Могилые
Если вы когда-либо в пути на горизонте увидите что-то прямоугольное или едва знакомое в своих крестообразных очертаниях, а особенно важно то условие, что ранее там этого не было, мой вам совет – поворачивайте. Не бегите и уж тем более не фоткайте «это» на телефон. Никому не звоните, старайтесь вести себя как обычно. Просто поверните назад, и желательно тем же шагом идите обратно. Не ускоряйтесь и ведите себя естественно. Смотрите куда угодно, прямо перед собой, в небо, но ни в коем случае не поворачивайтесь! Звать вас как правило никто не будет, не переживайте. Но внутри заиграет одно предательское, доселе вам неизвестное чувство – «вдруг пронесет?», нет, нет и еще раз нет. Просто идите, даже если до вашего пункта назначения остались какие-то пара минут. Обойдите полгорода, если будет надо объедете – неважно. Дайте такого кругаля, на какой только способна ваша фантазия, это может помочь. Это – первое и возможное единственное правило, что я усвоил. Предвижу ваши вопросы, и начну с самого начала.
Сейчас мне ровно тридцать лет, как меня зовут не суть важно. С пятнадцати лет мне приходится следовать одному железному правилу, которому удается «на соплях» удерживать мою жизнь от краха. Какого именно краха мне неведомо, и проверять если честно желания нет. Есть моменты о которых пока говорить не буду, чтоб не превращать мой рассказ в сумбур. Но когда «это» вновь возвращается, нужно быть предельно бдительным. Эти предостережения могут и должны помочь. Сразу скажу мне не помогло, мой случай немного иной. У других длится «это» закономерно чуть больше месяца, у меня еще не было возможности замерить это «от и до». Но исходя из первых воспоминаний это месяц и плюс-минус неделя. Раз уж речь зашла за первые воспоминания, то, пожалуй, к ним и следует обратиться.
В детстве меня ссылали то к бабушке с дедушкой по маминой линии, то по папиной. Одни жили на Донбассе, вторые под Полтавой недалеко от села Квиткове. Именно в этом селе прошло мое детство, оттуда и берет свое начало вся эта история, только много позднее. На мое «хорошо» отпразднованное пятнадцатилетие. Мы с местными пацанами взяли дедову «Таврию» покататься, поначалу всё шло как по маслу. Хоть дорога в селе, да за его пределами и была «яма на яме», медленно ехать получалось. Ранее дед сам меня учил ездить, и через год грозился отдать старую, но еще бодрую машину. А потом мне захотелось чуть подразогнаться, и… и на первом же повороте машина перевернулась на едва заметном ухабе. Там и «бочок потик» и колеса в разные стороны, пара приятелей с переломами и от деда подарка ни осталось ничего. То есть остался один металлолом.
Дед на меня не злился, лишь стал каким-то неразговорчивым, а вот Батя что приехал через пару дней, валил паром из ушей как кипящий чайник. Сам он довольно суровый человек, прошел Афган, сумел построить бизнес на Донбассе в 90-тые, а это, к слову, почти как Афган. Бить меня не бил, у него всегда был особый подход к таким вещам. Отправил на перевоспитание к своему сослуживцу с Афгана, дяде Юре. Жил он недалеко, в том же селе. Его я знал очень косвенно, только пару раз видел, когда мы семьей ездили на шашлыки. Дядь Юра этот, был настоящий индеец. За день мог сказать одно слово. Была у него пара комбайнов и относительно большое хозяйство. Туда меня и отправили.
Помню чистил свинарники день за днем, по колено в нечистотах. Тюки с сеном таскал, по воду ходил. Наказывали меня самым действенным, веками проверенным способом - обычным физическим трудом. Работал так примерно месяц, а потом стал дядь Юра брать меня с собой на комбайне ездить, притом, что именно ездить. Управлять машиной он меня не учил, ничего не объяснял, а так – сиди и сиди. Так и сидел с ним, пару недель. Индейцем он был назван мною не случайно, были у него помимо молчания всякие «фишечки». С землей он общался что ли. Небо чувствовал, ветер слушал и т.д. Да вот только все его приколы никак не повлияли на то, что случилось.
Мы как обычно ехали с ним, я просто сидел в кабине комбайна, рядом, смотрел на бескрайние желтые поля, а потом дядь Юра резко заглушил мотор. Это было что-то новое, поэтому на миг мне даже подумалось, что проклятая машина сломалась и ближайшие дни мне не придется с ним ездить, но не тут-то было. Дядь Юра не славившийся своей разговорчивостью, вдруг резко бросил слово «Обед», не мне, а словно себе. Произнес это так, будто успокаивал себя. Это при том, мы за время работы никогда не ели. Лично я ел дома, до работы, а он… хз ел ли он вообще. Вместе с этой фразой он напялил мне на голову свою здоровенную панаму, так что весь обзор пропал за её широки полями. Тогда мне захотелось подколоть его, и я просил:
Он как-то резко изменился в лице, начал ходить из стороны в сторону, стал озадаченно чесать голову.
- Не стой на солнце иди за комбайн, там и сиди, всё, - он наспех затолкал меня за комбайн и всё так же озадаченно смотрел по сторонам.
- Дядь Юр, ну какой тенек? он же с той стороны, - сказал я, и было хотел обойти комбайн, но дядь Юра придержал меня за руку, и потянул обратно.
- Тут стой, и не вздумай высовываться, - очень сухо сказал дядя Юра, и вновь начал вести себя странно. То выглядывать из-за комбайна, то переминаться с ноги на ногу.
Еще не совсем понимая, что происходит, мне пришлось послушаться. Резкая перемена в таком камне как дядь Юра, его странное поведение и абсурдность ситуации немного меня напугала. Какая-то тревожность что ли передалась от него, вел он себя ну очень нетипично. Мне даже начало казаться что его посетили Афганские флешбэки и ему кажется, что мы попали в засаду. Думал, что начнет отстреливаться от духов из невидимого автомата и тому подобное. Пока у меня не было никаких идей насчет происходящего, дядь Юра продолжал. То пригибался и с самого края выглядывал за комбайн, то начинал рыть землю не пойми зачем. Вел себя ну предельно странно. А потом и вовсе начал молиться, только не «Отче Наш», а какие-то «брр-брр» слова. Стало мне ну так не по себе, что пока он молился и рыл землю, взял я, да и выглянул. Вокруг не было ничего подозрительного, поле как поле, до горизонта одинаковый желтый цвет. За ними на границе видимости были сельские посадки, которые мы называли лесом. В небе лежала пара редких подранных облачков, которые словно отстали от своего облачного стада и были разодраны чем-то неведомым. День как день, и тут мой взгляд зацепился за что-то возвышающееся поверх одинаковой желтой глади. Ровные прямоугольные края, серый цвет…
- ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ!? – казалось дядя Юра кричал сквозь зубы.
- КУДА ТЫ ЛЕЗЕШЬ?! Я ЖЕ СКАЗАЛ ТЕБЕ СИДЕТЬ И НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ!!! – продолжал дядь Юра.
- Да что такое дядь Юр?! – искренне не понимал я. – Что происходит вообще?
Дядя Юра разговаривал на термоядерном суржике, который невозможно воссоздать, поэтому его речь здесь адаптирована, а его «МОГИЛI-МОГЫЛИ» — это что-то вроде «МОГИЛЫЕ». Это слово он сказал около десятка раз, с таким посылом будто это должно было что-то для меня значить.
- Нельзя смотреть на них слышишь?! Если пришли «Могыли» нужно как можно скорее вернутся домой.
- МогыЛИ? – спросил я, делая ударение на последние две буквы. – Дядь Юр, их что много?
- Да! Если видишь одного значит где-то есть другие.
И на его слове «другие» у меня засосало под ложечкой. Тут же начал ерзать на месте и глазеть по сторонам.
- Да не пялься ты! – сквозь зубы процедил он, вдавил сильнее панаму на моей голове, что и без этого закрывала половину видимости.
Ранее на горизонте мне удалось увидеть лишь края прямоугольника в чистом поле. До этого здесь ничего подобного не было, мы ездили тут не один раз, а теперь вот «это».
- Вон еще одного вижу, - сказал дядь Юра и только мне захотелось поднять голову, как он вновь наклонил её вниз. - Нельзя на них смотреть слышишь?
Уже во мне поверх страха что-то сыграло, и я со злобой бросил:
- Я сказал: по-том – по слогам, со злобой выцедил он.
Тут началась самая жесть. Пока внутри меня бушевали сотни разных чувств, большинство из которых были различные вариации страха, дядь Юра начал как бешеный рыть землю. Теперь он не церемонился, делал это первобытно, словно боролся за жизнь. Его огромные руки работяги вырывали целые куски неоднородной массы корней и земляного крошева. Жара вперемешку с поднявшейся земляной пылью одурманивали, мне начинало казаться что я вспоминаю что-то очень важное… что-то знакомое… Тем временем дядя Юра вырыл небольшую ямку, и принялся лить в неё всю питьевую воду что мы обычно брали с собой на день. То, что он делал уже не походило на его обычные «фишки» индейца, вроде слушания ветра и чувствования неба. Отдавало это уже откровенным если не шаманизмом, то какой-то дьявольщиной. Стал он замешивать землю что разбавил водой, и этим земляным тестом мазать себя.
- Давай, скорее мажь себя всего!
Щедрая горсть странной массы приземлилась мне на голову, дядя Юра молниеносно сорвал с меня панаму, обтер волосы и лицо.
Его тревога передалась и мне, и словно соревнуясь с ним, стал обтираться как можно быстрее. Быстро обмазавшись земляной массой, он начал обсыпать себя сухой землей и колосьями, через раз бросая горсти в меня. Мне пришлось делать тоже самое. За несколько минут мы превратились в жутких облепленных землей, корнями и вырванной соломой существ, за которыми с трудом читались человеческие очертания.
- Ложись лицом в землю, и что бы не случилось, чтоб ты не слышал не двигайся пока я не скажу!
В его голосе проскочили какие-то Афганские нотки, холодные и жуткие. За ними в моем сознание проносились страшные кадры боли и страдания. Эти видения наложились на текущий момент, и вся ситуация, весь день что и не думал заканчиваться стал водить по моему солнечному сплетению ледяным острием. Лезвие это то касалось его, то уходило ниже, будто танцевало на моем теле, как вихрь пыли, гуляющий на ветру. Хаотично и в тоже время всегда одинаково. Какие-то знакомые символы, словно знаки бесконечности. Узоры эти менялись по мере того, как вокруг нас усиливался внешний шум не свойственный полям и пустырям. Ледяное острие начало резать мою плоть тогда, когда за комбайном что-то тяжелое давя растительность поплыло в нашу сторону. Что-то очень тяжёлое.
Этот неприятный звук, похожий на скатывание валуна с горы медленно приближался и заметно усиливался. Было в нем что-то ритмичное, далекое от природы. К этому жуткому звуку добавился еще один, по ощущениям где-то справа. Такой же шум катящегося валуна, за которым вибрацией чувствовались едва уловимые глубинные шаги. Увязшие словно в тине, шаги в земле… внутри земли. Будто что-то шло внутри земли, как в воде...
Дядя Юра лежал спереди меня, не издавал ни единого звука, он слился с землей. Ему это давалось легко, казалось, он это делал всю жизнь, а вот меня разрывало от нахлынувших чувств. Наверное, «чувства» — это громко сказано, ведь кроме страха и ужаса в те мгновенья мне не доводилось испытывать ничего. Возможно, когда что-то тяжелое ударилось в комбайн, этот самый «страх» и заставил меня приподнять голову, взглянуть вбок. Кажется мне даже удалось заметить кусок торчащей из земли огромной, слишком большой для человека головы. Вроде как «кто-то» поднимал её. Поднимал… а потом дядь Юра со всей силы вдавил мою бестолковую башку в землю, так что нос стал пятаком землю целовать. Так что в глазах потемнело, а по бокам темноты заплясали веселые белые огоньки и красные точки, за которыми онемели губы. И вновь на миг мне показалось что я что-то вспоминаю, что-то очень важное… Вместе с этими чувствами, моё тело пробивали похожие на спазм волны. Ноги сводила судорога, а в шею словно вбили тупой ледокол, что пронзил позвоночник до самых ягодиц. За всем этим перед глазами стояла картина торчащей из земли огромной, как у животного головы. Мутной, грязной, цвет не земляной, а разложения, плесени, дохлятины. Плешивая голова, с редкими и толстыми словно свиными волосами. Местами эти волосы походили на иглы ежа, местами на ободранные перья. Вся в дырках, вмятинах и вросших камнях. Голова что лицом была в земле и поднималась, а за ней как горб - толстый монолит камня, могилы.
Очнуться мне повезло не когда всё кончилось, а когда этот «кто-то» проплывал рядом мимо моих ног. Чувствуя телом вздыбливание земли, я лишь еще больше вжался. Перед глазами продолжала стоять картина огромной, жуткой и неестественной головы, за которой виднелась могильная плита. На помощь моему сжатию от страха, пришло давление руки дяди Юры на голову. Далее уже третий звук начал приближаться со стороны дяди Юры. Казалось, они шли на встречу друг другу. Их медленное приближение вскоре прекратилось, и по звуку все «они» замерли перед комбайном. Тишина длилась по моим ощущениям целую вечность, до тех пор, пока с нашей стороны комбайна не появилась тень. С её приходом в один момент все три звука стали отдаляться, до тех пор, пока не исчезли из зоны слышимости. Как только они «ушли», мне захотелось тут же вскочить и что есть силы бежать пока не свалюсь в обморок, и я даже было стал поднимать голову, но давление дяди Юры не спадало, сказать он тоже ничего не говорил. Так мы и продолжали лежать, еще пару часов может больше. За это время язык и горло стали какими-то колючими, а нёбо едва уловимо пульсировало сухой болью. Дядь Юра продолжал вдавливать мою голову в землю, пока у меня возникал справедливый вопрос «А чего мы ждем?». Не рискуя спрашивать, так и продолжал лежать, надеясь на чудо, но вместо чуда послышался другой уже знакомый шум. Четвертый звук, тот которого не было слышно ранее. Очередное катание валуна по траве, за которым что-то тонуло и двигалось внутри земли. Этот звук словно отрезвил меня, вместе с ним пришла очередная порция ужаса. Он усиливался по мере того, как безошибочно в цикличности этого звука угадывалась одна геометрическая фигура, а именно круг.
Эта тварь кружила вокруг нас, как акула, уверен, что если бы мне довелось поднять в тот момент голову, то выглядело бы это весьма похоже. Четвертый продолжал кружить, пока на поле медленно опускалась ощутимая ночная прохлада. Ночь уже вовсю шумела каждым насекомым, но ничто было не способно заглушить этот утробный звук. Мне кажется послушай я его еще хоть час, то неминуемо вскочил бы и бросился в объятия огромной могильной плиты, и никакие бы железные руки дядь Юры не смогли бы меня сдержать. По мере роста моего помутнения, звук стал отдаляться, пока и вовсе не утонул в ночном шуме. Тут давление дяди Юры начало слабеть, и мы наконец встали.
Ловкими движениями дядь Юра вскочил в кабину комбайна и как торбу втащил меня внутрь. Быстро завел машину, направил её под углом через чужие поля, в сторону села. Тогда у меня сил не было не то, что говорить или что-либо спрашивать, сил не было даже думать. Просто пялился в одну точку, пока в голове продолжали звучать эти жуткие звуки, движение монолитной плиты по траве, ходьба внутри земли. В село мы вернулись довольно быстро, было еще темно. Стоило мне немного глотнуть воды, как не успокоившийся дядя Юра вместо купания и отдыха, взял пару канистр бензина и потащил меня с собой в путь. Ничего не объясняя, он привез меня на одну балку, где остановил свой комбайн. Вылетел из кабины и начал обливать бензином машину со всех сторон. Мне приказал сделать тоже самое. Закончив с бензином, он стал снимать с себя все вещи и кидать внутрь кабины, мне велел делать как он. Подчинившись, снял грязные, все в земле вещи, достал телефон и ключи, отложил их в сторону.
- Всё говорю, и крестик снимай тоже! Быстрее! – он уже начал чиркать спичками, и спорить с ним было бесполезно.
Сделал как он сказал, скинул всё. Всё в кабину, обувь, телефон, ключи и придавленная пачка «Мальборо», на которую дяде Юре было пофиг.
- Это точно всё?! – дядя Юра пристально смотрел на меня.
- ТОЧНО?! – по-военному прикрикнул он.
За моим последним словом спичка полетела в кабину, и комбайн загорелся.
От горящего комбайна мы сразу направились обратно в село, и ближе к рассвету были там. Доведя меня до дома, он, не прощаясь пошел к себе, ну а я сразу пошел в летний душ. Там что было силы отмывался от земли, мылился и тер себя, с такой силой что кожа ощетинилась болью, а в голове всплывала поджаренная румяная докторская колбаса. Мыл лицо, и тяжелые земляные волосы, тер уши и глаза, забитый землей нос. И когда очередной раз мои ладони растирали по лицу не помогающую воду, что-то знакомое неприятно прошлось по щеке. Кольцо. На душе стало гадко, а живот скрутило. Дешевое кольцо, купленное на торговых палатках в Святогорске, во времена, когда нас от школы возили туда в Лавру с экскурсиями. Кольцо «меняющее цвет от настроения». Пока мои мысли падали в бездну ужаса, за калиткой послышался возня. Пришел дядя Юра и о чем-то говорил с моим дедом. Мне стало ужасно неуютно и страшно. Мысли крутились вокруг кольца. После того как мы обмазались землей, его не было видно. Кольцо было для меня настолько обычной и естественной вещью, что попросту мной не замечалось в повседневной жизни. Всё вместе это и сыграло со мной злую шутку. Пока дед говорил с дядей Юрой на улице, я судорожно думал, что сделать, и просто впихнул в его торчащую из земли трубу. Летний душ был собран из всего подряд – дверей, старых пустых оконных рам, кусков железа и труб. Подобные трубы были сплошь и рядом на дедовском участке, торчали из земли и какую функцию выполняли, мне не известно, туда и отправилось моё кольцо.
Дядя Юра уже ждал на улице, мытый и в чистой одежде. Дед, увидев меня пошел в дом.
- Пойдем, надо прогуляться, - сказал он, и направился за калитку.
На улице только посветлело, где-то гнали коров пастись, где-то шумели первые пахари, едущие на поле. Так мы шли, под шум села снаружи и мою тревожную тишину внутри. Первому нарушить тишину довелось мне. На моей памяти это был последний эпизод, когда дядя Юра был такой разговорчивый, это было абсолютно ему не свойственно.
- Дядь Юр, что вообще это было?
- То, что ты видел, это лишь малая часть того, что ни мне, ни тебе, будет понять увы не дано. У нас их называют «Могилые», и приходят они без каких-либо причин. Но лучше если ты их увидел, как можно скорее возвращаться обратно, откуда пришел. И главное: сделанное мною вчера, это крайняя мера. Так никто не делает. Обычно их видно очень издалека, и в этот день никто не пашет. Мы как правило сжигаем поля если их увидим, но тут сам видишь, как в этом году всё вымахало, да и зрение у меня уже не то. Вот и не увидел, а когда подъехали стало слишком поздно. Если «Могилые» на горизонте появятся, то так и стоят. Месяц может чуть больше, да потом так и уходят. В село обычно не заходят, стороной его идут. А вот если ты завидел «Могилых» слишком поздно, начинают они двигаться, а если движутся, значит тебя увидели.
- А нас вчера увидели? – с тревогой спросил я.
- Это значит что мы всё сделали правильно, вот что это значит, главное что всё сожгли.
При его фразе «всё сожгли», моя ладонь невольно сжалась, словно пытаясь закрыть кольцо, которого там уже не было.
- А что было бы, если бы мы, например не всё сожгли?
Дядя Юра очень пристально на меня посмотрел, несколько секунд после чего продолжил.
- Тут истории разные есть. Тех, кто пожадничал, и не сжег свои вещи я не застал, а вот про них три истории хорошо помню. Первым был дед Панас. Когда вернулся с войны, ступни не было. Занимался хозяйством, и столкнулся с «Могилыми». Там точно не знаю, то ли заметили его, то ли долго на могилу засмотрелся, преследовали его, до самого «леса». Дед то военную сноровку не потерял, своим протезом окопался за считанные минуты, в землю зарылся, да до утра пролежал. В село вернулся, похвастался, бабки и посоветовали ему одежду свою сжечь. Всё сжег, а протез оставил. Неделю так проходил, а потом стал на боли жаловаться. То спина болела, то голова. Говорил, что горб растет, а врачи только плечами разводили. Никаких уплотнений и воспалений под кожей не находили. Бывало, люди идут, а он в канаве лежит и воет. «ГОРБ РАСТЕТ! ГОРБ». А потом стали деда видения посещать. Начало казаться ему что могилы во дворе выросли. У деда была феноменальная воля к жизни, и вскоре он натаскал со всей округи камни в свой двор, засыпал пару гектар своей территорий камнями и валунами. Хохотал. Говорил не проклюнутся. Да вот что произошло дальше никто особо не знает. Заколотился он изнутри дома. Окна забил досками, щели глиной замазал. Про своих свиней и кур забыл. Свиньи с голоду друг друга пожрали. Соседи периодически пытались к нему попасть, подходили к дому, стучали в дверь. Слышали только крики. Сначала «ГОРБ!ГОРБ», а потом «ГРОБ!ГРОБ!». Так дед Панас начал кричать что у него растет гроб. Да и не видел его толком никто, из дома не выходил вовсе, неизвестно что ел. Года пол его не видели, а потом просто одним днем дверь настежь. Люди начали шептаться, мол кто пойдет, и отправили пару мужиков. Тех меньше минуты не было, а затем все друг друга расталкивая из дома вылетели. Все полгода что дед Панас сидел дома, он непрерывно копал землю и мазал ею стены. Землю мешал со своими фекалиями и всем этим обмазывал свой дом изнутри. Люди подумали, что может докопался и вылезти не смог, но и на дне ямы внутри хатки его не нашли. Обнаружился он через пару дней, в пятидесяти километрах от села, с привязанной к спине дохлой свиньей. Зачем он это делал и куда шел, и как он вообще её осилил столько тащить – загадка. Таким нелепым горбуном он и скончался.
- Там сейчас сельский клуб. Яму зарыли, дом снесли.
- Во второй истории человек, которого звали Игорь, вроде как посмотрел на могилу, вернее обошел её, понимаешь?
- Плита, она всегда спиной к нам, если ты видишь «Могилых», они не могут быть спиной к тебе, они всегда появляются на пути. То есть надписи на обратной стороне, и тот самый Игорь, увидев могильную плиту на поле, которой еще вчера не было, почесал репу и пошел посмотреть, что же это за могила такая. Хоть историю про деда Панаса и те, что мне неведомы наверняка он знал, как и каждый в нашем селе. Посмотрел он короче, после этого даже с кем-то поговорил на этот счет, кому-то пожаловался «Мол, как этот так хоронить средь поля», а тот, кому он это рассказал, после стал Игоря десятой дорогой обходить. Да всем рассказывать, что «Смертью от него воняет». А вот самого Игоря настигла другая беда. Один раз на сельсовете в фойе, он вдруг замер у зеркала и стал орать что-то в духе «Чьих рук дело?!». Люди не могли понять, что нет так. Игорь стоял у зеркала и указывая на свое отражение орал «Кто это сделал?!», «Кто мне его туда прилепил?!». Его успокаивали, спрашивали, что случилось, а он всё продолжала орать. Так и ушел он, пару дней его не видели, а потом в сельском гастрономе появился. Да не просто пришел, а и без того неспокойных продавщиц, чуть ли не довел до белого каления. Слышат шум такой, дверь будто выламывают и не могут понять, что происходит. Смотрят, а Игорь ломится в магазин и в дверь не может пройти, привязанный сервант с зеркалом к спине мешает. Они давай его в чувства приводить, а он его словно не замечает, не понимает, что не дает ему войти. Времена это уже были позднесоветские, там его под белы ручки и забрали. Да стал в дурке он всем твердить что не отражается в зеркале, а потом и вовсе орать про то, что могилы по палате ползают. Закончилось тем, что нашли его одним утром мертвым. Удушье. Жуткая картина, весь покореженный, неестественно отвисшая челюсть на бок, всё тело скручено.
Дядя Юра закончил рассказывать про второй случай, и вроде бы как я должен был его попросить рассказать за третий, но мне этого не хотелось. Хоть и было ранее утро, от его историй всё вокруг изменилось, было холодным и чужим, даже такой знакомый, яркий и дружелюбный солнечный свет, и тот стал неприятным. Тогда дядя Юра продолжил сам.
- А вот третий случай уже был после развала союза, и, как мне кажется, он самый жуткий из всех. Вроде тогда еще купоны были, гривну еще не ввели, и вокруг местной птицефабрики уже активно терлись блатные в надежде её приватизировать. Тогда было вообще время «беспредела», он был везде и не миновал наше село. Начало к нам заносить «Киевских», «Харьковских» и «Днепропетровских». Никак не могли поделить кто куда будет башлять. Время шло, аргументов было все меньше, а когда закончились и они, в ход пошли старые добрые «АК» и гранаты. Там директора взорвут, там какого-то поставленного от блатных бухгалтера предприятия на трассе расстреляют. Что не день, то сводки. Ну и друг друга они, конечно, валили. А где подобные разборки, там как правило доходило до того, что и живьем закапывали. И вот подобным ребятам повезло завернуть к нам, под «лес». Ехали хрен знает сколько, привезли свою «жертву» для погребения заживо, смотрят, а вдали могильная плита. Заехали хрен знает куда, а тут такое. Под «Гы-гы», решили они его в той могиле закопать. Сказали мол копай, будет у тебя своя плита, собственная. Ну тот, кому не повезло и начал копать, пары минут не прошло, как он завопил от ужаса. Подлетел к одному из бандитов что держал его на мушке, схватил того руку с пистолетом, засунул её себе в рот и… Только он мертвый рухнул на землю, как те в недоумении стали глазеть друг на друга. Подошли к могиле, а там человек с огромной головой и могильной плитой, вросшей в спину, смотрит на них. Первый, наверное, успел увидеть лицо того, кто был в могиле, так как сразу же застрелился, а вот его более осторожный кент, наверное, повременил, и не успел туда заглянуть. Лишь что-то услышал. Что-то показавшееся ему настолько страшным, что тут час же поехал в милицию и сдался. Повторял свои показания как мантру, снова и снова, даже когда его не допрашивали.
Менты что поехали по его наводке никаких могил, людей с большими головами и вросшими в спину могильными плитами не нашли, лишь два тела, которые впоследствии повесили на него. Дали ему по старому кодексу лет тринадцать что ли, закрыли на «Бублик». С ним даже кто-то из его кентов пытался связь в «командировку» наладить, слали «грева», а он замкнулся в себе. Перестал говорить, перестал есть и пить. Начал вести себя так, что в «тройнике» его могли только через пару дней кинуться, хоть сам «тройник» был набит пятью людьми вместо трех. Вот вроде он есть, вещи его, а самого его не видать и вопросов это ни у кого не вызывало, а потом хоп и снова есть, и тоже никаких вопросов. По мере этого высыхал он без перерыва, стал просто как говорят «мешком с костями». Килограмм тридцать. Так и продолжалось его никем не замеченное исчезновение, и такое же появление. А потом под новый год в «хату» залетел «Киевский торт» и внутри камеры произошел конфликт. Ситуация заключалась в том, что-то кто-то поставил торт на игровой стол, а сам игровой стол вытянул в центр камеры. Одни не понимали кто постоянно двигает стол, другие кто на него поставил торт, а последние не могли понять откуда нахрен в камере второй стол, который почему-то все называют «игровой». Вопрос последних оказался самым близким к истине, ведь бедолагу так никто и не кинулся, за него никто особо не помнил, а вот за стол «развалы» были ежедневно. Дошло до того, что в камере появилась вонь, воняло трупаком. Сначала все начали свои ноги нюхать, с «шаров» всё что можно достали, каждый «баул» перевернули, под конец туда и вовсе с области пригнали управу. Две соседние камеры «повскрывались» лишь бы на больницу от этой вони уехать. Ничего. Источник вони так и не нашли. Паренька тоже никто не кинулся, его и не было, но везде он был. Закончилось всё тем, что «тройник» из шести без одного человека раскидали, а в саму «хату» закинули пару поднятых с больницы туберкулезников, так как никто в ней не мог прижиться – все сразу «вскрывались». Привезли туда инвалидов, «лежачих» и слепых. И вот стоило одному слепому дедушке дотронуться до «игрового» стола, как он тут же стал орать не своим голосом. Орал так что в «Бублике» чуть не начался бунт, думали деда убивают. Орал он вовсе нет от физических мук, дед почувствовал, что со столом что-то не так. Что не стол перед ним вовсе, а человек стоящий на четвереньках. В странной позе, давно умерший и высохший человек. Этот дедовский крик, вся боль и ужас словно пробудила других сокамерников внутри «хаты», и уже они увидели перед собой засохшего человека, что стоял, вытянувшись на четвереньках имитируя стол. Спецгруппа что приехала позже так и вывозила его, лишь накрыв сверху покрывалом. Разогнуть его так и не смогли. Так и увезли «столом» в морг. Но на этом история не заканчивается. Патологоанатомам пришлось его вроде как «пересобрать». Распилили и собрали заново, чтоб похоронить как человека, сшили, вроде всё, утром приходят, а нема его. Хрен знает может у них тоже стол появился новый, который ни у кого вопросов не вызвал. Пацан этот вроде как настолько перепугался, что решил слиться с окружающим миром и в итоге буквально стал мебелью.
- Жесть. Дядь Юр, а как вы считаете, как такое вообще может быть, я имею введу за «Могилых», - спросил я, скорее для того, чтоб сменить тему.
- Когда-то я слышал, что «Могилыми» становятся те, кто смерть свою не нашел, или не был погребен как должно. Их «воля к смерти» настолько велика, что они вроде как отращивают свою могилу, и вместе с этим нарушают естественный порядок вещей, за что, быть может, то, что за гранью нашего понимания наказывает их. И они начинаю блуждать по миру, носят свою могилу как ношу, как проклятие. А людей подвергают своими не то галлюцинациями, не то наваждениями.
- Моя прабабушка рассказывал мне что за «Пожарной балкой» во времена татар была страшная резня, и земля там и сейчас местами бордовая. Говорила, что там десятки тысяч людей были убиты и погребены заживо. Что там до сих пор есть места, в которых земля плачет кровью. Но сам я в это не верю, не вяжется. Тут что-то другое.
Внутри меня продолжали бороться два чувства. С одной стороны мне хотелось рассказать ему про кольцо, а с другой, была надежда что меня всё же пронесет. Стараясь быть как можно более ненавязчивым, я всё же спросил:
- Дядь Юр, а что же всё-таки будет если, к примеру забыть что-то сжечь, ну там крестик например…
Такой до этого мига нетипично разговорчивый и душевный дядя Юра резко стал очень серьезным, схватил меня за руку и пристально посмотрел в глаза.
- Скажи мне сейчас честно, ты что-то забыл?!
Его взгляд был очень тяжелым, он еще несколько секунд смотрел в мои глаза и держал за руку, а затем вновь в последний раз поменялся в лице, перед этим небрежно отшвырнув мою руку. Отстранился словно от прокаженного, сделал шаг назад, замер и снова стал тем немногословным камнем, коим был всю мою жизнь.
- Позвонил твоему Бате. В обед приедет за тобой.
Это был наш последний разговор, больше дядю Юру я не видел никогда в своей жизни. В пятнадцатом году он сгорел в своем доме, вместе с участком. Батя предложил мне поехать на его похороны, но мне пришлось сделать вид что не могу вспомнить кто это, сопроводив это наигранным «Какой дядя Юра?».
Возвращаясь в 2008 год, и события того лета, в день, когда меня забрал отец и провожал немногословный дед. Там меня не покидал вопрос как вообще можно жить вот так, в ожидании того, что на горизонте появится что-то, что может просто убить тебя, загнать в белую рубашку прост по факту своего существования. Дед продолжал быть немногословным, еще с того эпизода с машиной. В дороге Батя с моих вопросов смеялся, говорил, что это лишь одна из Полтавских страшных историй, которыми они постоянно пугали друг друга по вечерам в детстве. А вот мне было как-то не сильно смешно, мысль про кольцо постоянно сидела в голове, и всё чаще находила себе путь на свободу через сны. В них дядя Юра, «Могилые» и мой дед где-то за границей моей видимости громко спорили. Их спор заключался в том, сколько мне удастся прожить. Дед говорил, что мало, что если я не научился водить такую легкую в управлении машину как «Таврия», то чего уж говорить про сложный, биологический, высокоорганизованный аппарат, именуемый телом людским. «На первом же повороте вылетит в овраг жизни и разложиться на удобрение, хоть какая-то польза будет от него». В спор вступал дядя Юра, его голос был каким-то глухим и быстрым. Почему-то на ум приходила та ситуация, где мы лежали возле комбайна уткнувшись лицом в землю, будто в эту самую землю он и говорил. За его быстрыми и глухими словами узнавался какой-то сюжет, как в тех историях что рассказывал он, перед моим уездом. Только он заходил куда-то слишком далеко, от чего меня пробирал тот самый ужас, что сопровождался спазмами и судорогами. Рассказывал, как «Могилые» будут идти за мной, находить меня везде пока не возьмут свое. Говорил это так, будто моя история уже закончена, и закончена как один из его рассказов. Тут в эту смесь рассказа и спора вмешивались «Могилые» и начинали хохотать. Смехом каким земля падает в яму. Только после этого, вдоволь насмеявшись, начинали говорить уже «Могилые», и от страха я просыпался.
В Полтавскую деревню ездить мне больше не довелось. Дед через два года уехал под Херсон, и жил там до самой смерти. А вот мои жуткие ожидания только начались. Я всё ждал «Могилых», ждал, когда они придут за мной, ждал и ждал. Рассказывал это своим друзьям, в надежде на какой-то аргумент что уберет мою тревогу навсегда. Продолжал ждать год, ничего не происходило. Никакие «Могилые» не появлялись на горизонте. Так время и шло, до 2010 года.
В десятом году меня вновь сослали на лето к бабушке с дедом, чтоб я не бухал летом с корешами в городе. Только уже к родне по маминой линии. Жили они в селе Федоровка, недалеко от Мариуполя. Бывал у них я так редко, что ни друзей, ни знакомых у меня там не было. Так что вместо поездок на Азовское море, которое было совсем рядом, предпочитал проводить время на местном «ставке». До обеда купался, а потом шел в лес, который был совсем рядом. Там обычно сидел пару часов, пока спадала жара. Читал либо слушал музыку на плеере, очень редко мог задремать. Здесь и произошла моя первая встреча с «Могилыми». В Федоровском лесу, в августе 2010 года. Приходя в себя после дремы, мне не сразу стало понятно, что произошло. Надо мной была какая-то тень, а ноги упирались во что-то твердое. На среднем пальце чувствовалось знакомое давление. По телу пробежался холодок. Осознание что на моем пальце выброшенное пару лет назад в бездонную трубу кольцо, заставляло сердце бешено колотиться. Затем произошло то, что на какие-то мгновенья перевело всё и вовсе в плоскость сна. Голос похожий на вырывание кусков травы из земли стал медленно по-змеиному вползать в моё сознание:
- Ттттттттссссыыыыссс ззззааааббббыыыллллссссс….. Ттттсссссыыы ттттеееепппеееррррсссс ддддддддооолллжжжееенннсс ннннааамммссс…. Мммммыыыыыы вввверрррнннууулллиии ттттееебббееессс…
Этот жуткий голос всё говорил, повторяя одно и тоже. Мне же не оставалось ничего другого, кроме как продолжать свои одинаковые попытки проснуться. Затем тень надо мной начала медленно отступать, и вскоре исчезла окончательно. Казалось, кошмар закончился, но то самое давление кольца на пальце никуда не делось, хотелось как можно скорее открыть глаза и отбросить от себя проклятое кольцо как можно дальше. Но тревога что «Могилые» всё еще где-то поблизости не давала это сделать, вдруг они как тогда ждут. Что какой-то из «них» продолжает наблюдать где-то вдали. Так я и продолжал лежать без движения, с закрытыми глазами еще пару часов, пока не услышал рядом голоса идущих мимо людей. Когда, собравшись со всеми силами мне удалось открыть глаза, ожидало меня нечто худшее чем зловещее кольцо из прошлого на пальце. На моей правой руке отсутствовала целая фаланга, по то самое место, где раньше было кольцо. Увидев это, я стал орать. Кричать, ожидая боль, но её не было. Та область, где мой палец отсутствовал была затянута белым слоем кожи, будто его потерять мне довелось очень давно. Кольца то же не было.
На этом мои беды не закончились, все как один начали убеждать меня, что пальца у меня уже нет два года, и потерял я его тогда на работе с дядей Юрой, когда доставал корни из забившегося «шнека» комбайна. Дескать повезло что руку не оттяпала, что после этого меня и забрали с села, но я-то точно знаю – этого не было.
Они продолжали меня убеждать, все как один. Друзья пересказывали мне «мою» историю, как мне оторвало палец, как меня увезли из села, как уже я шутил над ними показывая эфемерный «фак». Но всего этого точно не было. У окружающий мое неприятие вызывало раздражение, дома и вовсе доходило до ссор. Как правило с упоминанием «Могилых» разговор заканчивался, меня никто не хотел слушать.
Прошел еще год и мне стукнуло восемнадцать лет. Из своего города я уехал на учебу в Харьков. Жизнь была чередой эпизодов, которые крутились вокруг выходных. Пять дней учебы потом электричка до родного города, суббота и пол воскресенья дома, и снова электричка обратно, так каждую неделю. Зачастую, полпути до дома читал книжки, другую половину, до самого приезда, слушал музыку и смотрел в окно. Возможно тогда, видя из окна кладбище которые начинались после Славянска, мне и бросились в глаза пару немного не типичных могил. Сначала мне показалось что у меня двоится в глазах. Немного присмотревшись, до меня дошло что было не так. Это не у меня двоилось в глазах, это были «Могилые». Они вновь маячили на горизонте, они хорошо замаскировались, почти идеально, только их выдала элементарная логика, которая видимо для них чужда. Недостаточно просто быть на кладбище, нужно соблюдать его порядок, очередность. А они просто торчали из поверх других могил, где-то поперек участка, где-то прямиком на настоящих могилах. Присмотревшись чуть получше, мне сразу удалось насчитать восемь «Могилых». Или их число росло, может их всегда было столько. На фоне реального кладбища они сильно выделялись и выглядели глупо, захотелось кому-то это показать, но рука не поднялась, а во рту пересохло. Пришло осознание что так делать не следует, и всё торжество от своей наблюдательности разом исчезло.
Выйдя из электрички всё искал очередных «Могилых» на горизонте, но их не было. Они не появлялись несколько недель, а потом, смотря из окна общаги, увидел, как на остановке, рядом с трамвайными рельсами появилось что-то новое. Поначалу думал рекламный баннер или «прищепка», но нет. Слишком знакомым было то до мне довелось увидеть. Выходить из общаги было страшно и весь вечер только и делал что следил за этим «объектом». Начал даже вести в тетради записи, время и присутствие «объекта» на том же самом месте. Никогда не думал, что у меня настолько корявый почерк. Продолжал наблюдать до «последнего трамвая» пока не увидел как то, что весь день неподвижно было рядом с остановкой, не оказалось в центре пустого трамвая, что медленного скрывался за закрывающими обзор из окна листьями каштана. Тогда на меня снизошло, я устал бояться, показал «Могилому» вслед свой эфемерный «фак», и сделал последнюю пометку в своих записях.
В ту ночь мне вновь приснился сон или быть может это был не совсем сон. В центре моей комнаты в общаге возвышался могильная плита. Теперь голос был другим, сейчас он пережевывал куски половых досок и камня, этим падающим мусором он говорил. О том что я всё еще должен им. Что они «кое-что» вернули мне. Кошмар вновь длился практически до самого утра, сосед по комнате никак не реагировал. Повторив в который раз свои одинаковые фразы, голос затих, плита с неприятным хрустом и треском погрузилась в пол. Когда я открыл глаза, то с ужасом обнаружил что на правой руке у меня отсутствует кисть.
Криков не было, только постыдный тихий плач. Этот плач перерос в рёв тогда, когда по телефону Мама мне сказала, что кисти у меня давно нет, с 2008 года. Когда мы с дядей Юрой ездили на комбайне, и я доставал корни из «шнека». Записи сделанные вчера были сплошь каракули, написанные левой рукой.
Должен признаться вам, после этого я стал весьма забитым человеком. Толком не выходил из дома, сторонился других. С горем пополам доучился в институте, и стал работать в колл-центре. Это было до карантинных удаленок, мне повезло договориться на работу из дома еще тогда. Так я и жил, несколько лет. Перебрался в Киев, поближе к застроенным районам, чтоб горизонт, видимый из моего окна, закрывали другие дома. Да если честно никакой вид мне был особо и не нужен. Мои шторы как правило были всегда задернуты. Из дома выходил очень редко, если нужно было снять наличку в банкомате, либо на почту. Наконец дошел до того положения, когда смог позволить себе раскрашивать фигурки по «Вахе». С одной рукой это делать не сильно удобно, как и всё остальное, впрочем. Но мало по малу у меня получалось жить нормально. Красил свой первый не сильно дорогой набор. Выделил для этого целый уголок в зале. Так дни и шли, работа и пара часов перед сном покраски. Всё было нормально, окна зашторены, из дома только перебежками, кепка на голову и взгляд в пол, но этого было мало. Вечером после работы меня ждал новый сюрприз, вместо моих четырех фигурок, в зале на столе были четыре одинаковые могильные плиты. Миниатюрные и максимально детальные, словно кто-то усердно красил их сотню часов. В приступе отчаянья сбил это на пол своей культей. Дурак. Ночью «они» снова пришли.
Миниатюрные могильные плиты, торчащие из кровати. Смешные плюшевые голоса, задорный звон пружин матраса. Рассказывали, что я всё еще должен им, и что они вернули мне «кое-что». С пробуждением у меня отсутствовала рука по локоть. Семье и друзьям больше не звонил, знал, что скажут. «Руку оторвало тогда на комбайне, в 2008 году». Вместо этого задался вопросом, а что же я им «должен», и что это за возврат такой, где у меня исчезают куски руки. Ответов понятное дело не было.
Прошло еще пару лет, и мой быт скатился до той стадии, когда мне уже стало наплевать, не буквально, но я больше не сидел, забившись в углу. Выходил на улицу чаще чем обычно, окна не зашторивал. Второе и лишило меня части руки, уже по плечо. Пил с утра кофе, и присмотрелся в дом напротив, не мог понять, что не так, смотрел в окно соседей, а потом чуть не подавился воздухом. Внутри соседской квартиры в центре зала возвышалась могильная плита. Вновь «Ты должен… мы вернули тебе…»
И вот наши дни. С того времени они больше не появлялись, и до меня наконец дошло…. Кажется, я понял, как это работает… Быть может во мне говорит безумие или предельная форма помешательства, но вот как это довелось понять мне:
Все, кто до этого с ними сталкивался, не выдерживали того, что «Могилые» давали им. Не выдерживали свои воплощенные страхи, «Могилые» предлагали именно их. Воплощенные страхи, не фантазии, а реальность, а взамен требовали человеческие фантазии. Зачастую люди не выдерживали то, что было скрыто внутри их естества. «Могилые» возвращали такое, от чего люди всю жизнь бежали, что они сбрасывали с себя на протяжении жизненного пути. Дед Панас боялся смерти, рыл землю, хотел при жизни отрастить себе горб, что стал бы для него гробом. Будто это могло ему помочь… Изморил свою скотину до смерти, лишь бы в её окружении быть живым, обозначил это как место смерти, и захотел сбежать от этого. Привязал к спине труп свиньи, спрятался за ним и дал деру. Бежал пока не встретил свою смерть. Игорь, которого упекли в дурдом, панически боялся чего-то связанного с обществом. Быть может, поэтому он спрятался за зеркалом, в надежде на то, что вместо него люди будут видеть свое отражение. Его удушье и было следствием нахлынувших всех разом страхом, он просто утонул в них, захлебнулся, не выдержал встречу с самим собой. Бандит с печальной судьбой так боялся ответственности, что слился с действительностью, замаскировался, растворился в окружающем, довел себя до состояния мебели. Ну а я всю жизнь боялся забвения.
И закономерно начал по кускам исчезать, с 2008 года. Прошло пятнадцать лет, а у меня нет уже одной руки, она просто исчезла, и все как один твердят мне про комбайн. Сколько это процентов тела десять или больше?
Дядя Юра уже давно мертв, как и говорил в начале, он сгорел в своем доме. Дед что успел пожить под Квитковым тоже. С тем селом меня больше ничего не связывает, но мысли что дело в нем постоянно крутились в голове. Поэтому я и поехал туда. Импульсивно без какого-либо плана, ничего не ожидая. С сумкой, в которой был судок вареной гречки и бутылка воды. На поле, туда, где всё началось. Приехал на электричке и пошел. За пятнадцать лет село будто высохло, дома стали крошечными, а бескрайние поля маленькими. Дом, где раньше жил мой дед и вовсе нашел не с первого раза, а вот то поле, где всё случилось увидел сразу. Я устал бояться, устал жить в страхе. Четыре прямоугольника на горизонте, были всё там же и будто ждали меня. Сначала я шел в их сторону, затем бежал, но они как были далеко, так и остались. Мне хотелось кричать им «ЗАБЕРИТЕ, ТО, ЧТО Я ВАМ ДОЛЖЕН!!! ХВАТИТ!! ЗАБЕРИТЕ ВСЁ!!!ЗАБЕРИТЕ!!». Уровень моего отчаяния был запредельный, сил бороться уже не было, осталась лишь безрассудная агония. Мой бег продолжался целую вечность, пока «Могилые» издевались надо мной. Они также отдалялись, и были уже едва видимы. Ноги заплетались, стали тонуть в чем-то вязком. Бордовая земля. «Пожарная балка». Там силы бежать закончились, и после падения сознание покинуло меня.
В моем сне их были тысячи, десятки и сотни тысяч. Погребенные заживо. Страшная резня, в которой реки крови заливали сваленных в балку людей, крови в которой тонули длинные и затупившиеся о людские шеи лезвия. В этом сне человеческий потоп куда-то двигался, в нем были и живые, и мертвые. Кажется, все старались вырваться на самый верх, и я был одни из тех, кто расталкивал других, карабкаясь по человеческим жизням. Был тем, у кого почти получилось вырваться. Тот, кто сумел дотянуться до поверхности, кому почти удалось вынырнуть из бордовой бездны. Вытянуть одну руку за неё… правую руку.
Когда сознание вновь вернулось ко мне, я не сразу понял, что меня держит. Это была земля, она держала мою руку, правую, что исчезала последние пятнадцать лет. С большим трудом вытащил её и не веря своим глаза стал рассматривать. Она была покрыта грязью, бордовой, словно кровь. Силуэты «Могилых» что были на горизонте исчезли.
Весь мой путь обратно, произошедшее не переставало давить на мою голову. За последние пятнадцать лет случилось столько всего, что удивляться подобному было глупо. Лишь боялся, что всё это очередной реалистичный сон. Позвонил Бате, долго подготавливал его к вопросу, а затем спросил не помнит ли он сколько у меня рук, он на всякий случай спросил закусываю ли я когда пью, а потом все же ответил, что две. Тогда так же аккуратно поинтересовался не помнит ли он, почему забрал меня тогда тем летом, в 2008 году.
- А…. так ведь Юрка в запой ушел, запойный он был, - совершенно обыденно проговорил по телефону он.
Про мой вопрос за «Могилых» он лишь посмеялся, сказал, что это лишь местная детская страшилка. Мы еще немного поговорили, и моя реальность вновь «переписалась».
В разговоре Батя много вспоминал вещей, о которых мы обычно не говорили. Вспомнил даже как дядя Юра перепил, и умер. В народе это еще называют «сгорел от синьки». Хотя я точно помню, что дядя Юра именно сгорел вместе со своим участком, в доме, и что мне пришлось делать вид что я его не особо помню, лишь бы не ехать тогда на похороны.
Когда мы наконец поговорили, я обдумал все возможные мысли в своей голове, не сказать, что ответов у меня не сильно прибавилось. Электричка показывала за окном одинаковые черные картины ночи, в которых редко проскакивали красные огни и белые точки на горизонте. Виделось что за окном что-то большее чем просто ночь, и это завораживало. Мне не хотелось знать безумен я или нет, не хотелось возвращаться к «Могилым», к вопросу реальны они или нет, и насколько реальна сама действительность, где я нахожусь. Было лишь одно настоящее и явное желание – начать сначала. Начать наконец жить, а не ждать пока что-то будет ставить меня перед фактом.
Честно мне доподлинно неизвестно существуют ли «Могилые» или нет, меняют они нас или реальность. Было ли то, что было, или всё это наваждение, одно могу сказать точно:
Если вы когда-либо в пути на горизонте увидите что-то прямоугольное или едва знакомое в своих крестообразных очертаниях, а особенно важно то условие, что ранее там этого не было, мой вам совет – поворачивайте.
Источник (страница автора на Мракопедии)
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram