Petrovich_dk: В поисках утраченного бытия*
Дмитрий Кудря: рецензии на хайку Большого Сезонного Кукая «КИНЦУГИ ОСЕНИ»
[*все совпадения с М.Прустом невольны]
Словосочетание «кинцуги осени» возникло вдруг – в редакционных недрах Большого Кукая. Яндекс нынче выдаёт только две предсказуемые ссылки: на запрещённый кое-где Telegram и разрешенный там же Teletype. Из этого следует, что НИКТО в оцифрованном мире НЕ ЗНАЕТ, что это такое. И пока сохраняется вероятность того, что никогда не узнает. Ибо собственно кинцуги – результат деятельности человека, а осень – явление нерукотворное. И «смешивать два эти ремесла» можно либо предоставив возможность мастеру работать с объектами, осенёнными осенью (но это несложно и отдельное название тут ни к чему), либо – позволив самой осени и её симпатизантам, сподвижникам и сподручным вершить и вязать, возвращать и соприкасать – распавшееся или рассеянное иным образом – на их усмотрение. Или – как Бог на душу.
Мы решили поделиться с градом и миром этой находкой, испросив в качестве гонорара с желающих её принять варианты своих know-how: как именно может выглядеть это самое «Бог на душу». Поэтому от нас тут, в материалах конкурса, – лишь абсолютно субъективный выбор из того, что увидели и, как смогли, относительно объективно задокументировали этот феномен (ноумен?!) наши уважаемые авторы. Задача оказалась не из простых. Но – «тьма искусников» нашлась (да она нас и не покидала – это хайдзины, неравнодушные к оазису t.me/kritika_haiku/).
Отбор был суров (и можно предположить – не всегда справедлив), но даже то немногое, что просочилось-таки сквозь импровизированные сита индивидуальных творческих кухонь, а затем и коллективных редакторских дегустаций, ярко и убедительно свидетельствует: с КИНЦУГИ ОСЕНИ не всё так однозначно.
Листве не по силам удержать частички старого, а возможно и древнего асфальта, но от неё это и не требуется. Всё, что нужно – украсить-украсть, прикинуться частью неразрывного (хотя бы в памяти) целого. Особенность этого хайку: фокус внимания автора/читателя – не на «теме», а на странном, чуднОм, хотя и знакомом многим развлечении (а может и суеверии?) – не столько детей, сколько взрослых, этаких «child at heart».
Эта особенность особенно заметна в сравнении с другими, по-своему не менее симпатичными хайку, оставшимися за бортом отбора, например:
Дело не в том, что автор использует тут «subj» – словосочетание это так мелодично и аллюзивно, что легко воспринимается как часть картинки. Но поэтическое решение оказывается слишком простым, лобовым, поэтому и было отклонено.
Да, это далеко не котоба таэ («изысканно-прекрасный слог»), и даже не урувасики котоба («красивый язык»), т.е. не то, что доступно живописует прекрасное – мияби. Но это и совсем не то, что имел в виду Фудзивара-но Тэйка: «Время шло, мельчали души людей, а оттого – и душа вака. Мелодия теряла прелесть, и слово становилось все грубее. <…> И среди поэтов наших дней немало таких, что стараются преодолеть грубый стиль».
Автор этого хайку если что и «преодолевает», то именно стремление к, потребность в – эстетизации, в своей избыточности вольно или невольно подменяющей прекрасное красивым. А на самом деле и проще говоря – это узнаваемый авторский стиль, хуже или лучше передающий через текст авторское же восприятие, а заодно и отношение к жизни – залог (хотя и не гарантия) его, произведения, макото.
Симпатический взгляд без труда различит тут кинцуги, хотя оно и здесь слегка «не в фокусе». А взгляд противоположный… тут возможны варианты.
Разумеется, под «осенью и её свитой» мы числим не только разного рода явления природы, но и её, в некотором смысле, венец, который нет-нет да выступит персонажем-деятелем в шорт-листе конкурса:
Можно ворчануть на лёгкую инверсивность второй строки (я бы предпочел «всё же зашью ещё раз»), сардонически огорчиться неуточнённостью цвета использованных ниток, но факт – на лице, т.е. на… джинсах. Цыплят по осени считают, тогда же джинсы починяют. По себе помню – были времена, прошли былинные… Короче, добротное осеннее кинцуги.
Перенесёмся, однако, в сельскую, а скорее даже дачную местность.
Здесь, судя по всему, деятель, напротив, бездействовал. Но картинка – трава, усеянная лежащими и начинающими бродить яблоками – удерживается, склеивается воедино этим ароматом даже ночью. Красиво, вкусно, незабываемо. Правда, есть сезонный нюанс. Такое попустительство обычно имеет место с ранними сортами, тогда как более поздние и лежат дольше, и получают больше внимания от тех, кто мог бы сообщить нам об этой вдохновенной картине – их собирают и хранят (если повезёт и останутся), не торопясь поглощая, до самой зимы. Но – это я додумал, когда чарующий аромат уже «посчитали».
А это уже ближе к деревне. Старый плетень, надеюсь, ещё цел, но видимые из-под листьев фрагменты его так зрелищно собраны в единое целое языками плющевого племени-пламени, что в свете темы конкурса пройти мимо такой витальной арт-провокации просто нереально. Бонусом: глиняный сосуд – словно воспоминание (напоминание?) о будущем. Хотя… станут ли склеивать, если случится непоправимое, его черепки – вопрос открытый.
Зацепило сразу, но перечитывал и возвращался неоднократно. Пока интуиции автора не вошли, как мне показалось, в резонанс с моими. Вполне допускаю, что стих появился до, а не для конкурса. Гипноз (а хоть бы и самогипноз), идущий от текста (не хуже придумки Джека Финнея в «Time and Again»), легко переносит тебя всякий раз точно вот в это время и место (каждого желающего в своё, разумеется). А где же кинцуги, спросим мы, когда пёс наконец угомонится и примется настойчиво показывать свой длинный язык. А оно тут такое, знаете ли, динамическое – собрали-разобрали. Time and Again. «Пока не исчезнут машины», то есть люди и собаки. И все заинтересованные лица. Это же так замечательно.
Но возвратимся в город, на твёрдую почву.
Каждому своё, а мне вспомнился осенний дождливый Вильнюс. Мы бродили по мокрым улицам на холодном ветру и, казалось, не могли надышаться. А под ногами – россыпи каштанов. Ядрышко одного из них до сих пор кочует из кармана в карман моих осенних курток. (Как когда-то мелкая монетка страны, в которую хочется вернуться, на дне уплывшего в прошлое кошелька…). Не всё потеряно, стану теперь повторять я, удостоверяясь всякий раз в его карманном присутствии. Но это я, а в хайку – по-своему беззащитная россыпь на асфальте. Кто для кого здесь кинцуги и есть ли оно, сразу не скажешь, да и надо ли. Похоже, это тот случай, когда – без слов.
По замыслу скульптора (предполагаю я) горнист трубит сбор («вставай скорей, дружок, с постельки на горшок, вставай, вставай, штанишки надевай» – пели мы в пионерлагере на мотив призыва на линейку). Теперь сам его горн – точка, плошка сбора. Возможно, в трещинках, и листья прикрывают их, давая своим импровизированным букетом понять, что подвиг его не напрасен. Видимость, конечно, но что-то внутри даёт о себе знать. Быть может, отчасти и потому, что упорно прочитывается у меня – «в горле…».
Такая вот музыкальная пауза. Музыка ветра, музыка листопада, и всё это – сквозь музыку тонов и полутонов. Хоровод, участники которого, по одному или сразу, могут выбыть, исчезнуть в любой момент. Впрочем, листопад сойдёт на нет постепенно. Такой вот пример ещё одной разновидности «динамического кинцуги». Натяжка, слишком далёкий улёт? Возможно. О чём думал автор, посылая его на конкурс, понятия не имею. Но, если довериться старым японцам, здесь проступает то самое аварэ, которое – в предчувствии югэн…
Сколько их уже промелькнуло перед глазами – и в жизни, и в хайку… Я не о листьях конечно, им положено, и не про мелочь, чего там. Хороший музыкант – товар штучный, на улице, как правило, не валяется. Но хорошее хайку может получиться и из «плохого» (мы-то и так не умеем) музыканта. Да, мелочь, но зато – листья желтые! Это же шлягер (один из) ушедшей эпохи: «Листья желтые над городом кружа-атся, с тихим шорохом нам под ноги ложа-атся» (это для тех, конечно же, кто «опоздал»). Листья вперемешку с иной мелочью. Мелочь? Конечно. На бегу мы и не такое не замечаем. Но на то оно и хайку, чтобы «эй, мгновение, погоди-ка…». И слышится в нём дурашливым парафразом «Марш китайских парашютистов» (про «лица желтые…», да простит мне великая нация эту невинную советскую шутку), по мере сил соединяя, склеивая в памяти кусочки давно распавшейся, разлетевшейся на куски истории.
Не удивлюсь, узнав, что автор выдумал тут всё, что можно (кроме луны, хотя…), но разве от этого картинка окажется менее убедительна? Это ладно, скажет иной читатель, луна там, то-сё, но где здесь кинцуги, к тому же осеннее? Всё очень просто (понял я после недели созерцания): луна – она же тут явно круглая (иначе бы месяц), а значит… правильно – осенняя, по законам жанра. Но обитает она здесь такой же, как сама, круглый год, год за годом объединяя вокруг себя всё это неизменное-преходящее барахло. Луна тут – эмблема старьёвщика, где-то даже его символ: ничто не вечно под луной, ну, кроме как её самой. Такое вот фуэки-рюко – вечность в прожилках времени. Иначе кому она – без прожилок-то.
А здесь всё реально, прозрачно и по-домашнему. Анатомия кинцуги, на первый взгляд, под вопросом, но после всего сказанного (а искушенному читателю и пораньше) – да вот же оно, с миру по нитке, самое что ни на есть осеннее. Плавно готовящее к холодной зиме.
Мой ТОП
И уже после титров: восхитительно кинцужное сэнрю – с сезоном, оставшимся, увы, за кромкой текста: