Чотири
"жизнь" другого Я окончилась конвенциональным образом.
кто-то переработал бумагу. Вносятся яблоки и творог, запахов стало больше. Лицо Георга освещено, будет утро, особенно, принимая во внимание еду и запахи. Кроме запахов и солнца, горизонт заполняется Георгом, он завтракает и смотрит в окно, с последним мы все ждём. Его рука проснулась ощутимо хуже, упала на газету, смяла, и викинула в мусорку. Эту газету принёс не он. Наконец, начался завтрак, открылись новости. Георг приступил к сносной трапезе во время которой погибло три человека. Он задумался, оглянулся назад и молча констатировал - в комнате стало ментально темнее. Мы решили зажечь спичку, Георг сидит на том же месте, ест свой завтрак, но лицом он не вышел, он читает мнения других: "А может проблема в том, что это люди? А что, если бы умерло три Мама, а не три человека? Не путайте, пожалуйста с "мамами", они недалеко ушли от людей".
Яблоки жуются вместе с домашним сыром, он не стал не менее жирным.
"жизнь" другого Я окончилась конвенциональным образом.
Уголки рта немного грязные, Георг не спешит этого замечать, хотя он очень любопытный. Например, Фарш, в нем он найдет фотографии тел без цензуры, таким образом его информированность станет чуть лучше. Оторванная рука, мы все её видим, Георг немного нахмурился, ему не слишком приятно. Мы подойдем чуть ближе к его голове, из интереса, без интенции гладить. На телефоне отчетливо видно сожженное изобилие, объективно, любой его должен узнать. На фотографии представлена конечность отделённого от неё избытка, хотя, корректнее будет изобразить её как вполне самостоятельный термитник всякой всячины. Определенно, можно увидеть, больше чем всякое "много" применимое к самому единственному Я. Мы подносим щёки к руке Георга, немного лучше, видно труп, он лежит параллелью первой мысли любого нормального человека о выброшенной на сушу рыбе, её прежнее "много" мрачнеет в сравнении с ярким кислородным ожогом, здесь явно теснее - "больше". Ожог изображен как пылающий красный, кровавее чем тот, что используется для означивания жизни и секса. Георг прозревает, труп, на самом деле, это ранее широко распространенное красное одеяние невесты, маленький алый наряд в гардеробе каждого, румяный символ чего-то тревожного. Это "много" теряется в поле колористики, отступает перед оттенком "больше". Он пришёл в себя. Георг прерывает созерцание и снова интересуется чужим мнением, комментариев немного, первым написано: "Порез на теле привычки". Георг считает комментатора тупым, Георг токсичен. Чай был забыт этим утром, то есть, сначала его не выпили, а затем чайник поставили греться на плиту. Творог почти закончился, а от яблока осталось две дольки, не выйдет утонченно совмещать, что-то закончится первым. Дергая пальцем Георг перелистывает массив непрочитанных сообщений, он остановился. Нельзя быть уверенным, но потом мы получим подтверждение, что его глаза остановились на посте одного неравнодушного. Заглавие: "Впервые! Ориентированная на покойника скорбь". В этой квази статье, судя по глазам её читателя, говорится об идее особенных, передовых манипуляций, направленных на бывшего человека. Немного слева от Георга все отчетливее стало видно интерес.
Писано: "Ведь правда, насколько необычна мысль об отчаянной попытке что-то дать усопшему, так сказать, передать в загробный мир. Однако, не суеверными методами большой давности, а передовыми. Можно ли "пощекотать" материю трупа так, чтобы обрести доступ к пост-жизненному благу и передать его любимому человеку. Могу ли я просунуть руку к мёртвому другу и доставить ему немного непохожей на нас ценности? (Не говорю об удовольствии, так как оно весьма посюстороннее). Если это возможно, это будет даже лучше, чем новая почта". Георг призадумался, он вернулся к новостям, очередное сообщение о смертях с гротескным пысы чуть ниже, того же автора. Тот же автор: "Странно, какой долгий путь они проделали, чтобы попасть ко мне в руки в виде пары слов среди тысяч других. Как долго созревали эти Кучи и как мало значения они возымели. Мелькнули на горизонте и сразу устремились в дальнейшее развитие, не прожив со мной хотя бы жизнь".
Георг доел свой завтрак, встал, чтобы взглянуть в окно и отдохнуть от новостей. Нога подвернулась, он упал, приземлился на спину, перестал присутствовать в кадре. Пол твердый, не такой как кровать и стул, поэтому иногда людям нравится на нём лежать, быть букашкой и смотреть на всё снизу. Этого не видно, но Георг явно удовлетворен, по текстуре потолка ясно, что на него кто-то смотрит, сейчас он стал насекомым. Тем временем поверхность параллельная паркету начала покрываться текстом, похоже, у кого-то сотрясение.
"Если представить, что я один и всё, что есть продуцируется моим мозгом, моей душой или чем-либо ещё, то почему бы не добавить в это уравнение Бога? Что, если всё существование это диалог не выходящий за цифру два. Так как в этой модели Бог исполняет современного стиля технические задачи, я буду называть его Машиной. Какова цель настолько интимного диалога? Возможно, это общеизвестное испытание, разговор со своим творением посредством интеграции в себя (или меня проглотили? Тогда целью является голод) или же плохо понимаемое безразличие. Машина настолько сверхмогущественна, что её действия не несут никакой цели и реализовываются ради самих себя, то есть случайно. И так, всё моё пребывание опосредовано интерфейсом созданным для меня машиной, я вижу только то, что мне позволяют видеть, что я смогу вытерпеть как творение. Интерфейс с его кнопками, текстурами, анимациями, опытом, это только тоненькая плёнка бензина над огромным океаном процессов совершаемых машиной. Тот переизбыток опыта и разнообразия который можно испытать через интерфейс оказывается лишь юзерфрендли кусочком всего сверхсложного механизма. То, что принято называть смертью, так же свободно необходимо назвать сменой интерфейса. Труп отрицает абсолютно все инструменты восприятия и познания мира, он сносит любую графичность, аудиальность, запахи и всё прочее ради, допустим, командной строки в кубе, погружение в процессы становясь одним из них. Закопав труп под деревом, можем ли мы продолжать идентифицировать дерево с екс-состоянием тела, с "живым человеком"? Получается бессознательное, бесчувственное, и так далее "без/с" погружение в программу. Всё таки, в трупе я нахожу больше, чем в живом теле, именно потрясение неподвижностью и бездыханностью двигает мной в этом направлении. В отсутствии больше, чем в присутствии, но как чувство, длится оно недолго"
У Георга болят ягодицы и затылок, он решает встать. Как раз время посмотреть в окно, ведь как раз сейчас должна приехать Анна. Георг точно посреди оконной рамы, его фигура приближается, стало чуть больше видно улицу. На улице ждёт Анна, вверх не смотрит и сложила руки на животе. Он спешно одевается, берёт ключи от машины, спускается по лестнице и обнаруживает, что телефон разряжен, забыл зарядить. Всё это время его маленькая квартирка тоже была зрима нами. Теперь же, лестничная площадка, топот, подъезд. Яркий свет в конце, в подъезде нет освещения, дверь открыта, проветривается. Георг выбежал на улицу, Анна не слишком рада, он явно не собирается выстраивать связи, и это правильно, у Анны просто болит живот. Они садятся в последнюю машину, погода хмурится, им надо поесть. Вид зі сторони водія ніжно охоплює його фігуру, пригортає до себе чоловіка та пасажира - жінку. Йде дощ, Анна і Георг їдуть, стається замах, жіночі губи потерпають від втручання інородного слимака, внутрішня частина ніг покривається волохатими руками. Нас трясе, нас мучать миготінням образів, знаходженням поміж крупним планом її міжніжжя та не менш дебелим планом її шиї. Тіло Анни чинить незграбний опір, коливається, жахливо трясеться, майже троїться. Нарешті, вона вистрибує з машини, двері залишаються відкриті, йде центруючись по отвору відкритих дверей, Георг повертається на місце водія, фігура жінки поступово зменшується. Георг конвульсивно дмухає носом, намагається вишморкатися меншими втратами, але не вдається.