О сущности патриотизма

Странное понятие эта "Родина". Тебе достаточно вылезти из женщины в условных территориальных границах, чтобы вдруг оказаться обязанным. О вопросе ответственности при отсутствии выбора, конечно, умалчивается, как и о взаимопомощи на этапе длительного взросления. Особенно финансовой. Просто умри за нее, когда прикажет, неужели этого недостаточно? Встречным: "А готова ли Родина умереть за меня?", почему-то никто не задается. Всю связанную с данным понятием иррациональность отлично выразил А.С. Пушкин, фразой: "Я, конечно, презираю Отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство".

Разумеется, такая тяга формируется не сразу, а постепенно закладывается в виде базовых моделей с раннего детства. Ребенок, подобно губке, впитывает явления окружающей среды: виды и пейзажи, характерные особенности людей, их повадки, культуру и традиции, законы, разрешения и табу. Сознание, не отягощенное громадой повторяющегося опыта, вкупе с активностью психики падко на "первое впечатление", сочное, яркое и тем дороже, чем старше становишься, выливаясь во "взрослую ностальгию" по былому. Мир плавно разделяется на "своё" (знакомое) и "чужое" (непонятное), все крепче костенея с возрастом. Причем, условие "детства" в данном уравнении первично над всеми прочими. Младенца афроамериканской наружности можно вырастить и в славянской деревне, где из средней атмосферы по палате будет выдаваться лишь нетипичная внешность. В устоявшихся же летах, иммигранты, отправившиеся за бугор в поисках лучшей доли, часто плачутся по "той самой" духовности, отсутствующей "здесь", потому что везде берут с собой... себя готовых, скроенных по совершенно иным меркам.

Поскольку мы еще и слишком социальны, то противопоставление "свой - чужой" ведет с одной стороны - к кооперации, а с другой - к конкуренции. Так было всегда, менялись лишь декорации, помогавшие отличать "наших" от "не наших", и манипулятивные способы установления сильными мира сего самих декораций. К примеру, в дремучей архаике, еще при шаманизме, никаких "Отечеств" и "наций" не существовало и подавно. Все крутилось вокруг одухотворенных племенных лидеров в рамках узкой родовой общины, которым духи (после отвара из пейота) диктовали срочную необходимость похода на соседнее племя во имя дальнейшего мира и спокойствия (на самом деле за ресурсами и женщинами, что, впрочем, было одним и тем же). В общем, идеи "общности" привязывались либо к символам, вроде обожествленного вождя/шамана/царя, либо к небольшой группе лиц, среди которой ты вырос, говоря на том же примитивном языке. Ну и, разумеется, важнейшим элементом являлся принятый религиозный культ.

Одна из первых форм патриотизма, как и полагается, проистекает из всем известной "колыбели западной цивилизации". Греческое "patrios" переводится как "отеческий". Патриотизм демократически настроенных греков носил двоякий характер. С одной стороны, любой грек был в первую очередь гражданином своего города-государства - "полиса". Утонченный философ-афинянин не любил грубых, бескультурных спартанцев, а те в свою очередь могли презирать колонистов Малой Азии, живущих подле варваров. Стычки между собой были регулярными. С другой, когда греки сталкивались с иноземными захватчиками, вроде персов, в них внезапно вспыхивало национальное самосознание, где все "свои" гордо провозглашались "сынами великой Эллады", чья сила в единстве. Достаточно вспомнить "надгробную речь" Перикла, восхвалявшую жертву бравых мужей ради защиты границ. В истории данный вид патриотизма закрепился как "городской (полисный)", распространяясь в первую очередь на свой привычный город, его локальный образ жизни, какие-то традиции и особенности.

Римляне, возросшие на почве эллинской культуры, еще сильнее углубили подчинение части целому. Если для грека гражданственность тесно перекликалась с личностной свободой, являясь высшей ценностью (вспоминаем, к примеру, космополитов Ксенофана и Диогена), а патриотизм выражался скорее в исправных налоговых отчислениях, законопослушности, участии в общественной жизни и взаимопомощи в военных походах при крайней необходимости, то римлянин оказался в большей степени склонен к идеологизации. Местный "полисный" патриотизм плавно замещался патриотизмом "имперским". Римские лидеры быстро поняли, что для сплочения народных масс разного пошива, городских религиозных культов с их местечковыми "символами" будет недостаточно. Представление о "державе", как едином культурно-историческом пространстве, начало замыкаться на практически обожествленной фигуре императора-вседержителя, насаждая, в том числе и силовыми методами, басни о его исключительности (все новое - хорошо забытое старое, ведь то же самое было и в Древнем Египте, и в Месопотамии, и в той же архаике в виде фигуры вождя, ведомого высшими силами).

Крошечный Рим подчинил себе 3/4 Европы, Средиземноморье и приличную часть Азии с Африкой благодаря принципу слепого поклонению любому, даже несправедливому закону, полному отказу от собственного "Я" во благо навязанных идеалов и готовности умереть по указке. Однако, как только империя достигла своего пика, перестав расширяться, регресс не заставил себя ждать. Оказалось, что такой территорией крайне трудно управлять, переход к автократической форме правления для быстрого принятия решений (в противовес парламентской), неизбежно приводил к тирании со всеми вытекающими, размыванию институтов гражданского общества, завинчиванию любых гаек, и краху, как неизбежному итогу. С империями, обычно, так и случается.

В Риме зрела и другая проблема, с которой поначалу пытались бороться, а позже решили возглавить. Имя ей - христианство. Бросая вызов любому виду патриотизма, христианин в мире тварном считал себя космополитом, не радея за условные границы, да еще и уравнивая в надеждах на "Град Божий" и римлянина, и "варвара". Учитывая размеры тогдашней страны, любые социоэкономические процессы происходили в ее гигантских пределах, поэтому гражданин Рима поистине считал себя гражданином мира - всей на тот момент известной "ойкумены". Вместе с размытием горизонтов происходило смешение многочисленных народов, вытравливая обаяние национальных религий. Наступала потребность в универсальной, попадающей в сердце человека "как такового", безотносительно к его "земле", племени и предкам. Предложение откликнулось на спрос. Набирая обороты, эта "зараза", казалось, могла подорвать любые государственные основы, с ее миролюбивостью, пацифизмом и в целом отрешенностью от мирских дел. Однако, сражение со столь мощной идеологемой терпело крах. Она, подобно вирусу разрасталась в умах доверчивых.

Можно предположить, что если бы всё так и шло по красивой изначальной задумке, охватив весь мир и став друг другу "братьями во Христе", люди добились бы "райских кущ" уже здесь, не дожидаясь отхода в мир иной. Ведь Христос, по сути, именно этому и учил, но кто там будет разбираться. Больше никаких войн, распрей, бессмысленного дележа. Ресурсы прекрасно перераспределяются внутри общемировой общины. Что называется "коммунизм на религиозной почве". Однако, как это обычно бывает с вирусами, рано или поздно вырабатывается иммунитет и корыстолюбивая, эгоистичная человеческая натура поднимается на брата под самым благовидным предлогом. Треснув на несколько течений, старшее духовное руководство быстро выучило слово "еретик", санкционируя обход такой условности, как "не убий", и осознало, что с государями лучше дружить. Таким образом, понятие "патриотизм" в отношении стран, принадлежащих к одному из христианских течений, становится не только обсуждаемо, но добродетелью. Старый принцип о своих и чужих, приобретает новый фундамент - прочное монотеистическое обоснование, почему нехристи и неправильные трактовщики неправы. Человечество вновь нашло способ расправиться друг с другом без угрызения совести. Патриотизм, осиянный новой религиозностью, масштабируется, выделяясь доселе небывалой прочностью.

Затяжной период Средневековья, с его дуализмом в виде реального государства, как предмета патриотических, часто бурных и очень противоречивых чувств, и "идеального государства", разрешающего все земные противоречия на небесах, сменился философскими идеями Нового времени. Преодоление христианской схоластики опускает индивида "с небес на землю", когда отныне единственно имеющаяся тварная Отчизна "здесь и сейчас", окончательно приобретает наивысшую ценность. Христианство, с его идеей служения "Отечеству" (как смеси церкви и государства), дало содержание - высший универсальный порядок, основанный на божественных принципах, но не конкретную форму. Новое время, уставшее от религиозных пут, пыталось оформить старые идеи, согласуя их с понятиями гражданско-правовой культуры, государственной справедливости, границ личностных свобод в условиях законодательных ограничений и т.п.

Примирила же форму и содержание эпоха Просвещения с лучшими умами немецкой классической философии. С одной стороны, человек - это "античный микрокосм", самостоятельная единица, желающая избавления от всех элементов угнетения, принуждения, стремящаяся к условиям раскрытия собственного потенциала. С другой, кооперация, существенно упрощающая жизнь за счет дифференцированного труда, встраивает человека в огромную "государственную машину", где каждый винтик пусть и имеет значение, но вполне заменяем. Возникает дихотомия "индивидуальной свободы" и "гражданского самосознания" с оглядкой на закон, в рамках которой нужно строить собственное счастье, при этом не досаждая другим.

Иммануил Кант делил законы на внутренние - нравственные принципы, на базе которых строятся внешние - привычное нам правовое законодательство. В природе все действует согласно физической необходимости. В мире социальных систем, сочиненных человеком, государство и общество опирается на созидательную волю, свободную творить, но не что угодно, а договариваясь с этикой. Воля - это способность определять причинность и только разумное существо может поступать согласно принципам, самоограничиваясь законом. Множество мелких индивидуальных жертв (не шуметь после n-го часа, не парковаться на чужом месте, не мусорить и т.п.) суммируют общественное благо таким образом, что жить проще становится всем. Это требует борьбы с внутренним эгоистом, а значит предпочтение отдается разумной работе перед сиюминутными эмоциональными аффектами.

Патриотизм по Канту - это культура моральности, предполагающая осознанное самопринуждение к нравственным поступкам, к их уважению и в результате, стремление к созданию более совершенного общества. Таким образом, патриотизм не предполагает слепого следования долгу, кем бы он ни был установлен. Его суть - разумная, твердая воля и уважение морального законодательства, а также всеобщее равенство при его исполнении. Патриотизм не имеет ничего общего с вульгарным чувством в виде "слепой любви". Необходимые качества для служения Отечеству и его уважения приобретаются посредством воспитания, труда и работы над собой, обуздыванием страстей и эмоциональных порывов. Кант одним из первых приходит к идее "гражданского общества", как единого организма, раскрывающего все задатки рациональности, заложенные в человечестве, что в свою очередь дает исток такому явлению, как "критический патриотизм" - его наилучшей, чистой форме.

Краткая историческая справка призвана показать, как развиваясь и осмысляя тенденции прошлого, через преодоление болезненного крушения имперства и бесконечных надежд на "райское где-то", человек учился жить "сегодня" и "здесь", пусть и смутно, но догадываясь о собственной роли в становлении светлого "завтра". Да, сюжет будет повторяться многократно, а нормативный опыт мы копим с большой неохотой, если копим вообще. И тем не менее, хочется верить, что однажды критическая масса сознательных граждан все-таки достигнет необходимых кондиций для стабильного поддержания мирного неба над головами.

Далее, несколько слов о психологическом аспекте феномена "патриотизма", и тех нюансах, на которые необходимо обращать пристальное внимание при бурлении чувств к кокетливой державе.

1. Патриотизм, с его приставками в виде "Родины", "Отечества" и т.п., коренится естественным образом в самой человеческой природе. Наша врожденная, бессознательная социальность, разрастаясь из более узких ячеек, вроде семьи, общины, клана, до масштабов государства и даже страдающей гигантизмом империи, имеет множество оттенков, но все они пытаются примерить индивидуальность, как отражение персональных достоинств в конкретном виде деятельности, с обществом, без кооперации с которым не светят наиболее выгодные "предложения" и вообще тяжело. Вырастая и принимая правила игры социальной группы, ее идеологию, ценности и нормы, выражая ей свою поддержку, обеспечивая содействие в защите ее интересов и повышение конкурентоспособности, взамен мы получаем отдачу в виде опьяняющего психического возбуждения, ощущая себя в масштабе, как часть чего-то значительного. Жизнь структурируется, вознаграждается чувством безопасности, упрощается реализация базовых потребностей, едкий привкус персональной ответственности как бы размывается между всеми участниками "коллективного договора", появляется ощущение контроля ситуации, ее предсказуемость со снижением рисков, а также совместное решение разнородных проблем, что в случае неудачи несколько умаляет ощущение персональной вины.

Взамен, субъект обязуется пожертвовать частью своей самостоятельности и независимости, слепо копируя поведение большинства; критическим мышлением и предвзятостью в отношении негативных действий коллектива, что неизменно ведет к ангажированности и ухудшению познавательных функций при работе с новой, в особенности нелицеприятной информацией. Отождествление себя с группой приводит к утрате самости, когда любой вред в отношении "своих", реальный ли он или воображаемый по злому умыслу власть имущих, принимается как вред для себя лично, а любые достижения группы становятся собственными, значительно повышая самооценку. На этом построены любые соревнования, спортивные состязания, празднования памятных дат, парады с гордостью за предков, военные конфликты, формирование потребительского поведения и политических предпочтений маркетологами, и т.д.

Люди с низкой самооценкой и скудностью личных достижений, о чем писал еще Артур Шопенгауэр в "Афоризмах житейской мудрости", в качестве терапевтической пилюли, примеряют на себя "национальную гордость", пребывая в экстазе от военных побед под знакомым флагом, спортивных достижений, призов на музыкальных конкурсах и т.п. Древний диктаторский принцип "разделяй и властвуй", отлично манипулирует брешами в кооперативной системе, ловко отделяя "наших" от "инаковых" по разнородным социальным классификациям: вот это "правильные интеллигенты", вот "неправильные", а это "дессиденты", "повстанцы", "фашисты" и далее по списку. Кульминацией управления массами служит ксенофобия, как боязнь "непохожих", когда разность культурного опыта, а значит невозможность идентификации себя с "инородцами" ведет к разрыву эмпатии, порождает страх, навешивает уничижительные клейма и подводит к агрессии.

Политтехнологи, умело пользующиеся психологической инженерией, мастерски подсовывают образ "чужого" или "врага", вызывая естественную защитную реакцию на фоне психического напряжения, заставляя срочно группироваться с теми, с кем комфортно себя идентифицировать. Так людей настраивают против иноверцев, иностранцев, другой сексуальной ориентации, более высокого материального достатка, политических предпочтений и т.п. Способы самые грязные: от фальсификации неудобных фрагментов истории с "переинтерпретацией" фактов в угоду собственным интересам, до совершенно циничного, лживого мифотворчества, когда от самих фактов не остается и следа.

Поскольку "патриотизм" является антагонистическим понятием "индивидуализму", нетрудно предположить, какая категория граждан стремится к "стайности": неуверенность в себе, отсутствие каких-либо заслуг, низкая интеллектуальная планка, слабохарактерность, уязвленная самооценка и потерянность в жизни, заставляют искать пристанище, концентрируясь вокруг легкодоступных эрзацей, подменяющих качество, количеством. Приятная похвала, разнородные подачки за лояльность, за согласие с общими идеологемами и правилами, как бы создает иллюзию собственной важности, верности выводов и понимания складывающейся картины мира, убеждает в правильности при распознавании причин и следствий. Именно так руки в очередной раз оказываются в крови по самые локти.

2. В приведенном историческом экскурсе видно, что субъект в паре "патриот - государство" занимает подчиненное положение, и тем оно сильнее, а значит хуже для него, чем более слепо и безответственно гражданин подходит к этим отношениям. Подобный союз должен стремиться к обоюдности и взаимовыгодам, а не к эксплуататорским перегибам. Пока римляне-республиканцы воспринимали выбранное начальство как нанятых слуг, обыкновенных менеджеров, исполняющих свою работу, им мало что грозило. Они бесконечно полемизировали на счет пользы Рима и держали администрацию в ежовых рукавицах. Как только власть становилась сакральной, престол наследственным, а царь-жрец отождествлялся с богом-символом, максимум что из этого выходило - раздувание дешевой, ничем необоснованной "национальной гордости", за счет бессмысленного разрастания территорий до статуса "империи" на потеху наиболее скудоумному отребью.

Необходимо понять и запомнить, что любой лидер, будь то президент, премьер-министр, мэр, да кто угодно, вместе со своими подручными - это просто служащие, выполняющие должностные обязанности, как бухгалтер, пилот или дворник. Пусть обязанности сложнее, масштабнее и требуют высокой, разносторонней квалификации, но это не возводит "слуг народа" до статуса идолов. Этим возведением занимается гражданское лизоблюдство, страх, бесконечное терпение и бегство от персональной ответственности. Государство всего-лишь гарант перераспределения благ, исполнитель возложенных на него функций, обязанный быть подконтрольным своими подопечными во избежание беды.

Настоящий патриот - это человек, который руководствуясь голосом разума, совестью и внутренней культурой с ее моральным императивом, мгновенно пресекает любую несправедливость, пусть даже с риском для жизни, если Отечество (т.е. режим в виде обыкновенных людей, возомнивших себя вершителями судеб) поступают глупо, низко, опасно и в конечном счете, ошибочно. Потворство безумию просто по факту принадлежности к тому же лагерю, делает человека обыкновенным соучастником, за которым обязательно придут, когда уже не останется никого, кто мог бы воспротивиться диктатуре.

Обязанность любого патриота - облагораживающая критика, незамыленный взгляд на происходящее и плеть, если того требует необходимость излечения Родины от деструктивных идеологем. Американский писатель Генри Торо в своем труде "О долге гражданского неповиновения" отмечал первейшей ответственностью гражданина-патриота категорический отказ от выполнения неправильных и губительных для страны правовых установлений. Ведь, как мы знаем со слов Цицерона: "Чем ближе гибель империи, тем безумнее ее законы", и только человек поистине ненавидящий свою страну станет им придерживаться. "Критический патриот" обязан радеть за свободу прессы, неусыпный общественный надзор за деятельностью чиновников всех уровней, за честное преподавание истории, какой бы гадкой и слабой не выглядела роль его Отечества на различных временных отрезках, и лишь такая честность способна создать противоядие от повторения ошибок.

Победитель ничего не извлекает из победы, этим всегда занят проигравший. Когда любые ошибки, ужасы, преступления и "пирровы победы" раздуваются пропагандой для поддержания патриотического экстаза, тогда цикличность ужасов прошлого не заставляет себя ждать. Когда от фразы "лишь бы не было войны" моральные инвалиды переходят к "можем повторить", всё действительно повторяется. Ведь за нормальную страну не нужно умирать, в ней должно хотеться жить, строя личное и максимизируя общественное счастье. Человек, считающий себя патриотом при безрассудной, слепой вере в величие страны, не имеет ни малейшего отношения к ее истинной любви, равно как и ряженный верующий не считается таковым, просто ставя свечки и соблюдая подобие поста.

End. Подписывайся на Telegram-канал Гераклитовы слёзы