Мы оказались наедине с пульсирующей пустотой
Беседа с Анной Соз и Максимом Новиковым: Talking Cure и «НИИ Причастность», коллаборации, веб-платформы и не-выставка.
Сергей Гуськов: Покинув НИИДАР в конце 2021 года, «НИИ Причастность» успел переехать, изменить состав, придумать себя заново и вот теперь снова съехать. Расскажите, как теперь называется проект, насколько он связан или, может, не связан вовсе с вашим предыдущим объединением.
Максим Новиков: На самом деле, все даже чуточку сложнее — после триумфального выселения и разрушения НИИДАРа, «НИИ Причастность» скорее находится в состоянии консервации. Не перестаем существовать, но берем паузу с мыслью, что можем вернуться впятером в том или ином формате, к примеру, в виде совместной выставки или как-либо еще. По крайней мере, был такой план, ну и мы все поддерживаем контакт, в меру своей интровертности, конечно.
Новый проект, Talking Cure, нам хотелось бы считать чем-то отдельным, пусть и состав частично сохранился. «НИИ Причастность» — группа из пяти людей: Аня Соз, Алеша Ковалева, Катя Герасименко, Элиза Крейцберг и я, в TC сейчас трое человек — Аня, Алеша, ну и я.
Правда, изменения продолжают происходить — в начале этого месяца мы приняли решение не продолжать аренду нашего маленького помещения на заводе «Энергоремонт», спустя 11 месяцев. Нет уверенности ни в завтрашнем дне (и сегодняшнем тоже, на самом-то деле), в том числе сами не уверены в возможности дальнейшего проведения выставок в своем пространстве. И не хочется ощущать себя привязанными к какому-то определенному месту, особенно учитывая, что это место может поменяться еще не раз. Так что, когда мы приняли решение окончательно перебраться в интернет, я испытал облегчение, если честно.
Анна Соз: Коллектив «НИИ Причастность» появился во многом благодаря институту современного искусства «База». Мы с Катей, Алешей, Максом и Элизой учились вместе, много обсуждали происходящее вокруг нас и на этой почве подружились. В какой-то момент решили, что нам необходимо общее пространство, чтобы создавать проекты и экспериментировать. Зимой 2021-го Катя нашла помещение на НИИДАРе, куда мы впятером с радостью въехали. Опыт коллективного становления был увлекательным. Для меня пространство на НИИДАРе стало первой личной мастерской. Мне нравилось продумывать визуальную и концептуальную составляющую нашего проекта, развивать сайт, создавать печатные материалы. Кстати, название «НИИ Причастность» появилось еще до нашего появления на НИИДАРе: эту фразу придумал Макс, чтобы в шутку описать мерцающее состояние нашей причастности/непричастности к локальному художественному полю. И еще так долгое время назывался наш общий с ребятами чат, где мы делились мнениями о выставках, обсуждали тексты и художественные работы. На НИИДАРе мы показали несколько проектов, коллективных и персональных, встречались с единомышленниками и пробыли в целом чуть меньше года — в конце прошлого октября мы вынуждены были съехать из-за планов владельцев снести здание. Любопытным образом это совпало с нашим общим ощущением, что формат взаимодействия внутри коллектива должен трансформироваться, поэтому, оставшись без физического пространства, мы решили поставить деятельность «НИИ Причастность» на паузу и создавать коллективные проекты тогда, когда у всех участников появится время и желание.
Новый проект Talking Cure, базировавшийся до недавнего времени на территории завода «Энергоремонт» и переехавший в виртуальную среду, не связан напрямую с коллективом «НИИ Причастность». Теперь нас трое, и мы хотели бы через художественные практики и эксперименты фиксировать рефлексии на происходящее, попробовать выстроить некую полифонию из проектов, мнений, голосов и их переплетения.
СГ: Вы сделали в новом пространстве ремонт, но так его и не открыли. Чем вы были заняты?
АС: Мы долго планировали и переносили открытие пространства. Все, кто знал, что мы в прошлом октябре переехали на «Энергоремонт», постоянно спрашивали: «Ну когда же вы уже откроетесь?» Несмотря на то, что формально этого так и не произошло, небольшая комната на шестом этаже стала safe space, где мы все вместе встречались и иногда принимали гостей. В самом начале мы своими силами сделали ремонт, сняли старый линолеум, отциклевали паркет. В какой-то момент к обустройству пространства подключился даже мой папа: мы с ним вместе вешали шторы и полки. Хотелось, чтобы пространство максимально отвечало нашим задумкам. Обустройство мы закончили примерно к концу января, и в начале февраля планировали, наконец, открыться, правда под другим названием — тогда нам хотелось больше экспериментов и иронии к тому, что делаем. Но по понятным причинам наши планы изменились.
С конца февраля мы обдумывали, как в сложившихся условиях говорить, дышать, да и вообще существовать. Меня из этой глубокой ямы вытягивали только случаи, когда была в состоянии кому-то помочь и когда беседой помогали другие. Один из случаев такой «лечебной» беседы в итоге привел к новому названию нашего проекта. Однажды Макс написал мне с вопросом, не хочу ли я подать заявку на семинар Резы Негарестани в The New Centre for Research & Practice. Мы давно обсуждали, что здорово было бы там учиться, но отправлять заявки не решались. В итоге я написала письмо за несколько часов до дедлайна, нам с Максом дали гранты на обучение, и мы стали постигать то, как связаны первый закон термодинамики и психоанализ, как устроена спекулятивная биофизика. Новое название пришло во время этих семинаров — за изучением Фрейда вспомнилась фраза talking cure («лечение разговором»), и мы решили, что это наиболее подходящее название для того, что нам хотелось бы делать сейчас.
В The New Centre, кстати, учится Лика Карева — она была нашей преподавательницей в «Базе», вела курсы «Киберфеминизм» и «Инженерия эстетики». Так что встретиться на просторах децентрализованной платформы уже в другом статусе (мы все там были студентами) было здорово. В целом, могу сказать, что для меня знакомство с Ликой и ее курсами в «Базе» стало в некотором смысле знаковым и помогло развить вектор высказываний в художественном плане.
СГ: Анна, вы называете себя веб-настройщицей. Расскажите, что это означает в вашем случае?
АС: Мой интерес к технологиям и их влиянию на социальные процессы проделал довольно ветвистый путь. Вообще у меня совсем нехудожественный бэкграунд: я училась журналистике, теории медиа, занималась исследованием того, как СМИ формируют устойчивые установки у аудитории (фрейминг, прайминг, агенда-сеттинг), потом работала в IT-сфере. Так или иначе все это повлияло на то, чем я занимаюсь сейчас. С 2018 года я веду виртуальный проект Sozzine, который изначально задумывала как платформу для личных экспериментов. Начинала с фотографических изображений и 2D-графики, потом это переросло во что-то иное. Наверное, можно сказать, что с этим проектом случилась моя инициация в художественное поле.
Мне всегда было интересно, как аспекты репрезентации и агентности связаны с цифровой средой, занимал потенциал виртуальных пространств как со знаком плюс, так и со знаком минус. Если обратиться к феминистской практике, то в ней изначально Интернет был рассмотрен как пространство тотальной эмансипации, но со временем это представление трансформировалось. Сегодняшние опрессивные формы цифровых сетей пугают, но в то же время существует множество примеров, в которых веб-инструменты способствуют взаимопомощи, солидаризации и другим социальным преобразованиям.
Самопровозглашенный статус «веб-настройщицы» в моем случае отражает, наверное, и исследовательский, и практический интерес к цифровым пространствам. Мне нравится создавать хоть небольшие и простые, но виртуальные миры, продумывать внутри сценарии взаимодействия, и очень хочется это направление развивать, в том числе и в контексте Talking Cure.
СГ: Максим, были упомянуты печатные материалы. Плюс я знаю, что вы фанат Томаса Пинчона. Не было желания оформлять книги?
МН: Я сильно расстроился, что в прошлом году Пинчона переиздали в стремных обложках. У меня раньше была мечта самому оформить книгу. Но мои интересы в графике пошли в другую сторону — и эта мысль забылась. Однажды, еще в НИИДАРе, к нам приходил Максим Мирошниченко. На «Сигме» были его спекулятивно-философски-абстрактные тексты. Он предложил сделать что-то — сопровождающую графику или иллюстрации. Это было прикольно, мне понравилось в таком тандеме работать и что-то обсуждать. В итоге случилась наша коллаборация на «Сигме».В рисунках у меня получается выразить эмоции и мысли, которые не выходит высказать словами. Были мысли продолжить проект в большем масштабе и в печатном виде, но сначала мы оба немного потерялись в делах, а потом случилось 24 февраля и как-то все заглохло. Кажется, сейчас он в Ереване.
СГ: У вас троих в Talking Cure разные художественные подходы? Почему вы все еще вместе и как работается в такой ситуации?
АС: Думаю, что, несмотря на то, что у нас отличаются подходы к производству работ и, возможно, некоторые стратегии, многие элементы в них перекликаются и цепляются друг за друга. Разный опыт и знания позволяют нам дополнять друг друга в коллективных делах. А в личных практиках мы работаем автономно друг от друга.
МН: Мне кажется, кстати, что художественные подходы как раз весьма близки, разный скорее язык. Да и то у всех троих он гибкий и динамичный. А подходы базируются на близких идеях и соседних плоскостях. Мы разные, да, но будто интуитивно понимаем и чувствуем друг друга, да и темпераменты тоже достаточно схожие. Не могу выразить наш подход чем-то конкретным, ближайшим по настроению будет, возможно, слово «открытость». Но для нас важна открытость не только людям и идеям, но в более всеобъемлющем смысле, в том числе открытость ко всем агентностям — и нечеловеческим, и нематериальным.
Мы вместе еще с «Базы» (пусть и прошло не так много времени), потому что нам вместе клево, и я вообще не уверен, что для этого нужны какие-либо причины.
Работается вместе, правда, с некоторыми сложностями — у нас нет, разумеется, никакой иерархии, мы настолько горизонтальны, что часто можем лежать пластом, хоть и при этом в одном направлении. К сожалению или счастью, мы не такие активные, какими были наши соседи из «ИП Виноградов». Возможно, если бы кто-то из нас брал на себя более активную роль, вышло бы продуктивнее, но это исключительно взгляд со стороны абстрактного культа успешности. Но, конечно, чего-то делать хочется. Часто каждый из нас в своих мыслях, заботах и делах, ну и я пока не научился нормально работать в команде, но у нас даже есть определенные планы, поэтому мы движемся, пусть и не очень быстро. Хочется еще зачем-то глупо пошутить, что наивно ожидал, что в самоорганизациях все происходит само, а оказалось, совсем наоборот.
СГ: Какие воспоминания остались от пространства завода «Энергоремонт»? Что думаете об «ИП Виноградов» и Spas Setun? Насколько такое окружение отличалось от среды НИИДАРа?
АС: Мне нравилось, что по соседству находились другие мастерские. Можно было перемещаться из пространства в пространство, заходить друг к другу «на чай». В целом, этого как раз очень не хватало на НИИДАРе, где было много всего (да и наше пространство было раза в четыре больше, чем следующее), но каждая единица существовала будто бы очень обособленно, по крайней мере у меня осталось такое воспоминание. На «Энергоремонте» все было более камерное, и не нужно было проходить круги бюрократического ада, чтобы сделать хоть малейший вздох. Кстати, на территории завода пекут невероятные пироги, и аромат распространяется по этажам. Иногда пахло выпечкой, а иногда — как будто кто-то пролил в воздухе литры какао.
МН: Мне сложно сказать что-то определенное про «Энергоремонт», кроме того, что я был рад железной дороге за окном и запаху выпечки от кого-то из соседей. Но там в плане организации все было действительно не настолько закостенелое, как в НИИДАРе. Соседство со всеми нас определенно радовало: приятно, когда рядом друзья-знакомые, мы все надеялись объединить открытия, чтобы и нам всем было веселее, и людям мотаться на Авиамоторную было проще. Немного жаль, что так ничего и не вышло.
СГ: Вам вообще близка идея сети самоорганизаций или у вас более герметичный настрой и вам удобнее чуть в стороне от постоянных коллабораций?
МН: Абстрактно такая идея звучит отлично, но что именно означает эта сеть? Социальные связи и дружба — это круто, все постепенно знакомятся друг с другом, иногда мотивируют, иногда зовут принять в чем-либо участие, иногда просто проводят время вместе, с тем или иным успехом. В целом, в художественной среде огромный кинк на самоорганизации, им уделяется огромное внимание, но это, на мой взгляд, скорее показатель того, насколько — хм… — своеобразно и зачастую некомфортно общение с большими институциями. Мне вообще сложно воспринимать это слово без негативных коннотаций, и поэтому особенно забавно, как разные люди говорят, что надо становиться институцией. А я вообще не хочу становиться ей, хочу делать то, что мне нравится, с теми людьми, с кем мы близки по духу. Может, я чуть из другой более DIY-среды, что ли, где это основной и почти что единственный способ взаимодействия в коммьюнити, и понятно, что в художественном мире все действительно функционирует по своим законам и со своей вертикалью, от которой можно максимально отойти, но окончательно спрятаться не получится. Но многие пытаются, и это здорово и ценно. Может, из-за своей интровертности и замкнутости я больше себе на уме, мой взгляд не слишком объективный, но вот как-то так, другого у меня и нет.
АС: Вообще мне всегда хотелось быть частью некой сети горизонтальных инициатив и альтернативной повестки. Мне кажется очень важным поддерживать связи внутри сообщества, задавать вопросы и искать пути решения трудностей. Но думаю, это не всегда может выражаться именно в совместных проектах, сам процесс обмена мнениями и идеями, взаимной отдачи уже полезен и интересен.
СГ: Каковы ваши планы, совместные и индивидуальные?
АС: Наш коллективный план — наращивать связи и переплетения вокруг проекта Talking Cure, экспериментировать с формами высказывания и подходами. Хотелось бы развивать наше виртуальное присутствие так, чтобы сайт стал не столько архивом происходящего, сколько выходом в другие плоскости, ощущения. Хотелось бы публиковать там больше текстов и работ в экспериментальном формате. В целом проект Talking Cure хочется видеть некой платформой для диалога и осмысления того, что происходило и происходит, что волнует и откликается — не только в нас троих. В личных планах, наверное, в первую очередь, пересборка себя и языка, который я использую и для речи, и для художественного высказывания. Хотелось бы писать больше текстов, развивать уже намеченные и новые направления, интересно было бы более осмысленно поработать со звуком.
МН: За почти год нашей аренды нового помещения планы менялись столько раз, если честно, а сейчас это понятие совсем расщепилось. Но проект Talking Cure мы будем стараться вести, хотелось бы объединить разных людей и включить их в какой-то полилог.
С индивидуальными планами все еще сложнее. Мне трудно понять, как сейчас что-то делать и зачем, но точно хочу это понять и не собираюсь отказываться от художественной деятельности, хоть и сейчас все мои мысли совсем не в художественном поле. Иногда думаю, что без каких-либо проблем и сожалений перестану всем этим заниматься, если это больше не будет интриговать и интересовать, но для меня характерен некоторый максимализм, по крайней мере, в мыслях. Но пока, конечно, не планирую и не собираюсь переставать. Хотелось бы попробовать сконцентрироваться на графике и текстах, возможно, каких-то новых для меня и междисциплинарных форматах, но как выйдет, так и выйдет.
СГ: Расскажите о выставке, которой вы завершили пребывание на заводе «Энергоремонт» и которую можно увидеть только онлайн?
МН: Все еще надеюсь, что больше об этой выставке смогут сказать работы, но для меня это такое прерывание, лимб, рычаг экстренной остановки, и, пожалуй, лучше всего мои ощущения передает работа Ани Broken Speed. Наверное, какой-то берроузовский метод нарезок и текстово-контекстуально, и самой реальности. Нарезка реальности звучит сейчас особенно жутко, но мне сложно иначе воспринимать происходящее, и, кажется, это находит отражение в наших работах. Немного ощущаю это и не-выставкой, в не-случившемся пространстве, в не-реальности.
АС: Если говорить о предыстории, то не-выставкой Vol.1 now or ever мы хотели символически дать начало деятельности проекта Talking Cure и скорее задать вопросы, нежели утвердить что-то. За основу мы решили взять представление о несуществующей и как бы вывернутой наизнанку ситуации в кабинете психоаналитика, в которой можно увидеть обрывки, осколки, фрагменты воспоминаний и ощущений, каких-то интуиций. Отсюда появилась отсылка со стульями, приглашающими к рассказу. На уменьшенных в размере и подвешенных на стене стульях поместились Алешины стеклянные объекты с негативами фотографий. Такие же стеклянные колбы потом встретятся на окне, но уже поврежденные, в осколках.
Все работы, которые собраны в проекте Vol. 1 now or ever — это наши отклики на происходящее, на аспекты ощущения времени и вневременности, тела, пространства. Мне кажется, кстати, что видеоработа Макса I missed a heartbeat and the world missed thrice в прямом и переносном смысле задала ритм и позволила другим элементам выстроиться в диалоге. Несовпадение методичного хода метронома и отделившегося от своего источника звука, то лихорадочно ускоряющегося, то замедляющегося в ожидании, довольно емко отразило ломанную реальность, в которой мы пребываем. Как и в целом, так и в конкретном случае этого проекта, мы оказались наедине с пульсирующей пустотой, расслаивающейся в несовпадениях, и вот эта не-выставка состоялась в ускользающем так-и-не-открывшемся пространстве без зрителей, а затем схлопнулась в виртуальность.
Уверенности сейчас нет ни в чем, но нам бы хотелось надеяться, что мы еще однажды появимся в форме физического пространства, где-нибудь в другом месте и, возможно, в другом мире.
Дайджест #3 ИНТЕРФЕЙСЫ ЭСТЕТИКИ. Беседа Лики Каревой и Йожи Столет / labs.winzavod.ru, 2020
Лика Карева, Йожи Столет. Киберфеминизм: тела, сети, интерфейсы / Художественный журнал, №105, 2018