Тебя ждут дома

Сестра — это лучший друг, от которого невозможно избавиться.

Линда Саншайн

9 декабря 2015 года, 21.18, Лондон, Великобритания

Настя не могла припомнить, когда в последний раз она неслась домой с такой прекрасной новостью. Ну, словно влюбленная школьница, которую наконец пригласил на свидание парень из параллельного класса, хотя те сладостно — наивные времена из юности девушки, когда на дискотеке во время медленного танца под робкий шепот «Ты мне очень нравишься» ее сердечко выстукивало отчаянную дробь, остались в далеком прошлом.

Она ласково провела по заметно округлившемуся животу ладонью.

— Моя милая малышка, — прошептала она.

Женщина припарковала кремовый «Форд Мондео» возле гаража и, заметив свет в окне, улыбнулась — значит, Виктор дома. Она снова погладила живот.

— Ты будешь самой счастливой на свете.

Несмотря на то что ни она, ни супруг открыто не признавались в своих тайных мыслях, каждый из них мечтал о девочке. И сегодняшнее УЗИ это подтвердило.

Настя нажала на клаксон и вышла из машины. С наслаждением вдохнула грудью свежий морозный воздух.

«Я назову тебя Катей», — внезапно подумала она, глядя на кружащийся хоровод снежинок. Попадая в ярко-желтый свет уличного фонаря, они вспыхивали и серебристо искрились, словно крошечные хрусталики, которые горсть за горстью невидимый волшебник неспешно бросал в небо.

— Да, ты будешь Катей, — вслух произнесла Настя. На мгновение перед ее распахнутыми глазами материализовалось лицо сестры, и она едва слышно вздохнула, непроизвольно отступив назад. Секунда — и видение преобразилось в нечеткое серое пятно, тут же растворившись в ледяном воздухе.

Она увидела в окне мужа, который улыбался и махал ей рукой. Улыбнувшись в ответ, вошла в дом.

— Судя по всему, у тебя хорошие новости, — заметил Виктор, помогая жене снять шубку.

С осторожностью, граничащей с благоговением, он дотронулся пальцами до живота Насти. Их взгляды встретились, и Виктор неожиданно смутился.

— Девочка? — с надеждой спросил он и после того, как Настя кивнула, заключил ее в объятия.

— Я так и знал… Моя дорогая… Люблю тебя, — жарко шептал он, вдыхая запах волос супруги. — Люблю вас обеих… Мои любимые женщины… Мы…

Он запнулся, когда неожиданно пискнул мобильник жены.

— Ты хотел сказать, что мы будем счастливы? — засмеялась Настя.

— Это эсэмэс? Кто это? — насупился муж.

— Я не знаю. Во время УЗИ я выключала телефон, это пропущенный вызов, — пояснила она.

Телефон снова затренькал, извещая о пропущенном звонке. Потом еще раз.

— О Господи, — пробормотала Настя, щелкая клавишами.

— Кто это? — поинтересовался Виктор, в его интонации сквозили нотки ревности.

— Отец, — коротко бросила она, и ее лицо приняло каменное выражение. Виктор понятливо кивнул.

— Я разогрею ужин, — сказал он, видя, что супруга намеревается сделать ответный звонок. Виктор не желал быть свидетелем этого разговора, поскольку хорошо знал, что отношения Насти с Антоном Сергеевичем Журавлевым, ее родителем, оставляли желать лучшего. Если быть честным до конца, то их попросту не было, этих отношений. Настя звонила отцу раз в год — поздравить его с днем рождения, вот, собственно, и все. Она мало говорила о нем, и все, что Виктор знал о своем тесте, укладывалось в одно предложение: безработный спивающийся неврастеник, по вине которого Настя в детстве потеряла сестру.

Интересно, что нужно этому старику на этот раз?

Настя с колотящимся сердцем вслушивалась в тянущиеся монотонные гудки, каждый следующий казался ей длиннее предыдущего, словно растягивающиеся нити жевательной резинки.

И в тот момент, когда она уже была готова сбросить вызов, в трубке сквозь помехи донесся знакомый до боли хриплый голос:

— Дочка?

— Привет, папа.

— Привет, — обрадовались на том конце провода. — А я тебе звонил, Настеныш, — торопливо добавил Антон Сергеевич.

— Я знаю, — спокойно ответила женщина. — Что-то случилось?

— Случилось? Да нет… а в общем… — сбивчиво заговорил отец. — Мы ведь столько лет не виделись… Ты к нам, случаем, не собираешься?

— Нет.

Отец умолк, и несколько секунд было слышно лишь его тяжелое шумное дыхание.

— Новый год скоро, — неуверенно произнес он после неловкой паузы.

— Я помню, — усмехнулась Настя. — Ты меня в гости зовешь?

— Ну…

Антон Сергеевич закашлялся, и дочь терпеливо ждала, когда отец снова сможет говорить.

— Ты так и не бросил курить? — осведомилась она после того, как кашель утих.

— У меня рак, — выдавил мужчина. — Рак печени. Сегодня был у врачей… Анализы показали вторую стадию.

Настя переменилась в лице.

— Почему ты не звонил раньше?

— Что бы это изменило? — вяло отозвался Антон Сергеевич. — Ты забрала бы меня к себе? Кому нужен старый дырявый мешок с дерьмом?

— Прекрати, — оборвала его Настя. — Не пытайся вызвать у меня чувство жалости.

— Ты изменилась, — запыхтел отец, и даже сквозь помехи за тысячи километров она почувствовала горечь в его голосе. — Когда уехала от нас… А я… я ничем не заслужил такое отношение. Я искупил свою вину перед вами! И я не виноват в том, что случилось с Катей! И с твоей матерью! Она сама выбросилась из окна! Я любил ее! Любил вас всех!

— Замолчи! — крикнула Настя. Из кухни выглянул удивленный Виктор, и она жестом показала супругу, что все в порядке. — Хватит стонать и винить всех вокруг в своих неудачах, — процедила она, и отец быстро скис.

— Настеныш, — шмыгнув носом, проговорил Антон Сергеевич. — Не держи на меня зла, дочка… Ты — самое дорогое, что у меня осталось на свете. Я всегда старался быть хорошим отцом.

Взгляд Насти уперся в настенный календарь. Она размышляла, готова ли она бросить все дела здесь накануне Нового года и сорваться в Россию.

— …дом расселяют. Остались только я и Володька. Тот, что надо мной, помнишь? — продолжал хныкать отец. — Меня хотят класть в больницу, а я боюсь, дочка. Ты ведь знаешь, я ненавижу этих уродов в халатах! Зарежут на операционном столе и бровью не поведут! Приезжай, умоляю тебя! А кроме того…

— Что? — ровным голосом спросила Настя.

— У меня для тебя сюрприз, — прочистив горло, сообщил Антон Сергеевич. — Да-да, сюрприз… Обещаю, тебе понравится.

— Спасибо. Но мне ничего не нужно от тебя, — вздохнула она. Ее рука неосознанно потянулась к животу, пальцы размеренно поглаживали упругую поверхность. — Я приеду, — наконец сказала она. — Не обещаю, что это будет скоро, мне нужно оформить визу. Я позвоню.

— Вот и хорошо, — оживился отец. — Отметим праздник! Это просто замечательно, Настеныш! Ты не представляешь, как…

Он что-то еще воодушевленно бубнил, но она уже сбросила разговор и вышла на кухню. Из духовки струились дразнящие запахи запеченной курицы.

— Я все слышал, — сказал Виктор, вытирая полотенцем руки. — Хочешь, я поеду вместе с тобой?

— Нет, — после недолгого раздумья произнесла Настя. — У тебя ответственный процесс впереди.

— Это не главное.

— Главное. Ты м��лодой адвокат, тебе нужна безупречная репутация, и она непросто зарабатывается, Витя.

Они обнялись.

— Я ждал что-то подобное, — признался Виктор, нежно прижимая к себе супругу. — Каким-то шестым чувством.

— Все будет хорошо. Я должна его навестить, — отозвалась Анастасия. — Каким бы он ни был, он — мой отец. Кроме того, он серьезно болен.

— Ты все правильно делаешь, я даже не обсуждаю твое решение. Возьми нашу резервную кредитку. Там достаточно средств, чтобы помочь твоему отцу, — сказал Виктор и ободряюще улыбнулся.

— Хорошо. Идем ужинать. Мы с Катюшей ужасно голодны, — сказала Настя, целуя мужа.

— Катюша? — переспросил он.

— Наша кроха.

— Мне нравится это имя, — тепло сказал Виктор.

Он прекрасно знал, что имя для дочери выбрано не случайно. Так звали сестру Насти, которую убили, когда ей едва исполнилось восемь лет.

30 декабря 2015 года, 14.30, Москва, Россия

— Такси, такси, — бормотали водители-«бомбилы» в зале прилета «Шереметьево», пока Настя стремительно шагала к выходу из аэропорта. — Куда едем, девушка?

— Благодарю, не нужно, — отрывисто отвечала она, даже не глядя на шоферов, кучкующихся в ожидании клиентов.

Небо заволокло вязко-серой пеленой, под ногами хлюпала жидкая каша из мокрого снега и слякоти. Бросив взгляд на остановку, Настя направилась к ближайшему автобусу.

Она отказалась от услуг таксистов не из-за ломовых расценок, а просто потому, что так захотела. Вот просто так. Когда еще она окажется здесь?

(«У меня рак… рак печени»)

Испитый простуженный голос отца словно сковырнул болячку на едва затянувшейся ранке, и она поежилась. Да, если у него действительно началась эта страшная болезнь, и он не будет предпринимать никаких мер по излечению, то следующий визит Насти будет посвящен отцовским похоронам.

«Тьфу».

Пожалуй, лучше не думать сейчас об этом.

Через полтора часа Настя была на Востряковском кладбище. Купила две охапки гвоздик, после чего быстро отыскала невзрачную могилку.

— Здравствуй, мамуля. Катенька, привет, сестренка, — вполголоса произнесла она, перекрестившись. Она огляделась вокруг, покачав головой. Ограда с облупившейся краской, давно выцветшие венки, принесенные ветром обрывки грязного полиэтилена и загаженный птичьим пометом памятник — все это заставило ее сердце сжаться. Судя по всему, последний раз тут были очень давно.

«А что ты ожидала? — ехидно полюбопытствовал внутренний голос. — Твоему папаше не до уборки могил…»

Настя сняла пальто, повесив его на крючок ограды, и принялась наводить порядок. С помощью пластмассового совка она сгребла мусор в сторону, сполоснула памятник водой и положила на плиту цветы. Ее взгляд остановился на фотографии Кати, и ее губы задрожали.

«Ярко солнце светит… щебечет воробей… добрым жить на свете веселей», — мысленно проговорила она слова из песни кота Леопольда. Они с Катей обожали этот мультфильм и в те далекие годы пересмотрели все серии, причем по нескольку раз. Удивительно, но Настя до сих пор помнила эту песню… Иногда они, хихикая, отождествляли себя с наглыми мышами из этого мультика. Катя, более старшая, считала, что она — белый худенький мышонок, а Настя — серенький, толстый. Настя постоянно дулась, поскольку тогда была пухленькой, как пупс, но Катя успокаивала ее, приговаривая: «В следующий раз белым мышонком будешь ты!»

Она каждый раз что-то придумывала, и Насте никогда не было скучно с сестрой, хоть она и была ее старше на два года. Они могли долго и со скандалом делить игрушки и сладости, но на улице всегда стояли друг за друга горой, не давая никому в обиду. И когда все это произошло, понадобилось немало времени, чтобы до ее детского понимания окончательно дошла страшная мысль: Кати больше нет. Ее нет и больше никогда не будет рядом с ними.

Женщина коснулась рукой памятника. Это была семейная могила по линии их матери. Рядом покоились дедушка с бабушкой — они умерли в 1976 году во время автокатастрофы. В 1994 году убили Катю. Ее кремировали и в могилу захоронили урну с ее прахом. Будучи маленькой, долгое время Настя не могла понять, зачем Катю сожгли в печке, словно какую-то ненужную газету или палку. Кажется, даже мама была против этого, но настоял отец. Похороны уже давно прошли, но разговоры о Кате не утихали, и Настя даже как-то подслушала поздно вечером разговор родителей на кухне.

«Гроб, говоришь? Какой гроб, дура?! — странным, икающим голосом говорил отец, и Настя поняла, что папа пьян. — Кто хоронит в гробу руку?!»

Мама разрыдалась. После этого случая она постоянно плакала, а отец все время пил. Вот и допился, что называется. Рак печени.

Настя задумчиво гладила ровную поверхность надгробия. Камень был ледяным, и кончики ее пальцев постепенно немели. Она торопливо надела перчатки, только сейчас обратив внимание, как стремительно сгущались сумерки. Пора ехать к отцу.

Она быстро зашагала к церкви. Поставив у иконок несколько свечей, она, помолившись, вышла наружу. После того как Настя побывала в храме, ее внезапно охватило жуткое чувство иррациональности происходящего. Будто бы все это сон.

«Зачем я здесь?! — в смятении думала она. — Я, наверное, спятила, раз поперлась сюда!»

«Твой отец болен», — попробовал возразить внутренний голос.

Да, вроде того. Отец сказал, что он болен. Применительно к отцу болеть и говорить о своей болезни — разные вещи, зачастую его слова сильно расходились с реальностью. Как это ни прискорбно.

«Из-за него убили Катю. Он развелся с мамой и не интересовался моей жизнью несколько лет. Вплоть до самоубийства мамы. Только после этого он, просравший работу и друзей, с прокисшими от выпивки мозгами и циррозной печенью неожиданно вспомнил о существовании второй дочери, которой в те дни так не хватало отцовского внимания и хоть немножечко любви…»

Может, плюнуть на все и поехать в гостиницу? Обратный вылет в Лондон завтра в пять вечера, и она со спокойной душой может провести сегодняшний день в гостинице. Ну нет у нее желания видеться с отцом!

«Уеду. А если ему нужны деньги на лечение, я переведу на счет клиники», — пронеслась у Насти мысль.

— Помоги бабушке, дочка, — раздался откуда-то дребезжащий голос, и она обернулась. Перед ней, облаченная в засаленный пуховик, топталась сгорбленная старушка. Ее изрыхленное морщинами лицо напоминало географическую карту жизни, в которой невзгод и лишений было куда больше, чем светлых дней. Рука, сжимающая пластиковый стаканчик с монетами, мелко тряслась. Узловатые пальцы с кривыми ногтями были темно-красными, почти багровыми.

«Интересно, это от холода или от старости? — почему-то подумала Настя, глядя на дергающуюся руку попрошайки, и полезла в карман. — А может, это уловка? Чтобы вызвать сочувствие?»

Однако, глянув в гноящиеся глаза нищенки, Настя устыдилась собственных мыслей. Она положила в дергающийся стаканчик сложенную вдвое сторублевку.

— Дай тебе бог здоровья, дочка, — перекрестилась старуха. — Храни тебя Господь…

— И вам добра, — рассеянно отозвалась Настя. Она сделала шаг в сторону, как вдруг услышала:

— Дочка?

Настя замерла — ей показалось, что в голосе нищенки зазвучали знакомые нотки. Словно ее позвала…

— Дочка, тебе плохо? — с тревогой спросила старушка, пытливо глядя на нее, и Настя не знала, смеяться ей или плакать. Это полный аут. Ей, красивой, здоровой, стильно одетой молодой женщине, сочувствует дрожащая от холода старая бродяжка в грязной куртке, которая сама вот-вот отправится к Господу.

Поистине, русская душа полна загадок.

Она мешкала с ответом, а старуха продолжила:

— Ты не бойся. Иди домой. Тебя ждут там, детка.

Настя зачарованно слушала этот тонкий, надтреснутый голос, задавая себе вопрос, каким образом нищенке удалось прочитать ее мысли.

— Не думай о плохом. Иди домой, — прошептала старушка. Она быстро перекрестила замершую женщину. — И береги свое дитятко. Она у тебя будет красавицей. Я правду говорю.

Настя чуть было не открыла рот. Ее живот, конечно, слегка выпирал, но зимой, под верхней одеждой это было незаметно.

Поймав ее изумленный взгляд, пожилая женщина улыбнулась, обнажая пеньки съеденных зубов:

— Я знаю.

— Спасибо, — пробормотала Анастасия, уходя прочь.

Старуха еще долго провожала ее взглядом, втянув свою птичью голову в заношенный пуховик.

∗ ∗ ∗

Она поставила у облезлой двери пакеты с продуктами, переводя дыхание. Оглянулась, пытаясь убедить себя, что она не ошиблась, что эта убогая, провонявшая мочой и затхлостью пятиэтажка и есть тот самый дом, где они с Катей так любили бывать. Почтовые ящики искорежены, распахнутые дверцы словно намекали, что почтальоны и рекламные агенты уже давно забыли сюда дорогу, все стены исписаны и разрисованы от пола до потолка, начиная с замысловатых граффити и заканчивая вгоняющей в краску непотребщиной. Из щитков торчали обрывки проводов, кое-как замотанных изолентой, ступеньки усеивали осколки стекла и обертки от фастфуда.

Указательный палец Насти потянулся к кнопке звонка. Когда-то она была бежевой, со временем приобретя мутно-серый оттенок из-за налипшей грязи. Неожиданно Настя вспомнила, как они с Катей наперегонки спешили сюда, в гости к бабушке — папиной маме. Как Катя, пыхтя и охая, поднимала ее, чтобы Настя дотянулась дрожащими пальчиками до кнопки (в то время еще чистой) и сама, как взрослая, нажала на звонок…

«Еще не поздно, — вдруг подумалось Насте. — Я могу оставить продукты и просто уйти. И отец не остановит меня».

Она вздрогнула, словно со стороны услышав пронзительную трель звонка. Странно, что на общем фоне умирающего дома в квартире у отца вообще что-то работало…

Дверь долго не открывали. Может, отец ушел к какому-нибудь собутыльнику? Например, к Владимиру с пятого этажа. После смерти Кати этот неприятный лысый мужичонка чуть ли не прописался здесь.

— Иду, — вскоре услышала она кашляющий голос отца.

Настя подняла сумки, пытаясь унять дрожь. Дверь распахнулась.

— Дочка, — произнес Антон Сергеевич, раздвигая в стороны руки. В какой-то момент перед глазами Насти призрачным облаком пронесся совершенно безумный по своему гротеску образ — это не отец, а людоед, который заманивает ее в свое логово, чтобы приготовить из нее ужин. Она вымученно улыбнулась.

— Привет, — сказала она, входя в квартиру.

Антон Сергеевич обнял ее, но получилось это как-то неуверенно, робко, словно отец стеснялся. От него пахло несвежим телом и перегаром. Но кроме этих, свойственных опустившимся на дно людям запахов витал еще один, который невозможно было спутать с чем-то другим. Запах болезни. Тяжелой болезни.

— Я очень рад… — неловко проговорил отец. — Очень рад, дочка, что ты все-таки приехала.

— Я тоже, — оборонила Настя, проходя на прокуренную кухню. Застыла, увидев сидящего за столом мужчину. Уперев локти в стол, он мутным взором окинул женщину. Это был Владимир Свирин, тот самый приятель отца с пятого этажа. Он был лысым и тощим, как жердь. Немного приплюснутый череп усеивали коричневатые бляшки. Остатки жидких волос, окаймлявших череп, паутинными прядями свисали на плечи. Пальцы мужчины были крупными, напоминающими барабанные палочки, с толстыми желтыми ногтями. Он был примерно одного возраста с отцом, но выглядел намного старше своих лет. Впрочем, судьбе этого человека не позавидуешь — Катя знала, что всю свою жизнь он ютился под одной крышей с сыном-инвалидом, которого, если она не ошибалась, звали Кирилл. У этого парня были какие-то трудности с позвоночником, и он всегда передвигался на костылях. Правда, ходили слухи, что у этого Кирилла, помимо проблем с передвижением, еще и с головой не все в порядке, но подробностей Настя не знала.

На заляпанном жиром столе стояла почти опустошенная бутылка водки, куски хлеба и пустая миска, на дне которой густела застывающая лужица майонеза.

— Ой… — оживился Свирин, узнав Настю. Его мутный взгляд мгновенно преобразился, став внимательным и осмысленным, будто кто-то невидимый поднял заслонку в его черепе. Липко-сонные глаза-обмылки превратились в тлеющие угольки. — Какие гости… Здравствуй, Настенька!

Он растянул губы в гримасе, означавшей, судя по всему, улыбку, и Настя отвернулась.

— Добрый вечер, — ответила она, ставя пакеты с провизией у холодильника. Она старалась не смотреть в сторону соседа, который буровил ее пытливым взором. Неприязнь к этому субъекту зашкаливала.

— Папа говорил о тебе, — сказал ничего не выражающим голосом Владимир. Похоже, он почувствовал себя нежеланным гостем.

— Папе нельзя пить, — с упреком отозвалась Настя, начиная выгружать продукты в холодильник. Кроме двух яиц и окаменелой горбушки белого хлеба, там ничего не было, и с губ женщины сорвался вздох. — И вы наверняка знаете это. Могли бы не усугублять ситуацию.

— Настеныш, не ругайся, — примирительно сказал Антон Сергеевич, проковыляв на кухню. На нем была новая водолазка. Заметив, что отец переоделся, Настя едва удержалась от усмешки. Лучше бы душ принял и зубы почистил. Впрочем, когда у тебя рак печени, вряд ли чистка зубов решит проблему неприятного запаха.

Кряхтя, отец начал убирать со стола.

— Я поставлю чай? — предложил Свирин. Он поднялся, собираясь взять чайник, но Настя убрала его в сторону:

— Спасибо, Владимир…

— Борисович, — хихикнув, подсказал он.

— Вот именно. Мы уж как-нибудь сами, Владимир Борисович.

— Сами? — переспросил Свирин и придвинулся ближе к женщине. Неожиданно он протянул свою костлявую руку к ее правому плечу, и Настя, изменившись в лице, отстранилась.

Владимир ухмыльнулся, осторожно сняв с ее блузки ворсинку.

— Тсс… Ты что такая нервная?

Настя многозначительно посмотрела на отца, который меланхолично возил по столу из стороны в сторону грязной тряпкой, вероятно, рассчитывая, что после этих манипуляций он станет чище.

— Извините, но мы хотим побыть одни, — сказала Настя. На ее лице проступила бледность, но голос звучал решительно.

Глаза-угольки сверкнули, и рот Владимира разъехался еще шире:

— Конечно. Извините.

— Володь… — начал отец, но Свирин похлопал его по плечу:

— Все в порядке. Я зайду позже.

«Не надо сюда заходить! — хотела закричать Настя. — Ни позже, ни раньше, вообще никогда!!»

— Всего хорошего, — бросила она.

Отец хмуро взглянул на нее:

— Успокойся. Лучше проводи дядю Володю.

С каменным выражением лица женщина вышла в тесный коридор. У самых дверей Свирин внезапно резко повернулся:

— Не ругай отца. Он не виноват, что все так вышло.

— До свидания, — процедила Настя.

Глаза-угольки вновь сменили слякотные обмылки.

— Я знал твою сестренку, — медленно произнес он. — Вы были очаровашки. Жаль. Очень жаль, что так получилось.

— Уходите! — не выдержала Настя, распахивая перед ним замызганную дверь. У нее перехватило дыхание, когда она увидела у порога сутулого, неряшливо одетого мужчину на костылях. На нем была мятая рубашка и бежевые шорты, на ширинке которых проступали подозрительно грязно-желтые пятна.

— Папа, — прогундосил тот безо всякого выражения.

— Ты чего, Кирюша? — удивился Владимир, выйдя за дверь. — Чего тут околачиваешься?

Кирилл хлюпнул нижней губой и тупо уставился на Настю. На его одутловатом, бледном, как рыбье брюхо, лице вспыхнуло изумление, будто он впервые за всю жизнь увидел женщину.

— Я… я слуфал, — проквакал он, роняя на засаленную рубашку липкие слюни. — Слуфал я. Хотел тебя позвать. Домой.

— Подслушивать нехорошо, — покачал головой Свирин. Он подмигнул оторопевшей Насте и закрыл дверь. — Идем, сынок.

— Вашу мать, — выдохнула она сквозь сжатые зубы.

Женщина вернулась на кухню.

— Ты голодная? — заискивающе спросил отец. Он стоял у окна, нерешительно теребя шнурок давно не стиранных тренировочных штанов.

Настя не выдержала.

— А если и да? — ядовито усмехнулась она. — Ты бы меня яичницей угостил?

Лицо Антона Сергеевича покрылось пятнами.

— Зачем ты так?

Она плюхнулась на стул и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки.

— Папа, я просто не могу понять некоторых вещей. Ты знал, что я сегодня прилетаю. Ладно, молчу о том, что ты меня не встретил — у тебя проблемы со здоровьем. Но ты мог хотя бы немного прибрать в квартире? Не звать в гости этого Свирина?! — Настя устало посмотрела в темное окно. — В конце концов, ты мог бы воздержаться от выпивки, — добавила она угрюмо.

Отец с виноватым видом присел за стол.

— Зачем ты пьешь? — не унималась Настя. — Если у тебя рак печени, то алкоголь тебе противопоказан!

Антон Сергеевич сцепил перед собой пальцы в «замок».

— Не начинай, дочка, — выдавил он. — Ты мне напоминаешь твою мать. Она тоже…

— Моя мать мертва, — сухо перебила его Настя. — Не нужно приплетать сюда тех, кто не может тебе ответить.

Отец закашлялся.

— Хорошо, — покорно кивнул он, когда приступ утих.

— Для чего ты водишь к себе этого Свирина?

Антон Сергеевич исподлобья взглянул на дочь:

— Чем тебе мой сосед не угодил?

— Он отвратителен. У него лицо, как у психа. Да и сынок его не лучше. Ты в курсе, что этот инвалид стоял за дверью и подслушивал?

Уголки губ отца горестно опустились вниз.

— Он больной, несчастный парень. Не его вина, что он родился слабоумным.

— Конечно, не его вина. Это вина его родителей, отца, в частности. Который, вместо того чтобы заниматься сыном, держит его в четырех стенах, а сам в гости ходит пьянствовать.

Антон Сергеевич открыл рот, чтобы как-то защитить приятеля, но передумал. Анастасия была взвинчена до предела, так что любое возражение лишь еще больше распалит пламя.

— Почему ты не лечишься? — немного успокоившись, спросила она. — Что говорят врачи?

— Это долго рассказывать, — махнул рукой отец. — Как-нибудь потом. Завтра.

— У меня завтра самолет, — напомнила Настя. Опухшие глаза Антона Сергеевича, в которых до недавних пор еще теплился огонек, окончательно потухли.

— Я думал, мы побудем вместе, — прошелестел он. — Хоть недельку.

Он поднял робкий взгляд на дочь и осекся. Ее выражение лица было красноречивей любых слов, словно подсвечиваемый огнями билборд.

«Прости, но я не хочу оставаться в твоем клоповнике», — говорили ее глаза. Очевидно, Настя поняла, о чем подумал отец, и смягчилась.

— Не обижайся. У нас будет время поговорить. И еще… Если тебе нужны деньги на лечение, я дам, — сказала она. — Только без обид, папа. Я переведу их на счет лечебного заведения. Ты просто потерял способность рационально распоряжаться финансами. На руки ты ничего не получишь.

— Обойдусь, — внезапно резко ответил Антон Сергеевич. — Жил я без твоих денег, проживу и дальше.

К его удивлению, Настя не обиделась. Она лишь с какой-то усталой задумчивостью разглядывала каждый уголок его обшарпанной кухни, где тряпка с веником были редкими гостями, не говоря уж о пылесосе. Впрочем, у Насти были большие сомнения, что в этой квартире вообще имелся пылесос. Когда женщина заметила таракана у мусорного ведра, ее губы брезгливо скривились.

— Ты что-то говорил о сюрпризе, — сказала она, повернувшись к отцу.

— Говорил, — пробурчал Антон Сергеевич. С трудом поднявшись из-за стола, он засеменил в комнату и вернулся буквально спустя минуту, неся в руках тоненькую папку из затертого полиэтилена.

— Вот.

Настя с интересом открыла папку.

Антон Сергеевич выжидательно смотрел на дочь, уперев в стол худые кулаки. Он тяжело дышал, почти хрипел, и женщина отчетливо слышала, как в груди отца что-то похрустывает, будто кто-то живой пытается изо всех сил выбраться наружу.

— Завещание? Это мне? — изумилась она, когда наконец до нее дошел смысл документа.

Отец кивнул.

Настя была растеряна. Чувства благодарности и раздражения вспыхнули в ней одновременно, слившись воедино. Благодарность — за то, что отец не забыл ее. Как бы то ни было, что бы ни произошло между ними когда-то — она его дочь, а он — ее отец. Однако это чувство щедро разбавила ложка дегтя. Почему-то в этот момент Настя почувствовала себя собакой, которой швырнули обглоданную кость.

Отец стоял, высоко задрав подбородок, словно надувшийся от гордости индюк, явно ожидая от нее слова благодарности за это завещание. Уж такой он был. Ему нравилось делать подарки, потому что подсознательно он ощущал себя покровителем по отношению к тем, кого одаривал. И относился к этим людям после этого соответственно свысока. Настя не желала этого. Она ненавидела зависимость в любой форме ее проявления, даже когда дело касалось их отношений с отцом.

Судя по всему, Антон Сергеевич о чем-то догадался и поспешил сказать:

— Ты не подумай, дочка… у нас расселение, я уже согласился на переезд. Так что ты получишь новую квартиру, в хорошем доме, а не эту конуру с тараканами!

Настя встала из-за стола. Подошла к отцу и, стараясь игнорировать обволакивающий его тяжелый запах, обняла.

— Спасибо тебе. Только не рано ли ты собрался меня в наследницы записывать?

— В жизни все бывает, — философски заметил отец. Он отвернулся, но Настя успела заметить влагу, блеснувшую в уголках его отекших глаз.

— Я бы хотел съездить с тобой на могилу, — немного смущенно сказал он.

— Я уже была там, — мягко ответила Настя. — Не волнуйся.

Антон Сергеевич вздохнул и сел за стол.

— Я не мог не заметить, что ты тоже изменилась, — осторожно сказал он, уставившись на ее живот. — Ты…

Вопрос уже был готов сорваться с его языка, как Настя его опередила:

— Я беременна. И у нас будет дочка. — Помедлив, она добавила: — Мы назовем ее Катей.

На скулах отца заиграли желваки.

— Это большая радость, да… Поздравляю тебя. Но… это имя…

Журавлев закряхтел, словно дряхлый старик.

— Наверное, это не самая лучшая идея, — выдавил он, и Насте стоило большого труда держать себя в руках.

«А какая идея хорошая?! Надираться в хлам каждый день и жаловаться на судьбу?!» — чуть не выпалила она, но вовремя удержалась.

— Я каждую ночь вижу вас, — хрипло говорил отец. Он принялся грызть ноготь на мизинце, и только сейчас Настя обратила внимание, что все ногти на его пальцах обкусаны до мяса. — …тот день. Как будто было три минуты назад. Как вы приходите ко мне. Как я угостил вас мороженым — я специально купил вам заранее. Катя любила шоколадный рожок, а ты пломбир. Как нас внизу встретила Анна Петровна, наша покойная соседка. А ты…

— Хватит! — крикнула Настя, и отец испуганно моргнул.

Она наклонилась над ним и, вдыхая исходящую от него вонь, повторила:

— Хватит, папа. Поезд давно ушел.

— Ушел, — тупо повторил отец, и по щеке скатилась слеза. Он вытер лицо рукавом. Не глядя на него, Настя, прихватив пальто, вышла на балкон. Ее всю трясло.

Она безмолвно смотрела вниз. Туда, на детскую площадку.

Где более двадцати лет назад они так любили играть с Катей…

14 июля 1993 года, 10.07, Москва, Россия

— Папа, а почему мы не с мамой пошли? — спросила Настя, лизнув мороженое. Другой рукой она держалась за руку Антона Сергеевича. Тогда он представлял собой стройного тридцатичетырехлетнего мужчину с густой вьющейся шевелюрой и пышущим здоровьем лицом.

— Потому что у мамы дела, — важно пояснила Катя, шагая рядом. Она тоже ела мороженое, шоколадный рожок, и, словно невзначай, отпустила папину руку — ей нравилось быть взрослой и самостоятельной.

— Мама придет попозже, — добавил Журавлев. — Нам нужно немного прибрать в бабушкиной квартире, полить цветы и вытереть пыль. Вы же поможете папе?

— Да! — в один голос откликнулись сестры.

Они прошли небольшой дворик, окруженный высоким кустарником, и зашагали к третьему подъезду пятиэтажого дома.

— Папа, а наша бабушка уже на небе? — спросила Настя. Она доела пломбир и теперь старательно облизывала перепачканные пальчики. — Так мама сказала.

— Да, — ответил отец, и голос его дрогнул. — Она… на небесах.

— У нее выросли крылья, что ли? — удивилась Настя.

— Глупенькая, — покосилась на сестру Катя. — Просто так говорят. Это душа бабушки, и она улетела на небо. Да, папа?

Она тоже справилась со своим рожком, но ладошки, липкие от остатков лакомства, вытирала носовым платочком, который всегда носила с собой. Ей ведь уже восемь лет, и она пойдет во второй класс этой осенью. Не пристало девочке в таком возрасте облизывать руки языком, как ее младшая сестра.

Отец что-то буркнул, доставая ключи.

— Смотрите, какая красивая машина! — восхитилась Настя. Она указала на подъехавший к подъезду кипенно-белый лимузин, на крыше которого золотисто поблескивали два кольца.

— У кого-то сегодня свадьба, — заметил Журавлев.

— А-а, — протянула Настя понимающе.

— Мы тоже скоро будем невестами, — заявила Катя, входя в подъезд, и на лице Антона Сергеевича мелькнула улыбка.

Тогда ему и в голову не могло прийти, что его старшая дочь никогда не наденет белоснежное платье невесты и вообще никогда не будет чьей-то женой.

— Здравствуй, Антон! — раздался чей-то старческий голос. Девочки обернулись — из квартиры на первом этаже выглядывала низенькая старушка с абсолютно белыми волосами, собранными в аккуратный пучок.

— Доброе утро, Анна Петровна, — вежливо поздоровался Журавлев.

— Какие у тебя уже барышни взрослые стали, — улыбаясь, произнесла пожилая женщина. — Здравствуйте, модницы-красавицы!

Девочки робко поздоровались в ответ.

— Я сейчас вам конфетки дам, — засуетилась старуха, скрывшись из виду.

— Это подруга бабушки? — наморщила лобик Настя, и отец кивнул. Катя равнодушно разглядывала исписанные стены.

— «Металлика», «Нирвана», «Лешка лох», — нараспев читала она надписи. — «Женька классно сосет»…

— Прекрати, — резко оборвал ее Журавлев. — Не нужно читать вслух всякую ерунду.

— А кто такой Женька? — спросила Настя, дергая отца за руку. — И чего он сосет? Леденцы?

— Вроде того, — промычал отец. В дверях снова появилась соседка, протягивая девочкам горсть конфет. Сестры поблагодарили старушку, рассовывая угощение по карманам.

Однокомнатная квартира покойной матери Антона Сергеевича находилась на третьем этаже, и девочки решили бежать туда наперегонки. Катя оказалась первой, а Настя, подвернув ногу, расхныкалась.

Зайдя в жилище, отец осмотрел ногу дочери. Решив, что это всего лишь небольшой вывих, он посадил Настю на диван и включил ей видеомагнитофон.

Катя выпила чаю, слопала пару конфет, послонялась по квартире и вышла на балкон. Некоторое время она наблюдала за предсвадебной суетой у подъезда, затем ее взор переместился на детскую площадку, которая постепенно оживала, заполняясь играющими детьми.

— Ой, папа, это ведь Карина! — воскликнула Катя, узнав среди них свою знакомую. — Помнишь, мы с ней гуляли в прошлый раз?

— Нда, — рассеянно отвечал отец, даже не выглянув на улицу, — он искал квитанции за квартплату.

— Я хочу туда, — попросилась Катя.

— Пока нельзя, — возразил Антон Сергеевич. — Видишь, Настя не может идти с тобой. Как ты ее оставишь одну? Это будет нечестно.

Катя надула губки. Потом подошла к Насте, которая не отрывала взгляда от экрана — там мыши готовили для Леопольда хитроумную ловушку, в результате которой на голову ничего не подозревающего кота должен был упасть арбуз.

— Настя, — прошептала она сестре. — У тебя все равно нога болит. А я Карину давно не видела. Скажи папе, что тебе не будет скучно дома. И тогда он меня пустит.

— Не будет скучно, — согласилась Настя, разворачивая ириску.

— Ну, скажи папе, — не отставала от нее старшая сестра. — Он тебя послушает.

— Папа! — завопила Настя. — Мне не скучно!

— Замечательно, — послышался с кухни голос отца. — Совсем необязательно для этого так орать.

— Пусть Катя идет гулять!

Журавлев появился в дверях и погрозил пальцем дочерям.

— Хрюшки-хитрюшки, — вздохнул он. — Ладно. Только со двора никуда, чтобы я тебя видел!

— Хорошо, папуля! — радостно взвизгнула Катя.

— Иди пешком, на лифте не езжай, — наставлял он дочь, пока та торопливо застегивала сандалики. Поправила в волосах цветные резиночки. Спустя несколько часов, уже ближе к вечеру, одну из них найдет служебная милицейская собака в соседнем дворе, на газоне…

Антон Сергеевич не стал целовать дочь на прощание. Потому что думал, что они увидятся через полчаса, ну, максимум через час. Ведь он уже отпускал гулять во двор свою старшую дочь, и она никогда не уходила с площадки…

В ходе поисков квитанций Журавлев случайно просыпал на балконе коробку с гайками и шурупами. Когда он их собрал, его позвала Настя — на кассете зажевало пленку, и Антон Сергеевич, чертыхаясь, принялся ковыряться с видеомагнитофоном. Пока он снимал крышку, извлекал из лентопротяжного механизма обрывки пленки, склеивал их с помощью липкой ленты, прошло более получаса. В какой-то момент он вспомнил о Кате и шагнул к окну, выглянув наружу.

Сквозь листву мелькнуло зеленое платьице, светлые кудряшки, и он облегченно вздохнул.

Еще через полчаса позвонила жена Света, сообщив, что ждет их во дворе.

— Идти сможешь? — спросил отец, и Настя сделала вид, что задумалась.

— Я попробую, — мужественно сказала она. Они обулись и спустились вниз. Свадебный кортеж уже был готов к отъезду, и нарядно одетая молодежь торопливо рассаживалась по машинам.

Журавлев шел, держа за руку прихрамывающую Настю и напряженно вглядываясь вперед — он уже видел Свету, но почему-то она была одна, без старшей дочки. Он натянуто улыбнулся:

— Привет. А где Катюша?

Света нахмурилась.

— Ее здесь нет. Ты что, шутишь?

Улыбка с лица Антона Сергеевича мгновенно испарилась.

— Она ушла… где-то час назад, — сказал он, вертя по сторонам головой. — Я видел ее в окно… Ее платье…

Он разжал руку, которой сжимал ладошку Насти, и чуть ли не бегом бросился к детям на площадке.

Светлана побледнела.

— Настенька, где Катя? — тихо спросила она, присев на корточки перед дочерью. Насте стало не по себе — она еще никогда не видела в таком состоянии маму, и ей сразу стало понятно — произошло что-то страшное.

— Она… я ударилась ногой, и папа отпустил ее гулять, — запинаясь, сказала она. — Она ушла на улицу.

— Папа отпустил Катю одну? На улицу?! — переспросила мама, и Настя энергично кивнула.

Женщина выпрямилась. Она что-то сказала сквозь сжатые зубы, и даже спустя двадцать лет Настя будет помнить, что это были за слова. «Е…й урод» — вот что это было.

Это были мерзкие, гадкие слова, но спустя какое-то время Настя пришла к выводу, что в тот момент мама имела полное право на такое оскорбление. Каким бы папа ни был чудесным. Он ушел с двумя дочками. А когда пришла мама, у него осталась всего одна дочка. По всему выходило, что виноват папа. Ведь он взрослый и должен отвечать за детей. Вот такая простая и грустная математика.

…Катю не нашли ни через пять минут, ни через тридцать, ни через час. Зато нашли маму с дочкой (девочка была одета в зеленое платьице — именно ее Журавлев по ошибке спутал с Катей, когда глядел в окно). Да, девчушка издалека действительно по росту и волосам смахивала на Катю, так что ошибиться было немудрено.

Они также отыскали Карину — подружку Кати. Но она и ее родители уверяли, что рано ушли с площадки и не видели там Катю… Другие родители, гулявшие в тот день во дворе, тоже не могли внятно ответить, была ли на улице Катя. «Вроде, наверное, не помню» — вот и все объяснения.

Сбившись с ног, отчаявшийся отец рванул в местный отдел милиции. После долгих мытарств заявление у Антона Сергеевича приняли, но к тому времени уже наступил вечер. По следу пустили служебную собаку, которая каким-то чудом нашла Катину резинку для волос. На этом все и закончилось, дальше след был утерян.

Журавлев требовал, чтобы милиционеры обыскали все квартиры в районе. Старший оперативной группы огрызался в ответ, что это не входит в его полномочия, что участковый этого района в отпуске и вообще, скоро ночь… Они едва не сцепились, и отца с трудом оттащили в сторону.

Журавлевы не спали в эту ночь. Как и в следующую. Они сами звонили во все квартиры, трясущимися руками показывая фотографию Кати, но жители лишь качали головой.

Они обивали пороги милиции, заваливали жалобами прокуратуру и суды, однако все было безрезультатно. Чиновники шарахались от сходящих с ума родителей как от прокаженных, отбиваясь стандартными отписками: «Меры принимаются… ваше заявление на контроле…» — и тому подобное. Катя словно в воздухе растворилась, оставив после себя лишь резиночку от волос.

Отец был у местного участкового, который наконец вернулся из отпуска. Тот приехал из Анапы загорелый и отдохнувший. По выражению его лица было видно, что проблема исчезновения ребенка на подконтрольном ему участке его заботит так же, как нищета в Гондурасе.

«У меня два убийства, восемнадцать краж и одиннадцать угонов в районе» — сопел он недовольно. — Сочувствую, но что я могу сделать?! Где и как я вашу дочь искать буду?! С фонарем по подвалам лазить?!»

Журавлевы задействовали все мыслимые и возможные связи. Фотографию Кати показывали по телеканалам, объявлениями о ее пропаже были обклеены все окрестные дворы и остановки общественного транспорта, к розыску девочки подключились волонтерские организации. Светлана начала ходить к гадалкам и экстрасенсам, а Антон Сергеевич безостановочно обрывал телефоны милиции, в перерывах по сотому разу обследуя чердаки и подвалы. Они влезли в долги, наняв частных детективов, но и это не помогло. Ни одной зацепки.

Надежда таяла с каждым днем, словно кусочек льда на солнце. Масла в огонь подливала желтая пресса, выдвигая циничные, ничем не подкрепленные версии, что похищение Кати могло быть спланировано заранее, причем роль похитителей приписывалась черт-те кому, начиная от охотников за человеческими органами и заканчивая педофилами и людоедами.

Все это время Настя ждала старшую сестренку. Каждый вечер она смотрела в окно. Ей казалось, что вот-вот она увидит знакомую фигурку в зеленом платьице. В силу своего возраста она не могла поверить, что Катя исчезла навсегда, как все чаще между собой перешептывались взрослые. Навсегда — это ведь очень долго. Это бабушка может умереть навсегда. Или дедушка. Потому что они уже старенькие и прожили длинную жизнь. А Катя еще совсем маленькая, хоть и говорит, что взрослая. Ей всего восемь лет, и она ну никак не может умереть или потеряться, тем более навсегда!

Так думала Настя, обнимая плюшевого бегемотика, когда ложилась спать. В такие моменты она чаще всего вспоминала сестру и тихонько плакала, потому что очень скучала по Кате. Но она прилагала все усилия, чтобы об этих слезах не знали родители — им и без того было тяжело.

Она помнила, как папа ходил по соседским квартирам в доме, как им помогал тот самый Владимир с последнего этажа, как плакала Анна Петровна, эта старушка, угостившая их конфетами…

Через несколько дней в милицию был сделан странный звонок. Звонивший свистящим шепотом сообщил дежурному сотруднику, что пропавшую Катю в день исчезновения видели с неким Романом Никольским, который проживал в соседнем дворе.

Именно рядом с этим домом и была обнаружена резинка для волос с божьей коровкой, которая принадлежала Кате…

Установить анонимного информатора, сообщившего эти сведения, не удалось — звонок был сделан из таксофона, а в те годы никаких камер наружного наблюдения еще не было.

Тем не менее Роман Никольский был установлен, и в его квартире был произведен обыск, в ходе которого была обнаружена кипа фотографий с обнаженными девочками. Кати на изображениях не было. К сожалению или к счастью, Журавлев не знал, но это было неважно. Куда важнее оказались результаты обыска деревенского дома Никольского в Ярославской области. В сарае, под листом железа были обнаружены остатки детских конечностей. Экспертиза показала, что они принадлежат как минимум шести разным детям.

Журавлевы настаивали на более точных исследованиях. Им предложили сделать генетическую дактилоскопию, проще говоря, ДНК, дорогостоящее по тем временам исследование. Отец с матерью продали последнее, и экспертиза была проведена. По результатам анализа одна из правых рук оказалась Катиной. Когда об этом узнали Журавлевы, Светлана слегла с инфарктом, а Антон Сергеевич поседел за один вечер.

Только одна рука, даже не рука, а кисть. Больше ничего от Кати обнаружено не было, как оперативники ни обрабатывали Никольского. Он не признавал своей вины, на допросах исступленно кричал, кидался на следователя и конвоиров, а в СИЗО неоднократно пытался покончить с собой.

Ему дали пожизненный срок, но впоследствии признали невменяемым и поместили в психиатрическую больницу закрытого типа. Дело о пропаже восьмилетней Кати Журавлевой было закрыто.

Шло время, и душевные раны нехотя затягивались, превращаясь в шрамы. Однако получившиеся рубцы оказались слишком серьезным испытанием для семьи Журавлевых. Спустя год после смерти Кати, когда отец уже не расставался с бутылкой, мама подала на развод. Антон Сергеевич окончательно переехал в ту самую квартиру. Изредка он брал на прогулку Настю, но эти встречи с каждым разом становились все реже и реже, пока не прекратились вовсе.

Повзрослев, Настя поступила в Институт международных отношений, где познакомилась со своим будущим мужем Виктором. Его родители работали в посольстве Великобритании и, когда Настя вышла за него замуж, предложили им перебраться к ним. Вскоре молодожены уехали из России.

А через год после этого мама, не оставив прощальной записки, выбросилась из окна одиннадцатого этажа.

∗ ∗ ∗

Настя крепко зажмурилась, так, что у нее заболели мышцы лица.

«Скажи папе, что тебе не будет скучно дома».

Эти слова Кати зазвенели в ее голове, словно колокол, и она чуть не закричала от испуга — таким отчетливым и ясным был прозвучавший голос давно умершей сестры.

— Папа, мне не скучно, — пробормотала она, смахивая слезинку. Толкнула рассохшуюся балконную дверь и вернулась на прокуренную кухню.

— Как поживает господин Роман Никольский? — разлепила она губы. — Ты что-нибудь слышал о нем, папа?

Отец заерзал на стуле, словно вопрос дочери поставил его в тупик.

— Он умер, — наконец сообщил он, чихнув. — Там, в психушке. Года два назад.

— Умер, — повторила Настя задумчиво, словно пробуя это слово на вкус. — Умер в постели, под крышей, с трехразовым питанием…

— Дочка, я не думаю, что там, где находился Никольский, были райские усло… — начал было говорить Антон Сергеевич, но она перебила его:

— Ты что, защищаешь эту мразь?

Рыхло-землистое лицо отца еще больше осунулось, тусклый свет лампы отбрасывал тени на его запавшие глаза, делая их похожими на провалы в черепе.

— Да… не так я представлял себе нашу встречу.

— И кто виноват в этом? — язвительно поинтересовалась Настя.

Журавлев помолчал немного, потом заговорил:

— Я должен тебе кое-что сказать, родная.

Настя повернулась к нему с воинственным видом.

— Понимаешь… только не психуй. И вообще, сядь. — Видя, что дочь даже не шелохнулась, он тяжело вздохнул. — Настя, по всей видимости, Никольский не виноват. По крайней мере, он не убивал Катю.

Губы женщины превратились в две сложенные ниточки.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Прости, что не говорил тебе раньше. Видишь ли, я сам узнал об этом не так давно. Уж так получилось. Просто когда мы в последний раз с тобой ви…

— Да говори ты уже! — завопила Настя. У нее был такой вид, что в следующее мгновенье она вцепится отцу в горло.

Антон Сергеевич испуганно сжался, глядя в грязный исцарапанный стол. Мужчина был похож на неуклюже слепленного снеговика, который постепенно таял, превращаясь в мутную пузырчатую жижу.

— Помнишь, в тот день у нашего подъезда компания собиралась ехать на свадьбу? — глухо спросил он.

— Конечно, помню.

— Я тогда нашел этих ребят. Никто из них не вспомнил Катю.

— Ну и что? Они были заняты приготовлением к празднику. Кто будет обращать внимание на маленькую девочку? — возразила Настя.

— Ты не поняла, — сказал отец, облизывая пересохшие губы. — Я разговаривал с фотографом. Он сказал, что был еще один человек, который снимал все это мероприятие на видеокамеру, но кассета была по какой-то причине испорчена. Я просил их найти эту кассету. Пообещал им денег. Наконец спустя несколько лет этот фотограф позвонил. Кассета нашлась. Я сдал ее в одну специализированную фирму, и пленку восстановили. Мне скинули запись на диск…

Он закашлялся, и Настя, побледнев, увидела, как из носа отца заструилась тоненькая дорожка крови.

— Что я могу сделать для тебя? — спросила она. — Вызвать врача?!

— Ерунда, — хлюпая окровавленным носом, отмахнулся Антон Сергеевич. — Сейчас пройдет… Это часто бывает в последнее время.

Он скомкал из обрывка газеты шарики, которыми заткнул ноздри.

— У меня еще работает старый компьютер. Я посмотрел эту запись, — продолжил он гнусаво. — И могу тебе сказать одно…

— Что? — Голос Насти стал сиплым, как у заядлого курильщика.

— Катя не выходила из подъезда. Во всяком случае, пока мы ее искали в ближайшие часы после пропажи.

Насте показалось, что она ослышалась.

— Что? Не выходила?! — растерянно проговорила она. — А как же… Как же резинка для волос? И…

— Видеокамера все время захватывала мой подъезд, — продолжил отец. Он говорил тяжело, с присвистом, будто с каждым новым словом поднимался на очередную ступеньку с мешком камней. — На записи было видно, как в подъезд зашли мы, все втроем — я, ты и Катя… Никаких пауз в съемке не было. Этот парень снимал все подряд, он крутился, пытаясь охватить компанию целиком, и наш подъезд попадал в кадр постоянно. Катя из него не выходила. Чуть позже вышли мы с тобой. А потом… жених и его друзья уехали.

Настя молчала, ее мозг раз за разом прокручивал слова отца, пытаясь их переварить.

— В твоем доме есть запасной выход? — задала она вопрос, но Антон Сергеевич отрицательно покачал головой.

— Тогда…

Настя с ошеломленным видом отодвинулась на шаг назад, как если бы отец был заразным.

— Тогда получается, что Катя осталась в доме? — едва слышно произнесла она. Отец старался не смотреть ей в глаза.

Она без сил опустилась на стул.

— И где же она могла быть?

— Я не знаю, — прокаркал отец. — Мы же еще тогда обошли все квартиры.

Настя чуть привстала и покачала указательным пальцем перед его носом:

— Нет. Вы обошли квартиры в нашем доме не сразу. Ты сам мне говорил. Вы сделали это только на второй или третий день.

— Я говорил с соседями, — защищаясь, оправдывался отец. На бледном лице Насти появилась горькая усмешка.

— Ты говорил? Что ж… На секунду представь, что ты звонишь в квартиру, куда могли затащить Катю. Как ты думаешь, что тебе скажет псих, который сделал это? Правильно, папа. Он сделает круглые глаза: «О, боже мой! Пропала ваша дочь?! Какой ужас! Но я ее не видел!» Понимаешь?!

Отец мрачно смотрел на дочь.

— Милиция с собакой появилась в твоем доме только спустя сутки, а то и больше, — промолвила Настя. — За это время с телом восьмилетнего ребенка можно сделать что хочешь. Его можно закатать в ковер, а ночью вынести наружу. Его можно расчленить. Его можно…

— Настеныш, бог с тобой, о чем ты?! — воскликнул Антон Сергеевич, обхватив виски, его губы затряслись, будто он вот-вот заплачет. — Ты что, насмотрелась всякой дряни? Как ты можешь такое говорить?

— Могу, папа. И я поняла только одно. Мы все искали Катю где угодно. А она, судя по твоей истории, все это время была в доме, в чьей-то квартире.

— Мы проверили все этажи, — снова пробубнил отец, словно эти слова уже могли что-то изменить. — И подвал, и крышу… тоже.

— А в квартиру своего дружка заходил? А?

— Какого дружка? Ты Володю имеешь в виду? — моргнул отец.

— Именно.

— Ты что? Володя ни при чем! — горячо вступился за соседа Антон Сергеевич. — Я был у него… я постоянно у него бывал! Он никогда! Он…

Настя вспомнила сузившиеся глаза Свирина, его липкий взгляд, и ее передернуло.

— Он мне не нравится, — холодно сообщила она. — А я доверяю своей интуиции.

— Ты ошибаешься.

Целую минуту никто не проронил ни слова.

— А как же Никольский? — вновь спросила Настя.

— Его признали сумасшедшим. Да, в его сарае нашли обгорелые кости детей. Но позже выяснили, что он раскапывал могилы и приносил эти кости домой. У него было… что-то вроде фетиша на детские трупы. Когда они ему надоедали, он сжигал останки. Вот и все.

Настя с трудом сглотнула подкатившийся к горлу комок.

— Боже, какая мерзость. Понятно. Значит, Никольский не при делах. Но что это дает нам теперь, папа? Твоя новость, что Катя была похищена кем-то из наших соседей?

Отец тупо разглядывал собственные пальцы с обкусанными ногтями.

— И самое главное. У Никольского в доме нашли Катину руку. Как она туда попала? — задала она вопрос.

Антон Сергеевич ничего не ответил.

— Получается, что этот извращенец был в сговоре с тем, кто держал Катю в доме, — подытожила Настя. — Понимаешь?! Никольский и Свирин, сосед этот твой ненаглядный, знакомы между собой?

Отец изумленно вытращил глаза:

— Нет, конечно! Настя, о чем ты?! Почему ты считаешь, что Володю можно подозревать в чем-то подобном?!

— Потому что ничего другого мне не остается, — отрезала Настя. — Я пытаюсь рассуждать логически, но в итоге получается запутанная каша! Ты просто сковырнул старую рану этой новостью. Прошло двадцать лет. Уж лучше бы ты молчал, — призналась она и закрыла лицо руками.

— Настеныш…

— Какого хрена ты поперся тогда в этот дом? — не отрывая ладони от лица, простонала она. — Почему именно тогда тебе приспичило взять нас с собой?! Почему? Почему ты не проследил, что моя сестра выйдет на улицу? И зачем ты вообще ее отпустил?

— Потому что ты подвернула ногу! — не выдержал Антон Сергеевич. — Кто кричал: «Папа, мне не будет скучно?!» Наверное, забыла уже?!

Она опустила руки.

— Да, я подвернула ногу. Ты прав. Ладно.

Настя выпрямилась.

— Что? Ты куда? — заволновался Антон Сергеевич.

— Я поеду, папа. Все, что я хотела, уже услышала.

Она направилась к дверям, но отец, схватив ее за руки, вцепился в дочь как клещ:

— Настеныш! Прошу тебя! Пожалуйста.

— Перестань. И убери руки, пусти.

Она рванулась в сторону, и отец, не удержавшись, упал на пол вместе с колченогой табуреткой. Антон Сергеевич снова чихнул, газетные затычки выпали из ноздрей, и на растрескавшийся паркет вновь закапала кровь.

— Дочка, — заблеял он, ползя на карачках. — Настеныш! Не уезжа-а-ай!

Настя остановилась. Сердце гулко колотилось, вот-вот грозившись разорвать грудную клетку. Отец стоял на четвереньках, мелко тряся головой, брызгая кровью, словно дряхлый издыхающий пес, и ее охватило чувство безграничной жалости, которое неумолимо вытесняло страх. Похоже, папе недолго осталось.

— Прости меня, — всхлипывая, говорил он. — Прости… Я во всем виноват… И в смерти твоей матери тоже… Я мог бы ее спасти!! Но она сама приняла решение уйти из жизни! Только не уезжай, дочка… я просто сдохну, как только ты уйдешь!

Она медленно подошла к отцу и опустилась на колени перед ним. Прямо на почерневший от грязи пол. Обняла его, прижавшись губами к засаленным, пропахшим болезнью и сигаретным дымом волосам.

— Не… оставляй… меня… Насте… ныш…

Женщина погладила его.

— Я не уеду, — прошептала она. — Я останусь, папа.

Антон Сергеевич поднял перепачканное кровью и слезами лицо. Из ноздри свешивалась сопля.

— Правда?

Она грустно улыбнулась. Он напомнил ей ребенка. Большого, страшно напуганного ребенка, которого заживо пожирает неизлечимая болезнь.

— Правда. Вставай. Давай приберемся у тебя немного.

— Ты не злишься на меня? — робко спросил он, вытирая лицо.

— Нет. Честно.

Настя помогла подняться отцу на ноги.

— Меня действительно здесь ждали, — выдохнула она, снова вспомнив слова нищенки у церкви.

— Что? Да, я, конечно, ждал, — суетливо заговорил отец. — Я сейчас чай поставлю…

— Я сама все сделаю. А ты сходи в душ. Не обижайся, но от тебя попахивает. А потом мы поговорим о твоем здоровье… И еще…

Антон Сергеевич вопросительно посмотрел на дочь.

— У тебя остался видеомагнитофон? — тихо спросила Настя. Отец сказал, что остался, и сердце женщины замерло.

— А кассеты?

— Все осталось. Я убрал все старые вещи на антресоль и ничего не трогал с тех пор.

Настя провела тыльной стороной ладони по лицу, словно прогоняя остатки негативных эмоций.

— Я хочу посмотреть мультфильм. Про кота Леопольда.

Отец нашел видеомагнитофон и кассеты с мультфильмами, и Настя, быстро разобравшись в проводах, подключила покрытый пылью японский динозавр «Хитачи» к отцовскому телевизору. На экране замелькали кадры обожаемого в детстве мультфильма, и, невзирая на плавающий звук и мутно-дергающееся изображение, в эти минуты она была счастлива.

∗ ∗ ∗

Настя долго не могла уснуть. Мешало все — жесткая, неудобная поверхность хлипкого раздвижного кресла, храп и постанывание во сне отца, звук капающей на кухне воды из сломанного крана, завывание ветра за окном. Настя ворочалась, ее мозг раз за разом прогонял в сознании слова отца насчет Кати.

Она не выходила из подъезда.

Пока папа с мамой, да и весь двор, сломя голову и срывая глотки, носились по округе, Катя все это время находилась в одной из квартир этого дома. И только вечером, когда появилась собака…

Настя нахмурилась.

Да, резиночка Кати. Со смешной божьей коровкой. Та самая резиночка, которую нашла милицейская собака.

Если Катя оставалась в доме, то кто-то должен был снять с нее резинку и бросить ее в кусты, чтобы направить поиски по ложном следу. Причем кинули резинку рядом с подъездом Никольского.

Женщину бросило в жар. Значит ли это, что тот, кто на самом деле похитил ее старшую сестру, хотел таким образом подставить этого извращенца Никольского?! Ведь это так удобно — вот он, злодей, на блюдечке, сажайте за решетку!

«Я обошел все квартиры», — пронесся в ее памяти оправдывающийся голос отца.

«Катю могли там держать недолго. Потому что потом все этажи обследовали милиционеры. Но ее могли вынести из дома ночью. Ее… — Настю передернуло, — …ее могли вообще выносить по частям».

Она вспомнила о каком-то фильме ужасов, где маньяк растворял трупы своих жертв в ванне с кислотой, и на нее накатила тошнота.

Отец что-то пробормотал во сне и, пукнув, глубоко вздохнул.

Настя поморщилась. Пожалуй, лучше она переждет ночь на кухне. Приготовит кофе, заодно отцу суп сварит, а то он так и будет яичницей питаться…

Женщина уже откинула одеяло, как вдруг снаружи послышался громкий лязг — хлопнула металлическая дверь подъезда. И вслед за этим раздался уныло-протяжный вой, от которого по спине Насти побежали мурашки. Она села в постели, устремив взор в окно. Слегка отодвинула занавеску, силясь разглядеть то, что происходит внизу. Однако из-за нависающего козырька над подъездом обзор был неважным, но Насте все же удалось разглядеть человеческую фигуру и что-то копашащееся у её ног.

«Человек вышел погулять с собакой», — попыталась она себя успокоить, понимая, что выглядит идиоткой, рассуждая подобным образом — какой дурак пойдет гулять с собакой в три часа утра?! Тем более, дом практически пуст!

Она на цыпочках прошла в коридор, и, захватив с собой пальто, выскользнула на балкон. Двор крепко спал, светилась лишь пара окон в доме напротив. В холодном воздухе беспорядочной каруселью кружил мелкий сухой снег, напоминая крошки пенопласта.

Настя несмело выглянула наружу, словно боясь быть замеченной. В небольшом бледно-желтом круге тусклого фонаря стоял человек, у его ног притулилась собака, почему-то накрытая темным покрывалом. Человек курил, время от времени стряхивая пепел с сигареты.

Настя затаила дыхание, прислонив ладони к ледяной поверхности стекла — она узнала мужчину. Это был Владимир Свирин, сосед и приятель отца.

Докурив, он небрежно швырнул окурок в снег и, наклонившись, снял тряпку с собаки, которая все это время издавала жалобное повизгивание. Когда она увидела «собаку», у Насти возникло ощущение, что пол под ее ногами, обутыми в старые отцовские тапки, стал вязко-мягким, словно потекший воск. Она вскрикнула.

Это была не собака и не какое-либо другое животное. На поводке у Свирина была худая изможденная женщина, совершенно голая, стоящая на четвереньках. Тускло-серые волосы беспорядочной сальной гривой лежали на спине. Костлявые руки и ноги полусогнуты и расставлены в стороны, как у паука.

Словно почувствовав неладное, она задрала голову вверх и, заметив Настю, оскалилась. Из глотки раздался леденящий кровь вой. Настя, вне себя от ужаса, отпрянула, чуть не упав на ряд пыльных банок. Внезапно ее осенила страшная догадка.

— Катя? — пискнула она.

Женщина продолжала хрипло выть. Свирин схватил за волосы своего «питомца» и что-то сказал, указывая пальцем на балкон, откуда выглядывала насмерть напуганная Настя. Женщина утробно зарычала, по ее подбородку текла пена.

— Фас! — гаркнул Свирин, открывая подъезд. Он отстегнул поводок, и женщина, захлебываясь бешеным лаем, скрылась в доме.

Свирин захохотал.

Настя, как в тумане, вышла с балкона.

«Кто же?! Неужели… Надо разбудить отца».

На лестничной клетке послышалась какая-то возня, затем в дверь сильно ударили.

«О боже, нет!»

После второго удара дверь хрустнула, раздались царапающие звуки.

Видя, как сквозь проломленное отверстие пролезла косматая морда с разинутой пастью, Настя издала истошный вопль, из носа и рта хлынула кровь…

— Дочка! Настеныш! Ты что?!

Голос отца, тревожно-испуганный, лезвием вспорол жуткий сон, и в образовавшуюся щель мигом хлынули привычные запахи и ощущения — она не на балконе, а в постели. На том самом кресле, где и уснула.

Антон Сергеевич стоял рядом, со страхом всматриваясь в лицо дочери.

— Принести что-нибудь?

— Не нужно, — отказалась Настя. Бросила взгляд в окно — снаружи все еще темно. — Плохой сон, — коротко пояснила она, поднимаясь.

— Ваша мама тоже жаловалась на сны. Особенно…

Отец умолк, будто понимая, что снова затронул болезненную тему. Он проводил недоуменным взором дочь, которая, не слова ни говоря, отправилась на балкон.

Настя с опаской выглянула наружу.

У подъезда никого не было. Никого и ничего, не было даже никаких следов, которые бы свидетельствовали о том, что из дома кто-то выходил. Впрочем, следы мог скрыть падающий снег…

Антон Сергеевич сунул голову на балкон:

— Дочка?

Настя обернулась:

— Кто еще остался в нашем подъезде?

Отец почесал затылок.

— Я, Володя. Ну, сын его. Кирилл.

— Я в курсе, кто такой Кирилл, — резко сказала Настя. — Еще кто-то?

— Эээ… нет вроде. Была еще Анна Петровна, да умерла недавно. Царствие небесное.

— Это которая нас конфетами с печеньем всегда угощала? — уточнила Настя. — С первого этажа?

— Да. — Перехватив напряженный взгляд дочери, Антон Сергеевич с раздражением пояснил: — Я у нее тоже был дома. Она жила одна, ее муж давно умер. Никаких пробирок с глазами младенцев в их квартире я не видел.

— Это была очень остроумная шутка, — сухо бросила Настя.

— А что?! Ты теперь всех и вся будешь подозревать? — начал закипать отец.

— Иди спать. Я посижу здесь, — сказала она, не желая продолжать конфликт, и отец быстро сник. Он что-то пробурчал и скрылася в комнате.

Настя включила телевизор на кухне и несколько минут невидяще смотрела в запыленный экран.

Когда из комнаты стал доноситься храп, она поднялась со стула. Ее лицо было усталым и невыспавшимся, но глаза горели решимостью.

∗ ∗ ∗

Настя вышла на лестничную клетку и посмотрела наверх.

У нее не было причин сомневаться в словах отца насчет оставшихся жильцов этой развалюхи, которую вскоре снесут. Вряд ли тут кто-то остался, кроме папы и этого соседа с ненормальным сыном наверху. Действительно, пока она поднималась, волей-неволей ее взгляд выхватывал различные мелочи, по которым можно было безошибочно судить о том, что хозяева давно покинули свои жилища. В некоторых квартирах даже отсутствовали входные двери, но Настя побоялась туда заглядывать.

Окна на межлестничных пролетах были разбиты, и пронизывающий ветер играл обрывками газет и прочим мелким мусором. Настя плотнее запахнула пальто.

Она остановилась на пятом этаже, уставившись на квартиру Свирина. Щиток энергосчетчика был открыт, оттуда свисали покрытые паутиной провода.

Настя вспомнила недавний сон, и ей вдруг сделалось не по себе.

«Ничего там нет», — зашептал чей-то проникновенный голос. — Ты просто разбудишь людей своим визитом».

Нет, она должна войти. Какая-то часть ее самой настойчиво требовала, даже приказывала, чтобы Настя проверила эту квартиру. А сон…

«Сон был подсказкой. Так сказать, увертюрой к спектаклю».

Настя приложила ухо к двери и тут же отпрянула — внутри кто-то плакал. Она тихонько толкнула дверь, и, к ее удивлению, она открылась. В квартире было темно и прохладно, словно в погребе.

— Ау? — позвала она. — Владимир Борисович?

Плач прекратился, и Насте показалось, что впереди что-то передвинулось, стуча по полу. Будто…

«Женщина-собака. Из моего сна. Это она», — с нарастающей паникой вдруг подумала она. В квартире витал отвратительный запах — смесь плесени, мочи и испорченной еды.

Настя услышала, как хлопнула дверь одной из комнат, и ей пришлось приложить громадные усилия, чтобы не развернуться и не сбежать по ступенькам вниз.

Она пощелкала выключателем в прихожей, но свет не зажегся.

Настя достала из кармана мобильник, быстро нашла функцию «фонарь» и нажала клавишу. Вязкую темноту пронизал слабенький луч.

— Владимир Борисович! — уже громче позвала она. Откуда-то сбоку послышалось хныканье, и она, осторожно ступая по захламленному коридору, стала продвигаться вперед. Источник звука находился совсем рядом.

— Кирилл? — неуверенно спросила она, и вдруг дверь комнаты, расположенной по правую сторону, открылась. От неожиданности Настя отпрянула назад, блеклый луч «фонаря» устремился на застывшего в оцепенении мужчину. Он был на костылях, закрывая ладонью небритое лицо, и Настя поняла, что это Кирилл, сын Владимира.

— Папа, — прогундосил он и всхлипнул. — Папа.

— Что «папа»? — переспросила Настя. — Где он?

— Не плосыпается.

Он убрал от лица руку и, прищурившись, смотрел на Настю. Она была поражена, разглядев его вблизи. Глубокие морщины, седеющие волосы, полуоткрытый рот с черными зубами-штакетинами делали его похожим на больного старика. А ведь, по прикидкам Насти, ему было немногим более тридцати…

— Где он? — снова спросила она.

Кирилл продолжал глупо пялиться на нее, затем причмокнул. Настя с брезгливостью отметила, что вся грудь и даже живот давно не стиранной рубашки слабоумного были в заскорузлых пятнах слюны.

— Ты кто? — неожиданно задал он вопрос.

— Меня зовут Настя, — произнесла она. — Я дочь вашего соседа, Антона Сергеевича.

Посветила фонариком по сторонам, отмечая жуткий беспорядок. Все вещи хаотично свалены в кучу на пол, будто в жилище накануне ее прихода проводили обыск, не особо церемонясь при этом.

Кирилл облизнулся.

— Папа спит, — пожаловался он. Скрипнув костылями, он потащился куда-то в глубь коридора, и Настя после недолгих раздумий последовала за ним. Где-то глубоко внутри у нее уже зрело понимание происшедшего, но она все еще надеялась, что ее подозрения ошибочны. И тем не менее интуиция женщины настойчиво твердила, что с отцом этого умалишенного произошло несчастье.

— Вот, — пропыхтел Кирилл. Он ткнул костылем в какой-то продолговатый темный предмет возле перевернутого стула. Настя посветила и почти не испытала удивления, увидев тело Владимира.

— Темно. Мне стлафно было, — с трудом выговорил Кирилл, нервно топчась на месте. Настя скривилась, чувствуя исходящее от него зловоние. Она присела на корточки и, превозмогая отвращение, дотронулась пальцами до шеи распластавшегося мужчины, нащупывая вену. Кожа Владимира была холодной, никакого пульса не было и в помине. Глаза мужчины помутневшие, рот раззявлен, голова неестественно вывернута. Вне всякого сомнений, он был мертв.

Рядом с телом валялся фонарь с длинной рифленой рукояткой. Она взяла его, нажала на кнопку, и в стену тут же ударил мощный луч. Настя выключила свой телефон и осветила фонарем потолок. Из раскрошенной дыры торчал скрюченный провод с болтающимся электрическим патроном, и ей все стало ясно.

— Твой папа чинил свет?

— А? — переспросил Кирилл, наклоняясь ближе. Теплая капля слюны упала на руку Насти, и она скрипнула зубами. Вытерла липкую субстанцию, после чего по слогам повторила вопрос, хотя для себя и так уже все поняла. Свирин-старший полез чинить проводку, и его тряхануло током. Свалившись вниз, он сломал себе шею. Се ля ви, ребята. Кино окончено.

— Папа… — Кирилл задумался. — Папа уснул?

— Нет, — ответила Настя, выпрямляясь. — К сожалению, твоего папы больше нет.

— Нет? — Кирилл выпучил и без того круглые, как у рака, глаза. — Пофему нет? Он вот. Спит.

Спорить с дебилом не было ни желания, ни сил. Кажется, в таких случаях надо вызвать врачей и полицию, чтобы специально уполномоченный сотрудник составил протокол, а мертвое тело увезли в морг. А этого бедного идиота, скорее всего, заберут в интернат. Ну, и конечно, придется разбудить отца.

— Папа хотел Лену поколмить, — вдруг сказал Кирилл. — Лена куфать хочет. А папа уснул.

Настя медленно повернула голову в сторону инвалида, а тот тем временем с надеждой тыкал костылем в труп отца. Он, очевидно, все еще верил, что папаша сейчас очнется от этого странного и крепкого сна, потянется, зевнет и тут же вскочит на ноги, хлопнув его по плечу.

— Кирилл… У вас в доме. Живет. Кто-то еще? — членораздельно спросила Настя. Несколько секунд мужчина, нахмурившись, разглядывал Настю, будто она задала ему непристойный вопрос, затем начал ковыряться в носу.

— Кирилл! — повысила голос Настя.

— Ты кто? — снова спросил Кирилл, продолжая исследовать содержимое своего носа.

— Дед Пихто! — рявкнула она. — Кто такая Лена?!

— Лена хофет есть, — сказал умалишенный таинственным голосом и оглянулся, словно это было военной тайной и его, не дай бог, кто-то подслушает. — Помоги.

Насте показалось, что в ее кожу одновременно вонзились мириады невидимых иголочек, и у нее закружилась голова. Может, плюнуть на все и спуститься за отцом?

Нет.

Если тут есть кто-то еще, она узнает об этом сама. Нельзя оставлять этого сумасшедшего без присмотра.

— Где Лена? Пойдем. Мы покормим ее, — сказала она как можно беспечнее, хотя внутри Анастасию всю трясло. Кирилл послушно кивнул. Вытащив из ноздри клейкий палец, он вытер его об рубашку и заковылял дальше по коридору. Настя двинулась следом.

Остановившись у запертой двери, Кирилл принялся возиться с замком.

— Мне темно, — объявил он, поворачиваясь к Насте, и та посветила, с неудовольствием отметив, как сильно у нее дрожат руки. Она не должна ничего бояться. Может, и нет тут никого. Вполне возможно, что этот парень все напридумывал…

Послышался звук проворачиваемого ключа, и дверь открылась.

— Папа всегда заклывал двель, — гордо сообщил Кирилл. Из комнаты донесся хриплый стон, и Настя вздрогнула. Ее дыхание сделалось прерывистым, в горле стало сухо, словно оно было облицовано горячим наждаком.

Шаркая, словно старуха, она прошла внутрь. Нога задела что-то, послышался звук покатившейся бутылки. Ковер, постеленный на полу, был завален всевозможным хламом. Складывалось впечатление, что в квартире Свириных вообще никто никогда не убирался.

— Вон она, — сказал Кирилл, тыча костылем куда-то в угол. Настя направила в эту сторону фонарь, осветив облезлую коляску с погнутой рамой и кривыми колесами.

Настя закрыла нос рукой — вонь в комнате стояла непередаваемая.

«Там никого нет. Никого нет», — мысленно убеждала она себя.

Но в том-то и дело, что в коляске кто-то был.

Она шагнула вперед, и фонарик в ее руках дрогнул.

Существо, находящееся в коляске, недовольно захныкало. Кирилл подошел к столу, взяв с него полувыдавленный пакет сгущенного молока, и потащился к коляске.

— Лена голодная, — ухмыльнулся он.

Сюсюкая какой-то бред и роняя капли слюны, он вытащил откуда-то чумазую соску. Выдавил на резиновый сосок сгущенки, после чего подмигнул Насте:

— Будеф колмить?

Настя сделала еще один шаг. До коляски осталась пара метров.

— Кто это, Кирилл? — свистящим шепотом произнесла она.

Слабоумный открыл влажный от слюны рот, чтобы ответить, но его слова внезапно заглушил взрыв безумного хохота, который тут же затих.

— Она меня уфнала, — расплылся в идиотской улыбке Кирилл. Он подергал за резиночку с прицепленными на ней погремушками.

— Кто… это?! — повторила Настя. Еще один шаг.

Она уже видела, как под тентом шевелится что-то темное, бесформенное.

— Это наша мама, — сказал Кирилл. — Мама Лена. — Его лицо стало озабоченным, он потянул носом воздух. — Лена описалась, — с видом знатока сообщил он.

Настя, покачиваясь, подошла вплотную к коляске. Внутри кто-то тяжело дышал. Хрипло, с отдышкой, словно страдающий астмой.

— Катя? — Настя не узнала собственный голос — надсадный скрип вилки по кафелю. — Катя!

На нее невидяще уставилось опухшее лицо с гноящейся коростой вместо носа. Очевидно, свет для этого существа был слишком ярким, и оно закрыло глаза, при этом разинув морщинистый рот, будто готовясь что-то проглотить. В это мгновение Настя почему-то подумала о голодном птенце в гнезде, которого мать намеревается покормить червяком.

Кирилл торопливо сунул в глотку существа соску, и оно с готовностью зачмокало.

Дебил удовлетворенно кивнул. У него был вид человека, выполнившего свой долг на высшем уровне.

— Что… — Настя с трудом выдавливала из себя слова, — что с ее языком? И зубами?

— Их нет, — просто ответил идиот. — Их вытафил папа. Лена куфалась.

— Кусалась, — машинально повторила Настя. Она потрясенно вглядывалась в черты лица лежащего в коляске существа. Это была женщина. Седые космы грязной паклей закрывали ее лицо, и Настя вдруг подумала, что она должна во что бы то ни стало посмотреть ей в глаза. Но чтобы это сделать, ей придется вытащить эту беднягу наружу…

Она протянула руку, неожиданно уткнувшись пальцами в широкий кожаный ремень.

— Сними его! — крикнула она Кириллу, и тот, испуганно мигая, подчинился. Пока он возился с пряжкой, седая женщина выплюнула соску. Она шумно дышала и широко улыбалась, как ребенок, но от этой страшной ухмылки Насте хотелось с воплем выбежать, даже не выбежать, а вылететь пулей из этой жуткой дыры, спрятаться в тихом спокойном месте, закрыв лицо руками, чтобы больше никогда не видеть этого обезумевшего животного выражения.

— Ленка, пенка, колбаса, — бормотал Кирилл, снимая ремень с пленницы и начиная разматывать склизкие от грязи тряпки, в которые она была завернута, словно гусеница в кокон. — На веревочке… оса.

— Где ее… — Настя икнула, боясь даже продолжить свою мысль, — …ноги?

Кирилл не удостоил ее ответом, продолжая разворачивать тряпки. Запах испражнений стал более резким, и желудок Насти подскочил прямо к глотке, грозясь выплеснуть наружу недавний ужин.

Ног у женщины не было. Покрытые сыпью и болячками костлявые руки скованы наручниками. Когда ее распеленали, она начала жалобно хныкать, елозя культями по изгаженным лохмотьям. Кирилл оглянулся по сторонам и, кряхтя, поднял с пола початую бутылку водки. Открутив пробку зубами, он сунул горлышко женщине в рот. Давясь и кашляя, та сделала пару глотков, после чего немного успокоилась.

— Где ее ноги?! — срывая голосые связки, провизжала Настя. Ей казалось, вот-вот, и она рухнет в обморок.

— Их нету, — последовал лаконичный ответ. Кирилл коснулся дряблой груди женщины, и ее рот разъехался в стороны, как гнилой разрез.

— Папа так всегда делал, — важно сообщил он и потянул за булавку, которой был проткнут сморщенный сосок. Пленница заверещала, но тут же угомонилась, захихикав, будто все происходящее было частью какой-то увлекательной игры.

— Уйди, — процедила Настя, но Кирилл продолжал стоять, возбужденно пялясь на несчастную. Из его рта снова потекли мутные ручейки.

— У нее уже… уже плохие сиси, — запинаясь сказал он и наморщил лоб, будто силясь вспомнить что-то чрезвычайно важное. — Некрасивые. — В его круглых, выпученных глазах, испещренных красными прожилками, промелькнула какая-то мысль, и он облизнулся: — Покажи мне. Покажи свои.

Настя окинула его ненавидящим взглядом.

— Заткнись, ублюдок, — прошипела она. — Где ключ? Ключ от наручников?

— Нету его. Папа выкинул.

Кирилл тупо ухмыльнулся и неожиданно наклонился ближе, словно желая поцеловать Настю. Она оттолкнула его. Потеряв равновесие, мужчина упал, но улыбка с его лица не исчезла. Не сводя плотоядного взора с Насти, он запустил левую руку в шорты, нащупывая пенис, и вскоре его дыхание стало шумно-прерывистым.

— Пошел вон! — заорала Настя. — Урод!

Вне себя от ярости и страха, она ударила его ногой, и Кирилл, ойкнув, отполз к шкафу. Его рука между тем продолжала совершать энергичные движения. Наконец по его телу прошла дрожь, глаза закатились, он выдохнул, а на его засаленных шортах расплылось влажное пятно.

Настя ошарашенно смотрела на кривляющуюся в коляске женщину. Она совершенно растерялась, не зная, что предпринять дальше.

«Не верю… Боже мой, неужели это Катя? Моя сестра?!»

Она хотела вытащить ее, но покрытое синяками и ссадинами тело калеки было настолько липким от пролежней и жира, что несчастная все время скользила в ее пальцах. С таким же успехом она могла бы попытаться выудить арбуз из таза с подсолнечным маслом.

— Катя? Катюша, это ты? — глотая слезы, спрашивала Настя, но та лишь корчила гримасы, словно обезьяна в зоопарке, издавая визгливо-блеющие звуки. Наконец ей удалось взять на руки беснующийся обрубок, и она с содроганием положила его на продавленный диван. Женщина мгновение внимательно смотрела на свою неожиданную спасительницу, затем начала хихикать, выдувая слюнные пузыри.

Покачиваясь на ватных ногах, Настя достала телефон и набрала отца.

— Давай же, — бормотала она. — Ну, просыпайся, соня! Алкоголик чертов!

Когда Антон Сергеевич наконец взял трубку, он долго не мог понять, чего от него хочет дочь. Когда слова Насти все-таки дошли до него, он тут же отключился и через пять минут был в квартире Свириных. Молча подошел к дивану и, упав на колени, долго и неотрывно смотрел на седую калеку, которая, в свою очередь, изумленно таращилась на вновь прибывшего гостя.

Грудь отца взымалась и опускалась, словно кузнечные меха, зубы скрипели, готовые раскрошиться под давлением сжимающихся челюстей. Затем он встряхнулся, словно выныривая из ночного кошмара, и глаза его наполнились слезами.

— Катенька? — прошептал он, погладив ее своей грубой ладонью, и женщина тонко взвизгнула, как попавшая под колесо кошка. Она выставила вперед руки, скованные наручниками, словно пытаясь как-то защититься от странных незнакомцев, которые выдернули ее из привычной среды.

Антон Сергеевич не отрывал завороженного взора от кривых, обломанных ногтей пленницы, от незаживающих язв, оставленных стальными «браслетами», от синяков, изжелта-застарелых до свежих, насыщенно-фиолетовых.

Потом повернулся к Насте. Взгляд его был расфокусированным.

— Вызывай «Скорую», — проскрежетал он. — Где… где Владимир?

— Он умер. В коридоре.

Антон Сергеевич с трудом поднялся на ноги. Схватив настольную лампу, он, шатась, вышел в коридор и, не говоря ни слова, принялся колотить ею труп. Спотыкаясь, Настя приблизилась к нему и вцепилась в локоть:

— Уже поздно, он мертв. Остановись!

Однако ослепленный ненавистью отец не слышал ее, продолжая кромсать голову своего соседа. Абажур, треснув, слетел после второго удара, плафон из голубоватого стекла разлетелся вдребезги, и торчащие осколки, словно зубы хищника, после каждого взмаха оставляли глубокие порезы на мертвой плоти. Когда лампа раскрошилась, отец принялся топтать оскаленное лицо Владимира.

— Папа!! — взмолилась Настя. — Папа, перестань!!! Не надо!!

Поскользнувшись на выступившей из порезов крови, отец грохнулся прямо на изуродованный труп. Антон Сергеевич задыхался, у него снова возобновилось носовое кровотечение.

— Падаль… Твою мать… — цедил он сквозь зубы. — С какой падалью я… жил в одном доме… — Отец зарыдал. — Доченька…

Настя положила ему на плечо ладонь.

— Папа. У нее есть руки. У этой…

Отец дернул плечом:

— И что? Что из этого?!

Настя пыталась собраться с мыслями.

— У того маньяка… Никольского. Нашли руку, помнишь? Экспертиза показала, что это…

Антон Сергеевич раздраженно перебил ее:

— Мне плевать, что там нашли! Они могли ошибиться! Эти сраные эксперты всегда все путают! Хрен с этой рукой!!

Настя решила, что убеждать отца бесполезно. Она без сил прислонилась к стене с отслаивающейся полоской обоев. С безмерной усталостью приложила к уху телефон:

— Алло, «Скорая помощь»? Примите вызов… Срочный!

После этого она позвонила в полицию. Раздраженный дежурный начал сыпать глупыми вопросами, но Настя, повторив адрес, отключилась.

Антон Сергеевич с усилием поднялся на ноги.

— Это она, — заговорил он с воодушевлением. — Дочка, это Катя! Я узнал ее!

Настя молчала. Господи, неужели все это время их отделял от Кати всего один этаж?! Она боялась поверить в это. И она не хотела возвращаться в ту страшную комнату, чтобы убедиться в словах отца. Она не хотела смотреть на то, во что превратилась та несчастная, находясь в заточении у двух психов. И она не знала, как теперь вести себя, если та женщина действительно ее старшая сестра…

Внезапно ею овладело чувство тоскливой обреченности.

— …где Кирилл? — услышала она над ухом голос отца.

Не дождавшись ответа, он забрал у Насти фонарь и начал обшаривать комнаты, изрыгая ругательства. Остановился у туалета, и, убедившись, что дверь заперта, принялся ломиться внутрь.

— Открой! Открой, сука! — брызгая слюной, орал он. — Я вырву тебе ноги! Как это сделали вы с моей дочерью!!

Настя впала в ступор и безостановочно гладила живот, словно пытаясь успокоить ребенка. Похоже, что все это безумие, в которое она оказалась втянутой, передалось ее малышке, и она начинает нервничать.

— Не бойся, — шептала она успокаивающе. — Все хорошо… Все хорошо… моя Катюша.

Она закричала, когда ощутила какое-то движение внизу возле ног. В темноте что-то хлюпнуло, и она отскочила в сторону. Дрожащими пальцами вновь включила на телефоне опцию «фонарик».

Это была безногая женщина. Упираясь локтями в пол, она ползла по-черепашьи, с трудом подтягивая свое укороченное тело. Перед трупом Свирина-старшего она остановилась, озадаченно разглядывая его. Принюхавшись, она чихнула, потом, к невообразимому ужасу Насти, принялась старательно лизать стынущее лицо мертвеца. Настя, стараясь не шуметь, стала двигаться к выходу. И хотя ее воротило от увиденного, какая-то неведомая сила заставила ее снова направить луч на изувеченную женщину. Рука Насти чуть не выронила телефон — калека плакала. Поскуливая, она продолжала лизать рваную щеку Владимира, видимо, убеждаясь, что с хозяином произошло что-то плохое.

«Он уснул», — вспомнила Настя слова Кирилла.

Прочь отсюда. Как можно скорее.

Когда она оказалась в прихожей, раздался треск выламываемой двери, который сопровождался матом отца. Кирилл завопил не своим голосом, зовя на помощь.

— Папа! — закричала Настя. — Не трогай его! Умоляю тебя!

Неожиданно Антон Сергеевич умолк, из темноты были слышны лишь подвывания дебила на костылях. Сердце Насти подскочило куда-то к горлу.

— Папа? Папа, что с тобой?

Скулеж седой женщины перешел в дикие, пронзительные вопли. Калеке удалось вскарабкаться на труп. Раскачиваясь взад-вперед, как самая ужасная на свете кукла-неваляшка, она безостановочно выла, словно ее окунали в кипящее масло.

«Так могут выть только по очень близкому и дорогому человеку», — промелькнула у Насти мысль, и ее чуть не вырвало.

Из коридора, шатаясь, вышел отец. Его живот был красным от крови. Пальцы левой руки разжались, выпуская шило.

— Гаденыш… зацепил немного. Дочка, забери Катю, — едва ворочая языком, выдавил он. — И пойдем домой…

Он упал на колени, с недоуменем глядя на окровавленный живот.

Внизу, на лестнице послышались торопливые шаги. Кто-то поднимался наверх.

Завывания безногой женщины переросли в хрипы.

Настя закрыла уши и, зажмурившись, медленно сползла на пол.

31 декабря 2015 года, 11.50, Москва, Россия

— Только ненадолго, — предупредила медсестра. — Он еще слишком слаб.

Настя кивнула и шагнула в палату.

Отец лежал с закрытыми глазами, вытянув худые руки вдоль тела. На левом предплечье закреплен внутривенный катетер, к которому была подключена капельница.

Настя шагнула к койке, и Антон Сергеевич приподнял веки.

— Привет, — слабо улыбнулся он. — Настеныш…

— Лучше молчи. Не нужно напрягаться.

Он вздохнул.

— Вот и встретились, — прошелестел он. — Кто бы мог подумать… Послушай, дочка…

Настя поймала красноречивый взгляд отца и поняла, о чем он хочет спросить.

— Я была на допросе. К тебе тоже скоро придет следователь, — сказала она. — Тебе не нужно беспокоиться. Пока ты бил Свирина, он уже был мертв. У него уже не было пульса, когда я его нашла в коридоре. Экспертиза покажет, что ты здесь ни при чем. Я говорила с юристом. Максимум, что тебе грозит, — надругательство над телом умершего. Ну, еще порча имущества. А вот Кирилла, этого онаниста гребаного, увезли в психушку. Он тебя серьезно ранил.

— Это все ерунда, — перебил ее Антон Сергеевич. Он начал волноваться. — Мне плевать на себя и на этого слюнявого придурка с костылями. Что с Катей?

Настя немного помолчала и, глядя в сторону, сказала:

— Папа, я хочу, чтобы ты не строил иллюзий. Это не Катя.

Зрачки Антона Сергеевича расширились, на лбу выступил пот.

— Как… ведь… — разбито начал он и умолк, беспомощно глядя на дочь. Сейчас он снова был похож на ребенка, которого неожиданно обманули самым жестоким образом.

— У этой бедолаги сняли отпечатки пальцев, — продолжила Настя, и голос ее звучал спокойно, словно она читала студентам лекцию. — Ее личность установили. Это Елена Буркова, ей двадцать девять лет, родом из Липецка. Дважды судима за кражу. Бомжевала на вокзалах, вела асоциальный образ жизни. После очередной попойки уснула пьяной на морозе, в результате чего ей ампутировали ноги. Владимир подцепил ее два года назад и притащил домой. Где превратил в сексуальную игрушку для себя и своего сына. Выбил ей все зубы, чтобы не кусалась, и отрезал язык — боялся, что она на помощь позовет. Хотя кого звать-то — у вас никто в подъезде не живет больше. Да и никто не искал эту женщину, никому она оказалась не нужна.

Настя выдержала паузу и добавила:

— С Кириллом общался психолог, и он отчасти подтвердил то, что я тебе сказала. Судя по всему, ее постоянно поили водкой. Днем пеленали в тряпки, как младенца, а ночью насиловали… Так что если бы сегодня ночью Владимир не умер, все продолжалось бы и дальше. Но самое мерзкое, что эта женщина испытывала привязанность к своим мучителям. Когда приехала полиция, ее с трудом оторвали от тела Владимира. К сожалению, она тоже помутилась рассудком. Вряд ли она когда-нибудь сможет жить обычной жизнью.

Пока длился этот короткий рассказ, отец не проронил и слова.

— Почему… почему я ничего не слышал? — прошептал он, когда Настя закончила.

Она пожала плечами.

— Они могли затыкать ей рот. Они могли включать музыку. В конце концов, между вами еще четвертый этаж. Да и какая теперь разница?

— Но… Я ведь бывал у него дома! — Антон Сергеевич все никак не мог прийти в себя. — Очень часто!

— Комната, где ее держали, закрывалась на ключ. Тебя везде пускали?

Отец качнул головой и уставился в потолок, словно там были ответы на мучившие его вопросы. Настя скрестила на груди руки.

— Папа, поверь, что если бы это бедное создание и правда оказалось Катей, вот тогда у нас бы начались самые настоящие проблемы. Я говорю совершенно серьезно.

— Катя не выходила из подъезда, — тускло проговорил отец заезженную фразу.

— Да. Не выходила, — мягко согласилась с ним Настя. Со стороны могло показаться, что медсестра уговаривает тяжелобольного принять горькое лекарство. — Давай будем считать, что Катя улетела в небо. Она вышла на крышу и превратилась в бабочку.

— Дура, — выдавил из себя Антон Сергеевич, комкая простыню.

Настя поднялась с койки.

— Не бери в голову, это нервы. Ладно, я поехала. Мне нужно забрать у тебя шарф и сумку. Ключ я тебе завезу.

— А потом? — Отец с беспокойством обвел языком потрескавшиеся губы. У него был такой вид, будто он боялся услышать ответ. — Новый год ведь сегодня…

— А потом у меня самолет. — Она грустно улыбнулась и прибавила: — Ведь меня ждут дома.

Антон Сергеевич хотел что-то возразить, но так ничего и не сказал. Настя поцеловала его, погладив по влажной от пота голове. Теперь вместо перегара и сигаретного дыма от отца пахло лекарствами и свежими бинтами.

— На холодильнике я оставлю денег. Если будет надо еще, сообщи. Насчет лечения не волнуйся, я уже с врачом договорилась.

— Настеныш…

— Я вернусь. Обязательно, — пообещала она. — С Новым годом, папа. Надеюсь, он будет лучше, чем этот.

— Я люблю тебя, родная. — Голос Антона Сергеевича дрогнул. — Не бросай меня. У меня больше никого не осталось.

Когда Настя вышла из палаты, он стиснул зубы, чтобы не расплакаться.

∗ ∗ ∗

Спустя час она снова была в квартире отца. Оставила, как обещала, стопку купюр на холодильнике. Проверила все краны, отключила розетки, закрыла балкон, убрала постель и, взглянув на часы, присела на кресло. Пора.

— Ну, с богом, — промолвила она. — Прости меня, папа, если что.

Она заперла входную дверь и, помимо своей воли, посмотрела наверх. В памяти, как при убыстренной перемотке пленки, замелькали события этой дикой ночи. Смерть Владимира, бессвязный бред Кирилла, дальняя комната, эта жуткая зловонная конура и апогей всего этого бредового гротеска — безногая калека, рыдающая над телом своего истязателя. Эти кадры скользили и крутились перед глазами, словно кошмарный калейдоскоп.

Воображение нарисовало Насте громадный рот. Рот, в котором давно гнил один зуб, причиняя невыносимую боль всему организму. Квартира садистов и была этим зубом… Сегодня ночью его вырвали. Ротовая полость санирована, кровоточащую десну прижали ваткой… Но почему-то облегчения от этого Настя не испытывала.

«Катя не выходила из подъезда», — вспомнила она слова отца и начала быстро спускаться. Скорее в больницу, отвезти ключ папе — и в аэропорт.

На первом этаже она столкнулась с грузчиками — пыхтя, они вытаскивали наружу древний, рассохшийся комод, из которого то и дело, словно голодные рты, выскакивали ящики. Входную дверь в подъезд держал пожилой мужчина в расстегнутой куртке. В роговых очках, с растрепанными волосами, он напомнил Насте какого-то профессора из детского фильма.

— Добрый день, — поздоровался он, увидев Настю.

Она ответила на приветствие, ожидая, пока грузчики волокли комод.

— Вы не знаете, что тут случилось? — полюбопытствовал «профессор». — Я только приехал, как тут целый наряд полиции из подъезда вышел.

Поразмыслив, Настя решила не посвящать незнакомца в события прошедшей ночи, и она коротко ответила, что не в курсе.

— Вы, случаем, не дочка Антона? — прищурившись, продолжал расспросы мужчина. — Журавлева Настя?

Она кивнула, и мужчина расплылся в улыбке.

— Я, правда, очень редко тут бывал — сам из Тульской области. Но моя тетка, Анна Петровна, часто говорила о вас!

— О нас? — отстраненно спросила она, выходя из подъезда. Анна Петровна… Ах да. Это ведь та самая старушка, что вечно угощала их с Катей конфетами!

— Да, о вас. Вас и вашей сестре. Она всех в районе знала, — с гордостью проинформировал ее мужчина. Спохватившись, он прибавил: — Меня Алексей Михайлович зовут. Я ее племянник. Анна Петровна умерла, земля ей пухом.

— Соболезную, — сказала Настя без особого сочувствия.

— Спасибо.

Они вышли на улицу. Лицо Алексея Михайловича посерьезнело.

— Вы тоже меня простите, я тут болтаю, а ваша сестра… Анна Петровна рассказывала.

Настя ничего не ответила. Его тело ломило от усталости и бессонной ночи, но как ни парадоксально, она не спешила уходить. Возможно, потому, что понимала — этот дом она наверняка видит в последний раз в жизни. Дом, где они с Катей часто играли. Дом, который в итоге забрал у нее сестру. Который она любила и ненавидела одновоременно.

И она хорошо помнила Анну Петровну, добрую тихую бабушку с белыми, как снег, волосами. Почему бы не послушать напоследок приятные слова о хорошем человеке?

Мимо семенили грузчики. Матерясь сквозь зубы, они тащили громадный стол.

— Вы не подумайте, — торопливо заговорил Алексей Михайлович, словно истолковав молчание Насти по-своему. — Это не воровство, я законный наследник!

Настя пожала плечами.

«Мне нет до этого дела», — хотела сказать она, но в последний миг передумала.

Она стояла у лавки, наблюдая за работой грузчиков, словно забыв о том, что времени у нее в обрез и она может опоздать на самолет. Из подъезда выносились старые коробки, переклееные скотчем, стулья, тюки с тряпьем и прочий скарб, который многие годы копился в доме престарелой женщины. То, что представляло хоть какую-то ценность, складывали в припаркованную у подъезда зачуханную «Газель». Откровенный хлам бросали в мусорный контейнер.

— Чистой души человек, — бормотал тем временем Алексей Михайлович. — Мухи не обидела за свою жизнь. А прожила она ого-го! Девяносто седьмой год отметила, а через три дня отдала богу душу. Вот как бывает.

Он вынул из пачки сигарету и покосился на Настю:

— Будете?

— Нет, — машинально ответила та. И зачем-то добавила: — У меня скоро будет ребенок.

— О! Рад за вас! Хорошо, тогда я потом покурю, — заявил мужчина, засовывая мятую сигарету обратно в пачку.

— Она была одинокой? Ваша тетя?

— У нее был муж, Иван Андреич. Ветеран войны. Охотник, каких свет не видывал, — тепло сказал Алексей Михайлович. — Хорошо они жили. Да вот бог детей не дал. Переживала сильно она. Анна Петровна то есть. Любили они друг друга. Только вот… — Он вздохнул, замешкавшись. — Несчастная она была, если честно. Про ее жизнь можно целую книгу написать! Вы уж извините, Настя, что я так навязчиво… но, судя по всему, вы ведь тоже ее знали?

— Все нормально, Алексей Михайлович. Говорите, я слушаю.

Воодушевившись, он продолжил:

— Она случайно связалась с одним парнем в молодости и влюбилась. Так, как в романах пишут, ушла в чувства с головой. Мужа прогнала, но тот продолжал ее любить. А она связалась с молодым. Думала, он тоже ее любит, а он поматросил да бросил. Анна Петровна сильно переживала тогда.

Грузчики тем временем волокли по асфальту полуразваленный шкаф с болтающейся дверцей. Алексей Михайлович поморщился:

— В помойку.

Обернулся к Насте:

— Этот парень, что запал в душу моей тетке, нашел себе другую, совсем юную девчонку. Так и сказал нашей Анне Петровне, мол, прощай. Ну, ясное дело, он на шестнадцать лет моложе моей тетки был… Анна Петровна чуть в петлю не полезла. Мужа из-за него бросила. Думала, у них все серьезно, детишек от него родит… Поплакала, да и дальше жить стала. А что делать-то?

— У каждого человека всегда есть выбор, — заметила Настя.

— Это верно. Но ее прежний муж к ней все же вернулся. Любил ее сильно, и она приняла его. И хотя их жизнь продолжалась, все видели, что уже что-то не то. Понимаете? Как будто ты пользуешься склеенной вазой. Вроде та самая ваза, но уже и не такая красивая, да и сквозь трещины вода подтекает… — Алексей Михалович перевел дух. — Не простила моя тетка этому парню предательства. Так вот. Жаль старушку. Не смогла пересилить себя. Так до самой смерти и мучилась. Только мало кто знал об этом. Даже ее муж не подозревал. Гордая была. Она только с сестрой всем сокровенным делилась, то есть с мамой моей.

Алексей Михайлович задумчиво глядел в сторону детской площадки. Настя подумала, что она сильно изменилась с тех пор, когда была жива Катя.

— Это куда? — крикнул один из грузчиков, держа в руках волчью шкуру.

— Дай взглянуть.

Алексей Михайлович придирчиво ощупал поредевший мех, принюхался, осмотрел изнанку шкуры и, обнаружив там громадные прорехи, сквозь которые сыпалась труха, скривил губы.

— К черту. Все на помойку.

Из квартиры продолжали выносить охотничьи трофеи. Вслед за волчьей шкурой последовали медальоны с рогами животных. Каких тут только не было! От изящных, маленьких рогов косули до ветвистых полутораметровых лосиных рогов. Настя зачарованно смотрела на оскаленные волчьи и рысьи головы. Вот рваная, изъеденная молью и плесенью шкура бурого медведя. Облезлое чучело бобра. Лисьи хвосты в связке, штук десять. Кабанья голова с громадными клыками и прищуренными злыми глазками, казалось, вот-вот подмигнет, и Настя непроизвольно отодвинулась от нее. От всей этой кучи поднимался неприятный, резкий запах прелости.

— Она все это в подвале хранила, — словно извиняясь за нереспектабельный внешний вид чучел и шкур, пояснил Алексей Михайлович. — Они лоджию приделали в девяностых годах, и Иван Андреич подвал сам выкопал… А когда он умер, все шкуры с чучелами туда и снесли. Анна Петровна старая была, сил ухаживать за этим не было, а выбрасывать не желала… Когда был жив муж, Иван Андреич, она ему помогала. У них в деревне было целое хозяйство — Иван Андреич был таксидермистом экстра-класса. Он охотился и шкуры скоблил. А тетка моя ковры из них шила и чучела ему помогала мастерить. Но… не сложилась судьба. — Алексей Михайлович вдруг оглянулся по сторонам и, понизив голос, проговорил: — Сейчас-то уже все равно… Тот парень-то, который мою тетку бросил, потом с ума сошел. Да-да. Он тоже один остался, бросила его молодая баба. Оказывается, жил он где-то неподалеку. Так вот, могилки он грабил, гад такой, а кости себе забирал. Его даже по телевизору показывали, когда схватили. У Анны Петровны чуть инфаркт не случился потом, как узнала. Все боялась, что узнают про их прежнее знакомство. Но, слава богу, с тех пор много лет прошло, и тетку мою никто с расспросами не мучил. А этого подлеца в сумасшедший дом отправили. Говорят, он там и умер.

Насте показалось, что она ослышалась.

Грабил могилы?

Между тем Алексей Михайлович говорил:

— Возьмите что-нибудь на память. Понимаю, что выбор невелик, но рога-то хорошие, чего им сделается! Повесите на стенку, будете вспоминать!

— Благодарю, не нужно, — напряженно улыбнулась Настя. — Послушайте… Вы не помните, как звали это приятеля вашей тети? Ну, которого в сумасшедший дом отправили.

Алексей Михайлович сдвинул брови, напрягая память.

— Простите, сейчас не вспомню. А! То ли Гена, то ли Рома. Точно, Роман!

«Роман, — эхом резонировало имя в голове Насти. — Не тот ли это Роман? Роман Никольский?!»

Совершенно случайно она обратила внимание на чучело большой дымчатой кошки на деревянной подставке. Пожалуй, поделка была даже слишком большой для кошки. Животное застыло в необычной позе, нелепо расставив конечности. Даже помимо чрезмерно крупного размера было в ней что-то неестественное. Алексей Михайлович проследил за ее взглядом и объяснил:

— Это ненастоящая. Даже не знаю, кто ее подарил тетке, она у нее давно. Анна Петровна больше всего ее любила. Всегда расчесывала мех. Помню, была у нее кошка Лиза, и Анна Петровна очень переживала, когда ее какая-то сволочь на машине раздавила. После этого она живность не заводила. А вот с этой игрушкой не расставалась.

Настя чуть ли не до крови закусила губу. Память услужливо подкинула ей весьма неприятный факт из прошлого: отец как-то по случайности на машине сбил насмерть кошку. Об этом ей по секрету сообщила мама, уже после пропажи Кати. Правда, по словам отца, животное якобы было бродячим…

— Как ни приду, Анна Петровна всегда с ней, — продолжал Алексей Михайлович. — Даже разговаривала с ней, как с живой, представляешь! Видишь, какая шерсть пушистая?

Он погладил чучело, но тут же убрал руку, когда увидел, что мех спадает буквально клочьями.

— Михалыч, можно загружать? — спросил второй грузчик в бейсбольной кепке задом наперед.

— Да. Вы там все вынесли? Из подвала тоже?

— Все.

— Я закрою квартиру, — сказал Алексей Михайлович, неизвестно к кому обращаясь.

С неба повалил снег.

Настя не сводила глаз с нелепой поделки. Равнодушный взгляд круглых бутылочно-стеклянных глаз гипнотизировал, и женщина позабыла обо всем на свете. Весь ее мир в эти мгновения сузился до этого странного кошачьего чучела, застывшего в дурацкой раскоряченной позе. Кошки никогда не стоят так. Это больше похоже…

Настя вытянула руки, осторожно опустив их на голову чучела. Увидела свое крошечное отражение в мертвых прозрачных глазах. Нежно подняла чучело и аккуратно, стараясь не повредить, поставила его на лавку. Чуть склонила голову, вглядываясь в морду животного.

«Ты не похожа на кошку».

Грузчики торопились, бесцеремонно закидывая в мусорный контейнер истлевшие шкуры и обломки рогов, которые забраковал Алексей Михайлович. Один из рабочих оставил себе медальон с рогами оленя и с довольным видом осматривал добычу.

Из подъезда вышел Алексей Михайлович, на ходу застегивая куртку. Он увидел, что Настя смотрит на чучело, и понятливо улыбнулся.

— Оставьте себе. По крайней мере эта штуковина чуть лучше сохранилась. Анна Петровна ухаживала за ней и берегла.

Настя даже не повернула голову. Она беззвучно шевелила губами, будто что-то говорила кошке.

Мужчина переступил ногами и нерешительно произнес, словно сомневаясь, слышит ли его вообще эта женщина:

— Я желаю вам удачи, Настя. Вам и вашему ребенку.

— Спасибо, — ответила она, не поднимая на Алексея Михайловича глаз. Она медленно поглаживала чучело.

Помявшись, тот пробормотал: «Всего хорошего», — и сел в «Газель». Урча и фыркая, груженый автомобиль уехал со двора.

— Эй, — шепотом произнесла Настя. Она подтянула к себе искусственную кошку еще ближе и теперь вдыхала ее запах — запах тлена и забвения. Трясущиеся, покрасневшие от холода пальцы нервно щупали свалявшуюся шерсть, которая легко отслаивалась целыми лохмотьями. — Эй… из чего тебя сделали? А?

От бедра отвалился клочок шкурки, и она словно очнулась от сна. Ломая ногти и всхлипывая, она начала раздирать кошку, срывая с нее слой за слоем, словно капустные листы с кочана. Исцарапанные пальцы и содранные до крови заусенцы болели, но она будто ничего и не чувствовала. Кое-где куски меха держались намертво, как ни старалась Настя. Она вытащила из сумочки маникюрные кусачки для ногтей и, мгновение переведя дух, вновь принялась за дело. Теперь она действовала не так эмоционально и хаотично, сосредоточившись на задней лапе. Ей бы только добраться до…

Наконец она вытерла проступившую на лбу испарину. Без шерсти лапа чучела выглядела странно худой и нескладной. Почерневшая и сморщенная, она была похожа на обгорелую палку. У Насти перехватило дыхание, когда она различила у основания подставки крошечные пальчики. Пальчики с ноготками.

Мимо прошла женщина с коляской, и при виде Насти у нее расширились глаза. Она прибавила шаг. Но Настя едва ли заметила прохожую с коляской. Она вообще не реагировала на какие-либо проявления внешнего мира. Если бы в соседнюю лавку сейчас влетел метеорит, она тоже это бы оставила без внимания.

«Катя не выходила из подъезда».

Слова отца вспороли ее сердце, будто лезвие тесака, и она принялась лихорадочно обдирать лохмотья шерсти с передних лап.

(Лап?! Или, может, рук?!)

«Хватит. Остановись. Уже и так ясно, что это человек. Ребенок…»

(Это не просто ребенок. Это девочка. Это…)

Но Настя уже не могла остановиться. Он в исступлении рвала на части чучело, но при этом боялась посмотреть в ее глаза. Ей казалось, что вместо кошачьей морды она увидит грустное лицо старшей сестры.

Левая рука. Прочь эту серую, свалявшуюся дрянь…

Показались пальчики. Ноготочки. Крошечные, аккуратно подстриженные, такие милые и трогательные… и родные.

Она закричала, как раненая волчица, когда вторая лапа попросту отломилась, рассыпавшись прямо на глазах.

Гипс. Второй ручки не было.

Из глаз Насти покатились слезы.

Правильно.

Потому что вторая ручка уже давно похоронена. Там, на кладбище, в урне.

Как можно осторожней, словно обращаясь с редчайшим произведением искусства, она принялась снимать шерсть с головы чучела.

Освободила губы и щеки. Лобик. Подбородок. Сдула налипшие ворсинки.

На нее смотрела Катя.

Настя уже не могла сдерживать себя и издала стон. Стон, преисполненный смертельной болью и мукой.

«Она не простила этого парня…»

Все сходилось.

Да, женщины не прощают предательства. И когда Никольский отверг Анну Петровну, та затаила злобу на бывшего любовника.

И конечно, для нее не составило большого труда подбросить отрезанную руку Кати в загородний дом псевдоманьяка…

Теперь Настя поняла, что именно Анна Петровна оставила Катину резиночку от волос рядом с подъездом Никольского — многие видели, как старуха бродила в день пропажи Кати, охая и вздыхая…

«Модницы-красавицы… Я угощу вас конфетками…»

Анна Петровна.

Тихая психопатка в обличье милой старушки. Тварь в цветастом переднике, от которого изумительно пахло домашними пирожками, а за сморщенными губами прятались клыки. Желтые и наполовину сточенные, но все еще крепкие и острые.

Значит, в то время пока Катю искал весь двор, она прятала ребенка у себя дома. Скорее всего, в подвале, среди провонявших плесенью шкур. Через несколько дней эта ведьма отвезла в деревенский дом Никольского ручку Кати… А потом позвонила в милицию, оклеветав своего бывшего любовника.

(Вот поэтому Катя и не выходила из подъезда.)

Да.

Катя навсегда осталась там, в квартире на первом этаже. Осталась восьмилетней девочкой.

Настя задрала вверх голову, и крупные хлопья снега падали прямо ей на лицо.

«Почему в России нет солнца? — внезапно подумала она. — Когда я уезжала, в Англии было солнечное небо…»

Она тщетно пыталась разглядеть сквозь плотные облака солнечный свет, но вместо этого она видела грязный подъезд с покосившимися почтовыми ящиками.

Она видела Катю, которая, сияя от радости и напевая песенку кота Леопольда, сбегает по ступенькам вниз.

Она видела Анну Петровну. Маленькая, сгорбленная, неприметная, седая старушка. Хрипло дыша, она осторожно выглядывает сквозь дверную щель, принюхиваясь, словно выискивая жертву.

Она видела, как глазки Анны Петровны оживляются при виде Кати. Старуха высовывается из квартиры и тихонько манит крючковатым пальцем удивленную девочку, шепча: «Иди сюда, модница-красавица… У меня есть для тебя кое-что…»

Она видела, как заинтригованная Катя заходит в квартиру и старуха, оглянувшись по сторонам, быстро запирает дверь.

Самую последнюю дверь в жизни Кати, которая отрезала ее от всего — от папы, мамы, сестры, друзей в школе, шоколадного рожка, мультиков с котом Леопольдом… Взрослой жизни.

Любви и семейного счастья.

И вообще, от всего остального на свете.

Она видела, как старуха едет в электричке, а в ее сумке, в тройном пакете со льдом лежит рука Кати. Бедная, маленькая ручка с тоненькими, поджатыми в отчаянии пальчиками.

Конечно, это брак в будущем чучеле кошки, но безопасность прежде всего… К тому же немного гипсового раствора, и вуаля, настоящую руку, то есть лапу, не отличишь от искусственной…

— Ты ждала меня? Ждала меня все это время?

Голос Насти был слабым и хрупким, как трепетавшее пламя догорающей свечи. Она прижала высохшую мумию сестры к себе, а горячие слезы чертили дорожки по ее лицу.

Один стеклянный глаз «кошки» выпал и, стукнувшись об лавку, отскочил в снег.

Так они и сидели, обнявшись. На сестер продолжал сыпать снег. Вот только снежинки, попадая на кожу их лиц, таяли только у одной из них.

2015 год, декабрь

Автор: Александр Варго

Источник: сборник "Невыживший", 2016 г.

Об авторе (фантлаб)

Официальная группа автора в вк

КРИПОТА - Первый страшный канал в Telegram