Доклад с той стороны

Иван Помидоров

Могу ли забыть
Того, кто, не смахивая слезы,
Бегущей по щеке,
Показал мне,
Как быстро сыплется горсть песка.

Исикава Такубоку «Песни о любви к себе»

До тридцати душу человека освещает огонь надежды на грядущее, после тридцати мы ясно видим это грядущее в невысокой трубе муниципального крематория и читаем свой приговор в безучастных глазах стариков.

Взобравшись на вершину земной жизни (т. е. когда мне стукнуло тридцать), я не увидел ничего, кроме толкотни в метро, счетов за горячую воду и послеобеденного сна в выходные.

Мир был мной оценён, и я нашел, что он ничего не стоит.

Пожав плечами, я начал спуск (длину которого предскажет терапевт, а оценит патологоанатом), спуск в долину теней.

Но вниз я двинулся уже не один. За мной увязалась скука.

Первые годы её присутствие было незаметно, но потом симптомы пошли чередой: лёгкий холодок на душе, потеря яркости ощущений, внезапно бесцветные лица окружающих. После тридцати пяти она уже не пряталась и зашагала рядом в полный рост — простая, стерильная, полноценная скука — верный знак завершения жизни.

Эта блеклая стерва разделила мой мир на две неравные части. В одной разместилась моя ежедневность: семья, работа, мелкие удовольствия. В другой — вся остальная Вселенная. Абсолютно пустая и непривлекательная.

Когда-то первые лучи утреннего солнца волновали меня, свежая майская зелень воодушевляла, проходящая мимо танцующей походкой красавица восхищала. Теперь я просто фиксирую: фотоны долетели до Земли, фотосинтез в разгаре, самка фертильна.

Раньше я пытливо всматривался в лица людей, они меня интересовали и притягивали. Теперь же при сближении достаточно просто захватить объект в поле зрения, позволить затылочным полям мозга рассчитать безопасную траекторию, благополучно разминуться.

При случающихся неформальных встречах новых лиц появилось ноющее непонимание: «Что за дела, что я тут делаю и зачем мне запоминать еще одно имя, которое я всё равно никогда больше не назову?»

Итак, живые ушли — остались только мертвецы.

О, мои прекрасные, милые сердцу кадавры — воистину, ваша компания согревает моё остывающее сердце. Вы были великими при жизни и остались таковыми после того, как тела ваши рассыпались в прах. Я и раньше делил с вами часы и даже дни досуга, но теперь, наконец-то, вы можете занять всю ту огромную часть моего мира, из которой утекла молодость, а вместе с ней и жизнь.

Свободными вечерами я убираю в своем сознании хлам, оставшийся после забытых к исходу дня живых, и расчищаю место для вечно живущих в памяти поколений мертвых. Здесь место грекам, вот тут лирика Возрождения, вон там расположим «потерянное поколение», слева статьи Ленина, справа пирамида томов Моммзена.

Пределы прошлого растут и ширятся, наполняясь тенями тех, кто жил полной жизнью сам или, поднявшись над уровнем современников, сумел понять смысл, почувствовать пульс эпохи, и теперь отдаст эту крупицу своей прошлой жизни мне. Достаточно лишь протянуть руку к книжной полке и взять один из томов, этих блистательных саркофагов для мысли людей воистину живших, а не существовавших, чтобы начать чудесную беседу, и достаточно поставить книгу на место, чтобы голоса мёртвых стихли.

С мёртвыми вместе вдыхаю я дым пожарища Трои, глазами мертвецов смотрю на холодное небо Аустерлица, мои руки дрожат от жадности, когда я вместе с ними заворачиваю в окровавленные тряпки золото Монтесумы, вместе с другими тенями я сыплю благовония на погребальный костёр Цезаря.

Кто не ощущал тёплой радости, освобождая от серого почтового пакета долгожданный томик, кто не жмурился блаженно, вдыхая тонкий запах меловых страниц, кто не присваивал, подобно Гобсеку, очередную чёрную жемчужину произведения, заключая её в строгую клетку списка прочитанного, — тот не поймёт меня.

Подобно скупому рыцарю Шиллера собираю я несметные богатства человеческого опыта и ума, но, в отличии от него, знаю, что «никакие нимфы не сбегутся ко мне, и музы мне дань не принесут, и чертогов никаких я не воздвигну...», и богатства мои обратятся в пепел вместе со мной.

Ну что же, настоящее наслаждение должно быть приправлено горечью. Иначе оно не будет совершенным.