Out of Town
Групповая выставка в Devyatnadtsat' (Москва) / Group show at Devyatnadtsat', Moscow (21.10–18.11.2023).
Жилище вырастает из угла, куда несчастное животное может забиться, спрятаться от хищников и непогоды. В классической книге Гастона Башляра «Поэтика пространства» (1958) это называется «зародышем комнаты, зародышем дома» — всего пара-тройка сходящихся поверхностей. Несомненно, с тех доисторических времен людское жилище сильно эволюционировало, приобрело небывалые формы и удивительное разнообразие. Однако первоначальная защитная функция дома неизменно сохранялась. Ведь внешние угрозы не уменьшались с укреплением человеческой цивилизации, а наоборот, приумножались. Помимо волков и саблезубых тигров, холодов и бурь, появились развитые и разумные люди, умеющие изощренно унижать, грабить и убивать. Теперь жилище постепенно превращалось в крепость. Далее были изобретены демоны и боги, огромный сонм чудесных существ, многих из которых люди научились останавливать правильно выстроенными домами, а также предметами и ритуалами, которыми эти дома оберегались от сверхъестественной угрозы. Часть волшебных сущностей были приручены, подобно собакам и кошкам — и сделались защитниками жилища. Наконец, внутри своей комнаты человек хотел видеть только собственный культурный мир, микровселенную представлений, желаний и интересов, а чужое, аналогичные универсумы других людей, пускать не собирался. Все эти скорлупки опоясывают жилое пространство, определяя его нынешний облик.
Впрочем, не один лишь страх влиял на трансформацию дома. Появление понятия «интерьер» предполагает несколько иной вектор мысли. Обустроить свой угол, навести уют — эта мысль не чужда даже таким далеким от человека животным, как насекомые. Если уж для существования посреди бескрайнего дикого космоса нужна коробка, в которой безопасно и тепло, то почему бы не поставить там стул, стол, кровать, украсить лепниной и цветком в горшке, повесить картины? Развитие пространственной мысли, направленной на внутренние поверхности жилища, порой шло довольно непредсказуемым образом, но неизменно оказывало обратное воздействие на человека. Не столько бытие, сколько буквально быт стал определять сознание. Вплоть до того, что объектный мир к настоящему моменту обучился управлять человеком. Искусство как заметная часть культурной жизни то бунтовала против интерьерности, то подчинялась ее логике. Оно не могло не брать во внимание мир жилища, ведь и внутренний мир человека это тот же, с детства обустраиваемый угол, куда разум или душа — кому как нравится — забивается как в нору, а потом сносит туда ценное, полезное, красивое, дорогое сердцу. Впрочем, даже традиционные выставочные пространства отпочковались от домов, выросли из них. Музеи захватили бывшие резиденции аристократии; арт-центры, подобно жилищам-лофтам, съели промышленные объекты; галереи выглядят по сути как квартиры, где, вместо людей, обитают работы художников.
Выстроенный другим человеком интерьер — загадка, закрытый, нечитаемый шифр. Любые попытки определить, что за ним скрывается, какие мысли в действительности привели к его созданию, никуда не ведут, разве что еще больше запутывают. Даже если люди сами сообщают о принципах, лежащих в основе организации их жилища, с высокой вероятностью сталкиваешься с эффектом «ненадежного рассказчика», доверять которому неосмотрительно. Но ведь точно так же существует сегодняшнее искусство. В глобальном смысле оно понятно, поскольку равно себе: выбранной автором технике, материалам, из которых сделано, и формам, которые приняло. Но дальше, как бы ни виделось в нем какое-нибудь послание, какие бы ассоциации и соображения оно ни навевало — все это будет лишь туманом, рассеивающимся, стоит лишь чуть отвлечься. Внутри дома оказываешься заперт, даже если имеются ключи от входной двери и известны все коды. Предметы обстановки молчат, но их молчание гудит громче сотни голосов. Под каким углом ни посмотри на угол, куда забился человек, остающийся по большому счету все тем же несчастным животным, страдающим от превратностей судьбы, не увидишь ничего, кроме схождения поверхностей. Примитивнейшая, но оттого именно прорывная технология, которая определила характер людского обитания на тысячелетия, осталась равной самой себе. Она ничего не сообщает, но многое дает.
The dwelling grows out of a corner where the unfortunate animal can huddle, hide from predators and the weather. In Gaston Bachelard's classic book The Poetics of Space (1958), it is called "the germ of a room, the germ of a house"—just a couple or three converging surfaces. Undoubtedly, since those prehistoric times, the human dwelling has evolved greatly, acquired unprecedented forms and astonishing variety. However, the original protective function of the house was invariably preserved. After all, external threats did not diminish with the strengthening of human civilisation, but on the contrary, increased. In addition to wolves and sabre-toothed tigers, cold and storms, there were developed and smart people who knew how to sophisticatedly humiliate, rob, and murder. Now the dwelling was gradually transformed into a fortress. Then demons and gods were invented, a vast host of marvellous beings, many of whom people learned to stop by properly constructed houses as well as the objects and rituals by which these houses were protected from supernatural threat. Some of the magical entities were tamed, like dogs and cats—and became protectors of the dwelling. Finally, inside his room a man wanted to see only his own cultural world, a micro-universe of perceptions, desires, and interests, and he was not going to let in other people's similar universes. All these shells girdle the living space, defining its current appearance.
However, it was not fear alone that influenced the transformation of the home. The emergence of the concept of "interior" suggests a slightly different vector of thought. To furnish one's corner, to make it cosy—this idea is not alien even to such distant animals as insects. If for existence in the middle of the boundless wild space, we need a box in which it is safe and warm, why not put a chair, a table, a bed, decorate it with stucco and a flower in a pot, hang paintings? The development of spatial thought directed at the interior surfaces of the dwelling has sometimes proceeded in a rather unpredictable way, but has invariably had the opposite effect on the individual. Not so much being as literally lifestyle began to determine consciousness. To the extent that the object world had by now learnt to control man. Art, as a prominent part of cultural life, revolted against interiority, or submitted to its logic. It could not ignore the world of the dwelling, because the inner world of a person is the same corner that has been organised since childhood, where the mind or soul—as you like to call it—crams itself into a hole, and then brings down there valuable, useful, beautiful, dear to the heart. However, even traditional exhibition spaces have sprouted from houses, grown out of them. Museums have taken over former aristocratic residences; art centres, like loft dwellings, have eaten up industrial facilities; galleries look like flats where artworks live instead of people.
The interior built by another person is a riddle, a closed, unreadable cipher. Any attempts to determine what lies behind it, what thoughts actually led to its creation, lead nowhere, except to further confusion. Even if people themselves report on the principles underlying the organisation of their homes, you are likely to encounter the "unreliable narrator" effect, and it is imprudent to trust them. But then, that's exactly how today's art exists. In a global sense, it is understandable because it is equal to itself: the technique chosen by the author, the materials it is made of, and the forms it has taken. But beyond that, no matter how much of a message you see in it, no matter what associations and considerations it brings to mind, it is all just a fog that dissipates when you take your eyes off it. You are locked inside the house, even if you have the keys to the front door and know all the codes. The furnishings are silent, but their silence is louder than a hundred voices. No matter what angle you look at the corner where a man, who is still basically the same miserable animal suffering from the vicissitudes of fate, is crammed into, you will see nothing but the convergence of surfaces. The most primitive, but therefore exactly the breakthrough technology, which determined the character of human habitation for millennia, has remained equal to itself. It tells you nothing, but it gives you a lot.
