимости Государственного университета по землеустройству, выпускница школы №1795, стажёр Школы журналистики имени Владимира Мезенцева при Доме журналиста