Из мясной избушки
Никогда не любил старые квартиры. Есть в них что-то такое неуютное, от чего там совсем не хочется находиться. Возможно всё дело в том, что выглядят они все похоже. Огромные шкафы и румынские стенки со всевозможными чайными сервизами, книгами, фотографиями в рамках и прочим скарбом, накопленным за жизнь. Ковры на стенах. Пожелтевшие обои и старая, пропахшая пылью мебель. Предметы былой роскоши в виде магнитофонов и радиол. В этих жилищах всегда веет тоской и запустением, даже если хозяева стараются поддерживать в них жизнь. Может быть дело в том, что мне не довелось родиться и вырасти в одной из них и я с детства был разбалован тем, что тогда называли евроремонтом. Я никогда не любил бабушкину квартиру. Конечно мне нравилось проводить время со стариками и я всегда с большой охотой сам приходил к ним в гости. Но я никогда не любил оставаться на ночь в этой квартире. Ещё тогда, в далёком детстве я чувствовал, что в ней есть что-то большее, чем налёт старины.
Не знаю каким чудом, но тогда ещё бездетные дед с бабушкой урвали себе просто роскошную по тем временам квартиру в кирпичной сталинке почти в самом центре города. В ней было целых три комнаты, чему безмерно завидовали соседи, такие квартиры давали в основном офицерам, но никак не бездетной женатой паре: две спальни и просторная гостиная с балконом, который выходил во двор. В гостиной помимо телевизора, стола с диваном и креслами стояла огромная двуспальная кровать, на которой спал дед. В одной из спален, в самом дальнем конце квартиры жила бабушка, а во второй спальне когда-то жил отец, а после того, как он женился на мой маме и они переехали в отдельную квартиру, комната стала гостевой и именно в ней мне приходилось ночевать.
Отец с матерью часто были в разъездах, связанных с работой, иногда могли уехать на целый месяц. Нередко их командировки совпадали, так что оставить меня было некому, и тогда меня отправляли жить к бабушке. Я страшно не любил эти командировки и не понимал, почему родители не могут найти такую работу, чтобы не приходилось надолго уезжать из дома.
Жить у бабушки было невыносимо. Не только потому, что до школы приходилось добираться на автобусе почти час, когда дома до неё было идти от силы пять минут. Не только потому, что дома приходилось оставлять свои любимые занятия, игрушки и своих друзей. Как я уже сказал, я чувствовал, что квартира таила в себе нечто большее, чем отжившие свой век предметы быта. Она будто была окружена чем-то тёмным, опасным, готовым вырваться из стен и поглотить всех её обитателей. Они лишь ждали нужного момента, когда квартира ослабнет настолько, что будет больше не в силах сдерживать их, и вскоре этот момент наступил.
Побелочный
Тогда мне было семь лет. Отгремели новогодние праздники, а впереди меня ждала целая неделя каникул. Родителям в очередной раз пришлось уехать по делам, и я был отправлен на попечение к бабушке с дедом. Гулять по холодным заснеженным дворам, населённым одними лишь пенсионерами да алкашами в полном одиночестве мне совершенно не хотелось, поэтому я целыми днями сидел дома и развлекал себя как мог. Рассматривал старые атласы, болтал со стариками о том о сём, смотрел с ними телевизор, читал книги, которые стояли на полках огромного шкафа в гостинной. Время шло медленно и я тосковал по своей уютной квартире, где всегда было чем заняться и своим друзьям, которые наверняка в это время занимались чем-то интересным.
Ещё одна причина, по которой я никогда не любил старые дома, это отвратительная звукоизоляция. В той квартире всегда можно было слышать звуки жизни многоквартирного дома. Где-то за стенками звенела посуда, глухой старик на полной громкости смотрел новости, работал пылесос и радио, иногда был слышен гул пьяных голосов и нередко он перерастал в ругань и звуки потасовки. И среди всей этой какофонии звуков выделялся хриплый агрессивный мужской голос, скорее даже крик, будто его владелец постоянно был чем-то раздражён. Его можно было слышать только в определённом месте, как раз в той комнате, где я спал и исходил он то откуда-то сверху, то снизу. Разговоры других соседей слышались как неразборчивый гул и бубнёж, тогда как голос этого мужика звучал отчётливо и, если прислушаться, можно было различить каждое его слово. Я уже тогда находил странным то, что разговаривал он будто бы сам с собой, хотя можно было предположить что у его собеседников была совсем другая манера общения, более спокойная, поэтому их и не было слышно. Просыпался этот сосед рано: его голос сотрясал стены уже в семь утра и замолкал ближе к полуночи. Если бы я тогда не был ребёнком, я бы предположил, что скорее всего это обычный алкоголик, которых в доме было полным полно, вероятно слегка с придурью на фоне своей зависимости. Ходит он к своим собутыльникам то на верхний этаж, то на нижний, вот его и слышно каждый раз по-разному. Но мне было всего семь лет и психологию пропитых алкашей я ещё знать не знал и будто чувствовал, что происходит что-то совершенно загадочное. Когда я рассказал о своём открытии бабушке с дедом, они встревоженно переглянулись и велели мне не обращать внимание на странного соседа и строго настрого запретили вслушиваться в то, что он говорит, а лучше и вовсе уходить в другую комнату. Тогда я подумал, что старики переживают, чтобы я не нахватался всяких дрянных слов, ведь выражался этот тип крепко и совершенно не стеснялся в выражениях. Но дело было совершенно в другом.
Как я уже сказал ругался этот сосед как моряк. Кем бы ни были его собеседники, доставалось им прилично. Он проходился по их старой бытовой технике, называя её “дерьмом голимым” и глумился над тем, что они не могут позволить себе новую. Проходился по их жёнам, обзывая их последними словами. Вслух выкрикивал подробности их интимной жизни, совершенно не скупясь на детали, будто сам видел всё своими глазами. Не меньше доставалось и детям этих бедолаг, этот умалишённый называл их “гнидами” и “гоблинами говнорылыми”. Иногда, издеваясь над их внешностью, давал советы вроде: “отрежь ему нахуй лицо и выкинь на мусорку” или, говоря о чьей-то жене: “возьми пилу и обпили этой жирной скотине сало”. Разумеется ни один нормальный человек не стал бы терпеть такие оскорбления даже от близкого друга, да и с какой стати? Неужто собутыльники его настолько боялись, что молча выслушивали как он унижает их семью? Но опять же, такие вопросы пришли бы в голову взрослому, а никак не семилетнему ребёнку. Я же, напрочь проигнорировав запрет стариков, с интересом слушал и запоминал новые ругательства, которыми позже мог бы похвастаться перед друзьями во дворе. Для меня это была весёлая игра, что разбавляла скуку, я был рад заняться чем-то кроме уже осточертевших книг и атласов. В тайне от бабушки с дедом я весело смеялся над злобной руганью и трёхэтажным матом соседа. До тех пор, пока он не заговорил со мной.
Я даже не обратил внимание на то, что заговорил он из стенки, за которой была бабушкина комната, где по здравому смыслу его и быть не могло. Меня напугал сам факт того, что какой-то незнакомый агрессивный мужик обращается ко мне и я напрочь забыл про всё остальное на свете. Это произошло после обеда, когда старики разбрелись по своим комнатам на сиесту и я остался в своей комнате в полном одиночестве. Я был занят книгой про Тома Сойера и был погружён в свои мысли, когда из стены прямо за моей спиной послышался знакомый хриплый голос с истеричными нотками:
- Слыш, малой. Да да ты, с книжкой. Будь другом, сходи на кухню, принеси нож… Короче, сними эту вот картину с вазой, возьми нож и вырежи там обои. Под ними люк будет, открой его. Да не ссы ты! Принеси нож говорю, отрежь обои и открой люк! Прикол тебе покажу.
Меня до смерти напугал тот факт, что он каким-то неведомым образом видит, чем я занимаюсь и в точности знает интерьер комнаты. Не мог же он наугад сказать про картину с вазой на стене? Но ещё больше я боялся получить от деда за испорченные обои, поэтому и не думал подчиняться приказам голоса. А тот, будто прочитав мои мысли, стал всё настойчивее уговаривать меня:
- Да не ссы ты говорю! Потом картиной закроешь, дед с бабкой не заметят. Эти маразматики всё равно уже нихуя не видят. Прикол тебе покажу говорю! Давай режь быстрее!
Я вскочил с кровати и встал посреди комнаты, судорожно вглядываясь в стенку и совершенно не зная как поступить. Но одно я знал наверняка: ни в коем случае не стоит резать обои и открывать люк в стене, какой бы “прикол” там ни был, ведь мужик явно пришёл с недобрыми намерениями. Тут у соседа закончилось терпение:
- Ну чё ты встал как баран? Делай что я говорю, живо! Или я щас вылезу и откручу тебе нахуй голову! Даю тебе одну минуту, время пошло!
Я понятия не имел, может ли он в самом деле вылезти из стены и открутить мне голову, но за моей спиной был путь к отступлению и это придало мне храбрости. Ровно настолько, чтобы дрожащим голосом негромко произнести:
Секунд на пять в комнате повисла тишина, было слышно лишь тиканье настенных часов и карканье ворон за окном, после чего сосед снова сорвался на крик:
- Мелкий выблядок, сукин червь! Я приду ночью и отгрызу тебе ноги, будешь на костылях всю жизнь ходить, ублюдок! Будешь голыми костями по земле шаркать, мразь! Я тебе лицо всё обглодаю, только заснёшь гнида! Запомни, кожа то у меня ПОБЕЛОЧНАЯ.
На последнем слове он понизил голос и произнёс его мерзким змеиным полушёпотом. Я не стал дослушивать проклятия из стенки и убежал в гостиную, где жуткого соседа было не слышно. Старикам про случившееся я рассказывать побоялся.
Само собой ни о каком сне не могло идти речи. Ночью я, накрывшись одеялом, с ужасом вглядывался в картину с вазой, представляя, как сосед находит способ открыть люк в стене и пролезть в мою комнату. Я вспоминал его ругань на других этажах и думал о том, как он смог пролезть в узкое пространство кирпичной стены между комнатами. Почему-то мне представилась система тоннелей и тайных ходов, которая пронизывает весь дом и уходит глубоко под землю, соединяясь с другими домами по всему городу. Как по этим узким, поросшим паутиной пространствам что-то бродит и заглядывает в чужие квартиры и наблюдает за их обитателями через стену. Я долго лежал погружённый в эти неприятные мысли, иногда переворачиваясь на бок, но каждый раз оставлял стену в поле зрения, но в конце концов сон взял надо мной верх.
Проснулся я резко и внезапно, будто после ночного кошмара, и тут же понял, что разбудил меня едва слышимый шорох. Прислушавшись, я узнал, что идёт он из-за той самой стенки и медленно двигается в сторону угла, где стояла моя кровать, будто где-то там под обоями скребутся мыши. Я перевёл взгляд на пространство голой стены перед моей кроватью, где дед так и не доклеил обои. Голая стена с побелкой. Тут же меня бросило в холод и я сильнее вжался в кровать. “Кожа то у меня побелочная!” - вспомнились мне слова соседа и я с ужасом перевёл взгляд туда, откуда доносился шорох. Это были никакие не мыши. Сосед крался по стене, прощупывая обои, чтобы найти край, там где они заканчиваются. И он его нашёл.
Сначала я увидел, как на стене нарисовалось выпуклое лицо с ямками там, где должны быть глаза и рот, в темноте комнаты они выглядели как чёрные провалы. Когда из стены показалась белая как побелка рука и нога, уже почти ступившая внутрь комнаты я не выдержал и закричал во весь голос, так громко как только мог. Через несколько секунд загорелся свет и в комнату вошла испуганная бабушка и мы вместе увидели, как белая фигура из побелки уходит обратно в стену.
Когда утром я спросил бабушку, видела ли она соседа, она посмотрел на меня так, будто не понимает, о чём я говорю и сказала, что скорее всего мне просто приснился страшный сон. Но чуть позже я услышал, как она разговаривает с дедом на кухне. Она закрыла дверь, чтобы я ничего не услышал и старалась говорить как можно тише, но глуховатому деду всё равно пришлось говорить чуть громче, так что я не пропустил ни слова из их разговора.
- Рома, ну сколько раз я тебе говорила заклеить стенку!
- Ай, да кто ж знал, что он вернётся.
- Ну вот вернулся и до смерти Мишку напугал. А если бы я не успела? Одному Богу известно что бы он с ним сделал.
- Вот и заклей. А то ты думал что, картину повесил и всё, это его остановит? Людка из тридцать второй тоже так думала и вон что с её внуком случилось… Всё, допивай чай и иди работай.
После завтрака мы с бабушкой пошли гулять в парк, а когда вернулись на месте голой стены был кусок фотообоев с берёзами. А рядом с ведром и кистью в руке стоял довольный дед.
Вон смотри Мишка, какую красоту сделал! Ну лучше же стало, а?
Красотой там и не пахло. Свежий кусок с берёзами, наспех одолженный у соседа, совершенно не смотрелся рядом со старыми пожелтевшими обоями с цветочным узором. Но я то прекрасно понимал, что это вовсе не для красоты.
После обеда я снова остался в комнате наедине с книгой. Я ждал, что он появится вновь и почти не удивился, когда снова услышал за спиной хриплый голос:
- Чё заклеили, да? Слыш, ублюдок мелкий, ты просто так от меня не уйдёшь. Щас поползаю по этажам и найду себе обойную кожу. Вот тогда тебя твои маразматики даже днём не спасут. Ты только жди.
На всякий случай спать меня положили в комнату с дедом и ночь прошла без происшествий. Ни на следующий день, ни после этого, соседа я больше не слышал. Видимо обойную кожу он так и не нашёл.
Фотографии
Если вы когда-нибудь бывали в квартирах-сталинках, то наверняка видели просторные кладовки, в которых всегда навалено всякого хлама. В бабушкиной квартире таких было три. Одна в коридоре - там стояли полки со всевозможными закатками и пустыми банками, вторая в гостиной - там хранилась одежда и обувь, которую уже никто не носил, всякие парадные туфли и деловые костюмы, поеденные молью, а третья находилась в бабушкиной комнате, и именно она представляла для меня самый большой интерес.
После случая с побелочным бабушка боялась оставлять меня одного в той комнате, даже не смотря на то, что прошло уже немало времени и он так и не появился снова, поэтому долгое время, когда родителям в очередной раз нужно было уехать, я жил и ночевал в её комнате. Я был совершенно не против, поскольку сам не горел желанием спать в том месте, пускай дед и заклеил злосчастную стену. К тому же, как я уже сказал, бабушкина кладовка представляла для меня большой интерес, и теперь она была совсем рядом, и я мог сколько угодно играть в ней, не путаясь под ногами у стариков и не мешая им. Помимо совершенно не интересующих меня вещей, вроде пылесоса и мешка с постельным бельем, в этой кладовке стояла огромная коробка, занимавшая добрую половину всего пространства, в которой лежал разного рода хлам, начиная со старых, ещё отцовских советских игрушек, всевозможных букварей и энциклопедий и заканчивая сломанным магнитофоном и набором граммофонных пластинок. Я мог часами рыться в этой безумной куче всего на свете, собирая старый металлический конструктор, нажимая разные кнопки на магнитофоне, делая вид будто он всё ещё работает и просто рассматривая книги и альбомы с рассыпающимися прямо в руках пожелтевшими страницами. И тогда я открыл для себя ещё одно удивительное свойство этой кладовки: она могла изменять предметы.
Сначала изменения были незначительными: например белые деревянные кубики с буквами алфавита заметно пожелтели и покрылись каким-то отвратительным смолянистым налётом, хотя никто кроме меня их точно не брал и не мог испачкать. Потом я заметил, что со старого радио одна за другой исчезают кнопки и элементы корпуса, пока в один день оно не превратилось в абсолютно пустую прямоугольную пластмассовую коробку. Та же участь постигла детские книжки. Сначала из них исчезли картинки, оставив после себя совершенно пустые страницы. Затем стали исчезать целые слова и предложения, и в конце концов оставалась лишь облезлая обложка с набором таких же грустных пустых страниц. Так случилось почти со всеми книжками кроме одной. Кажется это была детская книга, объясняющая правила дорожного движения, с кучей красочных картинок. Я был сильно удивлён, когда открыв её, увидел не привычное заглавие с нарисованным улыбающимся велосипедистом и такой же радостной собакой рядом, а выведенное жирными печатными буквами название: “ЗАБВЕНИЕ” и чуть ниже: “ИГРА”. На следующей странице были какие-то картинки и под ними сюжет, объясняющий, что происходит на каждой из них. В самом верху всё теми же жирными печатными буквами было написано: “ЗАПОМНИ ЭТИ СЮЖЕТЫ. ТЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА ИХ НЕ УВИДИШЬ.” На следующей странице был такой же набор картинок с текстом и та же инструкция. И на следующей. И после неё. И после. Я долистал книгу до самого конца, но ничего нового так и не увидел. Тогда я подумал, что это очень странная и совсем не весёлая игра, забросив книгу обратно в коробку. Когда я открыл её на следующий день, я не нашёл ничего из того, что видел раньше: все картинки и истории так же, как и в других книгах бесследно исчезли и самое странное, что я не мог вспомнить, что там было изображено и написано, сколько бы ни пытался. Видимо, в эту игру я проиграл.
Кроме всего прочего в коробке лежал толстенный семейный фотоальбом, который хранил в себе сотни фотографий самых разных родственников вплоть до тех, что скончались ещё при царе, и именно за это я и любил его. Я знал историю почти каждой фотографии, и того, кто был на ней запечатлён, ведь не один раз смотрел его вместе с дедом, часами слушая его рассказы, даже не смотря на то, что из раза в раз они повторялись, от того мне было не менее интересно. Мне нравилось смотреть на чёрно-белые фотографии людей, которых мне не довелось знать при жизни, но о которых я слышал из рассказов дедушки и других родственников, и я был рад, что могу увидеть их хотя бы на страницах этого альбома. Но к сожалению, как и все остальные вещи, кладовка испортила и его. Поначалу он выглядел так же, как и раньше. Я листал страницы, рассматривая женщин и мужчин в старинных деревенских одеждах, женщин в нарядных платьях, мужчин в строгих костюмах. Чаще всего встречались мужчины в военной форме. К сожалению, в большинстве случаев это была их последняя фотография. Всё выглядело так, как и раньше, пока я не дошёл до фотографий моего деда.
Вот на фото он со своим младшим братом сидит на кровати. На обратной стороне подпись ручкой: “1940 г.”. Я помню, что меньше, чем через год брат погибнет при бомбардировке города. Хорошо, что хоть фотография осталась. Только вот странно, я же точно помню, что они с дедом улыбались, глядя в камеру. А теперь фото будто водой размыло. Дед выглядел нормально, но вот черты лица брата стали размыленными и нечёткими. Не было видно ни улыбки, ни копны светлых волос, ни прямого аккуратного носа, лишь какие-то наброски, будто его нарисовал художник для какого-нибудь заднего фона, не утруждая себя проработкой деталей. То же самое было и с другими фотографиями. Если бы я не знал о магиии кладовки, я бы подумал, что альбом кто-то случайно утопил в воде: на всех фотографиях можно было различить лишь деда, все кто находился рядом выглядели как размытое пятно. Я больше не мог узнать ни прадеда, ни дедушкиных друзей детства, ни его собаку - никого. Даже своего отца я узнал не сразу, хотя выглядел он чётче остальных, лишь со щеки пропала огромная родинка и непривычно округлилось лицо. Но самой неприятной находкой стали фотографии деда с его друзьями.
Я ожидал, что они так же, как и другие станут размытыми, но всё было гораздо хуже. На фото дед стоял возле кирпичной трубы во дворе у своего дома. А там, где раньше были его друзья, стояли три фигуры, лишь отдалённо напоминающие людей, будто грубо высеченные из дерева, потрескавшиеся, с тонкими заострёнными конечностями и такой же заострённой головой без лица. Они были повсюду. Сидели с дедом за столом в ресторане. Купались с ним в море. Позировали у памятника в центре города. Катались с ним на лыжах. Играли с ним в шахматы. Самой страшной фотографией была та, где один из этих деревянных истуканов держал новорождённого ребёнка в каком-то лесу, а другие стояли вокруг него и тянули к нему свои руки-палки, будто ожившие языческие идолы совершали какой-то мрачный ритуал.
Я решил показать находку деду и принёс ему альбом, открыв на том месте, где начинались жуткие деревянные истуканы. Он надел свои очки для чтения и, внимательно присмотревшись, сказал:
- Агаа, это ж я со своими друзьями. Вот он Гришка Макаренко. А это Женька Хромой, он тогда ещё в аварию не попал и ходил нормально. А вот этот справа это Игорь, он потом с женой в Америку уехал. Мдаа, это ж сколько лет уже прошло… Смотри, это ж мой пёс, Миша. Назвали прям как тебя, хе-хе. Только в честь Горбачёва.
Дед весело рассмеялся, показывая пальцем на какое-то бревно на колёсиках, в котором можно было различить лишь растянувшиеся в улыбке человеческие губы.
- А это мы на море ездили в Одессу. Женька там в аварию и попал. Эх, жалко парня, хотел спортсменом стать. А это мы у дома офицеров стоим, вот этот малыш у меня на руках это твой отец. Бабушка тогда ещё в больнице лежала, а мы уже во всю отмечали.
Я удивлённо наблюдал за тем, как дед умилённо рассматривает фотографии и тыкает пальцем в деревянных уродов, называя каждого по имени, хотя выглядели они все совершенно одинаково.
- Это ж мои лучшие друзья были. Мы с ними столько всего вместе пережили, разве что только войну не прошли, хе-хе. Ну и слава Богу.
Я всё же решил осторожно спросить его:
- Деда, а разве так они выглядели?
Дед на минуту задумался, глядя куда-то в сторону, а затем как-то погрустнел и произнёс:
- Не помню, Мишка. Может и так… Это ж так давно было. Нас как жизнь пораскидала по разным местам, так мы и не виделись с тех пор. Вот, только по праздникам иногда созваниваемся.
Больше я деда об этом не спрашивал.
Вечером я заметил, как дед с тоской в глазах рассматривает альбом, внимательно всматриваясь в каждую фотографию, а затем закрыл его, и, тяжело вздохнув, убрал куда-то в ящик. Не знаю, что с ним стало после этого, но альбом я больше не видел
Застолье
Последний случай с кладовкой произошёл на семейном празднике. Той осенью дед отмечал день рождения - восемьдесят шесть лет. Кроме меня и родителей на застолье пришли почти все наши родственники, кое-кто даже приехал из-за границы. Как раз накануне этого отец подарил мне небольшой фонарик с металлическим корпусом. Я долгое время выпрашивал эту вещицу и был несказанно рад наконец получить её и постоянно, когда куда-то шёл, брал её с собой. Пока взрослые были заняты, накрывая стол и готовя праздничные блюда, я решил испытать свой подарок и решил, что идеальным местом будет тёмная кладовка в бабушкиной комнате. Я прихватил с собой первый попавшийся журнал, что-то про дикую природу, и залез в чулан, наглухо заперев дверь так, что внутрь не попадал ни один луч света. Фонарь работал превосходно. Сначала я водил лучом по тёмным углам, рассматривая окружение, а затем открыл журнал и стал с интересом разглядывать фотографии с африканскими обезьянами, гепардами и прочей живностью. Сколько я просидел за этим занятием - не помню. Но когда я наконец оторвался, я понял, что с фонариком что-то не так. Если в начале я мог осветить им каждый угол кладовки, то теперь луч едва доставал до лежащего у меня на коленях журнала. По началу я расстроился, что так быстро посадил только вчера купленные батарейки, но тут же заметил, что кладовка тоже изменилась. Теперь я не мог дотянуться рукой до задней стенки - она будто отдалилась, тоже самое стало с потолком. Когда я вошёл в неё, кладовка точно не была такой просторной, но самым очевидным изменением стала выкрашенная в белый цвет дверь. Теперь она была коричневой, во многих местах краска облупилась и падала на пол крупными хлопьями. Я испугался, что проклятый чулан изменит и меня и тут же распахнул дверь и выбежал наружу. И тут же понял, что совершил большую ошибку, надолго заперевшись внутри.
В квартире стало темно, слишком темно для сентябрьского вечера. За окном висела завеса густого синеватого тумана, полностью покрывшего собой улицу. Тут же я заметил ещё кое-что - странный ритмичный звук, который доносился откуда-то из глубины квартиры. Когда я вышел в коридор, я понял, что звук идёт из гостиной, но теперь к нему прибавился ещё один: едва различимый хор голосов.
По мере того, как я шёл по коридору, звуки становились громче. Голоса стали отчётливее, в них слышались очень высокие женские голоса и очень низкие мужские. Все вместе они повторяли одно и тоже слово, нараспев растягивая его по слогам: “Пооооо-здраааааааа-вляяяяяяя-ееееееем”.
Я повернул за угол: на стене висели огромные часы, которые я никогда раньше в доме не видел. Именно они издавали отвратительно громкие ритмичные щелчки. На циферблате была лишь одна стрелка и всего восемь делений вместо двенадцати. Часы оглушительно тикали, почти заглушая собой хор голосов за закрытой дверью гостиной. “Поооооо-здрааааааа-вляяяяяя-еееееем”. Я осторожно подобрался к ней и потянул за ручку.
На покрытом скатертью столе не было никакой посуды и бокалов, никаких праздничных блюд, лишь ряд свечек в металлических подсвечниках, которые освещали комнату тусклым мерцающим светом. Дед сидел в кресле в центре стола, он был одет в парадный костюм, который я раньше никогда на нём не видел, и казалось, дремал, склонив голову на бок. “Пооооо-здрааааааав-ляяяяяя-еееееееем”. Хор голосов доносился откуда-то из-за стола и когда я пригляделся, я их увидел.
То, что поначалу я принял за стулья. Только присмотревшись я заметил, что “ножки” едва заметно шевелятся, а на “спинках” выступают сморщенные лысые головы. Их глаза были закрыты, а лица не выражали никаких эмоций, лишь то и дело открывался рот, чтобы произнести своё “Пооооо-здрааааааа-вляяяяя-ееееем”. Как только я понял, что это никакие не стулья, головы медленно повернулись ко мне. “Пооооооооооооооооооооооооооооооооо…” Они тянули это “о”, широко разинув пасти, и оно становилось всё громче и громче, пламя свечек неистово задрожало, а затем погасло и тогда я побежал.
Я пронёсся мимо отвратительно громких часов, но теперь их тиканье заглушало всё нарастающее “оооооооо…”. Когда я был в бабушкиной комнате оглушительный гул голосов, казалось, раздаётся где-то прямо у меня за спиной. Я забежал в кладовку, захлопнул дверь и с головой накрылся старым ковром, готовясь к худшему. Я всё ещё мог слышать жуткие завывания в глубине квартиры, они переливались, отражаясь эхом от стен, будто в каком-то средневековом храми. Где-то за дверью послышались приближающиеся шаги, а затем дверь медленно открылась.
- Миша, ты тут? Иди к столу, тебя одного ждём.
Я осторожно выглянул из-за ковра и увидел лицо бабушки.
- Ты чего такой напуганный? Всё нормально?
Я вылез из-под ковра и осторожно выглянул в квартиру. Всё было как прежде: за окном больше не было тумана, где-то из гостинной слышались разговоры и смех, на стене тикали самые обычные часы. Я пулей выскочил из кладовки, стараясь не слушать приглушённое “ооооооо…”, доносящееся откуда-то из-за стены.
Калинин
Годы шли. Дед с бабушкой неуклонно старели и слабели. Перестали ходить дальше продуктового магазина, стали всё меньше разговаривать и всё больше спать. В последний раз я остался у них ночевать, когда мне было двенадцать лет. Тем летом родителям в очередной раз понадобилось на неделю уехать, а меня, как обычно, отправили к жить ним. Только теперь я присматривал за ними больше, чем они за мной. Я старался делать всю работу по дому: ходил в магазин за продуктами вытирал пыль, поливал комнатные растения, выбивал ковры и по возможности готовил есть. Делать было нечего. Старые занятия вроде книг атласов порядком осточертели. Разговаривать со стариками было крайне тяжело. Дед почти полностью оглох и чтобы он хоть что-нибудь услышал приходилось чуть ли не во весь голос кричать. Бабушка постоянно всё забывала и я сильно уставал, отвечая ей на одни и те же вопросы изо дня в день. Часто она повторяла какие-то стишки или шутки, которые слышала когда-то в детстве. Большую часть свободного времени я старался проводить на улице, даже не смотря на то, что гулять было не с кем: я уже давно научился наслаждаться собственной компанией. По ночам было не менее тяжело. Стояла сильная жара и спать было практически невозможно, я часами ворочался с боку на бок, мучаясь от бессонницы и в конечном счёте смирился с тем, что про сон можно забыть. Вместо этого я садился на подоконник и разглядывал ночной город. В окно можно было видеть старый кинотеатр “Звезда”, остановку с запоздалыми пассажирами, уже не работающие киоски и магазины и парк с высоким решётчатым забором с пиками на конце, перед которым стояла огромная клумба и пьедестал с почерневшим от времени памятником. Тогда мне ещё была незнакома фамилия Калинин. Помню, как однажды мы с дедом гуляли по парку и проходили мимо этого памятника. Дед тогда показал на него пальцем и спросил:
Я помотал головой. Дед лишь разочарованно крякнул, но так и не рассказал мне, кто же это такой. Да и мне тогда было не особо интересно. С тех пор прошло много лет, и теперь я жалел, что не спросил его тогда. Да и вообще, что слишком редко навещал его и говорил с ним, когда он ещё слышал.
Ночью на улице было тихо. Где-то после полуночи город замирал: переставали ходить автобусы, не было ни машин, ни людей, лишь изредка с шумом и хохотом проходили подвыпившие компании. Той ночью было особенно тихо. Обычно, даже самой глухой ночью можно было услышать шум проезжающих вдалеке мотоциклов, крики вечно бодрствующих чаек и другие звуки города. В квартире тоже было тихо: не храпел дедушка, не жужжал мотор старого холодильника на кухне, не тикали настенные часы. Будто сама жизнь остановилась. Я сидел на подоконнике в полной тишине и чувствовал, что это всё не просто так. Что вот вот должно произойти что-то страшное и чувства меня не подвели.
Памятник Калинину стоял на своём пьедестале, всё так же вытянув вперёд руку. Я посмотрел на него и увидел, что с ним что-то происходит. Сначала он посмотрел по сторонам своей чёрной металлической головой. Затем, будто разминаясь, повернул корпус несколько раз то вправо, то влево. Затем опустил вытянутую руку и, чуть потоптавшись, аккуратно спрыгнул с пьедестала. С высоты пятого этажа я видел, как он бесшумно перебежал улицу и скрылся где-то за углом дома.
Какое-то время я сидел на подоконнике, с удивлением наблюдая за происходящим. Было жутковато, но больше интересно, куда это решил сбежать памятник. Тут же мне пришла в голову идея посмотреть в окно гостиной, как раз в ту сторону Калинин и направился. Я слез с окна и аккуратно, стараясь не шуметь, открыл дверь в коридор и двинулся на место.
В окне я увидел лишь пустой тёмный двор. Ещё несколько минут я всматривался в него, в надежде увидеть Калинина, но он так и не появился. Расстроившись, что так и не узнаю, куда ходил памятник, я развернулся и пошёл назад в свою комнату. По пути я взглянул на спящего деда и тут же остановился. Он лежал накрывшись одеялом с головой и занимал собой всю двуспальную кровать, свесив ноги с огромными как могильные плиты ступнями на пол, хотя ещё недавно едва доставал ими до деревянной перегородки на конце кровати. Я так и замер в неудобной позе, выставив одну ногу вперёд и повернув голову назад, на то, что ещё недавно было моим дедом. Вдруг одеяло начало приподниматься - гигант вставал на ноги. Я уже мог видеть его синюю олимпийку, которую он снимал лишь изредка, чтобы постирать и надеть снова, лысину с полоской седых волос на затылке. Когда одеяло сползло вниз, из-за него показалось наглухо замотанное грязными бинтами лицо.
Гигант слез с кровати и встал на пол, упёршись головой в потолок, и начал что-то высматривать в темноте комнаты. Когда его невидимый взгляд остановился на мне, меня бросило в холод и уже был готов сорваться с места и бежать куда глаза глядят, но всё таки сдержался, и именно это решение спасло мне жизнь. Гигант перевёл взгляд с меня на свои ноги а затем, аккуратно обойдя меня зашагал куда-то вглубь квартиры. Тогда я понял, что он не увидит меня, если стоять неподвижно.
Это была лишь одна из многих вещей, что я узнал о нём. Самое страшное, что тогда рядом не было никого, чтобы мне помочь и я мог полагаться лишь на самого себя, ведь от этого зависела моя жизнь.
Это происходило каждую ночь. Вначале мир замирал, а затем Калинин спрыгивал с пьедестала и уходил куда-то за угол дома. После этого приходил гигант. Один раз мне на удивление удалось уснуть раньше обычного и я пропустил этот момент. Когда я проснувшись услышал замогильную тишину, тут же вскочил с кровати и бросился к окну, но пьедестал уже был пуст. Я отвернулся от окна и увидел как гигант, согнувшись пополам прощупывает своими огромными как кувалды руками кровать в которой я только что спал. Он искал меня.
Позже я всё-таки узнал, куда же ходит Калинин. Он не скрывался за углом дома, как показалось мне сначала. Приглядевшись, я понял, что он уходит прямо в дом. Он подходил к кирпичной стене вплотную, а потом просто сливался с ней, растворяясь в поросшей мхом кладке. Он становился частью дома, превращая его в нечто жуткое, таящее в себе самые страшные кошмары. Он превращал моего дедушку в огромного монстра, который бродил по квартире в поисках меня, каждую ночь прощупывал мою кровать, а не найдя то, что искал, раздражённо рычал и ходил из угла в угол, от стенки к стенке, в надежде всё же добраться до меня. Спасение я нашёл лишь забравшись на шкаф, там гигант обычно не шарился. Но хуже всего стало тогда, когда Калинин превратил мою бабушку.
Я редко заходил в кладовку, что была в коридоре. Кроме полок с банками в ней стояла старая тележка-каталка с привязанным к ней мешком. Помню, как когда-то давно бабушка всё время брала её с собой на дачу и привозила в ней вкуснейшие ягоды с нашего огорода, которые я так любил. Теперь эта тележка лишь грустно стояла и пылилась в чулане, напоминая о лучших временах, которые уже ушли навсегда.
По ночам я больше не спал. Я сидел на окне и ждал, когда Калинин в очередной раз придёт в наш дом. Как только это происходило, я тут же вставал на заранее приготовленный стул и залезал на шкаф, до самого утра наблюдая за тем, как гигант бродит по дому из комнаты в комнату, ощупывая каждый угол. Один раз я задумался о чём-то, отвернув голову, и не заметил, как памятник вновь ожил. Когда я опомнился и выглянул в окно, было уже поздно. Сначала я услышал, как с громким скрежетом медленно открывается дверь кладовки в коридоре. Потом, как пара скрипучих колёсиков выезжает в коридор и сворачивает куда-то в гостиную. Тогда я понял, что самое время лезть на шкаф и, спрыгнув с подоконника, в два шага преодолев расстояние до стула, взобрался наверх. Тут же скрип колёсиков стал приближаться к моей комнате и я услышал, что его сопровождают шлепки об пол, будто кто-то очень быстро перебирает босыми ногами. Звуки остановились около моего шкафа, а затем затихли.
- Досааадный сооор. Из мясной избушки. Хи-хи.
Оно говорило голосом моей бабушки, но когда я осторожно выглянул вниз, я понял, что это вовсе не она. Облака закрыли собой луну и в тёмной комнате было почти не видно, как что-то с платком на голове и в цветастом платье бабушки ползает по полу, неуклюже переставляя руки и волочит за собой пару колёсиков, которые у него были вместо ног. Оно ползало по комнате, напевая одни и те же строчки:
- Досаааадный сооор. Из мясной избушки.
Я лежал на шкафу, стараясь не двигаться и не шуметь и тихо плакал, умоляя вселенную и все высшие силы прекратить этот ужас. Я понятия не имел может ли оно встать на свои колёсики и добраться до меня, а оно как-будто почувствовало мой страх и решило меня подразнить.
- Досаааадный сооор. Из мясной избушки. Хи-хи. Я тебя вижу на шкафу. Сейчас дедушка придёт и снимет тебя. Хи-хи. Он то уж тебя спустит ко мне. И тогда уж всё закончится, будешь вечно жить в нашей мясной избушке.
Я напрочь забыл о гиганте, но как только эта мразь о нём заговорила, он тут же вошёл в комнату и стал как обычно щупать руками мою кровать.
- Он здеся, на шкафу сидит. Хи-хи. Прячется от тебя. Досаааадный сооор. Из мясной избушки.
Гигант разогнулся и подошёл к шкафу. Сначала он разглядывал меня, будто не понимая, есть я там или нет. Я боялся, что сейчас он проведёт по шкафу своей огромной рукой и на этом всё закончится, но он лишь громко вздохнул, а затем развернулся и вышел из комнаты.
- Повезло тебе сучёнышь, что дедушка глухой. Эх, старый дурак. Досадный сор. Вот уж бы я до тебя добралась.
Оно ещё какое-то время ползало по комнате, напевая свой стишок, а затем скрип колёсиков стал удаляться в сторону кладовки, после чего затих.
Утром приехали родители и забрали меня домой. Вернулись они раньше, чем нужно, но я был рад наконец уехать из этого ужаса. Когда мы проезжали мимо памятника Калинину, на всякий случай я отвернулся. Отец повернулся к маме и шёпотом сказал:
Больше я у бабушки не ночевал. Когда в следующий раз родителям понадобилось уехать по делам, я уже был достаточно самостоятельным, чтобы остаться дома одному. Стариков я продолжал навещать. Ещё какое-то время мы с отцом приходили и как могли помогали по дому. Через несколько лет я закончил школу и уехал на учёбу в другой город, появилась куча дел и собственная жизнь, свободного времени почти не было и приезжать я стал совсем уж редко. А ещё через год их не стало.
После развода отец какое-то время жил в той квартире: хотел собрать денег и купить собственное жильё. Только съехал он оттуда неожиданно быстро, наспех найдя покупателей продал квартиру. Когда мы с ним встретились в кафе, выглядел он совсем плохо: уставшее лицо с мешками под красными как помидоры глазами, будто он совсем не спал, мятая грязная одежда и отсутствующий взгляд. Задавал мне вопросы про учёбу, но разговор как-то не клеился. Сообщил, что продал квартиру молодой семье и скоро придут рабочие делать ремонт и сказал забрать всё, что мне нужно, так как все вещи и мебель они вынесут на помойку. Когда мы уже попрощались и я уже встал из-за стола, он остановил меня:
- Только ты не задерживайся там. Бери всё, что тебе нужно и уходи…
Он на секунду задумался, а затем продолжил.
- Не знаю… Странная она какая-то, эта квартира. Всё детство в ней прожил и всё нормально было. А сейчас… Не знаю, может быть она просто состарилась.
Он не сказал мне, что он там увидел. Но я догадываюсь: мне ли не знать?
Квартира встретила меня тоскливой пустотой и тишиной, почти такой же, как когда выходил гулять Калинин. Не работали настенные часы, старый холодильник больше жужжал мотором, а за стенкой больше не гудели соседи. Скоро сюда придут рабочие, выбросят старую мебель и вещи. Поклеят новые обои и проложат ароматный деревянный пол, по которому радостно будут бегать дети. На какое-то время вдохнут в квартиру новую жизнь и она вновь будет в силах сдерживать кошмары, а те будут ждать, когда она снова ослабнет, чтобы вернуться. Может быть, через много лет, уже повзрослевшие дети новых жильцов отправят сюда ночевать своих детей и те будут смеятся с ругани побелочного, будут находить странные пустые книжки в кладовке, испорченные альбомы, будут прятаться от гиганта и завороженно смотреть, как оживший Калинин сливается с домом, превращая его в нечто ужасное.
Я наспех забрал пару вещей, которые были дороги мне как память и, последовав совету отца, последний раз оглянулся на замершую навсегда квартиру и вышел на улицу.
До поезда оставалось ещё несколько часов. Я прогулялся по парку. По тем местам, где когда-то гуляли мы с дедушкой. Присел на лавочку около памятника Калинину, достал сигарету и закурил, наблюдая за тем, как солнце медленно прячется за горизонт. Мимо меня прошёл старик, держа за руку своего внука. Когда они поравнялись с памятником, он дёрнул деда за рукав и показал пальцем прямо на Калинина:
- Смотри деда, вот он ночью гулять ходил! А потом появился огромный ты и гонялся за мной! Пойдём отсюда скорее, мне страшно!
Дед взглянул на памятник и рассмеялся.
- Тебе уже из-за твоего компьютера кошмары снятся. Ну какой же он страшный, это же Калинин. Всесоюзный староста! Э, ничего ты не понимаешь.
Автор: Grabe 666 Grave (страница на Мракопедии, она же источник)
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram