Приключения художественной критики в стране мемов
Заметка на полях обсуждения, посвященного текущему состоянию письма об искусстве
Если посмотреть ретроспективно на историю искусства, нельзя не заметить, что многие явления можно с легкостью интерпретировать как мемы. Восприятие одних в этом качестве сложилось давно («Черный квадрат» Малевича, «Фонтан» Дюшана, «Джоконда» да Винчи), а другие же — буквально вчера переоткрыты: тот же репинский Иван Грозный, который в 2013 году, когда православные фундаменталисты предложили убрать его из постоянной экспозиции ГТГ, превратился в шаблон, чтобы убивать не только своего сына, но кого или что угодно вместо него (1, 2). Появляются ситуативные мемы, которые скоропостижно умирают, когда порождающие их условия исчезают. Так, возмущение против «Большой глины № 4» Урса Фишера у здания ГЭС-2 и пиар-кампания фонда V-A-C сделали вид набережной с характерной скульптурой вирусным, но явно без перспектив продолжать эту игру дальше того момента, как причину скандала демонтируют спустя девять месяцев после установки. Существуют и узкотусовочные мемы. Например, фигура Михаила Лифшица, статья «Авангард и китч» или фраза «В будущее возьмут не всех» как указание на широкий круг тем в виде одного лишь своего имени перетекают из дискуссии в дискуссию, из шутки в шутку, из работы в работу. Массив таких внутренних мемов бесконечно порождается, бурлит и уходит в небытие в чатах и комментариях телеграм-каналов вроде «Павильона Россия» или «ты сегодня такой пепперштейн». А уж каков приток этого добра в искусство извне!
Но далеко не все согласны с самим понятием «мем», предложенным в 1970-х этологом Ричардом Докинзом в рамках логики, которая биологизирует социальное измерение, тогда как в сложившейся в гуманитарных науках традиции принято поступать ровно наоборот. И если для Докинза этот термин означал некую единицу информации, которая, подобно генам, имеет свойство изменяться (одни мемы мутируют и выживают, другие, не приспособившись к изменившимся условиям среды, исчезают), то в практике обитателей интернет-форумов, подхвативших идеи биолога, само понятие упростилось до более успешной, согласно эволюционистской логике, версии — вирусного информационного оружия. Это стало по-настоящему очевидно в середине 2010-х, когда разразилась международная культурная война — изначально между движениями условно леволиберальными и сползающими в национализмы всех мастей правыми, но чем дальше, тем больше она напоминала старый добрый конфликт всех против всех. Ключевым фронтом той войны стал интернет, а наиболее распространенным оружием массового поражения — мемы. Именно тогда лягушонок Пепе стал знаменем альт-райтов, а с противоположного фланга прозвучал универсальный дегуманизирующий ответ: «OK, бумер».
Мемы использовали все, но только с одной стороны — от левых — звучала критика самих оснований такого способа коммуникации и культуры, вокруг него сложившейся. На русском языке довольно четкую генеалогию и анализ сегодняшнего состояния по этому вопросу дал Андрей Шенталь. Он противопоставил мем, основанный на современном сетевом нигилизме, и коллаж (в широком смысле слова), восходящий к антибуржуазным практикам авангардного искусства. Если первый, по мнению критика, строится на сведении воедино разных культурных уровней и социально-политических позиций, стирая критическую составляющую и примиряя все со всем, то второй, наоборот, выпячивает конфликт, сталкивает групповые интересы и провоцирует антагонизм, который в идеале должен вызывать критическое осмысление действительности. У мема такого продолжения нет — он просто ретранслируется, обрастая новыми деталями и теряя старые, как в шутке про испорченный телефон.
Коммуникативные и художественные медиа, как и технологии, не нейтральны — это не просто инструменты, а всегда проводники определенной логики мировосприятия и вполне конкретных практик взаимодействия с реальностью. И мемы, вокруг которых в среде художников идет острая дискуссия (с использованием тех же мемов, конечно же), повлияли также и на художественную критику. Даже заголовки-каламбуры на грани добра и зла, визитная карточка издательского дома «Коммерсантъ», обрели второе дыхание в последние годы — они явно соответствуют моменту. Но и сам способ письма изменился. С одной стороны, естественно авторы вдохновляются живой речью — а она сейчас в сети. Поэтому в текстах, наравне с пословицами-поговорками, аллюзиями на массовую культуру и анекдотами, проскакивают отсылки к мемам. Но это скорее косвенное влияние. Важнее другое: сама культура мемов (и прежде всего, подрывной анонимный нигилизм) с черного хода зашла в арт-критику, одновременно с тем, как через парадный вход пожаловал моральный ригоризм и нетерпимость самых разных оттенков политического спектра. Бунтарство мемоделов и экстремальная этическая обеспокоенность — это, конечно, близнецы-братья, две стороны одной социальной реальности, в которой публично требуют показной тотальной благопристойности, а тайком, под маской, часто не сильно скрывающей лицо, ратуют за безграничную свободу в практически десадовском духе.
В эпоху появления соцсетей пресса, а вместе с ней и художественная критика, училась кликбейту и упивалась количественным измерением читаемости. Теперь же авторам важнее, чтобы их тексты — фрагмент, метафора или заголовок — стали мемами. Для чего они собственно вплетают в свое письмо уже имеющиеся мемы. Докинз наверняка усмотрел бы в таком поведении что-то вроде неосознанной селекции. Стать даже локальным мемом теперь почетнее, чем однодневным хитом на десятки тысяч просмотров. Взрывной интерес быстро проходит. А мемы умеют ждать, выживать и появляться вновь. Авторы это усвоили. И желают завируситься. Публикации теперь должны в идеале работать как сочетание нот или строчка из застрявшей в голове песни (хотя часто в таких случаях имя исполнителя пропадает из памяти быстрее, чем сам текст и мелодия). Или как запоминающийся образ из клипа к этим композициям. Такая элементарная частица, по которой все же можно потом реконструировать исходник. Подобную работу с письмом можно увидеть в наших краях одновременно у прославляющей новую реальность Натальи Серковой (1, 2) и у критикующего произошедший поворот Шенталя.
Кажется, что такое положение дел должно сообщать нам лишь одно: никому от этого не укрыться, все мы раньше или позже поддадимся и начнем писать тексты-мемы. Может, и так. Однако нельзя забывать, что всякая большая рамка, в которую господствующие классы или непреодолимые обстоятельства загоняют критическую мысль, вроде христианства в средневековой Европе, казенного марксизма в СССР или антисоветизма в интеллигентских слоях современной России, обычно порождают внутреннее сопротивление и разнообразные стратегии обхода, ускользания и непричастности. Когда культура мемов станет повсеместной и будет ощущаться как утомивший статус-кво, тогда и посмеемся.
Журнал «Диалог искусств», 2021, №5, с. 46-48
Ана Тейшейра Пинто: «Нам стоит перестать фетишизировать субверсию и трансгрессию» // Артгид, 2019
Наталья Серкова. Запрещенный прием: об ауре и порнографии искусства // Художественный журнал, № 108, 2019
Наталья Серкова. Мистика низкого сорта. Искусство и ситуация постправды // Художественный журнал, № 109, 2019