Пьер Шардо «Наш индивидуализм»
Личность, социальная среда и массы
Существуют слова, будто потёртые монеты, значение которых, бывшее когда-то ясным, утратило свою былую точность в силу их продолжительного употребления. Эти слова словно старые чердаки, куда сваливают всё что ни попадя – и ценное, и бесценное, да и так много, что люди теперь не понимают их истинного значения. Слово «индивидуализм» как раз одно из таких. Некоторые люди исказили значение этого слова, переделав его таким образом, чтобы оно подходило для них самих. Но не произошло ли то же самое и с другими словами, о которых люди спорят меньше: «социализм», «свободомыслие» и так далее?
Несмотря на это, сей факт не отпугивает и не вгоняет в отчаяние искреннего индивидуалиста.
В своей деятельности искренний индивидуалист руководствуется лишь собственными симпатиями и антипатиями. Между этим он как уходит в себя, чтобы накопить сил, так и выходит из себя для дальнейшей активности – вся его духовная и интеллектуальная деятельность требует сосредоточенности, которая обычно сопровождается расширением собственного влияния. Это и есть жизнь. «Наш индивидуализм» основывается на свойственной людям потребности в индивидуализации и дифференциации. Удовлетворения этой потребности невозможно достичь посредством смирения, поскольку социальная окружающая среда препятствует всяким попытками индивидуализации. «Эго» находится в непрерывной борьбе с тем, что в античности именовали «Полисом», а сейчас «Государством». Именно и только тот, кто безнадёжно смиряется, молчаливо ненавидит и падает духом, склоняясь на колени перед Молохом, уродует индивидуализм и тем самым перестаёт утверждать собственную волю. Всякий личный бунт есть утверждение индивидуализма – всякая личность, которая отстаивает и утверждает свою волю, реализует себя. Социальная жизнь, существенно необходимая для удовлетворения человеческих материальных потребностей, создала в сфере этики догмы и традиции, от которых личность должна освободиться, если она хочет стать самой собой.
Всякое общество, каким бы оно ни было, является, в сущности, стадным, фанатичным и сектантским. Человек толпы лишь гнусное животное. Иисус собрал вокруг себя лишь нескольких своих последователей, но он ошибался, считая, что он является тем самым выразителем чаяний всего человеческого рода. Люди отреклись от него, как только он предпочёл веру закону. Лишь в тот момент ему удалось понять, что масса настроена против него. Его душа была человечней и более возвышенной, чем души тех, кто жил с ним в то время. И, нет, нет, ни в коем случае его «душа не была душой всех». Душа последователей Иисуса была низменной, в то время, как только апостолы действительно следовали за сердцем Христа, полного ясности и чистоты… Стать частью толпы равнозначно погружению в пучину болота, выбравшись из которого ты выходишь жутко грязным. Нам, индивидуалистам, чужда вера в массы. Мы не презираем её, но понимаем. И этого для нас достаточно. Когда бы человек не становился самим собой, обретая сознательность, он должен объявить войну своему окружению. «Глубочайшие инстинкты» людей – это лицемерие, трусость, сервильность и жестокость.
Инстинкт свободы – это личный инстинкт. Для того, чтобы стать либертарием, человек должен разорвать оковы общества. Борьба между свободой и властью – это борьба не между современными анархистами и волей господ, а между личностью и «Полисом» – борьба одного против всех. Безусловно, бунтующая личность не будет всегда оставаться одна, составляя меньшинство среди либертариев, но изучение прошлого и настоящего показывает, что массы неспособны достичь истинной свободы и враждебно настроены по отношению к стремящимся к ней.
И история подтверждает это. Она учит нас тому, что бунтующие люди либо пассивно возвращались к своим цепям, либо просто оставались под правлением буржуазии, или же третьего сословья, чья роль, как защитников и посредников, была очень весомой в протестных движениях прошлого. Все они доказали, что неспособны самостоятельно пойти дальше по дороге освобождения без своих новых поводырей, указывающих им тот путь, который они считают наиболее подходящим для масс.
Может показаться, что, признавая эти исторические факты, свидетельствующие о сервильности и трусости три четверти рабочих, я защищаю власть и эксплуатацию. Но с подобным утверждением я уже имел дело. Суть в том, что у власти нет возможности изобличать несознательность масс, чтобы оправдать собственную эксплуатацию, поскольку она старательно поощряет её, чтобы сохранить господство. Фигура «Отца», в религиозной или светской версии, пользуясь своими «детьми» и извлекая выгоду из их труда и рабского положения, опровергает тем самым свою самозваную роль наставника и опекуна. Несправедливость, которая обрушивается на всех тех, кто не может или не знает, как противостоять ей, глубоко ненавистна всякому человеку. Но мы знаем каковы люди. Заводская жизнь с её всеобщим недоверием, ежедневными доносами, отвратительным алкоголизмом, задевающим детей и женщин, издевательскими насмешками над слабыми или теми, кто не похож на других – «оригинальными»; жестоким соперничеством за зарплаты и разряд, неслыханной нечистотой в уборных, похабщиной, как написанной, так и сказанной; раболепным почитанием физической силы и денег, презрением к женщинам, сервильностью тех, кто хочет со всем «ужиться и ладить», и теми, кто, в случае совместного восстания, кинет тебя; гонором «квалифицированных» рабочих, относящихся к неквалифицированным как к низшим существам; коллективным эгоизмом цеха, ещё более жестоким, чем индивидуальный эгоизм – всё это нам хорошо известно.
Безусловно, не все рабочие являются таким неисправимым скотом… Однако если говорить по существу, то придётся признать, что безобразие, скотство и несправедливость глубоко въелись в их существование. Прудон понимал это, когда писал: «Люди сами придумали и воплотили идеи власти, собственности, государства и справедливости, обойдясь без помощи извне».
Если мир поддаётся и принимает войны, эксплуатацию и власть, так это потому что большинство не может представить себе жизнь без них. А потом нам ещё говорят, чтобы мы за этим большинством шли!
Ассоциации, отношение и действия индивидуалистов
Мы никогда не отрицали ценность ассоциаций. Но где же те «равные и свободные люди», с которыми мы можем завязать доверительные отношения? Наш кипящий жизнью индивидуализм знает, как избежать жестокости, вызванной действиями или словами одержимых фанатиков. Поскольку мы ежедневно трудимся над собственным освобождением, что при этом не всегда увенчивается успехом, то так ли легко нам освободить других? Пробудить в самом себе стремление к освобождению уже представляется делом довольно трудным и утончённым. Стремление к большему есть стремление к переизобретению самого себя. Прислушаемся же к словам мудреца: «Жизни извне не создашь».
Никаких ожиданий спасения свыше или наступления революции. В первую очередь только расчёт на самого себя, свои силы и возможности. Никаких надежд на то, что «кто-то придёт» и «откладываний на потом».
Мы, индивидуалисты, не ждём ничего, что мы не можем получить сами. Массы ещё долгое время будут настроены против нас враждебно. Возможно, мы навсегда останемся теми, кто «затерян среди пустыни людей». Какова наша воля и вера? – Жить как люди, непрерывно упорствуя в борьбе – нашей борьбе. Не отвергать всех людей подряд, но и не быть частью стада. Только индивидуалистическая сознательность может избавить личность от стадных чувств религиозной или патриотической веры, которые являются лишь инструментами насилия и господства. Эти чувства предназначены для того, чтобы разобщить, а не угодить личностям. Мы стремимся не презирать людей, но утверждать свою волю в реальности и защищать самих себя от всех тех, кто стоит на страже «господствующего порядка».
Мы не относимся к тем, кто стремится сделать «из слабости каждого – силу всех» (Жорес). Слабость толпы… Какая ничтожна сила из неё получилась бы! Нашей главной целью является пробуждение в личностях собственного могущества – могущества глубоко затаившегося в них, а потому и вполне реального.
Никогда ещё личность не была столь притеснена. Никогда ещё мир не страдал так от своего презрения к индивидуализму. Никогда ещё коллективизм не был столь силён, а коллективы столь тираничны. Единственно, где мы находим «либертарную традицию», так это в личности, некоторых личностях – индивидуализме в целом, рассматривая его как лучшее убежище от худших времён и средство, благодаря которому мы сможем выковать собственное счастье, не претендуя самонадеянно сделать то же самое для масс.