Испражнение разума рождает чудовищ: антропологический пессимизм Pixies
Если вы включите старые альбомы Pixies сегодня, то удивитесь тому, как современно звучит эта музыка. Нет, безусловно, Pixies навсегда обречены ассоциироваться со временем расцвета колледж-рока, но стоит отвязать музыку от образов музыкантов и эстетики альтернативного-рока, как станет понятно, что песни Pixies, посвященные разложениям всего человеческого, нисколько не устарели.
Впервые Pixies привлекли к себе внимание альбомом Come on Pilgrim, причем, обложкой: фотография отвернувшегося от камеры мужчины — лысого, но с густой растительностью на спине — была подходящей для привлечения внимания к группе, которая собиралась (возможно, неосознанно) показать в рок-н-ролле новые грани человеческого безумства. Фотограф Саймон Ларбалестир говорил: «Я экспериментировал с темой отчуждения и чувством потери, но, по сути, этот образ возник после прочтения "Искушения святого Антония" Густава Флобера. Многое изменилось за годы с тех пор, но моя увлеченность образами распада и текстурой никуда не делась».
Эта увлечённость определила и курс Pixies. Как и роман французского писателя Флобера, лирика Фрэнка Блэка описывала похоть, смерть и разложение, но при этом музыка группы была необычной для формата своего времени: это были волнующие, безбашенные всплески агрессии, но разбросанные между более мягкими фрагментами, сдобренными серф-роком. В Pixies не было тупой злобы хардкора (вернее, она была ещё тупее — до животного безобразия, но вот выражалась гораздо хитрее, а потому убедительнее с антропологической стороны), но и мелодически они смогли превзойти своих учителей, будь то Husker Du или Gun Club: если первые пересобирали 60-е на манер свалочных рейгановских США 80-х, а Gun Club выдумывали новую американскую готику, то Pixies умудрились выйти за пределы культурного кода родной страны. Пуэрториканские специи, которыми Pixies заправляли музыку, добавляли их саунду какой-то нездешней чертовщины и весьма странной мелодичности.
Однажды их самый преданный фанат Дэвид Боуи назвал Pixies «психопатическими The Beatles» за соединение мелодичности с грязным саундом и болезненными темами лирики. Действительно, за притягательным и страшным бредом в музыке Pixies отчетливо слышатся гармонии 60-х, а того и глядишь времен пораньше — бостонская группа явно отправилась по волнам колледж-радио на сёрф-доске. Однако по этой и другим причинам точнее было бы сравнить Pixies с Beach Boys.
«Doolittle это в сущности Pet Sounds авторства Pixies. Не только веха в дискографии и краеугольный камень инди-рока, но и буквально конспект животных звуков. Монструозная анималистика магнум-опуса Pixies будто отражает в кривом зеркале легкомысленное название альбома Брайна Уилсона. Body-horror, разыгрываемый в текстах Фрэнка, как и эстетика обложек их ранних релизов, между строк напоминает, что главные звери — всегда люди. В конце-концов, разве есть более домашнее животное, чем человек? Название Дулиттл, взятое из детских книжек о докторе, способном разговаривать с животными, наводит на мысль о фрейдистском представлении человека как «больного животного». Больного потому, что не может смириться со своей животной стороной, вынужденный лавировать между тем, что мы называем человечностью и голой, но грубой правдой о своём существе. И если Америка Beach Boys — это все еще страна эйфории послевоенного общества благоденствия, то Америка по версии Pixies, — а вернее, то, что от неё осталось, — больше напоминает рефрижератор с увешенными в нём тушами мяса.
Главным животным на альбоме выступает сам Фрэнк Блэк. По его словам, как только он задумался о том, что хочет собрать рок-группу, то сразу принялся мечтать, что станет новым Игги Попом. Но если Игги Поп в рок-мифологии подобен царю зверей, то Фрэнк Блэк напоминает зверя, загнанного на убой. Орущий будто из нескольких глоток сразу, Блэк тем не менее не производит впечатление хищника, упивающегося сладострастием победы, наоборот — это крик почти поверженного млекопитающего. В интонационных ухмылках нет смакования доминирования, они больше похожи на нервный смешок за минуту до потери контроля. Срывающиеся с писклявого вопля на сырое рычание вокальное исполнение Блэка лучше всего иллюстрирует положение мужчин к концу ХХ века — лишённые безусловных привилегий быть основным кормильцем семьи, выжигая либидо в сфере общественных услуг в режиме 5/2 и лишаясь какого бы то ни было адекватного образца сексуальности в масс-медиа, мы столкнулись с эрозией и маскулинности, и отцовства.
Это хорошо отражено в образах dynamic duo группы — Фрэнке Блэке и басистке Ким Дил. Если образ Блэка — тучная, наваливающаяся на микрофон горемычная туша, напоминающая майора Кучу из сцены в туалете «Цельнометаллической Оболочки» Кубрика, то Дил — витальная, улыбающаяся подобно чеширскому коту, весьма уверенная и по-своему сексуальная (но не сексуализированная) фигура у микрофона. Без пяти минут Кабаре-дуэт «Академия» от американского инди-рока 80-х, только без перегибов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно Блэку принадлежит лучшая в колледж-роке (и одна из лучших в роке вообще) песня о кризисе брака: по степени кризисной достоверности с небезызвестной «Hey», звучащей как натянутая тетива, может посоперничать разве что «This is Hardcore» Pulp. Половой акт в «Hey» одновременно максимально животный, и максимально тупой: «Ох! — выдал мужчина своей леди. Ох! — воскликнула она, увидев мужчину, которого обожала». Это максимально тупой и бесчувственный акт: показательно, что гораздо больше эмоций преобладает во фрагментах «Hey», которые не касаются секса пары. Герой Блэка значительно больше испытывает возбуждение от идеи измены или от перспективы разрыва брака.
Ещё более эксцентричная тема в «Wave of Mutilation», которую Блэк писал как историю о «японских бизнесменах, совершающих самоубийства со своими семьями, потому что они потерпели неудачу в бизнесе, и единственная возможная для них дорога — с пирса в океан».
Характерно, что Брэд Питт во время съемок «Бойцовского Клуба» слушал Radiohead — группу, находившуюся под прямым влиянием Pixies, песню которых в итоге и обессмертила экранизация Палланика, собственно, посвящённая эрозии маскулинности. Вот только если англичане озвучивали невзгоды мужчины, которого окончательно сразила половая дисфункция, то звериные Pixies, скорее, озвучивали его последний вопль — когда в желании доказать себе и миру, что в тебе все еще есть сила, ты становишься подобен монстру, боясь принять неотступное.
А фоном всех личностных кризисов служит ощущение неминуемой экологической катастрофы, чему посвящена «Monkey Gone To Heaven»: сюрреалистическая повесть об уничтожении человеком океана и «замешательства по поводу места человека во вселенной». Как выразился Фрэнк: «С одной стороны, это большой органический туалет. Вещи смываются и повторно очищаются или разлагаются, но также океан — это большое, темное, таинственное, мифологическое место, где есть сады осьминогов, Бермудский треугольник, Атлантида и русалки».
Однако несмотря на дикость, Pixies были арт-группой. Они отличались от болота всех прочих альтернативных рок-групп тем, что по-мичурински скрестили вспышку энергии с интеллектом, но выраженном не через хитроумные концепции. Если многие пост-панк и no wave группы весьма осознанно обращались к сюрреалистам и прочим мастерам бреда, воруя у них те или иные художественные техники, то Pixies в первую очередь обращались к их сути — автоматическому, местами смешному, местами страшному письму. Иными словами, ум их музыки в отключении интеллектуального.
Слушая группы вроде Sonic Youth всегда сложно отделаться от двух ощущений: при всей панковости, Тёрстон Мур и компания очень любят упиваться сложностью своих атональных опусов, а плюс к этому в их песнях, посвященных шизофрении и другим расстройствам, слишком чувствуется расчётливость. Это песни о сумасшествии, но спетые и сыгранные людьми, которые просто не в силах отключить разум.
В отличие от no wave групп, чья заинтересованность в дадаистском искусстве повлекла за собой отмирание доступности и приравнивание авангарда к элитизму, Pixies создавали авангардное искусство не жертвуя стандартной формой поп-музыки. И хотя их песни сложно назвать радио-дружелюбными, они оставались в пределах от одной до трех минут, и, главное, были напевные. Продюсер Джил Нортон вспоминал, что Фрэнк Блэк был человеком, которому не нравилось делать одно и тоже — в частности, повторять закольцованные рефрены. Оттого-то многие песни Pixies длились не более двух минут.
В их страшных песнях всегда сохранялась какая-то игривость: ощущаемая то ли на уровне карикатурных интонаций (почти полностью исчезнувших к сольным работам Блэка и нынешним Pixies), то ли благодаря фактурному виду группы на сцене. В их музыке всегда ощущалась дистанция между Блэком и героями его песен. Впрочем, насколько эта дистанция была большой — сложный вопрос. Есть ощущение, что не больше, чем на расстоянии вытянутой руки — замахивающейся в приступе жестокости.