Кафе на троих
Недалеко от Монмартра, в пустом кафе на углу улицы Мон-Сени сидели трое мигрантов. Такое начало больше подошло бы для нелепого анекдота, но в то время жизнь многих людей походила на нескладную шутку. Апрель принес в Париж раннее цветение, наполнившее город ароматом цветов. Над бульварами висели облака сирени, а во дворах прятались розы. Меж домов носились мопеды, и терялись в сетке кварталов туристы.
— А все-таки кофе здесь ужасный, — сказала вдруг девушка, убирая чашку от губ. Рыжие волосы ее едва доходили до плеч, а в голубых глазах отражалась усталость.
— Думала, все будет как фильмах? — нервно рассмеялся один из ее спутников, закуривая сигарету.
— Нет, но хотя бы не хуже, чем в Москве — ответила она.
— Тогда во Францию ты приехала с завышенными ожиданиями.
Третий, что был ближе всего к окну, уткнулся в меню. После непродолжительного молчания он поднял глаза и, поправляя волосы, обратился к сидевшим рядом.
— Если хотим начать новую жизнь вдали от дома, придется смириться с отсутствием многих привычных вещей. И привыкнуть к ряду новых…
На этих словах чернокожий официант подошел к ним принять заказ. Наслушавшись сломанного французского, он со скучающим видом удалился. Курение в помещении не вызывало у него никаких претензий.
— А вы заметили, — начала девушка, — какие тут унылые официанты? Ходят с постными лицами, даже на чай им оставлять не хочется.
Все на секунду погрузились в раздумья. За стеклом промчался красный скутер известной пиццерри с белой шляпой на логотипе.
— Зато тут все те компании, что ушли из России… — задумчиво сказал тот, что еще пару минут назад пристально изучал меню.
— Этим себя успокаиваешь? — язвительно спросил у него второй. Карие глаза его, цветом напоминающие карамель, сверкнули бессильной злобой.
— Ты и сам прекрасно знаешь, о чем. Мы лишились дома, а все, о чем ты моешь думать, это сетевые забегаловки и тряпки.
— Я пытаюсь искать хоть какие-то плюсы.
— А мне наоборот все эти бренды напоминают о доме, — вклинилась вдруг девушка, — по крайней мере о том, каким он был.
— Воистину самая большая ирония глобализации: японская одежда навевает сентиментальные воспоминания о России.
— Да, и ты идиот, если будешь отрицать это. И вообще, не знала, что ты такой любитель берез.
— Не в березах дело, у меня вообще на них аллергия.
— А в чем же тогда? Зачем ты вообще уехал?
— Потому что не мог по-другому.
— Ты не политик, от тебя никто не требовал никаких заявлений — сказал вдруг второй парень.
Кареглазый задумался, и сокрушенно произнес:
— Это был мой долг перед самим собой. Я не мог поступить иначе.
— Что ж, тогда ты такой же дурак, как и все мы.
Я родился в небольшом городе, чуть севернее Москвы. Уверен, что до сих пор он остался таким же. В электричках по-прежнему скрипят старые скамейки, а из-под проводов сыпятся искры. Когда катался на учебу, терпеть их не мог. Раздражали монотонные пейзажи за окном, запахи и публика. Поразительно, как много мелочей всплывает в памяти, когда вспоминаешь о местах, в которые уже вряд-ли вернешься.
Не смогу точно назвать момент, когда впервые взял в руки фотоаппарат. Помню, что вдохновила на это первая любовь — она то и показала мне, как им вообще пользоваться. Сначала слонялся по заброшенным зданиям и ближайшим болотам. Все пытался создавать мистические снимки. Затем научился выстраивать двойную экспозицию, стал экспериментировать. Тогда еще активно вдохновлялся Юджином Ситом.
— Это тот, который делал репортаж про болезнь Минамата? — прервала его рыжая, отламывая вилкой кусок пирога.
Со временем это увлечение полностью захватило меня. Вместо учебы частенько катался в парк Горького на лекции по фотографии. Осенью там было зябко, на так красиво. Деревья пылали в огне листвы, в лужах серое небо сливалось с асфальтом. Возвращался домой далеко за полночь, а перед сном придумывал идеи новых снимков.
С возрастом потребность в деньгах выросла, поэтому пришлось найти работу. Не придумал ничего лучше, чем устроиться в колл-центр на полставки. Постепенно накопил на фотоаппарат получше и бросил учебу, а заодно и работу. Тогда мне казалось, что лучше быть бедным, но заниматься любимым делом. Единственное, что тогда я умел — продавать свои услуги и фотографировать. С такими стартовыми навыками и окунулся во взрослую жизнь.
— А родители? — спросил сидящий возле окна.
— Ну, моя идея восторга у них не вызвала. Видели меня юристом, а я их ожиданий не оправдал. Но как-то смирились, не силком же меня тащить. Спасибо, что из дома не выставили. Уже тогда мысли о работе на государство вызывали у меня отвращение.
Начал зарабатывать на фотографии. Сначала снимал знакомых, свадьбы их, первенцев там. На жизнь едва хватало, но я был счастлив. Так и существовал, пока не начались протесты на Болотной площади. Представляете, какая эйфория тогда нахлынула на меня? Я увидел в этом возможность наконец-то приобщиться к чему-то большему. На улице стоял дубак, но по телу все равно разливалось тепло. Все пришедшие тогда угощали друг друга чаем из термоса, кто-то даже приносил с собой бутерброды. Тот редкий момент, когда куда бы ты не посмотрел — кругом видел своих. Никогда не забуду, как тот пьяный журналист из коммерсанта кричал песни Летова на сцене. Фамилию его, правда, я успел позабыть. И конечно же, я всегда брал с собой камеру. Снимки потом отправлял по разным издательствам, после чего ко мне пришли первая волна славы и первые серьезные деньги.
Перебрался в Москву, стал проводить художественные съемки в студиях, параллельно сотрудничая с несколькими редакциями: мое видение очень ценили. Потом объездил всю страну, был на множестве мероприятий, повидал сотни людей и их быт. Я видел настоящую жизнь. Поэтому и не мог уехать, потому что остаться было для меня равносильно тому, чтобы просто молча смириться с происходящим.
Я родился в глухой деревне в западной части Сибири. Ее название все равно вам ни о чем не скажет. Родителей не стало, еще когда я был совсем ребенком — с тех пор мной занималась бабушка. Учила читать, рассказывала местные легенды про Отца Лесов и водила смотреть на красоты равнины с отрогов местной горы. По ночам свитера вязала, шапки там… Когда подрос, продали все и перебрались в ближайший город. Серые домики, красные дворики да бездорожье. Пошел в новую школу, и кто знает, как бы сложилась моя судьба, не окажись там компьютера.
Ума не приложу, чем этот ящик привлек меня. Казалось, он был единственным на всю школу. Видимо, изучать перед сном узоры ковра на стене наскучило, и я решил открыть для себя что-то новое. Телевизора не было, книжек я не читал, так что выбор был очевиден. После уроков одноклассники бежали домой, а я — в класс с компьютером, слезно уговаривая учителей дать мне больше времени на его освоение. Время шло, теперь мои ровесники спешили за гаражи покурить, а я все туда же. Отношения у меня с ними никогда не складывались: помню, как я впервые пошел самостоятельно в магазин, и меня ограбили. Выбрали самую крупную купюру, а остальное оставили. Считай, повезло.
Когда мне исполнилось пятнадцать, бабушка подарила моноблок, счастью не было предела. Ночами напролет пропадал на различных форумах, где и учился криво-косо кодить. Не буду вдаваться в подробности, для вас это будет слишком муторно и скучно. Пока росли мои успехи в программировании, успеваемость в школе падала. Я едва сдал экзамены, чтобы получить аттестат. Ни о каком высшем с такими успехами и речи не шло. Бабушка сокрушалась, что так и не смогла вырастить из меня человека. Говорила, что мне суждено загнуться на местном заводе или овощебазе. Но я знал, что способен на большее.
Все больше и больше времени я проводил в интернете в поисках хоть каких-то денег, но не находил ничего. Отчаявшись, уже начал звонить во все коммерческие организации города и выяснять, не нужна ли им помощь. Каково же было мое удивление, когда она пригодилась на овощебазе. Бабушка оказалась права. Настроив им новую технику, я предложил править пару скриптов для удобства, после чего дела пошли в гору: предложения стали приходить со всего города.
Набив руку, составил портфолио и направил во все компании, которые только знал. И все мне ответили. Я не мог поверить в это. Единственное, что омрачило мою радость — смерть, которая, по своему обыкновению, пришла за бабушкой внезапно и очень не вовремя. После этого меня в тех краях уже ничего не держало, и я уехал. А там заезженная история успеха: переезд, работа, большие деньги. Только я все хотел мир посмотреть, поэтому начал колесить по разным странам. Не могу сказать, что руководству это нравилось, но заменить меня было некем, поэтому я мог смело диктовать свои условия. За те годы посетил множество мест и много чего видел, но всегда возвращался домой. А сейчас не могу.
— Но почему? — спросил у него Александр, — Они же гарантировали безопасность программистам, которые вернутся.
— Ага, ровно до тех пор, пока их ненавязчивые приглашения не стали насильственными. Сначала заманивали пряником, а когда не удалось — решили пустить в ход кнут. Я уехал не из-за политической позиции, а потому что мне страшно. Страшно от неуверенности в завтрашнем дне. Жизнь без каких-либо планов на будущее может и делает свободнее, но для меня не подходит. Без ограничений нет и точки опоры. И пока я ее не почувствую — не вернусь.
Я родилась в довольно обеспеченной семье. Ходила в частную школу и никогда ни в чем не нуждалась. К путешествиям была приучена с самого детства, постоянно катаясь то в Египет, то в Турцию. Только вот родителей никогда не было рядом, они вечно были в работе, и мне не хватало их. Заменять их пришлось няням и репетиторам, которые с этой ролью плохо справлялись. Помню, как сильно заболела, и отец сам осматривал меня — он был врачом, а мама постоянно сидела у изголовья кровати. Мы тогда жили в центре Петербурга, виделись обычно только за ужином. Одно из немногих теплых воспоминаний о семье.
В школе ничем не выделялась, даже интересов как таковых не было. Ближе к выпускному, когда надо было определяться с профессией, решила заняться дизайном. В целом, вся жизнь шла по заранее проложенным рельсам, и только иногда мне позволяли выбирать направление. Не так уж и плохо, наверно.
Внезапно Петербург стал популярным среди творческой интеллигенции. Ну, так они себя называли. На самом деле это были обычные подростки с мечтами о лучшей жизни и крашенными волосами. Они массово переезжали туда со всей страны, и находиться там становилось невыносимо. Город уже тогда начинал душить меня сыростью и серостью, а тут еще и куча травмированных детей. Поэтому решила ехать учиться в Москву.
Переезд поменял мое отношение к жизни: я стала менее инертной, начала интересоваться миром вокруг. Уж и не знаю, повлияла на то перемена места или учеба. Мне было хорошо и весело, а вернуться в студенческие годы хочется постоянно. Даже пандемия была не так плоха, она воспринималась для меня каким-то новым вызовом. А затем произошло то, что произошло, и все начали массово уезжать. Заодно уехала и я.
— Подожди, — сказал удивленно Александр, — то есть ты уехала просто потому, что уехали все?
— Да. У меня никогда не было места, которое я бы могла назвать своим. Возможно, такая вот игрушечная миграция поможет мне лучше понять себя.
— А ты вообще скучаешь по дому? — спросил Илья.
— Иногда. Если честно, для меня будто бы ничего не поменялось.
— Получается, что из нас троих только ты можешь вернуться… — язвительно процедил Александр.
За стол опустилась тишина. Порыв ветра трепал куст сирени за окном. Сквозь тучи на брусчатку изредка пробивались солнечные лучи.
— Послушайте, — начала Настя, — в последние годы жизнь каждого из нас стремительно менялась день ото дня. Так может мы все-таки сможем однажды вернуться домой?
— Менялась не только наша жизнь, но и мы сами. А также люди вокруг и страна. Будут ли рады нам, если мы вдруг вернемся? Будет ли это еще нашим домом?
Все трое задумались и погрузились в молчание. Чернокожий официант зевал у витрины с пирожными. Весна маршем шла по Парижу. Недалеко от Монмартра, в пустом кафе на углу улицы молча сидели трое бездомных.