Радость как акт (музыкального) сопротивления

Предлагаю вспомнить, как когда-то идея эмансипации была неразрывно связана с радостью, танцем, улыбками назло и всем тем, что позволяет не свалиться в депрессию окончательно.

Барабаны освобождения

Барабаны и танцы не просто так занимают важную роль в афрокарибской и афроамериканской культурах. Есть такая гравюра Бланшара «Путешествие вокруг света на фрегате „Венера“», написана она в промежутке 1836–1839 гг. На ней изображена страшная сцена: рабы с острова Пасхи танцуют перед хозяином на палубе корабля, плывущего в Новый Свет. Как писал афроамериканский писатель Алекс Хейли, часто рабы танцевали под звуки барабанов.

“Доходя до исступления в танце, чернокожие женщины поют песню, которая кажется их поработителям веселой. На деле же в этой песне рабыни проклинают тех, кто их пленил, и взывают к их смерти”. В этом, конечно, совсем нет никакой радости, но на ситуацию можно посмотреть двояко: социальный исследователь Марк Симон, например, настаивает, что этот опыт глубоко трагичен. Но зная историю традиции афроамериканцев направлять оружие врагов против них самих, можно предположить, что рабы извлекли максимум пользы в ситуации, где извлечь пользу было как будто невозможно. Что тупые работорговцы (безусловно, уверенные в необразованности рабов и превосходстве своего интеллекта) считали своим праздником, рабы переделали под себя — и это очень сильный жест, который, с одной стороны, укреплял дух рабов, а с другой, давал относительную разрядку их эмоциям, хоть и в совершенно ужасных обстоятельствах.

Такой взгляд на подобные инциденты подтверждается и более однозначными событиями: во время трансатлантической работорговли музыка была одним из немногих (если не единственным) средством коммуникации для рабов. Во время эксплуатации на плантациях в чужих землях рабам запрещали говорить на родном языке. Работорговцы боялись, что африканцы сговорятся и устроят бунт. В этих условиях ритмическая музыка приобретала особое значение: она использовалась одновременно в качестве средства поддержания духа, и в качестве своеобразной азбуки Морзе. Иными словами: поддержание духа и трансформация горя в катарсис  было политическим актом. Именно отсюда берёт своё начало миф о Джойбое — афрокарибском духе, который всегда улыбается назло невзгодам и исцеляет все недуги, отбивая невероятный ритм на своем барабане. По легендам, каждый, кто слышит музыку Джойбоя, чувствует желание петь и танцевать, пока не освободится от своих печалей. Согласно книге «Энциклопедия вещей, которых никогда не было» Майкла Пейджа и Роберта Ингпена, некоторые джазовые музыканты хвастаются тем, что уловили ритмы Джойбоя, «но их усилия — бледная имитация того ритмического безумия, которое может заставить людей танцевать до тех пор, пока они не упадут от радостного изнеможения». Не столь важно правда это или нет, важно, что мифы не берутся из вакуума, и являются симптомами того, чем живёт общество в тот или иной период времени.

Карнавалы

Обычай устраивать маскарадные шествия накануне Великого поста, когда бедняки наряжаются знатью и высмеивают власть имущих, начался в католической Европе. Эта традиция занятная сама по себе, но интересно, что она получила распространение и за пределами Европы. Если подобные маскарады создавали возможность бедным “выпустить пар” (разумеется, в интересах властей), то новую жизнь (и определенную степени радикальности) в карнавалы вдохнула Британия.

Но важен здесь не сам факт появления этой традиции на территории империи, а конкретно 1838 год — именно тогда чернокожим впервые было одобрено участие в карнавале. На территории Британии жили потомки рабов, поэтому их участие наделяло карнавалы символической силой: с одной стороны, их появление в карнавале было критикой правительства, с другой стороны, комментированием африканцев собственного положения в обществе. И, кстати, шли они под барабаны.

Капоэйра

Споры о том, где именно зародилась капоэйра – в Африке или в Бразилии – не прекращаются по сей день. Согласно наиболее популярной версии, капоэйра – это боевое искусство, замаскированное под танец, чтобы им можно было заниматься под носом у рабовладельцев. Какой бы красивой и даже романтичной не казалась эта версия, тем не менее, есть основания считать, что это миф: с 1814 года, когда начались преследования африканской культуры, другие формы танца были запрещены вместе с капоэйрой. Иными словами: не было никакого смысла маскировать боевое искусство под вид досуга, который и сам был запрещён.

Другая теория утверждает, что во время ритуала инициации в народности Мукупе на юге Анголы, молодые воины племени выполняли воинственный “танец зебр” – Н’голо. Этот танец якобы и есть началом капоэйры. Но убедительных фактов для подтверждения этой теории до сих пор не найдено. Если танец Н’голо в самом деле существует, то в лучшем случае, это был только одним из источников ранней капоэйры, поскольку не только он, но и многие другие африканские танцы представляют собой танцы воинов.

Капоэйра пережила трудные периоды развития. Основные вехи можно определить периодами: рабство и бродяжничество.

Период рабства характеризуется тяжелой работой, общими бараками для проживания, смешением стилей и народов. Дети рождаются в условиях рабства, в окружении разных культур. Постепенно, десятилетие за десятилетием, возникает новая форма культурного проявления – танец-драка, игра, которая представляет собой смесь зажигательного ритма, африканской музыки, ударов из разных видов боевых искусств.

Правда, что капоэйра была криминализирована, но причина может быть чуть прозаичней – она была связана с преступными группировками. Впрочем, может оказаться, что на самом деле это был только предлог для запрета по более политическим причинам.

Важно тут другое: идея о замаскированном под танец боевом искусство, которое при этом еще очевидно носит анти-истеблишментский характер, так или иначе, но трансформировалось в миф. Важнее историчности здесь, как и в случае с Джойбоем, сама интенция людей по созданию таких мифов. К тому же, идея этого мифа мало чем отличается от практик рабов карибского бассейна.

Рейвы

Пожалуй, в истории поп-культуры Великобритании не было более массового явления, чем рейвы. В отличие от США, 60-е в Великобритании прошли гораздо спокойней, мы не просто так ассоциируем с хиппи именно Америку. Во многом из-за отсутствия такой своей контркультуры, пропитанной оптимизмом, люди часто высматривают рифму между 60-и в США, и концом 80-х в Англии. Можно ли назвать рейвы полноценной контркультурой – вопрос, по меньшей мере, спорный. Но как бы мы не оценивали рейв, тем не менее, он неразрывно связан с политической обстановкой тогдашней Великобритании.

В начале 1980-х в должность Премьер-министра вступила Маргарет Тэтчер, которая начала насаждать в стране неолиберальную экономику, то есть полную передачу всех структур из рук правительства в частные руки. Вслед за этим Тэтчер насаждала идею, что теперь каждый человек кузнец своего счастья, а счастье приравнивалось сугубо к экономическому благополучию. По верному замечанию Дмитрия Хаустова, неолиберализм — не столько новая экономика, сколько новая антропология, предлагающая качественно новое понимание человека: каждый друг другу волк, а солидарность и взаимопомощь возводятся чуть ли не в ранг греха, мешающего удовлетворению частных интересов.

Эта политика сильно ударила по Великобритании, где были сильны социальные связи между различными низовыми группами людей (преимущественно из рабочего класса, но между классами в том числе). С приходом Тэтчер же общество стало сильно атомизировано.

В определенном смысле, рейвы стали отдушиной для людей, которых всеми методами старались отделить друг от друга. Рейвы стали пространством, где люди могли отвлечься от проблем и где могли почувствовать опыт единения, которого не хватало в повседневной жизни. Как говорил лидер Stone Roses Иен Браун: “ты [Тэтчер] пытаешься задавить нас, но только взгляни на нас”.

За счет этого, как и за счет нелегального проведения рейвов в принципе, в них всегда преобладал флёр предприятий антиправительственных. Но с этим можно легко поспорить.

В книге Energy Flash Саймон Рейнольдс приходит к следующему заключению: «Может быть, весь проект культуры рейва представлял собой не более чем стратегию выживания для поколения, которое выросло при Тэтчер? Культура утешения, в которой иллюзорное сообщество танцпола компенсирует отмирание “социального” во внешнем мире, еще более раздираемом классовым разделением и неравенством между богатыми и бедными? Взрыв сдерживаемой социальной энергии, произошедший в конце восьмидесятых, был направлен и загнан в строго контролируемую систему досуга. Рейв как временная автономная зона превратился в увеселительную тюрьму, в лагерь для молодежи. Хаус-культура 90-х в Британии также кажется полностью созвучной аполитичному, потребительскому духу эпохи Тэтчер. Хаус-клубы предлагали своим клиентам перспективу, что каждые выходные могут быть миниатюрной Ибицей, отпуском от будней. <…> По большей части любое политическое преимущество, которое было у рейвов, в значительной степени было навязано им внешними силами, которые буквально сделали танцы (в определенных контекстах) преступлением против государства. Мое общее мнение таково, что какие бы политические обязательства ни были у рейверов, их отсутствие в будничной жизни сделало рейв-пространство убежищем от борьбы в реальном мире. Конечно, был элемент наглости и неповиновения в захвате заброшенных зданий или организации нелегальных мероприятий на открытом воздухе, но, за некоторыми исключениями, это было неидеологическое неповиновение, более близкое к преступности, чем к анархизму. Спровоцировав враждебную реакцию со стороны властей, рейв до некоторой степени неохотно политизировался. Просто появившись, рейвер в каком-то смысле настаивал на праве на мирные собрания. <…> Другой протополитический аспект рейва — его коллективизм. В Великобритании рэйв возник в конце периода, когда идея коллективности подверглась насильственной эрозии. Профсоюзы были в значительной степени раздавлены. Идеология Тэтчер заключалась в идеи, что общества не существует, есть лишь совокупность индивидов, участвующих в товарообмене; такие вещи, как общественный транспорт систематически сокращались в пользу владельцев частных автомобилей. Итак, рейв отвечал социальным потребностям, а также духовным в местах, где вы общались с большим количеством людей. Отсюда устойчивые аналогии между рейвом и церковью, между рейвом и футбольным матчем. У правительств всегда была проблема с народными собраниями, они всегда боялись толпы и народных беспорядков. А рейв — это как конструктивный бунт».

Был ли рейв сугубо эскапистским по своей природе? Или в нём действительно был политически-трансгрессивный потенциал? Так или иначе, но и другие исторические примеры радикального оптимизма образовывались аналогично в системе, которой управляла власть, а задачей несогласных было найти лазейку (будь то использование барабана в качестве азбуки Морзе, скрытая критика в танце или во время шествия по уличному карнавалу). Все эти явления (их, разумеется, больше) — от первых ударов в барабан первых рабов до рейва, – все они манифестировал оптимизм вопреки. То самое качество, которое сегодня присвоили правые, оставив левых у разбитого корыта. Впрочем, я склоняюсь к версии, что левые сами этому только способствовали.