Полуночный азарт
Дилюк проигрывает в первом раунде, с досадой цокает языком, но наклоняется, снимает носок, и ноге становится холодно. Дождь в этот момент усиливается, капли барабанят по стеклу, будто кто-то неистово хочет попасть в таверну. Но они здесь одни.
— Носок? — Кэйа вскидывает бровь. — Ты серьёзно?
Дилюк, не поднимая взгляда, аккуратно отставляет ногу в сторону.
— Проиграл — снял. Всё по правилам.
— Нет, подожди, — Кэйа вытягивает руку, прерывая его. — Один носок — это не считается. Это даже не раздевание, это демонстративный протест против условий игры.
— Условия ты сам предложил, — хмурится Дилюк, не глядя на него.
— По правилам — парные предметы снимаются целиком. Перчатки — обе.
— Покажи, где это написано, — отвечает Дилюк, тасуя карты. Шурх-шурх. — Мы на словах договорились: один предмет одежды на проигрыш.
— Прекрасно, — хмыкает Кэйа. — Тогда в следующий раз я сниму цепочку. Или серьгу.
У Дилюка дёргается бровь. Играть в карты с Альберихом — априори идея рискованная. Остаться без трусов в «Доле Ангелов» — недопустимо, но замечание кажется справедливым.
Они играют дальше. Вечер тянется, Кэйа шутит, смеётся лёгко, с этим своим фирменным подтекстом, от которого у Дилюка внутри разгорается тепло. И как он позволил себе поддаться, согласиться на эту глупость? Когда слова капитана стали ему так заманчивы?
Дождь льёт, огонёк в лампе становится тусклее. Через партию Дилюк оголяет ноги, ещё через одну снимает жилет, потом скидывает перчатки. Когда ему кажется, что Кэйа мухлюет, на стол ложится карта — король пик.
— Ах! — он делает паузу. Драматичную. — Ну вот и настал тот волнующий момент.
Дилюк молчит, однако уголок губ едва заметно дёргается. Первая победа разливается сладостью глубоко в груди.
Кэйа же поднимается с кресла, проводит рукой по волосам — вальяжно, с преувеличенной грацией, словно он на сцене перед полным залом. И с деланным усилием начинает стягивать наплечники — сначала один, потом второй. Ставит на лавку с глухим звуком.
— Стараюсь не смотреть, — Дилюк целенаправленно переключается на очень интересное меню у бара.
— Напрасно. Это целое искусство — раздевание. Особенно когда раздеваюсь я.
Дилюк отмечает боковым зрением, что Кэйа уже снял плащ, и меховой ворот теперь лежит рядом с наплечниками. За ним следует накидка, с избыточной осторожностью снятая с плеч. Оголились ключицы, рубашка шире расползалась на подтянутой груди.
Дилюк бросает взгляд — короткий, жгучий, будто случайный. И тут же опускается к картам. Он давно не видел Кэйю таким откровенно распутным. Не намёк — провокация.
— В этом, конечно же, виноват пиро глаз бога, — Кэйа опускается обратно на лавку. — А теперь, коль я облегчил себя на три слоя, надеюсь, ты избавишь нас от страданий и снимешь уже что-нибудь посущественнее?
Дилюк молча тасует карты. Существеннее, да? Кэйа играется с его терпением, щекочет любопытство, щекочет нервы — словно павлиньим пером по коже. В его провокацию хочется верить, но не очередная ли это фальшь? Вдруг Дилюк, поддавшись, обнажит что-то серьёзнее, чем тело?
Следующая партия разыгрывается с большей отдачей. Щёлк. Карты ложатся на стол. Щёлк. Щёлк!
Азарт заразен в своем проявлении: движения резче, воздух тяжелее. Победить ещё раз хочется неимоверно, но не с целью раздеть Альбериха, совсем нет!
Его спина всё так же чувствительна или?..
Дилюк теряет концентрацию на секунду, огонёк в лампе вспыхивает. Карта падает на стол и, к удивлению, приносит победу.
— Чурл возьми, — выдыхает Кэйа. Он поднимает руки, будто сдаётся, и улыбается шире. — Хорошо. Похоже, пришло время большой премьеры.
— Ты же не поддаёшься мне, да? — уточняет Дилюк.
— Если бы я поддавался, было бы мне интересно всё это затевать? — ответ Кэйи порождает больше сомнений.
Из приличного на нём ещё есть сапоги и перчатки. Рубашка, правда, уже наполовину раскрыта, а снимать штаны будет слишком интимным жестом.
Кэйа встаёт. Расслабленно наклоняется и начинает стягивать именно штаны.
Делает это, конечно же, вызывающе: высвобождает одну ногу, будто бы даже нарочно поворачиваясь к Дилюку боком. Тот смотрит — сначала краем глаза, потом в упор, забыв дышать. Сзади подпрыгивают ягодицы, спереди ткань трусов удерживает всё самое запретное.
И тут Кэйа запинается. Становится на штанину. Дёргает второй ногой. Теряет равновесие и, мать его, падает прямо на Дилюка!
— Ой, — произносит он, тычась носом в его грудь. — Так неловко получилось.
Дилюк застывает. Губы приоткрыты, чужое дыхание ощущается через рубашку и обжигает. Пытаясь помочь в первую очередь себе, он отстраняет Кэйю за плечи, смотрит в его бессовестный глаз и хмурится:
— Кажется, кто-то много выпендривается. На ногах уже не стоишь?
— Я запнулся о ваш пылкий взгляд, мастер Дилюк… — отвечает Кэйа, не отводя взгляда. — …на своих бёдрах.
Дыхание Дилюка сбивается. Он не отталкивает, но и не прижимает к себе. Замирает, будто от Кэйи пахнет парализующим парфюмом — одеколоном, шёлком рубашки и туманным цветком. Требуется секунда, чтобы собраться.
— Я лишь наблюдал за твоей не рыцарской бестактностью, — всё-таки выдавливает он.
— И как тебе объект наблюдения? — Кэйа склоняется ближе, голос звучит низко: — Углубился бы в исследование?
Пауза. Дилюк хмурится. Выжидает и, когда тишина почти смыкается кольцом вокруг горла, отвечает будничным тоном:
Он спокоен, словно они вновь беседуют о семейном бизнесе.
Кэйа моргает. Лицо заливает красным. Он хочет отпрянуть, но уже поздно — Дилюк видит его зреющее смущение. Это записывается как маленькая победа.
Дилюк ставит Кэйю на ноги, но не отпускает. Нависает, оседает дыханием на смуглой коже, перекатывает желание на языке. Наклонись ещё ниже — и можно пометить шею поцелуем.
Вместо этого он гладит запястье нежно-нежно, минует напульсник с шипами и… вытаскивает карту у Кэйи из-под перчатки.
— Углубление показывает, что объект наблюдения лукавит и что-то успел надумать. Так сильно хочешь выиграть, что мухлюешь прямо под носом?
Но Кэйе не стыдно. Он ухмыляется, уголок губ чуть дрожит — то ли от досады, то ли от предвкушения.
— Ну что ж, — жмёт он плечами, — похоже, я недооценил ваш навык полевого расследования, мастер Дилюк.
Кэйа отступает на шаг и кланяется, признавая поражение.
— Так быстро сдаётесь, капитан? — фыркает Дилюк и тоже переходит на «вы», хотя в голосе совсем не слышится привычная строгость. — Значит, слухи врут, что у вас есть козырь в любой ситуации?
Жарко, хочется расстегнуть верхние пуговицы. Дилюк складывает руки на груди и упирается бедром в стол, пока взгляд безвольно падает туда, где на Кэйе меньше всего одежды.
Барбатос, помоги сохранить разум ясным при виде этих крепких мышц, которые прямо сейчас должны соприкасаться с его ладонями, а не только лишь с глазами.
Кэйа это замечает, конечно же, усмехается, поправляя волосы, позволяет любоваться собой, не зажимаясь — напротив, шагает ближе, демонстрируя напряжённые ноги.
— Возможно, я действительно плохо подготовился к такому исходу.
Он подхватывает руку Дилюка, ту самую, в которой всё ещё зажата карта, и проводит пальцами по костяшкам.
— Но откуда же вы знали, где спрятана карта?
Кэйа почти касается губами его пальцев, почти целует кожу, почти клеймит. А затем уходит в сторону.
Дилюк на миг теряет его из виду — и тут же слышит:
— И не спрятана ли ещё одна под рубашкой? — Кэйа говорит в шею. — Советую провести допрос с пристрастием.
Дилюка от его дыхания бросает в дрожь. Волоски встают дыбом, мышцы каменеют, он как кот, схваченный за шкирку, не может пошевелиться, пока Кэйа едва заметно ведёт пальцем по трапеции.
С задержкой доходит, что Кэйа предложил ему себя осмотреть.
Мысли путаются, Дилюк поворачивается, бросает карту на стол и тянется к нему той же рукой, на которой нежным фантомом осталось прикосновение Кэйи.
Пальцы расстегивают корсет и проворно ныряют к пуговицам рубашки. Одна, вторая. Дилюк выпутывает каждую из петель и, наконец, раскрывает полы рубашки. Никакого сопротивления. Прохладный воздух холодит тело Альбериха, горошины сосков мгновенно твердеют, но Дилюк лишь сглатывает накопившуюся откуда-то слюну.
— Здесь улик против вас нет, — говорит, а сам думает: «зато есть против меня». — Может, сыграем честную партию?
Он возвращается за стол. Заставляет себя вернуться за стол. И жестом предлагает Кэйе сесть напротив. Но Альберих не был бы собой, если бы в ответ не попробовал поиздеваться. Брошенный в таком виде, он усмехается и обходит стол, прежде чем сесть на край. Тени ложатся на его бедро, очерчивают мышцы, углубляются в ложбинке между тазовой косточкой и пахом.
— Вы так очаровательны в своей наивности, — Кэйа берёт карты, его брови чуть приподняты, голос становится ленивее, бархатнее: — Знаете, магистр Варка любил повторять: «Когда противник раскрывает карты — ищи, что он хочет этим прикрыть».
После цитаты он наклоняется вперёд, упираясь ладонью в стол. На животе появляется очаровательная складка.
— Мне вот кажется, мастер Дилюк, — шепчет Кэйа, — вы тоже кое-что скрываете.
Дилюк делает свой ход, прикрываясь игрой. Старается сдержать улыбку.
— У всех людей есть что-то, что они прячут, — он задирает голову и ловит на себе до дрожи нетерпеливый взгляд. Как же хочется. Обоим хочется. — Хотите досмотреть меня тоже, капитан?
— Боюсь, это будет неправомерно с моей стороны, — шепот Кэйи касается губ и оседает на них морозной дымкой. — Придётся просить у Джинн ордер.
Дилюк думает, что с удовольствием бы сдался добровольно, аж сердце трепещет. Но только он поддаётся вверх, а Кэйа уже отстраняется, смеясь. Он немного пьян, он нервничает, он плохо контролирует крио. Это заметно так же сильно, как Дилюк замечает давление в собственных штанах. Изо рта идёт пар, воздух искрит, напряжение вяжет паутину, держать себя в руках становится сложнее. Их игра давно поменяла мотив с «подурачиться» на «соблазнить». Насколько это серьёзно — остаётся тайной.
Кэйа кладет карту, выигрывает этот раунд. Победа даёт ему официальный повод для досмотра, отмазываться больше нечем, и Дилюк умалчивает, что поддался.
Кэйа смотрит вниз, на ширинку, туда, где прячутся те самые тайны. Он не отводит взгляда, его зрачок расширен, ему нравится предмет досмотра. И когда пальцами Дилюк тянется к ширинке, кадык Кэйи перекатывается.
— Боюсь, мне нравится то, что вы скрываете, — шепчет он.
Дилюк ухмыляется и снимает брюки, те летят к остальным вещам. Вот он, в рубашке и трусах, по ногам гуляет сквозняк, а его состояние — очевидно. Они оба — в равных условиях. Возбуждённые и открытые. Остаётся сделать шаг навстречу, переступить самый страшный, невидимый барьер, коснуться голой кожи и обозначить своё право владеть.
— Финальную партию? — спрашивает Дилюк. — На желание?
— Вы уверены в этом? — Кэйа тасует карты. — Мои желания могут быть весьма экстравагантными. И вновь не рыцарскими.
— А вы так уверены в своей победе? — Дилюк снова улыбается. — Протащить козыри не выйдет.
Его голос полон того забытого юношеского веселья. Дилюк и чувствует себя снова на семнадцать, когда Кэйю хотелось зажимать у каждой стены и тереться о него всем телом, будто от этого зависели жизни их обоих.
В этот раз карты у него провальные. Он ждёт чужого хода, совсем не прочь остаться в дураках. Аж до искр из глаз интересно, что же экстравагантного и не рыцарского задумал Кэйа на этот раз?
Тот кладёт карту. Дилюк отвечает. Альберих бьёт уже козырем и весь покрывается мурашками. Его пальцы едва заметно подрагивают, волосы на висках слиплись. Воздух вокруг них полнится мускусным запахом и морозной дымкой. Они оба понимают, чего стоит победа.
Дилюк забирает последний отбой в руку и тем самым расписывается в поражении. Кэйа теряется. Он раскрывает губы и тут же захлопывает их, покрытый мурашками. Держится за маску уверенности, хотя по нему видно, как он удивлён. Зато Дилюк доволен.
Это подкупает. Внутренности будто облили сахарным сиропом, и дышать становится тяжелее.
— Вот незадача, — хрипит Дилюк. — И каково же будет ваше желание?
Кэйа смотрит на него, облизывая губы. Расплавленной свечой сползает со стола ему на колени. Горячий. Мягкий. Усаживается на бедрах, обвивает шею и шепчет:
Очередная честность, сорвавшаяся с этих когда-то знакомых губ, летит прямо в сердце, пробивая грудную клетку. Дилюк ожидал услышать очередную шутку, пусть бы и неуместную, пусть бы и откровенно пошлую, пусть. Но Кэйа обнажает сегодня не только свою кожу.
— Вот как, — Дилюк теряется, напряжение сбавляется, и теперь он зачем-то вспоминает ту ночь.
Дилюк пересаживает Кэйю на лавку, тот поддаётся, вмиг становясь хрупким. И встаёт изо стола, возвращается к барной стойке, наливает себе сока. Пьёт залпом. Во рту сухо. Внутри странно. Что делать с этим Кэйей, который не прячется и не играет?
— Может, бокал вина? — тянет он время, чтобы подумать, чтобы понаблюдать, чтобы… о, Архонты, чтобы что?
— Да, не откажусь, — он облизывается, но уже нервно.
Дилюк хочет сам себе залепить пощечину. От честного Альбериха ничего не остается, он подтягивает ногой штаны, прячет все вскрытые эмоции за моральным пластырем.
— Я имел ввиду как напарников, — Кэйа оправдывается. — Ну, знаешь, в ночных патрулях становится небезопасно. Кто-то же должен прикрывать твой чудный зад?
— Раз ты хочешь, чтобы и я прикрывал твой зад, зачем тебе сейчас штаны?
Дилюк выдаёт это быстрее, чем успевает подумать. Он точно не перепутал бокалы и не выпил вина сам? Кэйа так и замирает со штанами в руках.
Дилюк спешно наливает полбокала вина из одуванчиков. И себе сока снова. Протягивает напиток Кэйе, садясь с ним рядом. Пальцы позорно подрагивают. Зудят, как хотят касаться этой кожи. До дрожи хочется изучить Кэйю снова. Будто в первый раз.
— Будь сегодня искренним до конца, — говорит он и смотрит на родное лицо, — я отвечу тем же.
Кэйа отмахивается, фыркает. Залпом глотает вино.
— Я... смею предположить, кхм, — его голос всё равно подрагивает.
Кэйа вздыхает и отвечает взглядом на взгляд. Смотрит в глаза. И вновь трусит, оседает на лавке как мякоть на дне бутылки.
— Ты, возможно, её не хочешь. Моей правды, — бубнит он.
— Хочу, — говорит Дилюк тихо, но твёрдо, — хочу и тебя, и твою правду, ну же…
Кэйа вздрагивает. Ему требуется время, ему сложно, и это полностью вина Дилюка, потому он ждёт.
— Мне кажется, я знаю тебя не так хорошо, как раньше, — решается Кэйа, и Дилюк весь обращается во внимание. — Или ты пытаешься сделать так, чтобы я так думал. Отталкиваешь, закрываешься. Может, всё еще не доверяешь мне. Но я скучаю. Просто очень сильно скучаю и жду тебя. Жду, когда ты действительно вернёшься из того путешествия.
Дилюк видит, как много Альберих хочет сказать вдогонку, как трясутся его пальцы и поджимаются губы. Каждое его слово искрится в груди и наполняет внутренности теплом. Дилюк так давно не видел Кэйю таким уязвимым, он почти не моргает, настолько ему хочется запечатлеть, вплавить этот образ в свою память, в себя самого.
— Чурл возьми, Люк, — с губ Кэи срывается судорожный смех. — Ты слишком горяч, чтобы оставаться холостым. Не могу я смотреть на тебя равнодушно.
Дилюк первым срывает все замки и целует приоткрытые губы, пахнущие вином. Язык слизывает капли и вторгается внутрь теплого рта. Дилюк пьянеет от его вкуса, голова идёт кругом. Рука беззастенчиво сжимает смуглое бедро, пока язык снова и снова предаётся ласкам с другим таким же танцующим языком. Дыхания не хватает, но прерваться — кажется кощунством. Дилюк хватает воздух короткими рывками, надышаться он ещё успеет, сейчас ему нужен только Кэйа.
А Кэйа, как и прежде, как много лет назад, с отчаянием цепляется за его плечи и взбирается на колени. Он прижимается грудью к груди, трётся о него, и уже совсем не по-юношески проезжается задом по паху. И стонет, архонты, как же он стонет в его губы. Целует, путает пальцами волосы, тянет их у корней до приятной боли.
— Совушек мой вредный, я тебя заморожу, если мы сейчас не переспим. Клянусь. Я могу.
Дилюк угрозе верит, да и сам готов испепелить весь Тейват, если прямо сейчас не коснётся Кэйи везде, не зацелует каждый участок его атласной кожи.
Кэйа на его коленях такой возбуждённый, отчаянный, просящий, что все остатки разума окончательно тают от этого зрелища. Зубы находят чувствительное местечко на шее, Дилюк впивается, оставляя наливающийся засос. Хочет расставить свои метки, отметить на этой капитанской карте шрамов и синяков день их любви и воссоединения. Кэйа вздрагивает в его руках, но покорно откидывает голову назад, подставляясь под жалящие поцелуи. Дилюку мало, он прикусывает кожу под ключицей, размашисто лижет языком, спускаясь, и наконец вбирает вставшую горошину в свой рот. Посасывает, прикусывает, вылизывает, не останавливаясь. Сладко до невозможного.
В живот упирается вставший член Кэйи, Дилюк накрывает его возбуждение рукой прямо через ткань. Прикосновение мгновенно отзывается в собственном паху, желание кипит во всём теле.
— Соскучился ты и правда сильно, — шутит, а сам двигает бёдрами, нетерпеливо трётся о ягодицы.
Смех Кэйи переходит в стон. Он растворяется в его руках, вьётся лозой на пальцах, на языке, сжимает бёдрами его бёдра.
— Ты тоже скучал, — объявляет Кэйа и особенно прокатывается по члену так, что трусы сползают с ягодиц. — Я думал о тебе каждый проклятый день...
Дилюк рычит, чувствуя его кожу своей. Это невыносимо больно и сладостно, внутри всё трещит, будто солнце топит вековые льды. Плечо, за которое Кэйа держится, он же обдаёт крио — иней холодит, нарастает корочкой и тут же тает с шипением. Дилюка подбрасывает от такой шалости, он стонет.
Крио — один из символов их разлуки, — теперь приносит удовольствие.
— Всегда мечтал испробовать это на тебе, — улыбается Кэйа. — Представлял, сколько у крио применения, и у меня сразу вставал.
Чужая морозная стихия сталкивается с бурлящим внутри огнём и оседает каплями на коже. Пальцы Кэйи ледяные, но обжигают сильнее натлановской лавы. Они касаются шеи, оставляют мокрые следы, ложатся на губы. Дилюк всасывает их, хочет пить с них, лизать эти освежающие подушечки, чувствовать на языке покалывание мороза. Может быть, крио и пиро не совместимы, но таяние — один из сильнейших процессов в алхимии. Дилюк чувствует это на себе.
— Все разы, что ты тут появлялся, — хрипит Дилюк, подхватывая Кэйю под ягодицы, — я мечтал сделать так…
Он на руках относит его на длинный круглый стол, где три часа назад сидели его же подчинённые из Ордена. Видели бы они, что происходит в этом месте сейчас. Дилюк, не церемонясь, стягивает с Кэйи нижнее бельё, наконец высвобождая его стоящий член.
— Архонты… — шепчет, укладывая ладони на внутреннюю сторону бёдер, а Кэйа — искушение, красуется, широко разводит ноги.
Дилюк падает прямо навстречу этому грешнику, выцеловывает молитвы на животе, слизывает обещания с горячей головки. Язык двигается по всему стволу, большой палец гладит поджавшиеся яички, но хочется ещё больше, откровеннее. Дилюк вслушивается в его стоны, осыпает укусами-поцелуями нежную кожу бёдер, игриво смыкает зубы на тазовой косточке и тут же зализывает под аккомпанемент чужих криков.
— Вкусный, — Дилюк сам стонет, не в силах противостоять срывающему голову возбуждению, — я тебя ужасно хочу.
Он выпрямляется, избавляется от мокрой одежды. Кэйа на столе — как главное блюдо, подцепляет стопой его член и давит. Мечта, а не мужчина.
— Посмотри, как сильно я мечтал о тебе, — Дилюк подтаскивает Кэйю к краю стола, к себе, и трётся своим членом о его.
Кэйа извивается, вцепившись в стол над головой. Следит, конечно же, за его движениями, спрашивает:
Он вдруг отталкивает Дилюка коленом, отпихивает прочь.
Дилюк недоумевает, встречает его пряный взгляд, полный издевки. Зря. Зря он это сделал, потому что внутри всё вскипает. Он бросается к возлюбленному, но Кэйа скрещивает ноги с манерностью танцовщицы в кабаре и прогоняет:
— Масло, Дилюк. Это блюдо ещё не готово.
Дилюк стонет, но уже от разочарования, тянется за поцелуем, просит пустить его в объятия снова и почти ложится на ёрзающее тело под ним и трётся в ответ: соски задевают соски, рёбра соприкасаются, горячая плоть жмётся к такой же жаждущей.
— Где я возьму тебе масло в таверне? — ловит губами мочку и спускается поцелуем ниже, вылизывает напряженную, взмокшую шею. — Блядь, Кэйа…
Не каждый день услышишь, как мастер Дилюк ругается, ещё реже слышишь, как он ругается весь перевозбуждённый.
— Придётся поискать, иначе я тебе не дамся, — Кэйа поучительно кусает его в плечо.
— Я кончу и от одних поцелуев с тобой. Что будем делать?
— Отправь своего воробушка на поиски.
Кэйе явно всё равно на то, как и где они возьмут масло. Дилюк понимает, что вся ответственность на нём. Он чувствует вновь намерзший лёд от чужих пальцев на своих руках, вздрагивает — холодно, но это помогает думать. От таяния поднимается пар, окна таверны запотели.
— Серьезно, Люк, у тебя нет ничего такого? Слайм? Масло для меча? — голос Кэйи звучит отчаянно.
Дилюк воодушевленно охает. Кажется, что-то было в кармане.
Оторваться от столь пылающего негой тела почти невозможно, но Дилюк делает над собой усилие и быстрым шагом возвращается к брошенному сюртуку. В кармане действительно находится масло для меча. В голову лезет несмешной каламбур, который он не озвучивает, потому что знает — Кэйа думает о том же самом.
— Заскучал? — Дилюк снова нависает над ним и торжественно крутит между пальцами нераспечатанный бутылёк.
Стоит снова коснуться кожи Кэйи, как Дилюка прошивает возбуждение, лижущее низ живота. Он никогда так сильно не хотел кого-то. Конечно, это должен быть Кэйа. Это всегда Кэйа.
Пум! Пробка выскакивает под натиском и на пальцы льётся маслянистая жидкость — сегодняшнее спасение.
Тёплое нутро встречает смазанный палец с дрожью. Дилюк, закусив губу, двигается в теле Кэйи осторожно, следит за каждой морщинкой на лице любимого.
— Всё в порядке? — спрашивает он, оставляя поцелуй на колене.
— Всё великолепно, — Кэйа усмехается и морщится. — Не подожги только... ах!
Шутка обрывается, как только палец гладит внутри едва заметный бугорок. Кэйа тут же сжимается и дрожит, он пульсирует на Дилюке, как одно огромное сердце. Это льстит, Дилюк продолжает гладить именно там, и мышцы, удерживающие его на месте, расслабляются, таз движется навстречу, выпрашивая повторения.
Теперь Кэйа не выглядит как тот, кто хочет впечатлить любовника своим мастерством. Он правда получает удовольствие. Дышит чаще. Коротко постанывает и кусает собственные губы — даже в полумраке они выглядят распухшими.
Разложенный на столе, он так легко вбирает палец, что Дилюк сразу добавляет второй. Им бы переживать о том, что патруль услышит любовный голос своего капитана. Что из-за света кто-то мог подглядывать в окно. Или что они наверняка забыли закрыть заднюю дверь.
Но Кэйа не даёт от себя отойти. Он манерный, самоуверенный, хочет казаться лучшим среди всех, даже не зная, что этих «всех» не существует. Как и не существовало никого до Дилюка — заметно, что для Кэйи это первый раз. И как бы он не играл голосом, его выдаёт излом бровей всякий раз, когда растяжение непривычно. Дилюк следит, чтобы ему не было больно, рассыпает по телу нежные поцелуи, обращается как с драгоценностью. И вот Кэйа насаживается уже на три пальца.
— Войди, — просит он, горит на пальцах, масло стекает на стол, бёдра и анус сверкают в свете лампы. — Люк, ну же. Хочу…
— Хороший мой, — шепчет Дилюк в кожу, кончиком языка рисует узоры на его животе, — такой узкий, такой нетерпеливый.
Дилюк вбирает в рот головку члена, расслабляя Кэйю. Он слишком прекрасен в этом полумраке, измученный сладостью. Дилюк смотрит на него из-под опущенных ресниц и сосёт, не слишком умело, видно — тоже впервые, но Кэйе достаточно того, что вокруг его члена растянуты именно губы Дилюка. Его просьбы становится похожи на мольбу, и разве можно заставлять его ждать, такого жадного?
Дилюк вытаскивает пальцы и снова берёт пузырёк, размазывает масло по члену, изнывающему по вниманию. Бёдра Кэйи призывно летят вверх, словно и не знают, что такое стыд. Это тело уверенно идёт за наслаждением, и Дилюк исполнит каждое его желание.
Головка легко входит внутрь, и с Кэйи тут же слетает последняя бравада. Он окончательно трескается перед Дилюком и остаётся действительно обнаженным. Что-то меняется в его взгляде, проявляется глубокая, как бездна, влюбленность, трепетность, жажда. Щеки красные, пот струится по вискам.
Дилюк даёт время привыкнуть, тянется к Кэйе, смахивает взмокшие волосы с его лица. Оставляет поцелуй на щеке, за ухом. Шепчет:
— Расслабься, прими меня, хочу быть с тобой.
Видно, как он скучал. Вместо слов — взгляд. Вместо долгих объяснений — стон, дрожь всего тела. Исчезает необходимость завоёвывать — Дилюк уже в нём. Глубоко, погружается полностью, и оба стонут на выдохе, когда пах касается ягодиц. Стенки плотно обжимают член, стягиваются на нём, всасывают, не желая отпускать.
В его интонации миллиард признаний на всех языках мира. Расслабившись, он откидывает голову, всхлипывает на первом толчке, и разводит ноги шире.
В погоне за его искренними реакциями Дилюк толкается в нутро, узкое, но скользкое. Он двигается, набирая подходящий темп — зал наполняется хлюпаньем, шлепками, запахом тел. Голос Кэйи дрожит на высокой ноте, от удовольствия его выкручивает, спина ерзает по столу. Стоило бы подложить что-то, но остановиться уже невозможно. Жар засасывает их в водоворот, избавляет от притворства, освобождает страхи, скрытую тоску. Он выжигает обиды, чтобы из них наконец проросло то сакральное, знакомое им обоим, однажды уже забытое и затоптанное. Удивительно, каждый из них сберёг это чувство и пронёс с собой под сердцем сквозь годы.
Кэйа закрывает пальцами губы, заглушая стоны, — они становятся громче, тогда как темп — быстрее. Дилюк смотрит на это проявление стеснительности, видит безоговорочную влюбленность и слёзы в уголках глаз.
Открытость его души бьёт куда-то в солнечное сплетение. Кэйа… всё ещё доверяет ему, желает его опасного огня, надеясь, что больше боли не будет. И Дилюк с трепетом обходится с этим даром, пронзает жаждущее его тело с осторожной страстью того, кто дорвался до взаимной любви.
Дилюк ведёт руками по бёдрам, напряжённым мышцам торса и наконец укладывает их на талию Кэйи. Даже клеймор настолько хорошо не ложится в ладонях, как он.
В душе разгорается пламя, и темп нарастает. Кэйа двигается навстречу толчкам и сдавленно стонет. Дилюк сдерживает себя изо всех сил, чтобы продлить их общее удовольствие.
Дыхание сбивается, возбуждение растапливается внизу живота и разливается волнами. Один взгляд вниз, и у Дилюка срываются все спусковые крючки: стекающая по члену смазка собралась вокруг растянутого ануса.
— Архонты, — он почти скулит на выдохе и входит глубоко, сильнее загоняя член и наполняя всю таверну мокрыми, хлюпающими звуками, — какой же ты узкий.
Дилюк тянет Кэйю на себя, вбивается жёстче, преследуя оргазм. Он заставляет любовника трепетать и извиваться, заставляет прекратить сдерживаться, заставляет кричать от любви и наслаждения. Он насаживает его чаще, чем раз в секунду, и шлепки уже напоминают сплошной гул.
И Кэйа звенит в тон бокалам на стойке, сливается голосом с окружением на высокой ноте. Окна таверны матово-потные, вздохи глубокие и частые, ладони Дилюка липнут к мокрой коже на талии.
Кэйа выглядит так, будто он не тут, а где-то в тумане, купается в мороке, млеет сознанием и наслаждается. Ему так хорошо, что когда удовольствие невыносимо тяжелеет в яйцах, а в паху пульсирует, он хватается за собственный член и начинает наглаживать его.
Дилюк замечает его слепой порыв, заходится восхищением от того, как честно Кэйа умеет чувствовать.
— Кончи в меня, — шепчет Кэйа, смотря в глаза. Его ладонь двигается быстрее. — Люк, в меня…
«Он не может говорить такие вещи вот так», — мысль пронзает сознание Дилюка, когда изо рта лишь вырывается одно ёмкое «блядь». Пальцы крепче сжимают талию, голова ощущается как никогда пустой, в ней слышно лишь громко стучащее сердце и просьбу Кэйи, эхом повторяющуюся и повторяющуюся.
Конечно, он это сделает. Ему самому хотелось разлить в нём доказательство своего желания немилосердно сильно. Дилюк нежно касается руки Кэйи на его же члене, хочет присоединиться, даже просит уступить ему, поглаживая большим пальцем. Кэйа считывает просьбу и снова возвращает ладони на столешницу, держась за край.
— Хочу, чтобы ты кончил только из-за меня, — добавляет Дилюк, будто Кэйа не понял его намерений, — чтобы ты был только моим.
Кэйа, сглатывая, кивает несколько раз. Он закрывает глаза. Шепчет: «Да… да-да!..» Дилюк разве что не рычит диким зверем, надрачивая ему в такт с толчками внутри. Всё удовольствие Кэйи буквально в его власти, в его силах, в его движениях, Дилюк прикипает взглядом к капле смазки на головке члена возлюбленного, намереваясь выдоить его сегодня дочиста.
— Я близко, Кэйа, — стонет, и член в ладони наконец изливается, — Кэйа-а…
И собственное семя жаром разливается внутри только кончившего любовника.
Теперь, если кто-то и подслушивал в ночи у двери таверны — он прекрасно мог составить картину того, что произошло.
Кэйа дрожит ещё некоторое время, сжимается горячими раздразнёнными мышцами, по которым наружу ползет семя. Руками он вслепую тянется к Дилюку, обнимает вокруг шеи и притягивает. И целует — тягуче, вязко. Его пальцы холодные, но тело Дилюка слишком горячее, чтобы замёрзнуть, так что они даже не обращают внимания. Они оба не контролировали свои стихии, пока занимались друг другом.
Дилюк шевелится первым, стоило отдышаться, и выходит. Тут же протирает платком припухший анус, собирает влагу. Им бы в душ, а еще найти бы лечебную мазь на всякий случай.
— Ты весьма хорош, — раздаётся вдруг голос Кэйи — бодрый, с прежней усмешкой.
Сев на столе, он откидывает волосы назад и скрещивает ноги. Морщится едва заметно — Дилюк бы этот жест упустил, если бы смотрел в сторону.
— Знаешь, я ведь так и привыкну, что ты потакаешь любым желаниям. Знал бы, Дилюк, на что ты способен, загадал бы это раньше.
Кэйа роняет смешок. Он нервничает. Заводит свою старую песню, не признаётся в том, сколько на самом деле смысла в этом сексе они донесли друг другу. Будто боится, что Дилюк поймёт и примет за слабость его чувства, его неопытность, которую тот прячет за фальшью.
Дилюк кладёт ладонь ему на щёку, ведёт пальцами по мокрому от пота виску, гладит подушечками невесомо, будто крылом бабочки касаются кожи.
— Если бы я выиграл, — говорит, любуясь звёздочкой в тёмном зрачке, — я бы загадал, чтобы ты снова влюбился в меня, как в детстве.
Дилюк мягко прикасается губами к губам, спускается пальцами к шее. Тёплая нежность струится из его рук, а из сердца — честные ответы на все вопросы. Улыбка Кэйи тут же меняется, исчезают защитные острые черты. Он закрывает глаза, тянется за касаниями, как кот, и в какой-то момент рвано выдыхает.
— Я и не переставал тебя так любить, — признаётся Кэйа тихо, несмело.
Дилюк улыбается. Он тянется руками к шее и заключает в объятия, обезоруживает окончательно и заставляет сердце биться чаще. Честный Кэйа — это ранимый Кэйа, тихий и расчётливый. Теперь они знают цену каждого своего слова и могут действовать осторожнее, защищая друг друга от острых смыслов.
— Останься на ночь, я погрею воду наверху, там и мазь есть, — шепчет Дилюк в губы, отбивая слова мягкими поцелуями, — ты мне нужен.
Кэйа кивает. Весь принадлежащий ему, отдаётся в руки, позволяет себя унести. И Дилюк кладёт его в нагретую ванную, забирается следом. Кэйа тут же мигрирует головой на его грудь и щурится, роняя полные наслаждения вздохи.
Так приятно погреться, они будто сто лет не купались вместе. Мурашки бегут по коже, косточки обволакивает тепло, а от воды поднимается ароматный пар и пена шипит, напевая колыбельную.
Им уютно в этой относительной тишине, в новом статусе возлюбленных. Они ведь пара, да? Дилюк думает о том, нужно ли это уточнить, но рука Кэйи спугивает мысли, гладит по груди. Пальцы повторяют рисунок шрамов, в глазу отражается то ли сожаление, то ли злость.
Крупный шрам на груди он целует так, словно это поможет стереть его. Но чуда не происходит.
— Буду вновь прикрывать тебе спину, а то живого места не останется, — ворчит Кэйа.
Он изучает другие отметины от вражеских клинков. Спускается по животу и разделяет подушечкой пресс.
— Расскажешь как-нибудь о том, как их получил?
Переводи как: «Расскажешь, что было в том путешествии?»
Дилюк кивает. Да, конечно, он обязательно поведает ему об ошибках прошлого, ведь самую главную ошибку — потерю Кэйи, — он уже исправил.