Гомеровская некромантия - Джейк Стреттон-Кент

Одиннадцатую песнь «Одиссеи» Корнелий Агриппа называл «Гомеровой некромантией». В гримуаре «Арбатель магни» (афоризм 48) эта песнь упоминается под названием «Психагогия», и утверждается, что своими познаниями Гомер обязан духам. Почтенные современные авторы образно именуют 11-ю песнь «Одиссеи» «книгой мертвых». Вне сомнения, это самое древнее и самое авторитетное описание некромантических процедур во всей античной литературе. Многие черты сближают его с другими известными рассказами о некромантических ритуалах, хотя отраженные в нем представления о тенях умерших весьма своеобразны. Несмотря на то, что Гомер сильно преуменьшает возможности духов и не упоминает в их числе ни одного мага, в его описании, безусловно, содержатся элементы аутентичных практик. Из гомеровского текста можно без особого труда вывести всю схему некромантического ритуала, и в ней обнаруживаются явственные признаки сходства с процедурами, описанными в гримуарах. Это может объясняться как пережитками древней традиции, так и непосредственным влиянием Гомера, а скорее всего, и тем и другим.

Одиссей в роли некроманта, как и все прочие некроманты, — это искатель знаний. Он стремится узнать, как ему вернуться на родину, преодолев гнев морского бога Посейдона, и именно за ответом на этот вопрос он обращается к мертвым. Право на такое обращение дают ему аристократическое происхождение (автоматически подразумевающее жреческий статус) и принадлежность к категории героев. Кроме того, он полагается на советы Цирцеи («Одиссея», X, 504—540) — одновременно и богини, и колдуньи. В этом отношении Цирцею сопоставима с женщинами из племени дактилей, которые также совмещают роль чародеек с божественным саном.

Любовную связь между Одиссеем и Цирцеей тоже можно интерпретировать в религиозно-магическом ключе. Она дарует особый статус — одновременно и царский, и жреческий.

В сущности, Одиссей оказывается эквивалентом фракийского царя или династического героя, смертным супругом богини. Еще одна очевидная параллель — аналогичные отношения между Ясоном и Медеей, родственницей Цирцеи. Сексуальная сила такого рода контрастирует с гораздо более целомудренными отношениями между Одиссеем и Афиной или Ясоном и Герой. Любовь Цирцеи превращает Одиссея в более архаического или, точнее, более магического персонажа.

Как объясняет ему Цирцея, для некромантического ритуала следует отправиться в подобающее место — на берег Океана в стране киммерийцев[1]. Если читать «Одиссею» как чисто литературное произведение, то эту местность легко можно интерпретировать как мифическую; но несмотря на то, что в географии Гомера действительно встречаются мифологические элементы, в данном случае речь идет о вполне реальном месте или, точнее говоря, об одной из двух возможных локаций, с которыми это место отождествлялось в классическую эпоху. Первая из них — некромантейон в городе Парга в Феспротии, на западном побережье Северной Греции. Вторая — некромантейон в Байях, древнейшей колонии греков в Италии, расположенной опять-таки на западном побережье.

Оба этих храма были святилищами Аида и Персефоны, а их местоположения тесно связаны с мифологической топографией подземного мира. В «Одиссее» речь идет о местности у пределов Океана, благодаря чему и возникла вторая, более поздняя интерпретация, отождествляющая это место с дальним италийским некромантейоном. Впрочем, на западе и неподалеку от моря располагаются оба святилища. Как сказано в «Одиссее», поблизости от места, где Одиссей проводит свой обряд, две реки преисподней «многошумно» вливаются в третью — Ахерон[2]. Греческий некромантейон и впрямь стоял неподалеку от рек, отождествлявшихся с Коцитом и Пирифлегетоном, а италийский — близ озера Аверна, которое, в свою очередь, отождествлялось с Ахероном. Возможно, Гомер знал оба эти святилища, по крайней мере, понаслышке. Важно, однако, то, что он ни словом не упоминает, что Одиссей отправляется в место, особо посвященное прорицанию при помощи духов умерших. Именно из-за подобных умолчаний нередко высказывают мнение, что культы героев возникли уже после Гомера.

[1] "Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана; / Там киммериян печальная область, покрытая вечно / Влажным туманом и мглой облаков..."

[2] "Быстро бежит там Пирифлегетон в Ахероново лоно / Вместе с Коцитом, великою ветвью Стикса..."

Ритуал, который Одиссей проводит по указаниям Цирцеи, согласуется с историческими данными о греческих некромантических обрядах.

Для этого ритуала Одиссей копает яму шириной и длиной в локоть, а затем обходит эту яму, вливая в нее подношения мертвым: вначале — смесь молока и меда, затем — сладкое вино и, наконец, воду. Затем он сыплет в яму ячменную муку и после этого начинает вызывать души умерших. Прежде всего Одиссей обещает мертвым, что, вернувшись домой, принесет им в жертву «корову, тельцов не имевшую» и бросит множество драгоценностей в костер для этого подношения. Тиресию он сулит особую жертву — лучшего в стаде черного барана.

Эти процедуры отчасти схожи с более поздними магическими обрядами: с чисто физической точки зрения, их объединяют круговые обходы и принесение жертв. Отличие же заключается в том, что Одиссей обещает духам благодарственный дар, который те получат, если исполнят то, что от них требуется. И это может показаться странным, поскольку, на первый взгляд, Одиссей ищет не практической помощи, а только совета, и не от всех умерших, а только от Тиресия. Но именно это обещание придает ритуалу магическое качество: оно намекает на то, что, явно или неявно, Одиссей все-таки просит о чем-то всех вызываемых духов. Далее ритуал продолжается — Одиссей приносит в жертву чернорунного барана и овцу:

Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою
Души усопших, из темных бездны Эреба поднявшись…

Следует отметить важную деталь: при заклании животных Одиссей опускает их головы вниз, к подземному миру, а сам отворачивается к Океану! В ритуалах, связанных с подземными богами, такими как Аид или Геката, это правило соблюдалось всегда: жрец, совершающий обряд, отводил взгляд или отворачивался от жертвы. Кроме того, эта деталь позволяет определить местоположение мага (в данном случае — Одиссея): становится очевидно, что он стоит к западу от ямы, куда стекает жертвенная кровь. Сразу же после этого к яме во множестве слетаются духи умерших. И здесь также обнаруживается параллель с гоетическими обрядами, описанными в гримуарах. Заклинания из «Ключа Соломона» вызывают не одного какого-либо духа, а целые сонмы и воинства духов, которые приходят в порядке старшинства и стекаются к месту операции со всех сторон. О подобном явлении бесчисленных духов, обступающих магический круг со всех сторон, упоминает, в частности, Бенвенуто Челлини. Таким образом, здесь налицо явное сходство между двумя традициями — Соломоновой и Гомеровой.

По совету Цирцеи Одиссей простирает меч над жертвенной кровью, отгоняя от нее духов до тех пор, пока не придет Тиресий. Эта функция меча постоянно упоминается в гримуарах. Как пишет Корнелий Агриппа,

... [духи] боятся мечей и ножей. Всё это, без сомнения, понимал Гомер, ибо в одиннадцатой песне его «Одиссеи» <...> он [Одиссей] отгоняет духов от жертвенной крови обнаженным мечом!

На этом этапе в дело вступают спутники Одиссея, выполняющие ту же роль, что и помощники мага в «Ключе Соломона». Они снимают шкуры с жертвенных животных, бросают мясо в огонь и призывают Аида и Персефону. Одиссей между тем садится и сидит неподвижно, держа меч над ямой, пока, наконец, не появляется дух Тиресия. Фиванский провидец

узнаёт Одиссея и сам обращается к нему, повелевая отойти от ямы и убрать меч, чтобы он, Тиресий, смог испить жертвенной крови.

Прорицатель Тиресий представляет собой объект эвокации; иными словами, весь этот ритуал — не что иное, как вызывание Тиресия. Тем не менее, и до и после Тиресия на зов приходят другие духи, следуя в порядке старшинства или некоего подобия иерархии. Теургическая концепция ритуала, насколько мы можем судить о ней на основе сохранившихся литературных источников, также подразумевала явление духов по рангам и чинам, от низших к высшим. О том же говорится и в гримуарах, так что гомеровский некромантический обряд в этом отношении вполне традиционен.

До прихода Тиресия Одиссей встречается с тенью Эльпенора — обычного человека, не блещущего особым умом (как уже отмечалось выше, это один из его спутников, погибший совсем недавно). Кроме того, в толпе безымянных духов он различает тень своей матери. После разговора с Тиресием Одиссей начинает общаться с другими духами, одного за другим выделяя их из толпы. Здесь дает о себе знать шовинистический подход к ранжированию духов: вначале Одиссей беседует со своей матерью, затем замечает или узнаёт в толпе жен и дочерей других царей и героев, затем встречается с героями Троянской войны, а после того созерцает тени божественных и мифических персонажей: Миноса (судьи в царстве мертвых), Тития (это важный персонаж, к которому мы еще вернемся), Тантала и Сизифа (о которых повествуют широко известные мифы) и, наконец, Геракла, или, точнее говоря, его призрак, поскольку сам Геракл после смерти был вознесен на Олимп.

Одиссей был бы не прочь увидеть и многих других славных обитателей Аида, но главная цель ритуала была достигнута, а бесчисленные души уже и так теснили его со всех сторон, подняв пронзительный крик. Решив более не искушать судьбу, маг и его товарищи бежали на корабль и пустились в обратный путь.

Обращает на себя внимание еще одна деталь: место ритуала находится во владениях Аида и Пересфоны, и в ходе обряда звучит молитва этим подземным божествам, однако на их зримое явление никто не рассчитывает. Иными словами, маг и его помощники взывают к Аиду и Пересфоне о помощи, но не пытаются вызвать их непосредственно.

Это обстоятельство поже согласуется с гримуарными процедурами, где маг перечисляет имена вышестоящих духов — начальников той сущности, которую он желает вызвать. Если приложить гримуарную схему к ритуалу, описанному у Гомера, то в роли вызываемого духа выступит Тиресий. В греческой же традиции этот дух — не кто иной, как вещий герой, глас оракула. Здесь можно добавить, что сама одиннадцатая песнь «Одиссеи» отличается любопытными особенностями, которые отмечает в своем труде по греческой некромантии Дэниэл Огден. Некоторые несостыковки в тексте позволяют предположить, что в альтернативной (и, возможно, более ранней) версии этой песни Эльпенор играл более важную роль. Если эта гипотеза верна, то Одиссей намеренно вызвал тень Эльпенора прежде всех прочих, чтобы тот послужил посредником в общении с другими обитателями подземного мира (примерно так же, как дух самоубийцы служит посредником в ритуале вызывания Сивилии, который мы рассматривали во второй книге).