Белёв (6)

Другие серии о Белёве (1, 2, 3, 4, 5, Белёв(эпилог)).

«Милый Гоголек, наконец ты откликнулся.. Стороною слышу, что твоя работа идет удачно, что твои «Мертвые души» удивительно живы и что Смирнова от них в восхищении; слыша это, я мучаюсь нетерпением познакомиться с твоими мертвецами».

Так писал В.А. Жуковский Н.В. Гоголю из Бадена, 4 (16) января 1852 года.

До смерти Гоголя оставалось всего 48 дней, и 99 дней — самого Жуковского.

Василий Андреевич, когда пришла печальная весть из Москвы, пишет 5 (17) марта 1852 г. Петру Андреевичу Плетневу:

«...я потерял в нем одного из самых симпатических участников моей поэтической жизни и чувствую свое сиротство в этом отношении... Какое пустое место оставил в этом маленьком мире мой добрый Гоголь!»

Последние дни самого Жуковского подробно описаны священником Иоанном Базаровым. Жуковский хотел причаститься и позвал отца Иоанна поскорее приехать к нему из Штутгарта, где тот был духовным наставником великой княжны Ольги Николаевны.

Василий Андреевич умер 69 лет, оставив вдовой Елизавету Евграфовну 31 года, дочь Александру 9 лет и сына Павла 7 лет.

«Но думать, что ты сам уходишь, а их оставляешь чувствовать одиночество — вот что больно!»

Он всё порывался показать отцу Иоанну какие-то изобретённые им самим особенные таблицы, с помощью которых он обучал детей своих, «...но руки его были слабы, напряжение мысли затрудняло его...»
Великая княжна Ольга Николаевна, бывшая в своё время ученицей Жуковского, была с ним в переписке до конца его дней. Но вот время его учительства вспоминала так:

«Он был поэт, увлеченный своими идеалами. На его долю выпала незаслуженная слава составления плана воспитания Наследника престола. Я боялась его, когда он входил во время урока и задавал мне один из своих вопросов, как, например, во время урока Закона Божия: «Что такое символ?» Я молчу. «Знаете ли Вы слово «символ»?» — «Да». — «Хорошо, говорите!» — «Я знаю символ Веры, Верую». — «Хорошо, значит, что обозначает символ Веры?» Мне сейчас 59 лет, но этот вопрос привел бы меня и сегодня в смущение. Что могла ответить на это девочка! Жуковский читал выдержки из того, что он написал о воспитании нашей Мама́, которая после таких длинных чтений спрашивала его просто: «Что вы, собственно, хотите?» Теперь был его черед молчать. Я склонна признать за ним красоту чистой души, воображение поэта, человеколюбивые чувства и трогательную веру. Но в детях он ничего не понимал».

О судьбе его дочери Саши  я уже писал: у неё возник роман с великим князем Алексеем Александровичем, приведший в 1871 г. к рождению сына: Алексея Алексеевича Жуковского-Белёвского.

А Павел стал художником, много что сделал для Русского музея, создал в Белёве краеведческий музей, был близким другом Вагнера и делал ему декорации и костюмы для «Парсифаля», а тот, в свою очередь, в 1882 году приурочил ко дню рождения художника окончание партитуры "Парсифаля", а в 1883 г. на день его рождения написал «Жуковский-марш».

И, что, наверно, важнее, Павел Васильевич передал своему другу Александру Фёдоровичу Онегину (1845—1925), собирателю пушкинских реликвий: 5 подлинных пушкинских рукописей, доставшихся ему от отца и неизвестных в печати; все бумаги отца, связанные с дуэлью и гибелью Пушкина; один из первых отливов посмертной маски Пушкина; 600 томов из библиотеки отца и его обширный архив.

Для приобретения этой коллекции Пушкинским Домом в Париж и Веймар в 1908 г. ездил Борис Львович Модзалевский. В его дневнике об этой поездке есть, в том числе, чудная история, рассказанная ему Павлом Васильевичем о том, как он стал художником:

«По смерти отца уже он в душе был художником и мечтал только о такой карьере; между тем его определили в 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию, которую он посещал очень неохотно, занимаясь лишь живописью. Его опекун (мать тоже скоро умерла [1856 г.]), однако, не хотел и слышать о том, что Жуковский намерен быть живописцем, а не чиновником-карьеристом. Тогда Жуковский прибегнул к героическому средству, о котором рассказывал, помирая со смеху.

«Я, — говорит он, — решил во что бы то ни стало бросить гимназию (здесь-то и началось его знакомство с Онегиным) и уехать за границу для занятий живописью. В одно прекрасное утро я проснулся ранее обыкновенного, взял свои акварельные краски, развел кармин, не жалея; затем запачкал во многих местах простыни на постели, подушку, ковер, нахаркал в горшок и навел и туда краски — одним словом, сделал вид, что всю ночь я прокашлял (у меня, действительно, в это время был кашель). Когда человек пришел будить меня идти в гимназию, я сказал, что мне нездоровится и что я не пойду. Человек, испуганный видом окровавленной постели и ковра, побежал к опекуну [его дядя, ротмистр Александр Гергардович Рейтерн, флигель-адъютант Александра II], тот засуетился (я был ему поручен Государем), пригласил двух знаменитых тогда врачей (Жуковский назвал их, но я забыл, хотя фамилии мне знакомы). Те начали меня выслушивать и выстукивать и поняли, что если у меня и не скоротечная чахотка, то во всяком случае нечто очень серьезное в легких (тогда еще не было анализа, а то бы меня сейчас накрыли), и что меня, как только станет теплее, — в это время был ледоход, — необходимо отправить в теплый климат.

Вообразите себе мою радость, когда меня послали в Рим, — моя мечта, как художника, была попасть именно туда! Кроме того, я прожил довольно долго у моего обожаемого дедушки Рейтерна, которому мать завещала меня отдать на воспитание, но к которому, нарушив ее волю, меня не послали, а оставили в России, чтобы я мог сделать «карьеру». В течение нескольких лет я жил за границей, был, между прочим, в Боннском университете, но, главным образом, занимался, и очень усердно, живописью, ожидая, когда по достижении 21 года я буду в состоянии по своему усмотрению распоряжаться своей судьбой.

Написав картину «Богоматерь с мертвым Иисусом» (Pietà), я повез ее Государю Александру II и тут объявил ему о своем желании посвятить себя живописи. Он сказал: «Хорошо, поезжай, куда хочешь, — я уверен, что если бы жив был твой отец, то он разрешил бы тебе быть тем, чем ты быть хочешь» [Александр II был крёстным отцом Павла]. На другой день я получил извещение, что пенсия, которую я получал после смерти отца до совершеннолетия, продолжена мне Государем пожизненно! Это было крайне для меня важно, так как я не имел бы ни гроша, ибо после отца ничего не осталось.

Так облагодетельствовал меня Александр II, а потому быть автором памятника ему, да ещё в Москве, было для меня особенным счастием.» [Памятник Александру II в Кремле по проекту П.В. Жуковского был снесён в 1918 году, а постамент в 1928 году ].