The Cure — антидумерская музыка
The Cure и Роберта Смита иногда называют “Битлз” от пост-панка. Но гораздо больше им бы подошло звание Oasis от пост-панка (ну или Oasis можно было бы назвать The Cure от брит-попа). И дело не только в удивительном мелодическом таланте групп, но и в их происхождении. Если манчестерские пост-панк группы прыгали с обрыва экзистенциальной литературы (Камю, Сартр, Баллард, Ницше), шеффилдские футуристы старались нащупать новый звук, а студенты лидса скрещивали панк и неомарксизм, то The Cure попросту старались сделать жить более выносимой. А именно — жизнь в пригороде.
Но на заре существования The Cure называли отнюдь не битлами, а “пригородными Buzzcocks”. Они виделись прессе этакой группой из субурбии, потому что их дом — Кроли (Западный Суссекс) — находился в 28 милях (45 км) к югу от Лондона. Кроли был тихим и респектабельным, но лишенным буржуазного превосходства близлежащего Хейвордс-Хит (дом Suede).
Там юный Роберт жил со своим старшим братом — что безмерно важно в генезисе The Cure. Более того, у каждого музыканта из начального состава группы было по старшему брату. Старшие рассказывали младшим о пласте той музыки, которая была актуальна, когда участники The Cure были ещё слишком маленькими, чтобы вникнуть в движение. То, что Роберт Смит написал Boys Don`t Cry в 16 лет удивительно само по себе, но причина в таком раннем проявлении гения — образование, которое подарил ему брат Ричард. Есть основания считать, что музыкальная связь с другими людьми и понимание их вкуса — важная для Смита тема. Тем более в контексте выхода альбома, посвященного потерям.
Экс-журналист Pitchfork Крис Отт проницательно заметил, что их дебютный альбом (Three Imaginary Boys) ретроспективно походит не на пост-панк запись, а на паб-рок. Паб-рок это почти позабытый за пределами Великобритании предшественник панка. Если коллег по стаканчикам можно назвать субкультурой, то паб-рок был их музыкой. Очень грамотно разницу между паб-роком и панком сформулировал Джо Страммер. Он говорил: «Когда я играл паб-рок, мы приходили и говорили людям: “Чуваки, мы пришли играть для вас музыку; быть может, мы будем играть не очень хорошо, но мы хотим, чтобы вам понравилось. Мы постараемся, а вы на нас не ругайтесь”». А отношение панка немного другое: «Мы вылезли на сцену и будем играть, что хотим. Если вам не нравится — катитесь отсюда. А мы со сцены не уйдем, можете даже ничего не предпринимать. Мы хотим и будем так поступать». То есть в панке обращение к публике гораздо более циничное. Первый альбом The Cure гораздо больше созвучен паб-року. Он прямолинейный, но не панковский, но при этом в нём уже прослеживается готический почерк группы. В определенном смысле The Cure шагнули от паб-рока сразу к постпанку, полностью проигнорировав панк.
И действительно, дебютник группы как будто плохо вписывается в дискографию The Cure. Это явно была проба пера — в этом альбоме нет той воздушности и звуковой палитры, что появится в саунде группы позже. Этот альбом похож на скелет, который потом спрячется в шкафу музыкального убранства The Cure. Но рассматривая этот альбом — можно понять значение The Cure.
TIB — это фотокарточка жизни подростков из пригорода. Между строк альбом даёт понять, что не все young dudes ударились в панковское хулиганье – и тем более те, кто находился поодаль от Лондона. Песни с первого альбома — то, что любила слушать первая аудитория The Cure, которая ещё и не была их аудиторией вовсе. Это прямолинейная музыка, но не панк, который в тех захолустьях был особо и не нужен. Панк-шоу, несмотря на демократическое происхождение самой культуры, было требовательным: в Британии пойти на панк-концерт означало соответствующе приодеться и соответствующе себя вести. По словам Криса Отта, хоть The Cure никогда не числились группой рабочего класса, тем не менее, их первыми слушателями были молодые ребята, работающие на заводах и отдыхающие в местном пабе после трудового дня. В месте, где ничего особо не происходит. Им не хочется играть в панков, им хочется отдохнуть.
Вот как выглядела группа в то время: трое коротко стриженых парней из провинциального Кроли с демонстративным “анти-имиджем” — в пику господствовавшей тогда на британской сцене эстетике “новых романтиков”.
Но пригородная среда влияла не только на появление “своих в доску” групп, но и на выпендрёжников — тех, кто хотел выделиться из пресной жизни захолустья. Именно в этой “могильной” среде произрастает гот-культура, которая всегда обладала интимной взаимосвязью с пригородами. Вспомните место действия Эдварда-Руки Ножницы или Уэнсдэй.
Как говорила Сьюзи Сью: “когда вы растете в пригороде, вы одурманены идеей отличаться”.Гот-культура была в долгу у глэма, который тоже был завязан на конструировании образа, позволяющего выделиться.
В 1980-е обилием мейкапа на сцене трудно было кого-нибудь удивить, но аляповатый макияж лидера The Cure был исключительно удобен для копирования: не такой сложный, как у Сьюзи или Bauhaus, но и не столь вызывающе-андрогинный, как у Бой Джорджа.Это была маска болезненности и загородного утомления. Кривое отражение окружающего уныния, но и одновременно эстетическое противопоставление ему.
Но маска — это ещё и возможность дистанцироваться. И хотя Смит говорил, что носит грим, потому что он нравится его жене, это не объясняет, почему его образ стал таким тиражируемым. С одной стороны, дело в наличии легко-копируемого образа: это главный туз артистов, повлиявших на уличную моду — в диапазоне от Nirvana и Oasis до Lil Peep. В отличие от многих звёзд нью-вейва, “птичье гнездо” Смита, белая пудра, подводка для глаз и плохо нанесенная губная помада легко копируются; мейк-ап, который легко повторить в любой загородной спальне.
Но с другой стороны, маска The Cure, возможно, позволяла им дистанцироваться от тьмы и перемещаться между двумя противоположными полюсами — тотального ужаса и романтичной сказки. Многое в The Cure оставляет ощущение некой кукольности, в таком Бёртоновском смысле — многое спето как бы на дистанции. Это похоже на результат роста в месте, которое находилось отдаленно от эпицентра поп-культуры Англии. Именно это перемещение во многом и подарило их фанатам уверенность, что вместе с The Cure можно шагнуть в самую глубокую пропасть — но и найти оттуда выход. Именно поэтому вокруг The Cure до сих пор возникают разговоры — какой альбом они выпустят дальше? Депрессивный? Оптимистичный? Такие вопросы редко возникают в адрес артистов, отправляющихся в путешествие на край ночи: допустим, Pixies, кажется, испугались той монструозности, вниманием к которой славились в 90е. Никто не ждёт от них возвращения в тот же коридор безумия, по которому приглашали пройтись первые два альбома.
Эстетические координаты The Cure сформировались на основе карты, которую нарисовали две другие группы: The Banshees и Joy Division. Смит не скрывал своей привязанности к The Banshees (с которыми он позже стал гостем в качестве гитариста).
Но если Сьюзи стала символом фантазии и мечты как недостижимой сексуальности (скорее нереальной, чем возможной), то Смит и музыка The Cure, лишенная всякого сексуального импульса, сообщали о другом. Для The Cure сексуальность — это не только то, что лежит в плоскости фантазии, но и за пределами всякой витальности. Сексуально то, что драматично. А драматична жизнь, лишенная энергии. А жизнь лишёння энергии — это жизнь в пригородах. То есть The Cure эстетизируют унылую жизнь, делая её выносимой. Наполняя её смыслом и красотой. Это в корне их отличает от буквально любой группы из думерского плейлиста, то есть от плеяды пост-панковых нытиков и инфантильных фиксаторов реальности, у которых не хватает никаких сил этой реальности что-то противопоставить.
Всё это позволило The Cure стать певцами пригородной депрессии и меланхолии.
Как писали критики: “В The Cure нет никакого полемики: нет стейтментов и нет гимнов сплочения. Скорее, The Cure — это музыкальное выражение самого пригорода: дремучий и повторяющийся звук, несущий гипнотизирующую панихиду из бесконечно гитарной полифонии, которая звучит так, будто может продолжаться вечно — как бесконечные и бесконечные авеню”.
The Cure подобны бабочке, которая вылупилась из кокона, но продержалась во враждебном мире отнюдь не сутки. Думается, на удивление самого Смита. Это группа постоянной трансформации — от пригородной пучины к сердцу тьмы в их трилогии — к радийно-дружелюбным песням — и обратно во тьму.