Обуховцы. Путь от стихийности к сознательности
От Редакции
Когда Летописи только начинали писать об Обуховской обороне, мы никак не ожидали, что малюсенькая заметка вдруг разрастётся до таких размеров. Но чем дальше мы погружались в историю этого события, тем больше понимали - выступление обуховцев 7 мая 1901 года стоит подробнейшего изучения.
Оговоримся сразу - мы не хотим отбирать хлеб у профессиональных историков. Пусть они и дальше продолжают рассматривать контекст Обуховской обороны оперируя сухими цифрами и фактами.
Редакцию Летописей, заинтересовала диалектика этого побоища. Так получилось, что события, произошедшие на Обуховском сталелитейном заводе рельефно отразили глубинные перемены, происходящие в обществе дореволюционной России начала XX века - становление капитализма, упадок абсолютизма и рост революционности масс: обострение классовой борьбы в связи с экономическим кризисом 1900 - 1903 гг.; стихийность рабочего движения и зарождение сознательности; экономизм и осознание его вредности для рабочего дела; марксистское кружковое движение и проникновение теории в массы; роль интеллигенции и печатного слова в этом деле; противоборство идей экономической борьбы и политической. И самое главное - Обуховская оборона приоткрывает завесу тайны создания партии ленинского типа и показывает способность всего лишь горсточки организованного сознательного элемента выполнять «невыполнимые» задачи.
Предлагаем тебе, читатель, окунуться в события 7 мая 1901 года вместе с непосредственными участниками этих событий - А. Шотманом, Вл. Пернафортом и А. Гавриловым.
История Обуховского сталелитейного завода
Подбробнее можно почитать здесь.
Товарищество Обуховского сталелитейного завода было основано 4 (16) мая 1863 года. П.М.Обухов, Н.И.Путилов, С.Г.Кудрявцев и Морское министерство заключили Контракт о строительстве завода на Шлиссельбургском тракте в селе Александровском. Для этого император Александр II повелел передать необходимую часть земли бывшей Императорской Александровской мануфактуры, располагавшейся на 12 версте от Санкт-Петербурга на берегу Невы со всеми находящимися на нем жилыми зданиями и строениями: «…предприятие это в случае успеха должно иметь государственное значение относительно вооружения крепостей и постройки броненосных судов…»
Завод был назван в честь русского ученого-металлурга П.М.Обухова, который изобрел способ производства литой стали для изготовления артиллерийских орудий. Создание завода было вызвано еще и необходимостью перевооружения армии и флота стальными орудиями после поражения России в Крымской компании 1853–56 гг. и освобождением от иностранной зависимости в деле обороны государства. Строился он с большим размахом и очень быстро: 5 (17) мая 1863 г. начата была шурфовка почвы в целях отыскания места для установки молотов.
15 (17) апреля 1864г. была произведена первая плавка весом в 294 пуда, а 30 апреля (12 мая) в присутствии императора Александра II отлита болванка для 8 фунтовой пушки. Потребовалось менее года, чтобы завод начал работать и производить продукцию. Недостаток средств заставил членов Товарищества взять ссуду у Морского министерства для закупки новейшего оборудования заграницей с условием введения контроля над деятельностью Обуховского сталелитейного и орудийного завода (в дальнейшем ОСЗ) до погашения долга. Для этого было создано Правление и назначен начальник завода капитан-лейтенант А.А. Колокольцов.
ОСЗ стал преемником Александровской мануфактуры не только географически, но и технически, внеся немалый вклад в развитие науки и техники России — первая металлографическая лаборатория в стране; первая оптико-механическая промышленная мастерская; первый отечественный гусеничный трактор; первый авиационный мотор; первые серийные танки и многое другое, что впервые было создано в мастерских ОСЗ.
Благодаря отличному качеству обуховской стали, на ОСЗ, кроме артиллерийских орудий различных систем и калибров для армии и флота (от 4 дм. до16 дм.) было налажено производство: колес, шин, осей, для ж.д. России; броневых плит для судов; хирургических, чертежных и слесарных инструментов; валов для паровых машин судов (форштевней и ахтерштевней для броненосцев); ружейных стволов и магазинных коробок для винтовки системы Бердана; торпед и мин ( с1886г.).
Кроме того, Обуховская сталь поставлялась за границу в Англию и Германию, т. к. по качеству не уступала заграничной, но была в несколько раз дешевле. В год празднования 10-летия со дня основания ОСЗ было изготовлено именное холодное оружие для императора Александра II и членов временного артиллерийского комитета, способствовавших основанию и развитию предприятия: Вел. Князю Константину Николаевичу, управляющему Морским министерством генерал-адъютанту Н.К. Краббе.
В связи с истечением срока контракта и нежеланием Морского Министерства отдавать обратно в частное владение рентабельное предприятие, Указом императора Александра III ОСЗ с 1 февраля 1886 г. был передан в казну с выкупом акций у владельцев. К этому времени ОСЗ считался отлично оснащенным предприятием. Работали: тигельная, сталелитейная, молотовая, чугунно-литейная, пушечно- отделочная мастерские, кузница, лаборатория, газовый завод и дровосушилка. Основное ядро рабочих кадров составляли златоустовские сталевары, кузнецы, оружейники, привезенные П.М. Обуховым с Урала. Строительные и подсобные работы выполнялись бывшими рабочим Александровской мануфактуры, крестьянами Рыбацкого, Усть-Славянки, и других деревень.
В 1898 году была куплена земля у Его Императорского Величества принца П.Г. Ольденбургского на правом берегу Невы для устройства заводского полигона. В 1904 году к ОСЗ был присоединен Александровский сталелитейный и рельсопрокатный завод. В 1905г. была основана промышленная оптико-механическая мастерская, которая положила начало промышленного оптического производства в России. Мастерская выпускала прицелы, бинокли, водомеры, стереотрубы и другие оптические приборы. Через год в 1906 г. оптические приборы, изготовленные и сконструированные на ОСЗ, получили Золотую медаль на Всемирной оптической выставке во Франции в г. Бордо.
На рубеже 19 и 20 веков на ОСЗ работало около 4000 человек, в 1914г. — 10.266 чел. При заводе имелись: каменная церковь Св. Апостола Павла; училище; школа для детей рабочих; библиотека; «Общество потребителей»; больница с амбулаторией; домики для рабочих. Рабочие ОСЗ 7(20) мая стали участниками стачки, получившей название «Обуховская оборона». Причиной ее послужило уменьшение сдельной оплаты труда и увольнение рабочих, не вышедших на работу 1 мая.
После революции 1917 г. завод был переименован в «Большевик» и в первое время производил сельскохозяйственные трактора. В 1921 г. на заводе было возрождено сталелитейное производство. На базе тракторных мастерских в 1927 г. на заводе приступили к выпуску первых отечественных серийных танков МС-1 (Т-18). Здесь подробнее.
Положение рабочего класса на Обуховском сталелитейном заводе в начале XX века
Ещё в 1900 году условия работы на казённом предприятии «Обуховский сталелитейный завод» были сносны. А.В. Шотман вспоминал (читай о Шотмане на Летописях):
Условия работы и заработки на нем были в то время, по сравнению с другими заводами Питера, хорошие, и попасть на него работать можно было, только имея очень хорошую рекомендацию со стороны старожилов-рабочих. Главная масса рабочих состояла из оседлого элемента, работавшего па заводе по нескольку лет подряд: были, например, такие, которые работали по 20 и даже по 30 лет без перерыва. Большая часть из этих старожилов имела казенные квартиры в так называемых «казенных домиках», состоявших из 4—6 квартир, по две комнаты с кухней каждая. Многие рабочие имели свои собственные домики; были даже и такие, которые имели по нескольку собственных домов, которые они сдавали в аренду. Понятно, что среди этой категории рабочих вести какую-либо агитацию за свержение существующих порядков было бесполезно. Другая же часть рабочих, хотя и не так тесно связанная с заводом, тоже дорожила местом, потому что, как я уже говорил, условия работы и заработки были лучше, чем на других заводах, и вести среди них агитацию было почти столь же безнадежно. И только молодежь, и то из пришлых, а не сыновья старожилов, кое-как поддавалась агитации, которую вел тогда на заводе «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Подпольная организация на заводе в это время (начало 1900 года) была, по-видимому, чрезвычайно слаба, так как в минной мастерской, например, куда я поступил благодаря рекомендации старожилов — друзей моего отца, я не нашел никакой организации, а лесснеровский кружок не мог дать мне никого, через кого я мог бы связаться.
Всё начало меняться с приходом экономического кризиса 1900-1903 годов.
[…] законом 2 июня 1897 г. Был сокращён рабочий день. Закон этот явился результатом бурных рабочих стачек, охвативших в Петербурге несколько десятков тысяч ткачей. Но в законе этом была маленькая запятая: сверхурочная работа не была уничтожена совершенно, а разрешалась в некоторых необходимых для производства случаях. Через некоторое время последовало дальнейшее постановление, которым законное применение сверхурочных работ ещё более расширялось. Словом, правительство всё более и более стало почему-то напирать на сверхурочные работы. И эти работы стали всего более применять в широких размерах как раз на казённых заводах. (см. брошюру тут).
В начале рабочие Обуховского завода радовались сверхурочным, так как они способствовали высоким заработкам (чуть ли не в два раза, чем прежде). Однако время шло, расценки рабочего труда снижались, а сверхурочные (их называли ночными) как были, так и остались. Дошло до того, что за 17-часовую смену рабочие начали получать столько же, сколько получали до закона от 2 июня за 12-часовую.
В связи с тем, что рабочие начали уклоняться от ночных, вышло заводское постановление об обязательных сверхурочных не менее 3-х раз в неделю. Ситуацию со сверхурочными была использована агитаторами, склоняющими рабочих на забастовку.
Положение со сверхурочными было важным, но не единственным мотивом для роста недовольства рабочего класса.
Например, участник Обуховской обороны Владимир Пернафорт в статье «7 мая 1901 года на Обуховском заводе» писал:
Тяжело было материальное положение рабочих Обуховского завода. Жалкая оплата труда неквалифицированных рабочих, как-то: чернорабочих, крановщиков и других, получавших в месяц около 15 рублей. В то время даже машинисты получали от 70 до 80 копеек в день. Ко всему этому надо ещё прибавить грубое отношение как высшей, так и низшей администрации. Особенно отличились помощник начальника Иванов, он же «Маргаритка», прозванный так рабочими [и прочие].
Квартирные условия тоже заставляли желать лучшего. Квартиры, заселённые чернорабочими и крановщиками […] были переполнены народом всех возрастов. В небольших комнатах помещались 3-4 семейства. Люди жили как животные.
Культурных очагов в виде рабочего клуба или библиотеки-читальни тогда почти не было.
Кружки
Тяжёлые материальные условия, беспредел заводской администрации и сверхурочные не могли не вызвать рост протестных настроений среди рабочих завода.
Почитаем воспоминания участника Обуховской обороны А.В. Шотмана – завсегдатаям Летописей он уже известен, как участник знакового II Съезда партии и дуэлянт на стульях.
Вовлечение в нелегальную кружковую деятельность происходило следующим образом. К потенциальным товарищам осторожно присматривались.
Проработав некоторое время, оглядевшись и познакомившись с некоторыми молодыми коллегами, я ближе сошелся с Анатолием Ивановичем Ермаковым, затем с молодым человеком лет восемнадцати, по фамилии Манн, и Борисом Воробьевым. Приглядываясь ближе к ним и строго следуя наставлениям Кеттунена, я не рискнул им сообщить прямо, что состою в тайном кружке, тем более что я, в случае чего, не мог бы им этого доказать, так как после переезда с Выборгской стороны я фактически потерял связь с Кеттуненом. Поэтому вся моя «подпольная работа» сводилась к простым осторожным беседам с ними и тонким намекам на существующую подпольную организацию.
Далее кандидату в члены кружка давалась на прочтение нелегальная литература.
Там у меня оказалось несколько человек знакомых, раньше работавших у Нобеля, через которых я быстро приобрел обширное знакомство, а через несколько дней мне всучили первую нелегальную брошюрку. Как сейчас помню, это была брошюра Дикштейна «Кто чем живет». Прочел я эту первую запрещенную брошюру в один прием, забравшись для этого, во время обеденного перерыва, в огромный, пустой ящик, стоявший во дворе завода. Помню, брошюра произвела на меня сильное впечатление, и я стал чувствовать себя после этого почему-то на целую голову выше других. Получил я ее от работавшего в другом конце мастерской токаря-финна, по фамилии Кеттунен, хорошо говорившего по-русски и, как потом оказалось, состоявшего кассиром нелегального кружка».
Лишь после этого новичку могли предложить вступить в кружок.
Считая меня вполне подготовленным, Кеттунен предложил мне вступить в тайный кружок, в задачи которого входит, по его словам, устраивать стачки, читать и распространять запрещенную литературу, бороться против таких самодуров, как Сама, и пр. Для вступления в кружок от меня требовалась только уплата в кассу кружка 2 копеек с заработанного рубля и сохранение полной тайны; кроме того, я должен был никого не выдавать, в случае если арестуют, и привлекать новых членов, но только таких, относительно которых хорошо знаешь, что они не выдадут в случае чего. Я уже был настолько подготовлен, что с большой радостью согласился и в ближайшую же получку уплатил членский взнос в размере 66 копеек, так как получил штучные за две недели — 33 рубля.
Зачастую такие кружки создавались кустарно, стихийно. К примеру, опытный кружковец Кеттунен ходил с печатью нелегального кружка.
Так как Кеттунен был финн, т. е. человек весьма аккуратный, то он выдавал мне квитанцию с печатью, на которой было написано: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» Когда я потом познакомился с организацией на других заводах, то там, насколько помню, никаких квитанций не было, так как это при тогдашних условиях было весьма нецелесообразно. Никаких разъяснений и объяснений я от Кеттунен на свои вопросы и сомнения не получал, так как он и сам-то, видно, знал не больше меня, а неразрешенных вопросов накопилось у меня превеликое множество.
Кружковые занятия не отличались высокой организацией. Отметим важность участия интеллигенции в кружках. Интеллигентов явно всем не хватало.
Говорил мне Кеттунен не раз о каких-то «интеллигентах», которые приходят в кружок и дают всякие разъяснения. Этим общим именем назывались в то время проходившие в подпольные кружки пропагандисты и агитаторы, совместно читают книги и пр., но во все мое пребывание в «проходящих казармах», где, кстати, я проработал всего четыре месяца, мне так и не удалось увидать ни разу «интеллигента». Все мое участие в тайном кружке, который собирался очень редко и обычно расходился, не дождавшись «интеллигента», заключалось в чтении запрещенной литературы, в аккуратной уплате членских взносов, в передаче знакомым листовок, выходивших чрезвычайно редко, и брошюр... и в мечтах о грядущей стачке.
Все созданные рабочими кружки начинали с экономической борьбы (за сокращённый рабочий день, за увеличение расценок, за отмену ночных (так назывались в то время сверхурочные) и тд.). Однако появление «Искры» в 1901 году в составе нелегальной литературы, попадавшей на завод, тут же повлекло «раскол» в кружках. Примерно в это же время уже можно отметить рост организованности рабочего класса.
В это приблизительно время (март 1901 года) в нашей организации произошел раскол. Причиной этого раскола была вышедшая за границей в декабре 1901 года газета «Искра», вызвавшая в нашей среде горячие споры. Как наш кружок, так и большинство других кружков без долгих колебаний признали правильной позицию, занятую «Искрой». Разница между позицией «Рабочей мысли» и «Рабочего дела»— с одной стороны, и «Искрой»— с другой, была для нас, особенно после избиения на Казанской площади, весьма ясна. В это время «Рабочая мысль» и особенно «Рабочее дело» призывали рабочих бороться исключительно за экономическое улучшение условий труда, как-то: прибавку заработной платы, устройство вентиляции в мастерских, чтобы во время работ в мастерских был кипяток и прочее в этом роде. Это не значит, конечно, что «Искра» игнорировала борьбу за улучшение условий труда на фабриках, заводах, транспорте и пр. Из номера в номер «Искра» печатала статьи и корреспонденции со всех концов России, в которых рабочие призывались вести борьбу за повышение заработной платы, за уменьшение рабочего дня и т. п. Но в отличие от «рабочедельцев», или «экономистов», как их еще тогда называли, «Искра», призывая рабочих бороться за экономические требования, указывала наряду с этим на необходимость ведения политической борьбы и с первого же номера стала доказывать, что никакие экономические улучшения не будут прочны, если рабочий класс не завоюет себе политических прав. С появлением «Искры» подпольная работа на Обуховском заводе оживилась весьма заметно, листки и прочая литература стали появляться чаще и аккуратнее, да и пропагандисты-интеллигенты стали аккуратно посещать собрания наших кружков.
Рост количества кружков на заводе не мог не перейти в качество. Вл. Пернафорт вспоминал:
Постепенно выяснилось, что у нас на заводе есть ещё организации в других мастерских, члены которых имелись почти в каждой мастерской.
Объединению заводских кружков способствовала известная демонстрация студентов и рабочих, прошедшая 4 марта 1901 года, когда собравшиеся в Петербурге около Казанского собора студенты требовали возврата «академических свобод» и протестовали против «временных правил» 1899 г., позволявших, в частности, отдавать в солдаты студентов, обвиненных в антиправительственной деятельности.
Об участии обуховцев в демонстрации Владимир Пернафорт пишет:
В воскресенье утром встретился с ребятами в паровой конке: Манн, А. Ермаков, Шотман, Задонский, они ехали на демонстрацию на Невский проспект. Об этих ребятах я раньше не думал, что они активные. После демонстрации круг знакомства расширился.
Перед побоищем
После демонстрации 4 марта пропаганда и агитация на заводе пошла ещё усиленнее. Демонстрация создала много разговоров по мастерским завода. Многие были на стороне демонстрантов. Началась усиленная подготовка к 18 апреля по новому стилю, а по заграничному к 1 мая. Было много роздано и распространено путём разбрасывания и расклейки листовок «Союза за освобождение рабочего класса» с призывом в ближайшее после 18 апреля воскресенье выступить организованно на демонстрацию в день общерабочего праздника и показать самодержавию и буржуазии свои организованные силы вместе с заграничными товарищами рабочими.
Дня за два до 22 апреля по заводам Питера были распространены в огромном для того времени количестве листки, призывающие питерских рабочих демонстрировать свою готовность бороться за политические права и показать царскому самодержавию и буржуазии свою организованность и солидарность. Демонстрация была назначена на Невском проспекте ровно в 12 часов дня. Задолго до назначенного часа Невский проспект принял необычайный вид. Широкие тротуары по обеим сторонам проспекта, от Екатерининского канала до Садовой улицы, были покрыты густой толпой рабочих, собравшихся со всех районов столицы. В ожидании установленного сигнала мы расхаживали с таким видом, как будто вышли на простую прогулку, не теряя в то же время из виду наших знаменосцев. С нашего завода имели при себе знамя, запрятанное до поры до времени под пальто, двое — Ермаков и Иванов. За несколько минут до сигнала, когда наша группа, во главе с Ивановым, находилась у Гостиного двора, около самой Думы, почти напротив костела, с Ивановым произошел непредвиденный нами случай: запрятанное под пальто знамя сползло ему под ноги. Видя, что дело пропало, так как шнырявшие кругом шпики все равно заметили, Иванов быстрым движением схватил выползшее красное знамя и, навернув конец на тросточку, попытался его выкинуть вверх, но это ему не удалось. Со всех сторон бросились на него шпики, схватили под руки и в одно мгновенье усадили его на извозчика. Когда мы в суматохе попытались его выручить, шпики, объяснив собравшейся толпе любопытных, не заметивших красного знамени (так все это быстро произошло), что это арестован забравшийся в чужой карман воришка, быстро увезли Иванова сначала в участок, а затем в предварилку. После неудавшейся первомайской демонстрации по новому стилю решено было прекратить работы 1 мая по старому стилю, но демонстрации на Невском проспекте не устраивать.
Приближалось 1 мая. Настроение было не из важных. Более сознательные рабочие не оправились ещё от гнетущего впечатления от неудавшейся 22-го демонстрации. Да и промышленный кризис развернулся уже во всей своей ужасающей наготе. Рабочих сотнями выбрасывали на улиц, и передовые обуховцы опасались, что большинство товарищей не пойдет за ними в такое ужасное время. Хотя и было несколько собраний, но не было выработано общего определенного плана празднования. Решено было пока ждать. Между тем 1 мая не пришло на работу от 1000 до 1500 человек.
К 1 мая шла лихорадочная работа по всему Петербургу по подготовке к забастовке. По поводу забастовки в день 1 мая выяснилось, что навряд ли она пройдёт у нас, так как на Обуховском заводе и Карточной фабрике много старожилов, которые работают по 20 – 30 лет с основания фабрики и завода и живут оседло в своих домах и казенных домиках, а на фабрике Торнтон очень мало сознательных рабочих и работниц. Поэтому мы решили провести демонстрацию в виде невыхода на работу 1 мая […]. Ясно было, что забастовка не пройдет. Тогда мы предложили желающим праздновать 1 мая не выходить на работу, хотя бы взяв накануне увольнтельную записку. И вот поведенная в этом духе агитация дала успехи, и за день до 1 мая завод был усеян прокламациями о значении праздника 1 мая для рабочих. Результат был хороший, 30 апреля пошли вереницы рабочих к мастерам за увольнительными записками, а так как записки стали брать перед шабашем, перед окончанием работ, то мастеране знали, как им быть, и давали всем увольнительные. Высшая администрация хорошо знала, что на заводе должно что-либо произойти, так как завод был наводнен накануне 1 мачя листовками печатными и написанными на пишущей машинке. Собрались 30 апреля некоторые кружки, а потом их представители Шотман, Малышев, Юников, Ермаков и другие и постановили: выйти утром к воротам завода и уговаривать не идти на работу. Утром пришли в главной проходной и увидели здесь Павла Ивановича (жандарма по прозвищу «Паук», нашего районного околоточного Лесневича и несколько пеших городовых. Мы переговорили с некоторыми товарищами, и они не пошли на работу.
По поводу подготовки и распространения прокламаций А.В. Шотман вспоминал:
Несмотря на то, что листовки распространялись в это время на заводах в достаточном количестве, мне все же хотелось распространить листовки специально для рабочих полевой мастерской, где, как мне казалось, рабочие недостаточно горячо отзываются на указания общего характера тяжелого положения рабочего класса. Так как приходившие к нам интеллигенты не раз предлагали нам, рабочим, самим писать прокламации, которые они обещали печатать в подпольной типографии, то я решил попробовать написать листовку для рабочих полевой мастерской. Придя домой, я с жаром принялся сочинять свое первое воззвание. В тот же вечер я прочел свое произведение отцу, матери и зашедшему Ермакову, которым весьма понравилось содержание прокламация. Так как это было мое первое литературное произведение, то весьма хорошо помню его начало: «Товарищи рабочие! Оглянитесь кругом, неужели вы не видите, как наш старший мастер, Лев Лаврентьевич Мейер, издевается над вами!» Говорил я о плохом обращении, низких расценках, отсутствии кипятка в мастерской и т. п., а закончил: «Долой мастера Мейера и да здравствует 1 Мая!» Так понемногу шли мы от кипятка и мейеров к политическим лозунгам. Напечатали эту прокламацию в количестве 400 экземпляров. Когда мне ее принесли домой и я снова прочел ее отцу, отец решил, что в оригинале было лучше, что мне весьма польстило.
В своей мастерской я распространил штук 200, остальные разошлись по другим мастерским. В это время революционная атмосфера на заводе до того накалилась, что мы совершенно перестали стесняться. Прокламации раздавались совершенно открыто. Когда администрация завода, желая пресечь «безобразие», посылала собирать валявшиеся на станках прокламации сторожей — «хожалых», как их называли на заводе, — мы незаметно приклеивали прокламации им на спину, с которыми они и ходили потом при всеобщем хохоте.
Дня через два помощник начальника, полковник Иванов, стал помаленьку да полегоньку увольнять первомайских. Эта расправа взбудоражила всех. На заводе усиленно забродило. Последовало собрание за собранием – в лесу, на лугу, в квартирах; на некоторых из них присутствовали и интеллигенты. Собрания были очень бурные, настроение приподнятое. Решено было устроить забастовку, выставить требования и не дать начаться работе до полного удовлетворения. Нужно отметить, что и до 1 мая забастовка была решена в принципе. Решено было отложить ее для того, чтобы выработать план, который гарантировал бы успех дела. И план этот был выработан. Вот его основания: о затеваемом деле должны были знать только сознательные элементы и то такие, на которых можно было вполне положиться, что они не разболтают. Само собою разумеется, что до начала дела решено было никаких прокламаций к рабочим не выпускать. Прокламации были отгектагрофированы и за день до забастовки отданы в руки нескольким вожакам движения. Теперь самое главное: 7 мая утром рабочие, которым тайна была известна, в числе 200 – 250 человек должны были мало-по-малу выходить из своих мастерских и незаметно все вместе собраться к 11 часам утра в определенном месте завода. Здесь предполагалось раздать им прокламации, а затем они с прокламациямив руках должны были всей гурьбой двинуться в наиболее революционные мастерские и поднять их. А выросшей таким образом толпе в 800 – 900 чел. Нетрудно будет поднять весь завод, даже если бы многих товарищей пришлось и «выкуривать» из-под станков.
Хотелось бы отметить, что администрация завода была настроена решительно – увольнять не вышедших 1 мая «без уважительной причины» частями и не прислушалась к мнению рабочей делегации.
Обуховская оборона
На следующее утро собралось нас вместо ожидавшихся двухсот всего 15—20 человек. Прождав напрасно па заднем дворе, где па нас могла обратить внимание администрация завода, около получаса, мы приняли решение остановить завод после обеденного перерыва, когда рабочие будут приходить на завод. До сих пор мы не знали количества организованных рабочих на заводе, так как между существовавшими кружками определенной связи не было, не было и такого центра, который был бы связан со всеми кружками. Отчасти поэтому и потому еще, что много расходилось прокламаций и брошюр и что бастовало 1200 человек, мы преувеличивали количество организованных в кружки. Это же собрание, положившее начало массовой вооруженной борьбе русского рабочего класса с самодержавно-капиталистическим строем, показало нам, насколько слаба количественно была наша организация на заводе.
Утром 7 мая в условленном месте собралось немного народу, приблизительно из 18 цехов собралось всего 15-20 человек. Мы полагали, что придет гораздо больше. На этом собрании были почти все свои ребята: Юников и Иван Семенович (ныне Муравьев) Кармазов, Шурупов, Ерофеев – минная мастерская, Шотман и Морозов – полевой отдел. Шнитовский – ремонтная, замочная – Чукаев. Петушков, Малышев. С. Пав. Брюхов, пушечная мастерская – Грибков и С. Молотов и другие ребята. Никто больше не подошел. Решили после обеда во что бы то ни стало забастовать.
Кстати, в нелегальной брошюре, посвящённой Обуховской обороне писалось: «К ужасу ничего не чаявшей администрации завода и всех блюстителей порядка села Александровского Обуховский завод, много лет спавший непробудным сном, поднялся как один человек, и могучая лава рабочего люда высыпала на проспект». Как мы видим, в реальности начало 7 мая выглядело совсем иначе.
Итак, немногочисленные собравшиеся сознательные рабочие приняли решение во что бы то ни стало начать забастовку. Как это им удалось сделать?
Согласно свидетельству тов. Пернафорта, было принято решение прийти пораньше после обеда к главным воротам и разбиться на три группы. Первая группа должна задерживать как-нибудь рабочих, пусть даже затеяв возню и борьбу. Вторая группа создаёт пробку в воротах для желающих пройти на завод, а третья за воротами задерживала уже пришедших.
Под разными предлогами с шутками и прибаутками, не решаясь всем сообщать настоящей цели задержки, нам удалось остановить у ворот как вне завода, так и во дворе значительную толпу рабочих. Когда прогудел последний гудок, Карамазо, обладавший громовым голосом, вскочил па тумбу и объяснил собравшимся, в чем дело. Часть, остановившаяся из любопытства, в числе которых были и «старожилы», вообще враждебно настроенные против каких-либо «беспорядков», отхлынула и побежала по своим мастерским; оставшаяся же часть, человек около 200—300, стала требовать прихода начальства. Прождав несколько минут напрасно, решили послать в контору делегацию. Послали тех же, что и накануне, т. о. Шурупова и, кажется, Карамазо (у Пернафорта – он Кармазов – прим. Ред.). Нужно отметить, что ни Шурупов, ни Карамазо ни в одну из наших организаций не входили, хотя Карамазо мы знали хорошо, собирались у него на квартире, давали ему и хранили иногда у него нелегальщину; Шурупова же до этого никто из нас не знал.
В ожидании делегации члены нашей организации вели усиленную агитацию, удерживали трусивших, призывали к стойкости, а небольшая группа, человек пять-шесть, уселась тут же на панели и стала сочинять требованиям. Это показывает, насколько мы были не подготовлены к нахлынувшей на нас забастовке. Когда пришли к соглашению относительно выставленных требований, решили их записать на бумаге. У одного нашелся клочок бумаги, у другого карандаш, кто-то тут же на панели записал, и, когда пришла делегация, а следом за пей помощник начальника, полковник Иванов, нам осталось только прочесть ему наши требования.
Выдвинутые рабочими требования: 1) введение восьмичасового труда, 2) уничтожение ночных работ, 3) увеличение заработной платы, 4) установление празднования 1 мая, 5) прощение и возвращение на завод рабочих, уволенных за прогул 1 мая и 6) удаление подполковника Иванова.
Анатолий Гаврилов (подробнее о нём можно почитать здесь):
Негодование, как признак приближающейся бури, становилось заметнее. Прихвостни и церберы в виде сторожей смекнули, в _чем дело, передали сейчас Иванову, который в то время заменял начальника завода генерала Власьева, так как последний должен был уехать в Севастополь, для сдачи пушек на военное судно, кажется «Двенадцать Апостолов.
Рабочие не хотели разговаривать с Ивановым, предпочитая иметь дело с начальником Власьевым, а затем уже принять свои меры, если бы переговоры закончились неудачей.
Между тем Иванов, узнав, что рабочие волнуются, вышел к ним сам во двор и приказал разойтись. В ответ услышал требование рабочих: «принять товарищей, уволенных за 1 мая, обратно». При этом требовали, чтобы сам начальник завода вышел к ним для переговоров, иначе, — заявили рабочие, — они не приступят к работам. Дали знать в Петербург Власьеву. Тот немедленно приехал на катере. Поговорил с рабочими и пообещал, что когда вернется из Севастополя, то тогда примет рассчитанных обратно на работу. «Сейчас же, — добавил он, — я сделать этого не могу, так как вся власть на заводе уже передана мною моему помощнику Иванову. Потерпите, я скоро вернусь.
Подробнее о генерале Власьеве читай здесь.
После беседы с Власьевым большая часть рабочих разошлась по своим мастерским.
Войдя в свою мастерскую, работавшую полным ходом, сопровождаемый насмешливыми, даже враждебными взглядами, я подошел к станку, но к работе не приступил, вместе со мною не приступили к работе человек пять, хотя в мастерской работало около 300 человек. […] мы уже собирались покинуть мастерскую и уйти домой, чтобы назавтра получить расчет, а может быть и арест, но в это время со двора послышались крики. Мы подбежали к окну и сразу поняли, что забастовка началась. Оказалось, что группе рабочих станочной мастерской во главе с Николаем Юниковым удалось не только остановить в своей мастерской работу, но н вывести станочников во двор, остановить работу в минной и других небольших мастерских, а затем направиться к нам. […] Вбежав в мастерскую, где работали самые закоренелые «старожилы», и рассыпавшись по мастерской, мы стали останавливать станки и сбрасывать приводные ремни. Юников, я и еще не помню кто третий вбежали в машинное отделение, чтобы остановить главную машину. Но машинист, несмотря на наши угрозы, не хотел останавливать сам, а указал нам, как ее остановить, что мы и сделали. После того как все мастерские были остановлены, огромная шеститысячная толпа вывалила за ворота. При выходе из ворот нас встретил отряд городовых человек в двадцать во главе с околоточным надзирателем. По-видимому, околоточный этот был большой дурак, так как сделал попытку остановить выходившую толпу, за что весьма жестоко и поплатился. Как только он выступил вперед и что-то стал говорить, небольшая группа рабочих подбежала к нему и на глазах не двинувшихся с места городовых сорвала с него шашку, револьвер, затем, избив его до крови, бросила в канаву.
С торжествующими лицами, с ликующими сердцами расходились мы по домам, не забыв предварительно остановить работу па соседнем большом заводе бывш. Берда, где в это время работал мой нобелевский друг Л. Шульц.
Из приговора по делу Обуховской обороны:
Тогда вся толпа, выйдя из завода с гиканьем и криком «ура», направилась на Шлиссельбургский проспект (показание подполковника Иванова). Часть этой толпы рабочих направилась к Александровскому (Бердову) заводу, где стала ломиться в ворота, требуя прекращения работ, и вступила в драку с рабочими, пришедшими на смену для ночных работ, вследствие чего начальством завода работы были отменены; другая же часть напала на рабочих, запоздавших выходом с Обуховского завода (показание Лесневича). Ввиду угрожающего для безопасности Обуховского завода настроения тысячной толпы рабочих, оставившей завод и образовавшей с примкнувшими к ней на Шлиссельбургском проспекте посторонними лицами публичное скопище, подполковник Иванов, опасаясь за целость завода, дал знать о возникшем волнении в местный полицейский участок, откуда сообщено было об этом полицеймейстеру III отделения г. С.-Петербурга полковнику Палибину. До прибытия полковника Палибина толпа заняла весь проспект, осыпая местную полицию бранью и насмешками. В это время околоточный надзиратель Костюшко-Валюжнич, исполняя приказание помощника пристава Келина заметить одного из рабочих, выдававшегося своей дерзостью, хотел обойти его вперед, но был встречен криком толпы: «Ребята, наших хотят брать, не давайте его!» и в это время получил удар сзади чем-то твердым по голове, так что упал и временно потерял сознание, а затем, очнувшись, снова получил удар камнем в лицо, причем этим ударом ему повреждена была верхняя челюсть и выбито два зуба (показание Келина и Костюшко-Валюжнича), причем напавшие на него пытались его обезоружить и сломали ножны шашки об его голову.
Часа через два после его (начальника завода генерала Власьева – прим. Ред.) из города прискакали дикари в образе казаков, конных жандармов и полицейских, всего около 150 человек с полицеймейстером Палибиным во главе. Не встречая по всему тракту никакого сопротивления, они в селе Александровском принуждены были умерить свой наезднический пыл, которому помешали густые толпы народа, а у самого завода их совершенно остановила плотная стена рабочих. Военная команда попробовала было приказать рабочим разойтись, но этот приказ был встречен всеобщим смехом и уничтожающими шутками по адресу полковника и казаков. Помня, как конница смяла студентов и курсисток у Казанского собора (помните выступление студентов и примкнувших к ним 4 марта? – прим. Ред.), Палибин приказал ей ринуться с нагайками в толпу, но она не произвела тут ожидаемого переполоха и была осыпана целым градом камней. Конные казаки и полицейские принуждены были позорно вернуться на свои прежние места.
Между тем, рабочие стали переходить из оборонительного положения в наступательное.
Раздражение росло. Толпы во дворе становились все гуще, и, наконец, созрело решение: был подан тревожный гудок, рабочие хлынули из мастерских, и лавина двинулась со двора в переулок и на Шлиссельбургское шоссе. Угрозы Иванова оказались бессильными, — рабочая лавина все смела на своем пути, — исчезли церберы-сторожа, дежурные, околоточный надзиратель и сам «герой» Иванов. Гудок зловеще ревел, допевая свою призывную песню, а мы, человек 12 или 15, услышав сигнал, закончили спешно свое совещание в трактире, кажется, «Вена», куда мы отправились раньше для обсуждения создавшегося положения. Мы встретили лавину товарищей в переулке, увидели отступающую полицию, появившуюся откуда-то в большом количестве. Было по крайней мере рядов 20 по 12 человек в ряду. Сзади во главе был пристав Келин, который увещевал толпу: «Господа, расходитесь по домам, господа, расходитесь».
Я был впереди. Видя медленное, но стройное отступление своего врага — полиции (еще на днях этот же самый Келин произвел у меня с городовыми обыск, отыскивая листки с призывом к демонстрации на 22 апреля, за распространение которых я и вылетел из завода), я схватил первый попавшийся камень: «Товарищи! Чего мы еще смотрим, бей эту сволочь!» — и побежал к отступавшим рядам. В этот момент, помню, как пристав Келин стал взывать ко мне: «Господин Гаврилов, оставьте, господин Гаврилов, оставьте, что вы делаете?!»
Долго ему говорить не удалось, так как я с силой пустил ему камень в голову, а так как он был высокого роста и успел нагнуться, то попало ему по затылку, и камень полетел дальше. Вслед за моим камнем посыпался их целый град, строй полицейских смешался, и разлетелась вся эта нечисть, кто куда. Спереди их встретили, сзади и с боков приняли как следует и пошли осыпать каменными поцелуями, разделали быстро.
Ничто не предвещало кровавого столкновения, которое произошло несколько минут спустя. Началось оно так. Около больших четырёх шлагбаумов, закрывающих при опускании их проезд по тракту во время проезда заводских поездов Берда, остановилась небольшая колонна конных городовых, а у каждого шлагбаума группировалась заводская молодежь и дразнила городовых «фараонами» и пр. Когда же несколько конных городовых попытались проехать под шлагбаумами по направлению к Обуховскому заводу, — озорники мгновенно опустили тяжелые шлагбаумы и, кажется, сильно ушибли одного полицейского; Издевательства, насмешки и наконец удар шлагбаумом вывели полицейских из терпения, раздалась команда «Шашки наголо!», и вся эта орава, размахивая шашками, с гиком бросилась сначала на группы, стоявшие у шлагбаумов, а затем и на гуляющую публику.
Постепенно побоище начало перемещаться во двор Карточной фабрики и продолжалось с шести до девяти вечера. К боям присоединились рабочие самой Карточной фабрики и Александровского завода. Участниками событий отмечается роль простой несовершеннолетней (18 лет) работницы карточной фабрики Марфы Яковлевой, подававшей рабочим камни для обороны и перевязывающая раненых.
В красках его описывают наши участники, рекомендуем, уважаемый читатель, самому почитать их воспоминания, не лишай себя удовольствия.
Завершая рассказ о битве, хотелось бы ненадолго остановиться на участии матросов, привлечённых властью к подавлению восстания. А. Гаврилов и А. Шотман говорят о том, что матросы в количестве 40 человек были присланы на завод в качестве приёмщиков и оказались распропагандированными сознательным элементом – весь их винтовочный огонь уходил в крыши домов. А. Гаврилов писал, что впоследствии матросы были уведены куда-то, как неблагонадежные, так как их выстрелы не причиняли вреда рабочим.
А. Гаврилов так вспоминал про окончание Обуховской обороны:
Все затихло. Вдруг послышался барабанный бой, и снова облако пыли со стороны Петербурга. Прибыли две роты Омского пехотного полка в полном боевом вооружении. Шли с шиком, с барабанным боем, как полагается по-армейски, но было уже поздно. Солдаты заняли все панели по проспекту, переулкам, все крылечки, наводнили все наше Александровское. Винтовок целый лес двинулся, но поздно.
Хорошо не помню, в эту ночь или в следующую — начались аресты. Я был арестован у моего дома в селе Фарфоровом. Грубо и дерзко поднимали ночью с постели, и арестованных уводили к Неве, точно топить, а там сажали в баржу и отправляли в Петербург в Пересыльную тюрьму и в разные участки.
Восемь рабочих были убиты, среди них тринадцатилетний Н. Евдокимов, многие ранены (см. здесь).
Наступил вечер. Все как бы замерло в селе Александровском. Только патрули там и сям шныряли по главному проспекту, напоминавшему о событии дня, Но кто вздумал бы заглянуть в более отдаленные углы и закоулки и во внутрь домов, населенных рабочими, тот увидел бы совершенно другую картину: там многочисленные кучки людей возбужденно обсуждали злобу дня и из уст рабочих лились проклятия. Эти проклятия направлялись не только на головы исполнителей, но и на главных виновников события. Сознательным рабочим не приходилось много говорить, - их понимали и без слов. Громадное большинство требовало мести – оно хотело ночью разнести участок и потребительскую лавку. Много труда стоило более сознательной части удержать своих товарищей от подобного поступка. Наконец, ей удалось убедить их пощадить теперь свои силы, а затаенную злобу и ненависть приберечь до другого раза.
Последствия Обуховской обороны
Вечером начались аресты: полицейские хватали всех подряд, в том числе и детей. 122 человека были арестованы, но вскоре освободили 60. Многим руководителям забастовки (в том числе - А.В. Шотману - прим. Ред.) удалось скрыться.
Однако администрация завода вынуждена была удовлетворить некоторые требования забастовщиков. Обуховские рабочие вырвали у напуганной администрации завода ряд уступок, значительно улучшивших их экономическое и правовое положение. Было удовлетворено десять требований стачечников, что означало не только улучшение условий труда и поднятие материального уровня, не только резкую перемену в отношениях между рабочими и администрацией, но, самое главное, давало рабочим право вмешиваться в дела администрации. Два месяца длилась на Обуховском заводе демократическая эра.
Но вот 3 июля возвратился на завод уволенный по требованию рабочих ненавистный Иванов. Права уполномоченных были урезаны. И тогда, 7 июля, в знак протеста обуховцы забастовали вновь.
Но в ночь с 7 на 8 июля в село прискакали жандармы и казаки. После повальных обысков они увезли в пересыльную тюрьму 250 человек. Рабочих хватали по заранее составленному списку. Всего было арестовано 800 рабочих. Почти всех их без суда и следствия немедленно выслали в различные губернии, а 37 человек предали суду. Осенью 29 из них (среди них А. Ермаков, А. Гаврилов и Марфа Яковлева) были осуждены в общей сложности на 108 лет каторги, тюрьмы и арестантских рот.
Обуховская оборона была первым опытом баррикадной борьбы в России.
Слова Марфы Яковлевой на суде «Мы стоим за братьев!» стали крылатыми, их повторяли и в нелегальной прессе и на кружках.
В сети есть приговор обуховцам, как с ятями, так и без.
По поводу прошедшего «справедливого» царского суда хорошо написано у Ленина в его статье «Каторжные правила и каторжный приговор», напечатанной в «Искре» в ноябре 1901 года.
Что касается рабочих, то расправа с ними всего ярче характеризуется напечатанным в предыдущем номере нашей газеты «Обвинительным актом» по делу о майских волнениях на Обуховском заводе. «Искра» писала уже о самом событии в июньском и в июльском номерах. О суде наша легальная печать молчала, памятуя, очевидно, как даже благонамереннейшее «Новое Время» «пострадало» за попытку писать на эти темы. В газеты попала пара строк о том, что суд был в конце сентября, да затем в одной из южных газет, случайно, был сообщен приговор: двоим — каторжные работы, восемь оправдано, остальным — тюрьма и исправительные арестантские отделения на сроки от 2 до 3 1/2 лет.
Итак, в статье «Новое побоище» (№ 5 «Искры»)* мы еще недостаточно оценили мстительность русского правительства. Мы думали, что к военной расправе оно прибегло как к последнему средству борьбы, боясь обращаться к суду. Оказывается, сумели соединить и то, и другое: после избиения толпы и убийства трех рабочих выхватили 37 человек из нескольких тысяч и присудили их к драконовским наказаниям.
Как выхватили и как судили, — об этом дает некоторое представление обвинительный акт. Во главе зачинщиков поставлены Ан. Ив. Ермаков, Ефр. Степ. Дахин и Ан. Ив. Гаврилов. Обв. акт указывает, что Ермаков имел прокламации на квартире (по словам подручной в казенной винной лавке Михайловой, не вызванной на суд в качестве свидетельницы), что он говорил о борьбе за политическую свободу и ходил 22 апреля на Невский, захватив красный флаг. Далее подчеркивается, что и Гаврилов имел и раздавал прокламации, призывавшие на демонстрацию 22 апреля. Про обвиняемую Яковлеву тоже говорится, что она участвовала в каких-то тайных сборищах. Несомненно, таким образом, что прокурор постарался выставить зачинщиками именно людей, в которых сыскная полиция подозревала политических деятелей. Политический характер дела виден также и из того, что толпа кричала: «нам нужна свобода!», виден и из связи с первым мая. В скобках сказать, расчет 26 человек за «прогул» первого мая и зажег весь пожар, но прокурор, разумеется, ни словечка не проронил о незаконности такого расчета!
Дело ясное. Для суда выхватили тех, в ком подозревали политических врагов. Сыскная полиция представила списки. А полицейские, разумеется, «удостоверили», что эти лица были в толпе и бросали камни и выделялись среди других.
Судом прикрыли вторичный (после побоища) акт политической мести. И подло прикрыли: о политике упомянули для отягощения вины, но политической обстановки всего происшествия разъяснить не позволили. Судили как уголовных по 263 статье Уложения, т. е. за «явное против властей, правительством установленных, восстание» и притом восстание, учиненное людьми вооруженными (?). Обвинение было подтасовано: полиция приказала судьям разбирать лишь одну сторону дела.
Заметим, что по 263—265 статьям Уложения можно закатать на каторгу за всякую манифестацию: «явное восстание с намерением не допустить исполнения предписанных правительством распоряжений и мер», хотя бы «восставшие» не были вооружены и даже не производили явных насильственных действий! Русские законы щедры на каторгу! И нам пора позаботиться о том, чтобы каждый такой процесс был превращаем в политический процесс самими обвиняемыми, чтобы правительство не смело свою политическую месть прикрывать комедией уголовщины!
А какой «прогресс» в самом судопроизводстве по сравнению, напр., с 1885 годом! Тогда морозовских ткачей судили присяжные, в газетах были полные отчеты, на суде свидетели из рабочих вскрыли все безобразия фабриканта. А теперь — суд чиновников с безгласными сословными представителями, закрытые двери суда, немое молчание печати, подтасованные свидетели: заводское начальство, заводские сторожа, полицейские, бившие народ, солдаты, стрелявшие в рабочих. Какая гнусная комедия!
Сопоставьте этот «прогресс» расправы с рабочими в 1885 и 1901 гг. с «прогрессом» борьбы против голодающих в 1891 и 1901 гг., — и вы получите некоторое представление о том, как быстро растет и вглубь и вширь возмущение в народе и в обществе, как яростно начинает метаться правительство, «подтягивая» и частных благотворителей и крестьян, устрашая рабочих каторжными приговорами. Нет, каторга не устрашит рабочих, вожаки которых не боялись умирать в прямой уличной схватке с царскими опричниками. Память об убитых и замученных в тюрьмах героях-товарищах удесятерит силы новых борцов и привлечет к ним на помощь тысячи помощников, которые, как 18-летняя Марфа Яковлева, скажут открыто: «мы стоим за братьев!» Правительство намерено, кроме полицейской и военной расправы с манифестантами, судить их еще за восстание; — мы ответим на это сплочением всех революционных сил, привлечением на свою сторону всех угнетенных царским произволом и систематической подготовкой общенародного восстания!
Значение Обуховской обороны
В июня 1901 года в «Искре» вышла статья Ленина «Новое побоище». Уверены, что никто лучше Ленина не сформулировал значение Обуховской обороны для пролетариата. Приведём выдержки из неё.
Тысячи и десятки тысяч людей, трудящихся всю жизнь над созданием чужого богатства, гибнут от голодовок и от постоянного недоедания, умирают преждевременно от болезней, порождаемых отвратительными условиями труда, нищенской обстановкой жилищ, недостатком отдыха. И стократ заслуживает название героя тот, кто предпочитает лучше умереть в прямой борьбе с защитниками и сберегателями этого гнусного порядка, чем умирать медленной смертью забитой, надорванной и покорной клячи. Мы вовсе не хотим сказать, что рукопашная с полицией есть лучшая форма борьбы. Напротив, мы всегда указывали рабочим, что в их же интересах сделать борьбу более спокойной и выдержанной, постараться направить всякое недовольство на поддержку организованной борьбы революционной партии. Но главным источником, питающим революционную социал-демократию, является именно тот дух протеста в рабочих массах, который при окружающем рабочих гнете и насилии не может не прорываться от времени до времени в отчаянных вспышках. Эти вспышки пробуждают к сознательной жизни самые широкие слои задавленных нуждою и темнотою рабочих, распространяют в них дух благородной ненависти к угнетателям и врагам свободы. И вот почему известие о таком побоище, какое было, напр., 7-го мая на Обуховском заводе, заставляет нас воскликнуть: «Рабочее восстание подавлено, да здравствует рабочее восстание!»
Было время, и сравнительно очень недавнее, когда рабочие восстания являлись редким исключением, вызывались только какими-нибудь особыми условиями. Теперь не то. Несколько лет тому назад мы переживали период процветания промышленности, когда торговые дела шли бойко, спрос на рабочих был большой. И тем не менее рабочие устраивали ряд стачек, добиваясь лучших условий труда: рабочие поняли, что они должны не упускать момента, должны пользоваться именно тем временем, когда прибыли фабрикантов особенно высоки и их легче принудить к уступкам. Но вот процветание сменилось кризисом: товары не идут с рук у фабрикантов, прибыли их уменьшаются, увеличивается число банкротств, фабрики сокращают производство, распускают рабочих, которые массами оказываются на улице без куска хлеба. Рабочим приходится отчаянно бороться уже не за улучшение своего положения, а за сохранение старого, за уменьшение тех потерь, которые взваливает на них фабрикант. Таким образом, рабочее движение углубляется и расширяется: сначала борьба в исключительных отдельных случаях, потом упорная и непрерывная борьба во время оживления промышленных дел и бойкого хода торговли, наконец — такая же непрерывная и упорная борьба во время кризиса. Теперь мы можем уже сказать, что рабочее движение стало постоянным явлением нашей жизни, что оно будет расти при всяких условиях.
Но смена промышленного оживления кризисом научит рабочих не только тому, что объединенная борьба стала для них постоянной необходимостью. Эта смена разрушит также те вредные иллюзии, которые начали уже образовываться в период процветания промышленности. Кое-где рабочим сравнительно легко удавалось вынуждать у хозяев уступки посредством стачек, и значение этой «экономической» борьбы стали преувеличивать, стали забывать о том, что профессиональным (цеховым) союзам рабочих и стачкам удается в лучшем случае только отстоять несколько более выгодные условия продажи товара: рабочей силы. Цеховые союзы и стачки бессильны помочь, когда этот «товар» в силу кризиса не находит спроса, бессильны изменить те условия, которые превращают рабочую силу в товар, осуждают массы трудящихся на самую тяжелую нужду и безработицу. Чтобы изменить эти условия, необходима революционная борьба со всем современным общественным и политическим строем, и промышленный кризис заставит многих и многих рабочих убедиться в справедливости этой истины.
[…] русское правительство все больше попадает в смешное положение со своими строгостями: с одной стороны, издаются законы, устанавливающие новые преступления (напр., самовольный отказ от работы или участие в скопище, повреждающем чужое имущество или насильственно противодействующем вооруженной силе), повышаются наказания за стачки и пр., — с другой стороны, теряется и физическая, и политическая возможность применять эти законы и налагать законосообразные наказания. Нет физической возможности тянуть к ответу за отказ от работы, за стачку, за «скопище» тысячи и десятки тысяч людей. Нет политической возможности устраивать в каждом таком случае судебное разбирательство, ибо, как ни подстраивай состав суда, как ни кастрируй гласность, все же хоть тень суда останется и, конечно, — «суда» не над рабочими, а над правительством. И вот уголовные законы, изданные с прямой целью облегчить политическую борьбу правительства с пролетариатом (и в то же время прикрыть ее политический характер посредством «государственных» соображений об «общественном порядке» и т. п.), неумолимо оттесняются на задний план прямой политической борьбой, открытой уличной схваткой. «Правосудие» сбрасывает с себя маску беспристрастия и возвышенности и обращается в бегство, предоставляя поле действия полиции, жандармам и казакам, которых угощают камнями.
Правительство победило. Но каждая такая победа будет неуклонно приближать его окончательное поражение. Каждая битва с народом будет увеличивать число возмущенных и готовых к бою рабочих, будет выдвигать более опытных, лучше вооруженных, смелее действующих вожаков. По какому плану должны стараться действовать вожаки, об этом нам уже приходилось высказываться. На безусловную необходимость крепкой революционной организации мы уже не раз указывали. Но по поводу таких событий, как 7-ое мая, надо также не упускать из виду следующее.
В последнее время много говорили о том, что уличная борьба против современного войска невозможна и безнадежна; особенно настаивали на этом те «критические» умники, которые выдавали старый хлам буржуазной учености за новые выводы беспристрастной науки, извращая при этом слова Энгельса, говорившего, и притом с оговорками, только о временной тактике немецких социал-демократов. Мы видим даже на примере отдельной схватки, что все эти толки совершенно вздорны. Уличная борьба возможна, безнадежно не положение борцов, а положение правительства, если ему придется иметь дело с населением не одного только завода. Рабочие при схватке 7-го мая не имели ничего, кроме камней, — и уж, конечно, не запрещение же градоначальника помешает им в следующий раз запастись другим оружием. Рабочие были не подготовлены, и их было только 3 1/2 тысячи, и тем не менее они отбивали несколько сотен конной стражи, жандармерии, городовых и пехоты. Вспомните, легко ли удался полиции штурм одного дома номер 63 по Шлиссельбургскому тракту! Подумайте, легко ли будет «очистить от рабочих» не два-три двора и дома, а целые рабочие кварталы Петербурга! Не придется ли также, когда дело дойдет до решительной борьбы, «очищать» столичные дома и дворы не только от рабочих, но и от всех тех, кто не забыл гнусной бойни 4-го марта, кто не примирился с полицейским правительством, а только запуган им и не верит еще в свои силы.
Товарищи! Постарайтесь собрать имена всех убитых и раненых 7-го мая. Пусть все рабочие столицы чтят память их и готовятся к новой решительной борьбе с полицейским правительством за народную свободу!
Чем же важна Обуховская оборона для нас, живущих в XXI веке?
Хотелось бы, чтобы ты, читатель, сделал эти выводы сам. От Редакции советуем тебе изучать значение Обуховской обороны под углом движения масс и привнесения сознательности в эти массы. Для более глубокого понимания контекста произошедших более ста лет событий изучи ленинские "Что делать?", прочитай воспоминания участников. Это поможет тебе побороть свои заблуждения (если они у тебя есть, конечно), развеять иллюзии в отношении рабочего класса, стихийной борьбы, экономизма и так далее.
Обуховцам - светлая память. Ваш подвиг не забыт, - он помогает нам сегодня не совершать ошибок и думать-думать-думать.
