Попытка разгадать тайну того уюта
Беседа с Алексеем Конаковым: позднесоветское невероятное, криптобуржуазность и НИИ-андерграунд.
Сергей Гуськов: Я с большим удовольствием прочитал вашу книгу «Убывающий мир. История “невероятного” в позднем СССР». Давно ждал издание, которое бы изящно обошло привычные перестроечно-постсоветские тропы о жизни в СССР. Про надуманное заполнение религиозного или идеологического вакуума, в частности. Смена оптики на советское была краеугольным камнем вашей работы изначально или вы пришли к отказу от стереотипов в процессе исследования под влиянием материалов?
Алексей Конаков: Начиная эту работу, я совершенно не думал о смене исследовательской оптики. Мне просто хотелось разобраться со странным множеством «паранормальных» феноменов, обсуждавшихся публикой в «позднем» СССР, причем разобраться на самом общем уровне: описать главные темы, установить ключевые фигуры, понять, что чему предшествовало и кто за кем следовал. При том, что тема в целом занимала меня давно, в моей голове была неструктурированная каша из самых разных сведений, где Бермудский треугольник, поиски снежного человека, наблюдения НЛО и телекинез Нинели Кулагиной существовали одномоментно. И потому возникло желание создать своего рода «карту» всех этих феноменов, на которой можно было бы удобно ориентироваться; предполагалось, что одна ось этой «карты» будет хронологической, а вторая — тематической (в «Убывающем мире» эта структура сохранилась: книга состоит из трех «тематических меридианов», каждый из которых протянут во времени от 1950-х к 1980-м). Отправной точкой для меня стала статья Биргит Менцель Occult and Esoteric Movements in Russia from the 1960s to the 1980s (из сборника 2012 года The New Age of Russia); Менцель в этой статье занимается именно тем, что картирует феномены советского нью-эйджа, и я полагал, что можно, недолго думая, взять эту «карту» за основу, начать углублять и расширять ее. Но когда я начал «углублять» (изучая подробно историю советской парапсихологии) и «расширять» (прежде всего, в сторону космоса — уфологии и палеовизита, в обзоре Биргит Менцель не упомянутых), то пришел к неожиданному для самого себя выводу, что подобные интересы советских людей не могут быть удовлетворительно объяснены в религиоведческих терминах (даже если уточнять, что речь идет о «нетрадиционном» религиозном сознании). Наоборот, собранный материал показывал, что уфологами и парапсихологами были не сектанты и не мистики, но энтузиасты научного поиска, научного объяснения тайн Вселенной. Теперь мне кажется, что применение терминов типа «нью-эйдж», «эзотерика», «оккультура» только затемняет и запутывает истинное положение дел; чтобы как-то уйти от этой путаницы, я предлагаю термин «советское невероятное» — это множество загадочных феноменов, отгадку которых надеялись найти с помощью науки. Соответственно, в книге о «советском невероятном» подробно обсуждается телепатия, поиск неопознанных летающих объектов, падение Тунгусского метеорита и целебные эффекты разных веществ (от чайного гриба и «легкой» воды до женьшеня и мумиё), но ничего не говорится о настоящей эзотерике: о читателях Рене Генона, последователях Николая и Елены Рерихов и т.п. Впрочем, я в самом деле не уверен, что мой исследовательский месседж был воспринят: в некоторых обзорах все равно пишут, что «Убывающий мир» — «монография о паранауке и нью-эйдже в СССР».
СГ: Насколько обосновано понятие позднесоветской криптобуржуазности? Вы его приводите, чтобы объяснить увлечение граждан СССР «невероятным». Понятно, что застой — про стабилизацию и нежелание рвать на себе рубаху ради светлого будущего, но ведь есть и другие прочтения того времени. Например, о своего рода эпохе классицизма или, в другой версии, эллинизма, об эскапизме и уходе в своем замкнутый мир, но не совсем буржуазном уходе, а скорее посттравматическом, и т.д.
АК: Необходимость во введении понятия «криптобуржуазности» также появилась в результате изучения собранного материала. Так, например, если мы посмотрим на историю позднесоветской парапсихологии в целом, от конца 1950-х до конца 1980-х, то увидим, что за четыре десятка лет и риторика, и цели парапсихологов радикально меняются. В 1950-е спорят о телепатии, о «мозговом радио», о сигналах, идущих сквозь толщу воды или пустоту космоса, о возможности связи с подводными лодками и космическими аппаратами; в 1980-е нет никакой телепатии и никаких ракет — есть лечение руками, диагностика здоровья с помощью биополя, фотографии окутывающей организм «ауры», мысленные «установки на выздоровление» и т.д. Происходит грандиозный разворот от решения военных и полувоенных задач к вопросам оздоровления организма. Эту трансформацию, в свою очередь, трудно понять без изучения советского «невероятного ЗОЖа» (от полуподпольной йоги до обливания ледяной водой по заветам Порфирия Иванова), которым увлекалось огромное количество граждан. Тонкость в том, что этот позднесоветский «культ здоровья» создавался вовсе не для нужд государства (как это было в сталинскую эпоху с ее парадами физкультурников); люди 1970-х считали здоровье делом сугубо личным, частным. К этому тренду стоит прибавить и другие — прежде всего, преувеличенную заботу о детях, консюмеризм, национализм. Мишель Фуко в первом томе «Истории сексуальности» прекрасно показывает, что потомство и здоровье — ценности именно буржуазные. Национализм — тоже сугубо буржуазная идеология. Позволю себе сослаться на собственную недавнюю статью, в которой я пытался показать, как все эти вроде бы разнородные идейные течения суммируются в буржуазность через концепт «счастья» («“Застой” и счастье» в журнале «Вестник Европы» — Прим. СГ). При этом любой советский человек в 1975 или 1985 году на вопрос, исповедует ли он буржуазные взгляды/ценности, ответил бы отрицательно; то есть «буржуазность» самими носителями не опознавалась, была скрыта от них — и потому это криптобуржуазность. Для меня обнаружение такой немного парадоксальной фигуры «позднесоветского криптобуржуа» стало самым ценным результатом исследования; и я не уверен, что данная фигура так же отчетливо проявилась бы в какой-то другой исследовательской оптике.
СГ: Различие «невероятного» и религиозного/мистического это конечно важный шаг. Так как в последние годы видна тенденция смешения всего выходящего за рамки критически-рациональной традиции в аморфное месиво «сверхъестественного/паранормального» в околохудожественных, философских, культурологических и антропологических теориях. Но все же нет ли параллели между двумя процессами? Позднесоветский, во многом диссидентски-интеллигентский интерес к религиозному привел уже в наше время к церковно-государственной реставрации; а какие плоды дала волна «невероятного», во что оно сейчас вылилось?
АК: Религиозный дискурс и дискурс о «невероятном» действительно развивались в «позднем» СССР почти синхронно: в одни и те же годы люди обсуждали НЛО и Шамбалу, телекинез и православие, йогу как физкультуру и йогу как религиозное учение. Во многом из-за такой синхронности два этих дискурса смешиваются в нашем сознании (и их хочется объединить под зонтичным термином «нью-эйдж»). Мне кажется, главное отличие в том, что интерес к религии в больших городах СССР был явлением почти элитарным — во всяком случае, совсем не массовым: религиозные тексты темны и трудны для понимания, религиозные практики опасны (можно легко лишиться работы или даже попасть в тюрьму). О «невероятном» же простой советский человек мог болтать, совершенно ничем не рискуя; по сути, это был странный извод популярной культуры (хотя у оснований этой поп-культуры и стояли настоящие ученые и исследователи). То есть, в отличие от религии и мистики, государством усердно изгоняемой, «невероятное» имело права гражданства в СССР. И в эпоху «оттепели», и в эпоху «застоя» рассуждения о телепатии — куда более комформистская практика, чем рассуждения о бессмертной душе. Если же говорить о том, во что превратилось «советское невероятное» сегодня, то мне в первую очередь приходят на ум разнообразные парамедицинские устройства и механизмы, активно рекламируемые, например, по «Радио России»; различные биологически активные добавки и чудо-лекарства. Показателен сам способ их рекламирования: «этот прибор/добавка/лекарство был разработан советскими учеными для нужд космонавтов/военных в секретном НИИ; и вот теперь его наконец-то могут использовать обычные граждане». (Одним из пионеров оказался здесь завод «Элеон», в 1990 году наладивший массовое производство «люстр Чижевского», якобы производящих полезные для здоровья «аэроионы».) Печальная трансформация «невероятного» заключается в том, что если советские энтузиасты в самом деле надеялись разгадать последние тайны природы посредством науки, эксперимента и сооружения необыкновенных опытных установок, то теперь весь «советский невероятный» антураж служит для банального повышения продаваемости сомнительных товаров.
СГ: Одним из источников «невероятного», как вы показываете в книге, стал научно-технологический рывок сталинского и хрущевского времени и порожденное им усложнение бытовой реальности вкупе с секретностью, окутывающую милитаризованное государство. Но также появляются новые вещи и удобства, и чем дальше, тем меньше обыватель понимает, как они устроены. Таким образом технологии порождают «чудесное». Испытываются самолеты и ракеты, но тайно — а побочные эффекты таких испытаний порождают слухи и конспирологию. Кажется, за прошедшие десятилетия в связи с новым рывком в развитии гаджетов и сетевых инноваций мы наблюдаем появление практик «невероятного», похожих на те, что были в СССР, но уже в мировом масштабе. Не кажется ли вам, что «Убывающий мир» сейчас читается не только как рассказ о прошлом, но и некоторый прогноз на ближайшее будущее земного шара в целом?
АК: Не уверен, что «Убывающий мир» может быть прогнозом на будущее, но мне кажется важным, что он помогает по-другому расставить акценты. Говоря о прошлом, люди (особенно с гуманитарным образованием) чаще всего говорят о культуре; тот же «поздний» СССР часто изучают и воспринимают через литературные тексты, через кинофильмы, через искусство, через музыку. Мол, если мы хорошо разберемся в произведениях Тарковского, Губайдулиной, Пригова, Улитина и Кабакова (вместе с произведениями Рязанова, Соловьева-Седого, Евтушенко, Трифонова и Глазунова), то поймем саму сокровенную суть позднесоветской жизни. Между тем, на жизнь в «позднем» СССР гораздо сильнее влияли не отдельные «творцы», но многомиллионная армия инженеров, технических специалистов, младших и старших научных сотрудников, работников НИИ и КБ. Сами материальные обстоятельства жизни во многом создавались этими людьми; и этими же людьми создавались особые способы говорения, воображения, восприятия мира. В огромной степени СССР был страной инженеров, и для адекватного понимания «позднего социализма» нужен анализ именно этой социальной группы. (Я мечтаю, что когда-то кто-то напишет огромную подробную книгу обо всех советских НИИ: какими они были, как функционировали, каких, в конечном счете, формировали людей. Вот это будет настоящая энциклопедия «позднего» советского социализма. «Советское невероятное», обитавшее, среди прочего, в особом «НИИ-андерграунде» — одна из множества возможных точек входа в эту обширную тему.) Тайну эпохи хранят инженеры — вот пафос «Убывающего мира». Если проводить параллели с сегодняшним днем и с ближайшим будущим, я точно так же считаю, что странно пытаться понять современность, анализируя произведения, например, Ника Лэнда, Гаспара Ноэ или Салли Руни; гораздо важнее изучать сообщества IT-специалистов, одновременно формирующих наш мир и создающих свою специфическую культуру. Собственно, в современной России повсеместные разговоры о том «как круто быть айтишником» — явное повторение «оттепельного» культа инженеров и ученых.
СГ: Как долго шла работа над книгой? Как вы пришли к этой теме?
АК: Прицельно думать об этой теме (что могла бы значить популярность «невероятного» среди советских людей? как можно это «невероятное» описать? какова его структура? какова эволюция?) я начал примерно пять лет назад. Но самый общий (и самый сильный) интерес восходит к детским воспоминаниям: «поздний» СССР, конец 1980-х, маленький северный городок, черное зимнее небо, в котором видны запуски из Плесецка (и вообще много странных явлений: от полярного сияния до выбросов НПЗ), бабушка, показывающая мне вырезку из «Огонька» со статьей о Порфирии Иванове, товарищи, рассуждающие об инопланетянах. И люстра Чижевского. И аппликатор. «Невероятное» для меня было частью очень уютного детского мира (в котором я не знал ни о войне в Афганистане, ни о перебоях с продуктами), и потому книга «Убывающий мир» так или иначе служит формой ностальгического письма: это попытка разгадать тайну того уюта; уюта, составной частью которого оказывалась Вселенная целиком — не страшная, но манящая загадками, каждую минуту обещающая рассказать что-то совершенно новое, чудесное. Невероятное.
СГ: Что-то не вошло? Какие топики советского «невероятного» пришлось не включать в книгу и почему?
АК: В книгу не вошли три больших «невероятные» темы, появившихся в эпоху «позднего социализма»: это теория Льва Гумилева о «пассионарности», это «новая хронология» Анатолия Фоменко и это разнообразные исследования «торсионных полей» (возглавляемые Анатолием Акимовым и Геннадием Шиповым). Но дело здесь не в структуре книги и не в ограничениях по объему — просто до 1991 года данные темы еще не стали частью массовой культуры: они почти не присутствовали на страницах популярных журналов и газет, о них, грубо говоря, не судачили инженеры и аспиранты технических вузов. Дискуссии вокруг «торсионщиков» и адептов «новой хронологии» — это истории ельцинского и путинского времени. Кроме того, мне указывали, что в описании «позднесоветского невероятного ЗОЖа» не хватает уринотерапии. На самом деле уринотерапия тоже стала популярной только после 1991 года (одним из первых ее пропагандистов был Геннадий Малахов); и это, собственно, один из позитивных результатов исследования — мы что-то узнаем о реальности, вносим некоторую ясность, развенчиваем отдельные мифы: позднесоветские люди ели мумие, и омагничивали воду, и дышали верхушками легких, и много чего еще делали в поисках здоровья — но вот мочу они не пили. (Отмечу в скобках, что речь идет об уринотерапии именно в «позднем» СССР; до войны, в 1920-е и 1930-е, имела место совсем другая история, связанная с доктором Алексеем Замковым и его «гравиданом»).
СГ: Связан ли «Убывающий мир» с другими вашими публикациями? Например, в вышедшей пять лет назад книге о неофициальной культуре вы разрабатываете мотив зон «вненаходимости». Ее же вы отчасти упоминается в книге о «невероятном» в позднем СССР. Есть ли другие точки соприкосновения? И как «Убывающий мир» соотносится с книгой о Евгении Харитонове?
АК: В книге 2017 года «Вторая вненаходимая» была глава, посвященная Евгению Харитонову, и глава, описывающая позднесоветский «отказ от космоса» (там упоминались герои «Убывающего мира» — Иосиф Шкловский, Феликс Зигель, Александр Казанцев). То есть можно сказать, что в какой-то степени книги, вышедшие в 2022 году, «Евгений Харитонов» и «Убывающий мир» — это дальнейшее развитие отдельных тем, нащупанных еще во «Второй вненаходимой». На самом деле главная тема одна — хочется как-то понять эпоху «позднего социализма» (эпоху, из которой вышла современная нам Россия со множеством своих отличительных черт, будь то торговля энергоносителями, культ Дня Победы, теневая экономика и проч.). Книга о Евгении Харитонове — подход с одной стороны: анализ биографии и произведений великого автора, в текстах и судьбе которого так или иначе отражается судьба всего общества. Книга о «невероятном» — подход с другой стороны: чтение множества заметок и статей в научно-популярных журналах, коллекционирование сотен мини- и микротекстов, которые могут (если повезет) сложиться в некую картинку, рассказать что-то об идеологии позднесоветских людей. При этом Евгений Харитонов сам интересовался «невероятным» — с 1975-го по 1981-й он работал с психологом Юлией Некрасовой в НИИ Общей и педагогической психологии (Некрасова проводила сеансы массового излечения людей от заикания и была, в некотором смысле, предтечей Кашпировского); в те же годы в НИИ ОПП работал профессор Вениамин Пушкин, исследовавший телепатию у растений, чуть позднее там появился и экстрасенс Аллан Чумак. Впрочем, специально тему «Харитонов и “невероятное”» я не описывал; возможно, стоит заняться этим в будущем.
СГ: О чем будет ваша следующая книга?
АК: В текущей ситуации сложно строить планы. Некоторые темы существуют скорее в качестве грез, несбыточных мечтаний. Хочется разобраться с позднесоветской мультипликацией (большинство позднесоветских мультфильмов создавалось на двух главных студиях — «Союзмультфильм», генетически связанной с кинематографом, и «Мульттелефильм», связанной с телевидением; базовая идея заключается в том, что конкуренция двух этих институций определяла конкретное исполнение мультфильма, конфликт методов кино и телевидения продолжался в медиуме мультипликации и неизбежно влиял на визуальную составляющую мультфильмов — на выбор материалов, на технику исполнения, на форму и на цвет, на композицию кадра и т.д., и т.п.). Хочется подробно проанализировать сообщества и практики современных российских любителей коротковолновой связи (там очень много интересного: «аналоговое сопротивление» повсеместной дигитализации, удивительная для современного мира ценность контакта как такового и проч.). Хочется, наконец, опубликовать свою художественную прозу.
СГ: Посоветуйте книги или статьи, с которыми было бы полезно ознакомиться после прочтения «Убывающего мира».
АК: Я назвал бы три книги, в которых «невероятные» феномены обсуждаются не в качестве манифестаций религиозного сознания советских людей, но принципиально иначе. Это «Протезирование мозга. Практики нового мышления» Владимира Вельминского — остроумное описание советской парапсихологии (от Кажинского до Кашпировского) как практики установления власти; это «Археология русского интернета» Натальи Конрадовой, где советские исследования телепатии понимаются как боковая, но очень важная ветвь истории развития медиа (телевидения, интернета); и это совсем недавно переведенная на русский язык «Вещная жизнь» Алексея Голубева, где самым паранормальным предметом позднесоветской эпохи назван телевизор, а увлечение советских граждан ритмической гимнастикой или подзарядкой воды вписано в куда более широкий анализ материальной культуры «позднего» СССР.
А.Конаков. В ожидании последней войны. Как советские ученые начали изучать космонавтов древности, ядерные межпланетные корабли и марсианскую фауну / Нож, 2022
А.Конаков. Остановка космического фронтира. Как миллионы людей искали инопланетян, а нашли... советский ВПК / Нож, 2022
Почему героями позднего СССР вместо космонавтов стали экстрасенсы. Отрывок из книги Алексея Конакова об истории советского «невероятного» / Горький, 2022
А.Конаков. Космический меридиан «советского невероятного» / YouTube, 2021
А.Конаков. Советский «невероятный» ЗОЖ / YouTube, 2022
Э.Лукоянов. Человек из «телевизора». О книге Алексея Конакова «Евгений Харитонов. Поэтика подполья» / Горький, 2022
«Вещная жизнь: материальность позднего социализма» [отрывок из книги] / N+1, 2022