Резиновый мир победил
Одним выставкам – долгие месяцы, другим – считанные часы. Как время стало привилегией.
«Уникальную выставку Валентина Серова продлили еще на неделю», – сообщали в середине января 2016 года российские СМИ. Когда объявленный срок подходил к концу, Третьяковская галерея приняла решение «в связи с ошеломляющим интересом москвичей и гостей столицы» отложить закрытие ретроспективы художника еще на день. При этом сама выставка шла уже четыре месяца, с начала октября 2015-го. В 2017 году тот же музей на десять дней продлил выставку шедевров из ватиканской Пинакотеки, а два выходных дня, попавших на этот период, были объявлены рабочими. В прошлом году также из-за наплыва посетителей время работы двух следующих блокбастеров ГТГ – ретроспектив Василия Верещагина и Ивана Айвазовского – было увеличено ежедневно на несколько часов. Упор на выставки-хиты заставил музейное руководство пересмотреть рабочий график и планы, а главное, отношение ко времени в целом. В момент написания этой статьи пришла новость – ГТГ продлевает время работы выставки Архипа Куинджи. На самом деле Третьяковка, обратившись к бронебойному пиару и блокбастерам, просто не смогла просчитать точных последствий своих действий, но справедливости ради, вряд ли кто-то другой смог бы это сделать. Российские музеи во главе с ГТГ вступили на неизведанные берега и только начинали изучать ситуацию. на данный же момент выводы сделаны, а решения найдены. Во всяком случае, на некоторое время.
Мировой опыт показывает: хиты крадут время. В марте 2017 года в The Art Newspaper вышла колонка Джулии Гальперин под названием «Больше выставок, меньше проблем». Начиналась она с констатации свершившегося факта: в погоне за аудиторией американские музеи стали делать больше выставок (с 2007 по 2015 год – на 7,4%, с 8,8 до 9,5 в год), при этом продолжительность выставочных дней за тот же период также увеличилась – почти на 25%. (Одновременно расширяется площадь музеев – это стоит запомнить.) Причем речь идет о потоке исключительно блокбастеров. Постепенно они отняли внимание зрителей у менее звучных, «обычных» проектов.
Фото: Max Pixel
Впрочем, наибольший удар пришелся по современному искусству. На почти любой российской биеннале через неделю после вернисажа пусто. Исключения редки – и связаны обычно не с самими проектами, а с какими-то дополнительными факторами (если, например, она проходит в популярном месте). Обязательно не работает какое-нибудь видео или интерактивная инсталляция – зачем тратить электричество и без того маленький бюджет, раз никого нет. Только статус обязывает устанавливать срок такой выставки в месяц-два, а то и больше. Показательный случай: в 2015-м время работы 6-й Московской биеннале сократилось по независящим от нее причинам до десяти дней, когда, к тому же, на площадке каждый день происходили разные события, а потому и посещаемость была более-менее сносной. И мы запомнили это событие как неподдельный успех. Прозвучало даже предложение завершить историю биеннале на такой мажорной ноте.
Галереи тоже не могут себе позволить, опять же по статусу, разбирать выставку сразу после того, как реальный ажиотаж поутих, а это случается обычно через пару дней после вернисажа. Но и они начали меняться, оживляя свой выставочный план. К примеру, «Триумф» стал делать однодневные проекты, перформансы, показы. Что касается независимых и экспериментальных площадок, им нет необходимости ради статуса размазывать выставку на несколько недель. В идеале вечер вернисажа – это все, что нужно. Можно конечно не демонтировать экспозицию еще пару дней, чтобы дошли те, кто по каким-то причинам отсутствовал на открытии. Но даже эти лишние два дня могут показаться блажью и тратой драгоценного времени. В идеале нужно четыре часа – условно с 19:00 до 23:00, после чего все идут веселиться. А на следующий день экспозицию разбирают. Так всегда работали квартирные галереи. Теперь к такому образцу стремятся почти все независимые площадки. И скоро его достигнут. Эти же принципы постепенно приходят в музеи. Там ведь не только хиты: для всего остального время сокращают.
Итак, блокбастеры работают дольше, чтобы вместить растущую армию зрителей, а художественные эксперименты – короче, чтобы так же привлечь максимум своей нишевой аудитории, ведь опоздаешь на час – и больше никогда не увидишь – казалось бы, неплохая мотивация. Однако оба этих процесса привели к своего рода квантовому эффекту: следствие стало влиять на причину. Как ни продлевай выставку Серова, все равно посетителей будет больше, чем предполагалось, и они сломают дверь. Даже так: увеличивающиеся сроки проведения проектов могут привести как одно из ключевых условий к взрывному росту аудитории. Недавно с этим столкнулась туристическая сфера. вначале популярные города делали все, чтобы угодить туристам. Теперь они тщетно пытаются обуздать бушующий поток из людей, буквально ставят препятствия – вводят налоги, убирают популярные достопримечательности (реальная история из Амстердама), ограничивают передвижение тем или иным образом. Вернемся к музеям: они расширяются, и пока есть запас прочности, но у всего есть точка насыщения. И в определенный момент нужно будет вернуться к вопросу времени – стоят ли многомесячные блокбастеры того, чтобы музей, буквально набитый посетителями, лопнул? Время снова ограничат, и, возможно, довольно строго.
К чему ведет этот квантовый эффект в случае независимых проектов? наиболее радикальные сокращаются до совсем смешного срока – условно, часа. Раз участники или организаторы изначально исходят из небольшого отрезка времени, нет смысла занимать какое-то более-менее формализованное пространство типа artist-run space или галереи. Проще привезти объекты на природу, выставить во дворе или подъезде – вариантов много. так делали молодые московские художники и кураторы в рамках проекта Dungeons’n’Stuff, который однажды проходил под Метромостом, в другой раз – на даче у одного из участников. Или коллективный проект «Опытное поле», несколько раз проходивший в поле под Балашихой, каждый раз всего несколько часов. А Сергей Лоцманов, например, снимает коворкинг на вечер, раскладывает работы, зрители смотрят, потом он их собирает и уходит. Потусить, поговорить, выпить вина и разойтись. В таких условиях бессмысленно делать что-то громоздкое, сложное, многосоставное. Выигрывают объекты относительно маленькие, легкие в транспортировке, фотогеничные. Или же они найдены на месте проведения выставки, апроприируются авторами, а потом там же и остаются. Или это совсем простые перформансы. Может, художники станут делать, как Александр Петрелли – носить с собой работы и показывать при случае? Или как группа «ЕлиКука» – делать по десятку вернисажей за полчаса? Можно много чего придумать. Резиновое время сделало резиновым и пространство. Экспериментальные площадки стремятся к дематериализации, пока музеи, специализирующиеся на блокбастерах, разбухают. Будет ли у этого украденного времени предел? И когда маятник качнется в обратную сторону? Когда независимые проекты снова захотят развиваться в некой перспективе, а не походить на мыльные пузыри? Будем надеяться, как можно скорее. Дальше исчезать некуда.
Журнал «Диалог искусств», 2019, №1, с. 46-48
Что еще почитать:
Екатерина Фролова. Музейные тизеры: как и зачем дразнят зрителей // Colta.ru, 2016