КРИТИКА ЭКОНОМИКИ: ПО ТУ СТОРОНУ МАСКУЛИННОГО ЖЕЛАНИЯ

РЕСУРС

Что такое экономика? В переводе с древнегреческого слово «экономика» значит «законы домашнего хозяйства». Современные словари в разных формулировках определяют экономику как совокупность отношений и практик, связанных с производством, распределением, обменом и потреблением благ в условиях ограниченных ресурсов. Являются ли законы домашнего хозяйства установленными раз и навсегда, как законы природы, или это продукт договора, подверженный изменениям? Материальная история человечества показывает, что они находятся в непрерывном становлении, что производительные силы и производственные отношения меняются — и марксизм утверждает, что эти изменения являются основанием и двигателем человеческой истории в целом.

Однако кое-что, кажется, остается неизменным для любой экономики: условия ограниченности ресурсов. Всякая экономика прежде всего решает эту проблему — во всяком случае, если следовать словарным определениям. Но что такое ресурс?

Толковый словарь Ефремовой определяет его как «возможность, к которой можно прибегнуть при необходимости» [1]. Во-первых, ресурс — это возможность, потенциальность — противоположность действию; во-вторых, к этой возможности можно прибегнуть — она существует для кого-то, кто может ей воспользоваться, не сама по себе.

Нефть копится в глубине земли и не знает того множества способов, которыми ее можно пустить в ход. Лес растет и не подозревает, что его древесина может обеспечить нас теплом и жилищем. Нефть и древесина простаивают, неся в себе огромное богатство возможностей, не зная о них, пока не придет человек, не оценит их опытным взглядом, и не приведет в движение их неподвижную потенциальность. Первичный резервуар ресурсов — это, несомненно, природа. Гегель писал: «Цель природы — умертвить саму себя и прорвать свою кору непосредственности, чувственности, сжечь себя, как феникс, чтобы, омолодившись, выйти из этого внешнего бытия в виде духа» [2].

Слово «природа» — женского рода, «дух» — мужского, и это совпадение выглядит неслучайным, ведь в другом месте того же текста Гегель пишет: «…Мужчина является действенным, а женщина есть воспринимающее, ибо она остается в своем неразвернутом единстве… В женском существе содержится материальный элемент, а в мужском — субъективность» [3]. Природа нужна, чтобы из ее останков поднялся дух, древесина — чтобы ее потенциальная энергия высвободилась в пламени костра, женщина — чтобы в ее материальности могла разворачиваться мужская субъективность.

Один из наиболее типичных романтических образов — прекрасная девушка, которая не знает, что она прекрасна. Она существует в своей непосредственности, «неразвернутом единстве», вплотную с собственной красотой, не подозревая о ней, — ведет простое, невинное, нерефлексивное существование — пока не попадется на глаза главному герою, мужчине, который поймет о ней все, чего она о себе не знает. Когда он признается ей в любви, говорит, как она прекрасна, перечисляет ее достоинства, она недоумевает, не знает, что и чувствовать. Ее переполняют новые незнакомые ощущения, для которых она не знает слов. Конечно же, ни о чем таком она не подозревала, — и конечно же, она будет готова без остатка отдать богатство, которое было спрятано в ней, в пользование тому, кто единственный смог распознать его ценность. Какую же досаду может испытать мужчина, который в ответ на «ты такая красивая» получает «я знаю», — как если бы дерево вдруг сказало дровосеку: «Я знаю, какая хорошая у меня древесина — но я отлично ей распоряжаюсь, лучше, чем ты бы смог со всеми своими пилами и топорами». Что остается дровосеку? Он может либо в страхе сбежать, либо срубить говорящее дерево с особой жестокостью, силой утверждая свою оценку его как ресурса. Так и женщина, которая знает о своей красоте, часто вызывает либо страх, либо агрессию. Хорошее дерево научено: лучше каждый раз изображать удивление.

От восхищения красотой до презрительного «шлюха» один шаг. Может быть, этого шага и вовсе нет, и влюбленность в то, что скрыто в ней, неотделима от желания ею завладеть, подчинить, перекроить, изнасиловать. Восхищение идиллическими видами рек и лугов тем сильнее, чем громче стучат топоры.

Представление о семье как об оплоте любви и нравственности, в который мужчина возвращается после тяжелого рабочего дня, возникает одновременно с вытеснением репродуктивного труда женщин за пределы видимости — в сферу приватного, чтобы там ее неоплачиваемый труд воспроизводил рабочую силу [4]. Мифы о благородном дикаре, о счастливых туземцах, о простой жизни на лоне природы приходят вместе с колониальной мясорубкой. «Я нахожу вероятным, — пишет Ник Ланд [5], еще не переметнувшийся на противоположную сторону — что легковозбудимая смесь ненависти и желания, типичная для эксплуататорской культуры, вполне выдерживает сравнение с психологией изнасилования» [6]. Христофор Колумб писал, что земля имеет форму женской груди, а Индия — это ее сосок [7]. Природа, женщина, коренной народ, новый материк — все они похожи: у них есть что-то, о чем они не знают, и только он — человек, мужчина, европеец, капитал — может пустить в ход это скрытое богатство, простаивающее в своей чувственной непосредственности. Если понадобится — силой.

ЖЕЛАНИЕ

Иными словами, капитализм, колониализм и мужская сексуальность находятся друг с другом в отношениях подобия и связи. В эссе «Женщины на рынке» Люс Иригарей [8], анализируя положение женщины через линзу марксистской теории товарной формы, приходит к выводу о том, что тело женщины, подобно товару, расколото на две части: потребительную стоимость, которая заключается в деторождении, домашнем труде и сексуальном обслуживании, и меновую стоимость, которая является кристаллизацией мужского желания и обеспечивает обмен женщинами, структурирующий общество.

Говоря о параллелизме товарной экономики и мужской сексуальности, она замечает: «Разве эти модальности не могли бы описать экономику (так называемой) маскулинной сексуальности? И не является ли “либидо” еще одним именем для абстракции “энергии” в продуктивную силу?.. Для желания накапливать блага?.. Для подчинения конкретных качеств тел силе — нейтральной? — которая стремится прежде всего преобразовать их, чтобы владеть ими? Состоит ли удовольствие для маскулинной сексуальности в чем-то, помимо присвоения природы, желания сделать так, чтобы она (вос)производила, обмена ей и ее продуктами с другими членами общества?

По сути — это экономическое удовольствие» (перевод мой — Я. М.) [9]. Герберт Маркузе говорит о «принципе производительности», характеризующем капиталистическое общество, и также связывает его с маскулинностью: «Производство ради прибыли, уверенность в себе, эффективность, конкуренция… власть функциональной рациональности, которая ущемляет эмоции, двойная мораль, “трудовая этика”, обрекающая подавляющее большинство людей на отчужденный, нечеловеческий труд, а также воля к власти, демонстрация силы и мужественности» [10].

Является ли эта связь уникальной для капитализма — или она характеризовала экономику с момента появления этого слова? Аристотель противопоставляет два искусства: экономику как «накопление средств, необходимых для жизни и полезных для государственной и семейной общины» и хрематистику, согласно которой «богатство и нажива не имеют никакого предела» [11]. И хотя капиталистическая экономика с её всеобщим обменом и самовозрастанием капитала, кажется, является именно хрематистикой, обе эти формы хозяйствования сосуществовали с самого начала — капитализм лишь довёл до предела (и наиболее абстрактной формы) последнюю тенденцию.

К тому же, если хрематистика с её бесконечной циркуляцией товара ради прибавочной стоимости напоминает об обмене женщинами и ненасытном стремлении завоевать их всех — о женщине как о меновой стоимости, — то патриархальная экономика в узком аристотелевском смысле (с отцом семейства, мудро распоряжающимся своим хозяйством, женой, детьми, рабами) отражает положение женщины уже присвоенной и переведённой в статус потребительной стоимости.

Атомная бомба, по словам Хайдеггера, взорвалась уже в поэме Парменида [12], — маскулинное желание руководило хозяйствованием с тех же времён.

Но разве не будет формой идеализма объяснять экономику через сексуальность? Разве не материальные условия определяют индивидуальное бытие? Однако первая materia, из которой рождается субъект — это mater, материнское тело. Психоанализ, от которого отталкиваются Иригарей и Маркузе, показывает, что конкретные формы сексуальности развиваются во взаимодействии субъекта с первыми объектами, и что мужская позиция, в частности, возникает в результате сепарации ребёнка, которого определили как мальчика, от материнского тела, — под страхом кастрации, с обещанием, что однажды он сможет владеть другой женщиной [13]. Эту сепарацию осуществляет отец — сам бывший мальчик, прошедший через тот же механизм.

Структура семьи — домашнего хозяйства — оказывается одновременно детерминированной и детерминирующей. Сексуальность и экономика определяют друг друга.

СОЦИАЛИЗМ

Итак, до сих пор экономика западного мира была основана на желании присвоения ресурсов — природы, труда, женского тела, земли — с целью эффективного ими распоряжения. При капитализме с его овеществлением и инструментальной рациональностью этот «маскулинный» характер хозяйствования достиг полного расцвета. Что это значит для возможного будущего за пределами капитализма и патриархата? В памфлете 1975 г. «Капитал и левые» марксистские феминистки Сильвия Федеричи и Николь Кокс критиковали то, что они назвали «Китайской моделью» у левых: стремление подвергнуть домашний труд социализации и рационализации, вывести его из приватной сферы — и, наоборот, добавить в производительный труд больше индивидуализирующих элементов: культуру самоконтроля, идентификацию с профессией, личную ответственность [14]. Авторки утверждали, что в стремлении усовершенствовать производство и воспроизводство таким образом антикапиталисты полностью совпадают с интересами капитала — и сейчас, 45 лет спустя, в неолиберальную эпоху, их слова можно подтвердить. Сферы заботы, домашнего труда, питания все больше коммерциализируются (что может быть рациональнее, чем невидимая рука рынка), а новая рабочая этика основана на идеях гибкости, саморазвития и личностного роста через работу: фабрика проникла в семью, а семья приняла форму фабрики.

Дело в том, что для многих левых социализм является «капитализмом-штрих» — способом производства, который будет просто еще более эффективным, чем капитализм.

Нам обещают высвобождение производительных сил, сдерживаемых конкуренцией, или стремительное развитие науки, которому мешает рыночный императив краткосрочной выгоды, или рационализацию труда, распределения, семьи. Однако если эта рационализация понимается как более эффективное использование ресурсов с целью максимизации приобретаемых благ — эта рационализация есть плоть от плоти капитализма и его инструментального разума. Она движима маскулинным желанием присвоить и распорядиться. Она продолжает быть экономической. Это не значит, что левые должны стать примитивистами и отвергнуть науку, технику и другие способы повышения эффективности труда — хотя, возможно, к ним стоит относиться более критически. Прежде всего это значит, что последовательная борьба за более свободное и справедливое будущее должна учитывать не только экономику, но и ее оборотную сторону — желание.

Безусловно, наши субъектность и сексуальность определяются материальными условиями, но и сами эти условия, в свою очередь, определяются субъектностью и сексуальностью, и игнорировать эти аспекты реальности как неважные или клеймить внимание к ним идеализмом — значит готовить их возвращение в качестве вытесненного, которое часто принимает неприглядные формы. Как показывает практика, социалистическая экономика не гарантирует освобождения от патриархата — более того, можно даже утверждать, что маскулинное желание, оставленное нетронутым, рано или поздно положит конец любой попытке построить социализм. В конце эссе «Товары друг с другом» Иригарей пишет: «Но что если эти “товары” откажутся идти на “рынок”?.. Обмен без строгих условий, без отчета, без конца… Без прибавлений и накоплений: один плюс один, одна женщина за другой… Без последовательности, без числа. Без стандарта и без меры… Потребление и обмен были бы неразличимы. Величайшая стоимость была бы одновременно наименее сберегаемой. Ресурсы природы бы тратились без истощения, обменивались без труда, отдаваемые свободно, исключенные из маскулинных сделок: наслаждение без платы, довольство без боли, удовольствие без владения… Утопия? Возможно. Если только этот режим обмена не подрывал коммерческий порядок с самого начала» (перевод мой — Я. М.) [15]. С самого начала экономика была экономикой мужского желания, экономикой присвоения, эффективности и рационализации…

Но что это за начало, и чья это экономика? История не началась с Парменида и Аристотеля, и даже в истории Запада помимо мужчины, который распоряжается, обменивается и присваивает, всегда были женщины, рабы, коренные народы, дети, животные — устанавливающие свои собственные тайные режимы распределения и потребления, не являющиеся экономическими в строгом смысле. Переход к социализму не должен мыслиться как прогрессивное развитие капитализма — нет, если возможна революция, то она, в духе Вальтера Беньямина, должна быть оправданием всех угнетенных и проигравших, затерянных в истории [16]. Cоциалистическая (пост)экономика будет основываться не на очередной итерации маскулинного желания, но на доэдиповых отношениях матери и дочери, на солидарности в семье темнокожих рабов, на каждый раз заново изобретаемых границах квир-родства и других альтернативных формах сексуальности и обмена — иначе ее не будет.

Яна Маркова

Ссылки и примечания:

[1] Ресурс // Толковый словарь Ефремовой [Электронный ресурс]. URL: https://bit.ly/37FTQ2I

[2] Гегель г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 2. Философия природы. М., 1975. С. 578.

[3] Гегель г. В. Ф. Указ. соч. С. 539.

[4] Federici S. Caliban and the Witch. Women, the Body and Primitive Accumulation. New York, 2004. P. 61–132.

[5] Ник Ланд (род. 1962) — британский философ и писатель, известный прежде всего как один из отцов неореакции и правого акселерационизма; ранние его работы, однако, развивают левый профеминистский проект, основанный на работах Ницше, Батая, Делеза и Гваттари.

[6] Ланд Н. Кант, капитал и запрет на инцест // Ланд Н. Собр. соч. Т. 1. Дух и зубы. Пермь, 2018. С. 62–63.

[7] McClintock A. Imperial Leather: Race, Gender, and Sexuality in the Colonial Contest. London & New York, 1995. P. 21–22.

[8] Люс Иригарей (род. 1930) — фракобельгийская феминистка, философиня и психоаналитикесса, одна из ключевых фигур так называемого «французского постструктуралистского феминизма». В своих работах исследует проблему полового различия и ее философские импликации.

[9] Irigaray L. This Sex Which Is Not One. New York, 1985. P. 184.

[10] Маркузе г. Марксизм и феминизм [Электронный ресурс]. URL: https://bit.ly/34oFCB3

[11] Аристотель. Политика. 1256а.

[12] Хайдеггер М. Интервью журналу L’Express, 1969 [Электронный ресурс]. URL: https://bit.ly/35LJThF

[13] Фрейд З. Некоторые психические следствия анатомического различия полов // Психоаналитические этюды. Минск, 1997.

[14] Cox F., Federici S. Counter-Planning from the Kitchen. New York, 1975. P. 19–22.

[15] Irigaray L. This Sex Which Is Not One. New York, 1985. P. 196–197. [16] Беньямин В. О понятии истории // Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М., 2012. С. 237–253.