Нам нужно лететь...
В казарме проблем — банный день.
Без трех минут бал — восковых фигур.
С семи драных шкур — шерсти клок.
Как хочется жить! Не меньше, чем (c)петь.
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди (Лежи) и смотри,
Рекламный плакат последней весны
Пойми, никогда не поздно снимать броню.
Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.
И каждый на треть — (до сих пор) патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?
Ну что ты? Смелей. Нам нужно лететь!
Внимательно присматриваясь к тексту анализируемого стихотворения, мы сразу замечаем его странный, авторский синтаксис, идущий нередко вразрез с грамматическими правилами. Обращает на себя внимание обилие односоставных назывных предложений типа «Рука на плече», «Печать на крыле», «Холодный апрель», «Горячие сны», «Дырявый висок» и др. Это создает некоторое впечатление рваности текста и в силу этого «Все от винта!» именно как стихотворение воспринимается с трудом.
Любое произведение А. Башлачева нельзя однозначно назвать ни стихотворением, ни песней. Это, скорее, слова, положенные на аккорды (даже не на музыку, ибо она достаточно бедна).
Кроме упомянутой нецельности текста, односоставные назывные предложения выполняют еще минимум две смысловые функции. Первая подчеркивает рваный ритм произнесения, что наводит нас на мысль о крайней степени тяжести его воспроизведения как в виде песни, так и в виде стиха. При этом следует вспомнить воспоминания близких поэта о том, насколько тщательно тот работал над каждой строфой, строкой, словом. У Башлачева практически не встречается случайных фраз, «подогнанных» рифм, нелепых высказываний — все выверено и проверено не один раз. А. Житинский, говоря о творчестве поэта, писал, что «для большинства поэтов Слово — лишь средство, доносящее до читателя смысл стиха. У Башлачева оно само стало смыслом». Поэтому открыто, правдиво облекая каждое желаемое выразить чувство в Слово, самому Башлачеву оказывалось необыкновенно трудно это самое Слово высказать. Вторая функция односоставных предложений восходит к рок-н-ролльным текстам преимущественно русского андерграунда. Если вспомнить песни двух основных деятелей этого направления периода 70-80-х годов — Я. Дягилеву и Е. Летова с их намеренно асемантичными произведениями, несущими не информативную нагрузку, а порождающими в сознании слушателя некие своеобычные ассоциативные ряды и параллели, то появление подобной структуры в башлачевском стихотворении нас не удивит.
На протяжении восьми строф 5 раз встречается, как смысловое усиление, восклицательный знак, 8 раз — знак тире. Это создает у читателя, еще не слышавшего авторское исполнение песни, впечатление крайнего надрыва, огромной сложности высказывания поэтом наболевшего и тревожащего его.
Как уже было сказано, стихотворение «Все от винта!» являет собой квинтэссенцию творчества А. Башлачева и построено по типу подсознательного диалога поэта и слушателя. На его материале мы можем увидеть переосмысление неоднократно поднимаемой в русской поэзии темы, достаточно вспомнить творчество Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского. Перед нами слово «поэта к гражданину» конца XX столетия. Также необходимо отметить, что суицидальный мотив, проходящий красной нитью через все творчество поэта, в данном стихотворении максимально актуализируется.
Теперь перейдем к построфному разбору стихотворения, выделяя его основные подтемы.
Первая строфа, особенно ее первые две строки, на наш взгляд, достаточно сложны и неоднозначны для понимания. С одной стороны, символ руки, положенной на плечо, означает поддержку, помощь друга в трудную минуту. Но следующая же фраза опровергает такое предположение: «Печать на крыле». Наиболее подходящим лексическим значением слова «печать» в данном контексте является значение наложения запрета на что-либо, значение ограничения. Кроме того, в этом словосочетании мы наблюдаем семантику мечености, заклейменности. Таким образом, выражение «печать на крыле» выражает собой запрет на полет, а мотив полета, крыла, ветра в поэтической системе Башлачева означает стремление к свободе, освобождение от запретов и границ.
...когда мы поем, поднимается ветер...;
...ветреной ночью я снова сорвусь с ума...;
Улететь бы куда белой цаплею! —
Итак, в первой строке стихотворения мы отчетливо видим наложенный кем-то запрет на «полет». Отметим, что в этом контексте слово «полет» имеет значение освобождения от жизни, и в дальнейшем мы увидим, что танатологический и суицидальный аспект в тексте занимает далеко не последнее место.
Вторая строка представляется на первый взгляд странной и не совсем понятной: «В казарме проблем — банный день. Промокла тетрадь». Попробуем для расшифровки этих двух предложений и их взаимной соотнесенности рассмотреть входящие в их состав слова и словосочетания, абстрагируясь от контекста.
Для того, чтобы понять выражение «банный день», необходимо обратиться к В. Высоцкому, творчество которого Башлачев прекрасно знал и которого, по воспоминаниям, почитал как величайшего поэта:
Пар, который вот только наддали,
Не стремись прежде времени к душу,
Не равняй с очищеньем мытье, —
Несомненно, Башлачев был знаком с этими строками и, вслед за Высоцким, вкладывал в словосочетание «банный день» именно смысл духовного очищения. Баня здесь выступает как символ освобождения, перерождения и выражение «В казарме проблем — банный день» означает полную свободу поэта от «проблем» окружающей его действительности, отрешение от происходящего вокруг. Все это осталось в прошлом, человек готов к принятию смерти. Подтверждает эту мысль и следующее предложение, сопряженное с первым в одной строке: «Промокла тетрадь». На наш взгляд, объяснение этого словосочетания может быть двойственным, но и то, и другое толкование подтверждает мысль о готовности к смерти. Первое — предположение о том, что все, что было необходимо, уже высказано и написано, второе — о том, что «сегодня» не день поэзии, «сегодня» — день действия. Также, по нашему мнению, выражение «Промокла тетрадь» может означать и осознание поэтом того, что творчество завершено, и в «промокшую» тетрадь не ляжет уже ни одно стихотворение.
В следующих двух строках первой строфы Башлачев продолжает тему полета, начатую в начале, но заметно усиливает ее содержание:
Для русской литературы достаточно характерен мотив отождествления поэта и птицы, в частности, современная поэзия неоднократно затрагивала этот вопрос. Вспомним хотя бы стихотворение, написанное И. Тальковым на смерть Виктора Цоя, или строки из песни А. Макаревича «На смерть музыкантов»:
Музыканты уходят из мира преждевременно, безвозвратно,
Музыканты уходят из мира, — видно, с миром что-то неладно,
Наугад календарь листая, покидают нас друг за другом,
Души их собираются в стаи и летят, словно птицы, к югу.
Жизнь человека прожита, все, что было задумано — совершено, и человек ступает ногой на карниз. Дальнейший ход стихотворения отображает мировосприятие самоубийцы, застывшего перед последним шагом.
Вторая строфа не должна восприниматься с информативной точки зрения, она написана в манере своеобразного потока сознания, отрывочных подсознательных реакций на элементы окружающей действительности. Поэтому предложение «Без трех минут — бал восковых фигур, без четверти — смерть» несет скорее ощущения какой-то опасности, скрытой тревоги, что подчеркивается наличием в предложении слова «смерть» и словосочетания «восковые фигуры», чем некую семантическую нагрузку.
Подобным же образом мы воспринимаем и следующее предложение: «С семи драных шкур — шерсти клок». Об этом высказывании хочется сказать отдельно. Если внимательно приглядеться к нему, в глаза бросается вторая часть известной русской пословицы «С паршивой овцы хоть шерсти клок». На первую часть предложения мгновенных ассоциаций не приходит, но их и не надо искать, ибо конкретного смыслового значения высказывание «С семи драных шкур — шерсти клок» не несет. Чтобы понять, для чего Башлачев включает в стихотворение такие заведомо «бессмысленные» выражения, необходимо обратиться к другим текстам поэта, увидеть, какую роль они выполняют в стихотворениях, в конструировании его поэтической системы.
Действительно, подобные контаминации различных афоризмов, пословиц, поговорок, фразеологизмов современности в поэзии А. Башлачева встречаются достаточно часто. Все они, как уже было сказано, имеют не информативную направленность, а вплетены в ткань стихотворения для возникновения подсознательных ощущений. Прекрасно владея искусством слова, Башлачев обыгрывал каждое выражение, искал ему определенные созвучия, неожиданные рифмы и оно получало новый, подчас противоположный изначальному, смысл.
Да только ржавая вода разливается
А не гуляй без ножа. Дальше носа не ходи без ружья!
За окнами салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Но у народа нет плохой работы.
Ох, безрыбье в речушке, которую кот наплакал!
Пусть возьмет на зуб, да не в квас, а в кровь... и т. д.
Одной из отличительных черт поэтического мира Башлачева является постоянное обращение к народной, истинно русской жизни, фольклорным мотивам. Практически каждое стихотворение подчеркивает глубокое знание народных корней и почтение к ним, и иллюстрирование этого феномена творчества поэта не имеет смысла, ибо в каждом произведении проглядываются элементы славянской культуры. Не является исключением и анализируемое стихотворение. В четвертой строке второй строфы мы видим образ узелка, являющий собой достаточно сложный символ. По этому поводу в «Словаре символов» Х. Э. Керлота находим одно из определений: «...каждое из его (узла — Ю.Э.) значений вытекает из главной идеи — прочно связанной нити... символ представляет идею связанности и оков». Вспомним также выражение «завязать узелок на память», действие, совершаемое русскими девушками, провожающими любимых в дальнюю дорогую. И наконец, приходит на ум воинский обычай завязывать узелки в волосах, где число узелков соответствует количеству выигранных битв или поверженных врагов. Таким образом, образ узелка в данном контексте характеризуется по меньшей мере тремя значениями:
1) связанность, замкнутость, невозможность нахождения выхода из сложившейся ситуации (узел — символ запутанности в собственной жизни);
2) прощание с этим миром, переход в иное существование (готовность к смерти);
3) «Свяжи мою нить в узелок», т.е. положи конец моей жизни — символ еще одного совершенного действия, в данном случае — суицидального.
Третья строфа целиком построена по уже упоминавшемуся нами принципу потока сознания, из отрывочных высказываний. Тревожность описываемого передают антиномические эпитеты, наводящие нас на мысль о некоторой болезненности поэта:
Подобное предположение подтверждает и слово «вирусы» в следующей строке. Выражение «И вирусы новых нот в крови» заключает в себе слияние темы боли и музыки. Такое слияние является достаточно характерным для творчества Башлачева. Наибольшее воплощение это явление находит в стихотворении «Абсолютный Вахтер»:
Эхо гипсовых горнов в пустых кабинетах...
Алый факел — мелодию в белой темнице —
Он несет сквозь глухую гармонию стен...
Пожилой патефон, подчиняясь приказу,
Забирает иглой ностальгический вальс...
Полосатые ритмы синкопой на пропуске.
Блюзы газовых камер и свинги облав...
Как жестоки романсы патрульных уставов
И канцонов конлагерных нар звукоряд.
Бьются в вальсе аккорды хрустящих суставов
И решетки чугунной струною звенят.
Вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо
И все тот же калибр тех же нот на листах...
— эти строки подчеркивают болезненную музыкальность текстов Башлачева.
Для того, чтобы понять следующие строки стихотворения, наиболее наглядным примером снова будет стихотворение «Абсолютный Вахтер», но рассмотренное уже с другой стороны. Лейтмотивом текста является мысль о безликом и неискоренимом во все времена тоталитаризме, царящем повсеместно. Это смутное, подчас подсознательное ощущение внутренней тревоги было свойственно Башлачеву как человеку, и достаточно часто проявлялось в его творчестве. Не явилось исключением и стихотворение «Все от винта!». Неопределенная «ближайшая война», «Дырявый висок. Слепая орда», стоящие в одном ряду, «кусок трофейного льда», зловещий образ «ядерного принца» — эти словосочетания явно указывают нам на чувство загнанности, безвыходности поэта, решившегося на последний шаг. Башлачев моделирует свой художественный мир, где человек становится «целью ближайшей войны», и оттого его смех и ожидание любви представляются несколько жутким явлением.
В первых строках четвертой строфы мы встречаемся с образом солнца, трансформированным башлачевским «тревожным» сознанием:
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Посмотрим, каким представляется солнце в других стихотворениях поэта:
Хаос солнечных дней ночь приводит в систему...
Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг...
Любовь — это солнце, которое видит закат....
Башлачев видит в солнце деструктивное начало, несущее собой зло и отчуждение и находящееся в оппозиции спасительной, прохладной ночи. Для того, чтобы объяснить это явление, необходимо обратиться к последней строфе:
Ну, что ты? Смелей. Нам нужно лететь!
Вспомним «крыло» из первой строфы, «пасынков птиц» из седьмой, «нам нужно лететь!» из последней, и уже упоминавшуюся нами тему олицетворения поэта и птицы. А если вышесказанное рассмотреть сквозь призму мифа об Икаре, то деструктивная ипостась солнца находит свое объяснение:
Улететь бы куда белой цаплею! — обожжено крыло.
Но, с другой стороны, если мы говорим о том, что поэзия Башлачева необычайно близка к фольклорному жанру, а в фольклоре образ солнца связан с богом тепла, Подателя Жизни, с Ярилом, то перед нами предстает один из необъяснимых парадоксов современной рок-поэзии, насквозь пронизанной противоречиями.
Для того, чтобы понять строки «Не надо, не плачь. Сиди и смотри, / Как горлом идет любовь», необходимо вспомнить воспоминания современников и видеозапись Таганского концерта А. Башлачева. При исполнении песен, требующих огромного физического напряжения, песен, чувство которых можно было выразить лишь на запредельном крике, зрители видели кровь, выступавшую на губах поэта. И это при том, что никакого заболевания у Башлачева не было, организм попросту не выдерживал такого нечеловеческого напряжения. Помимо «Времени колокольчиков», «Лиха», «Дыма коромыслом», «Черных дыр» и некоторых других вещей, такой песней являлась и «Все от винта!». Поэтому выражение «горлом идет любовь» в данном случае не имеет никакого переносного или аллегорического значения, у поэта действительно горлом шла любовь. Не поэтому ли в этом стихотворении дважды мы встречаем идентичную рифму «кровь-любовь», не означали ли эти два слова для Башлачева одно и то же понятие?
Здесь хочется сказать также о самом понятии любви в произведениях Башлачева. С наибольшей концентрацией, практически через определения, об этом сказано в стихотворении «Поезд № 193»:
Фильтр сигареты испачкан в крови,
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.
Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.
Любовь — это слово похоже на ложь.
Пришитая к коже дешевая брошь.
Прицепленный к жестким вагонам вагон-ресторан.
И даже любовь не поможет сорвать стоп-кран.
Любовь — режиссер с удивленным лицом,
Снимающий фильмы с печальным концом.
А нам все равно так хотелось смотреть на экран.
Любовь — это мой заколдованный дом.
И двое, что все еще спят там вдвоем.
На улице Сакко-Ванцетти мой дом двадцать два.
Они еще спят, но они еще помнят слова.
Их ловит безумный ночной телеграф,
Любовь — это то, в чем я прав и не прав.
И только любовь дает мне на это права.
Любовь — как куранты отставших часов.
И стойкая боязнь чужих адресов.
Любовь — это солнце, которое видит закат.
Любовь — это я, твой неизвестный солдат.
Любовь — это снег и глухая стена,
Любовь — это несколько капель вина.
Любовь — это поезд «Свердловск-Ленинград» и назад.
Таким образом понятие «любовь» означает у Башлачева скорее не человеческое чувство, а всю окружающую его жизнь, любой предмет, факт или действие, находящееся в поле его зрения. Кроме того, любовь — это еще и святое, сакральное понятие:
Пока пою, пока дышу, любви меняю кольца...
И у любви своей прошу хоть каплю молока.
И кто-то вздохнул от любви нераздельной...
Нет тех, кто не стоит любви...
Из вышесказанного мы видим, что выражение «Сиди и смотри, как горлом идет любовь» несет в себе еще одну семантическую нагрузку: «горлом идет» все самое святое, «свое», скрытое в человеке, из поэта выходит сама жизнь, а значит буквально это предложение звучит как «Сиди и смотри на мою смерть».
В пятой строфе отдельного комментария заслуживают третья и четвертая строки: «Рекламный плакат последней весны / Качает квадрат окна». Рассматривая эти строки, необходимо вспомнить факт предвидения своей судьбы и своей смерти творческими людьми и русскими поэтами, в частности:
Он здесь застрелился у двери любимой....
Поэты, а в особенности, поэты трагические, предвидят будущее, ведь многое из того, что было написано ими при жизни, мы оказываемся в состоянии понять лишь после их смерти. А. Башлачев также предвидел свою смерть и в этом стихотворении прямо указывал на будущий «способ» ухода из жизни. Словосочетание «рекламный плакат» говорит нам о том, что действие будет совершено в будущем, что акт уже заявлен, но еще не совершен. Также в выражении «рекламный плакат последней весны» поэт почти предсказывает дату своей смерти — 17 февраля 1988 года, говорит о том, что он уйдет из жизни лишь накануне «последней весны», когда будет выпущен ее «рекламный плакат». «Квадратом окна» он напрямую заявляет свой будущий способ самоубийства. Эти строки явились своеобразным реквиемом покончившему с собой поэту и написаны на надгробной плите Башлачева.
В шестой строфе автором продолжается тема смерти и появляются новые, иллюстрирующие ее, образы, в частности — «броня» и «трофейный лед». И то и другое несет в себе сему войны, разрушения. Вспомним здесь строки из «Черных дыр»:
Отныне любой обращенный ко мне вопрос
Я буду расценивать как объявленье войны.
Мы видим, что, находясь в «броне» существования, в постоянной неразрешимой конфронтации с окружающим миром, у поэта остается единственное, что у него никто не отнимет — «трофейный лед», собственное сердце. «Снять броню», таким образом, означает снять оковы жизни, освободиться, обнажиться перед лицом смерти. Образы огня и солнца у Башлачева лежат в едином лексико-семантическом поле, а если принять во внимание то, что мы говорили о солнце выше, то слово «огонь» будет выполнять смысловую сочленность с мотивом смерти. Освободившись от всего лишнего, наносного, поэт «приходит к огню».
Последние две строфы представляют собой самоосознание поэтом себя как личности и, как следствие, прощание с этим миром. Сопоставление себя с миром крыс, образ которых в массовом сознании рождает множество отрицательных эмоций (крысы бегут с корабля, крысы — разносчики эпидемий), и одновременно с птицами, носителями идеи свободы, воли моделирует в нашем сознании трансформированную притчу об Уже и Соколе: «Рожденный ползать — летать не может». В этих строках Башлачевым создается своеобразное родство по вертикали — одновременная соотнесенность низа в лице крыс и верха в лице птиц. Но поэт отождествляет себя не просто с этими животными, он идет дальше: «Мы выродки крыс. Мы пасынки птиц». Люди, по его мнению, не просто не принадлежат к миру «земных тварей» или «властителей неба», а оказываются отражениями кривых зеркал этих миров, не принадлежат ни к одному из них. Также в этой строке заключена несоотнесенность современного человека, извращенного цивилизацией, с миром Природы. Но, несмотря на это, «каждый на треть патрон». В данном контексте слово «патрон» содержит два различных лексических значения. Во-первых, включая это слово в текст стихотворения, поэт сопоставлял человека с патроном, как носителем разрушения, с тем, что может в любой момент взорваться. Во-вторых, слово «патрон» несет в себе значение хозяина, владельца, которому свойственно распоряжаться окружающими по собственному усмотрению. Этими окружающими становится для него Природа, и он распоряжается ей по своему «крысино-птичьему» разумению.
Подобные смелые рассуждения подтверждают следующие строки:
Лежи и смотри, как ядерный принц
Ни в коем случае нельзя соотносить значение словосочетания «ядерный принц» с какими-либо конкретными фактами. Башлачев — не историк, не философ, а поэт. Поэтому «ядерный принц» является не больше чем аллегорией безликой угрозы, нависшей над человеком, в которой сам человек повинен.
Интересно заметить, что появляющееся в четвертой строфе «сиди и смотри» к седьмой строфе изменяется на «лежи и смотри». Объяснить это можно тем, что в четвертой строфе объектом внимания слушателя является судьба одного человека — поэта, а в седьмой — мира, который превращается в «трон ядерного принца», и перед этой катастрофой остается только в бессилии «лечь».
Для того, чтобы понять, насколько ненавистным для самого Башлачева являлось значение слов «плеть» и «трон», приведем текст стихотворения «Палата № 6»:
Хотел в Алма-Ату — приехал в Воркуту.
Строгал себе лапту, а записали в хор,
Хотелось «Беломор» — в продаже только «Ту».
Хотелось телескоп, а выдали топор.
Хотелось закурить, но здесь запрещено.
Хотелось закирять, но высохло вино,
Хотелось объяснить — сломали два ребра.
Пытался возразить, но били мастера.
Хотелось одному — приходится втроем.
Надеялся уснуть — командуют подъем,
Плюю в лицо слуге по имени народ, —
Мне нравится БГ, а не наоборот.
Хотелось полететь — приходится ползти.
Старался доползти. Застрял на полпути.
Ворочаюсь в грязи. А если встать, пойти? —
За это мне грозит от года до пяти.
Хотелось закричать — приказано молчать.
Попробовал ворчать, но могут настучать.
Хотелось озвереть. Кусаться и рычать.
Пытался умереть. Успели откачать.
Могли и не успеть. Спасибо главврачу
За то, что ничего теперь я не хочу.
Психически здоров. Отвык и пить и есть.
Спасибо. Башлачев. Палата номер шесть.
На примере этого произведения мы видим, насколько неприемлемым для самого Башлачева являлось любое проявление официальщины, упорядоченности, ограничения свободы; вспомним также уже упоминавшуюся строку «Меня слепит солнце, когда я смотрю на флаг...», сместив в акценты здесь уже на слово «флаг» из стихотворения «Черные дыры».
Таким образом, в седьмой строфе поэт доказывает невозможность существования в этом мире, и восьмое, последнее четверостишие заключает в себе тему прощания с ним и ухода.
Поэт представляет миг смерти прекрасным, долгожданным, в каждом ударении этой строфы мы видим упоение этим мигом и невозможность (и нежелание) уже что-либо изменить в решенном: «Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть? / Ведь ты, как и я, сирота». Башлачев подчеркивает этими строками свое духовное одиночество в мире, населенном «выродками крыс» и «пасынками птиц». В первой строке наблюдается некоторая ожесточенность к окружающему («Кого нам жалеть?»), отчасти даже непримиримость и бескомпромиссность, подчеркнутая сравнительной степенью наречия «смелей». Поэта зовет другой мир, в котором не будет «слепой орды» и «ядерного принца», в котором он будет знать, зачем «идти по земле», никого не таясь. Поэтому последние слова звучат своеобразным реквиемом поэта этому мертвому миру, а если мы вспомним, что сам Башлачев называл «Все от винта!» «сгустком своего творчества», то этот последний истошный крик в некоторой степени может пролить свет, по словам А. Макаревича, на «открытое 17 февраля 1988 года окно нашей культуры».
