Письма с фронта. 1914-й год

Кто не был здесь, тот не может представить себе все те ужасы, которые несёт с собою настоящая война. От грохота орудий и ружейной пальбы нельзя слышать друг друга. Снаряды летят непрерывно днём и ночью с визгом и воем, торжествуя свою победу над цивилизацией ХХ-го века. Жизнь солдата на войне — это жизнь крота или ежа. Только ночью он может сравнительно безопасно вылезать из своей норы, сходить за водой, получить порцию. Спать приходится мало: за выстрелами и грохотом сон превращается в какую-то полудремоту, когда и спишь и слышишь всё. Нервы напрягаются до последней возможности, как от положения, так и от лишений всякого рода. Раздеваться и разуваться не приходится по месяцу и более. Вши вырастают поразительной величины, и одни они приносят человеку массу постоянных мучений. Про то, что приходиться не есть, не пить, не спать и т. д., и говорить нечего — это обычное явление. Кто был на войне, участвовал в ней, тот мог понять, какое это великое зло. Люди должны стремиться к тому, чтобы уничтожить её.

В течение трёх недель были непрерывные морозы. У солдат кроме их обычных шинелей ничего тёплого не было; масса выбывали из строя совершенно здоровые, но с отмороженными руками и ногами. Конечно, предвидеть, что зимой бывают холода, было всегда можно; поэтому нельзя найти никакого оправдания интендантству, что оно своевременно не снабдило частей тёплыми вещами. Сон, несмотря на самую большую усталость, при таких условиях на холоду почти невозможен, поэтому нельзя смотреть на нашу пехоту иначе, как на мучеников первых времён христианства. Хуже всего то, что в окопах нельзя совсем двигаться, так как всякому высунувшемуся хоть на мгновенье грозит неприятельская пуля, а окопы у нас не глубокие, так как они рылись в мёрзлой земле под неприятельским огнём.

28-го ноября мы сидели в окопах и отражали атаки немцев, но ближе 400 шагов они не подходили, а поворачивались назад и уходили. 4 раза они подходили к нашим окопам (ясно можно было рассмотреть лицо), но не выдерживали нашего огня и поворачивали назад. Мы с Сазоновым лежали в окопе рядом, стреляли по их офицерам и выбирали солдат, которые по-крупнее. Ну и наложили их тогда проклятых! Шли они молча, без выстрела, стеной. Подпускали мы их близко, на самый верный выстрел и открывали ужасный огонь. Передние валились как скошенные, а задние поворачивались и уходили. Мороз драл по коже и волосы у нас на голове становились дыбом. Я думаю, что мы с Сазоновым и вахмистром отправили тогда на тот свет порядочно немцев. Уж больно близко они подходили. Лица у них бледные, когда шли на нас. Жутко было. Сохрани Бог быть там в другой раз!

Завтра возвращаемся в немецкую землю. Стоим мы там вёрст за 15 от г. Ангербурга. Целый месяц войска роются в вязкой грязи, пробивая траншеи по направлению к укрепившемуся врагу. Измучились солдаты ужасно. Чуть прислоняться во время работы к стенке окопа, так полусидя и засыпают. <...> Нужно сознаться, что война начинает утомлять всех. Порыв воодушевления не может длиться бесконечно. Наступают военные будни, связанные с трудами, лишениями, смягчаемыми только мыслью о конечном успехе.

Армия наша страшно нуждается материально: сапоги у большинства рваные, белья не имеют, хлеб выдают редко, 2 раза в неделю, чаще же - один раз. Выданного хлеба бывает достаточно на два дня, не более, так что нередко приходится быть голодными. Хорошо ещё, если удаётся заменить хлеб картофелем, а то и его не достанешь никак. <...>
Не знаем, когда же, наконец, остановим мы движение этой немецкой лавины, когда мы изгоним немцев из пределов России. Теряется вера в мощь России, болит, болит. Сильные бои идут по всему фронту ежедневно. Многие легли на поле брани, многие ещё лягут.
Да и кто вернётся невредимым? Мы были уже недалеко от границы, а теперь опять под Петраковым немцы. Все поля, где происходили битвы, усеяны убитыми и умершими от ран нашими воинами и немцами. И сколько ещё падёт! Война... Какой это ужас! Смерть и разрушение кругом.

В армии нашей страшная убыль офицеров. Поручики командуют ротами и даже батальонами, в ротах не больше одного офицера. Чаще всего прапорщик, а люди без офицера страшно теряются и представляют из себя стадо баранов.

Милый мой и дорогой Андрюша! В окопах болезнь моя усилилась, и я вернулся в Минск, будучи эвакуирован, чтобы тыловая комиссия признала меня не годным к службе, зачислив меня в 4 категорию. 3-го января подал прошение (как это требуется по закону) на Высочайшее имя об увольнении меня с военной службы и теперь дожидаюсь окончания моих мытарств. Пробуду в Минске еще несколько дней, а затем вернусь в Ясло…. И начну мою прежнюю службу. Минск город очень хороший, ни один город так не нравился как он. Живу в тыловой эвакуационной гостинице. Крепко тебя целую и люблю. Твой брат Володя.