Утро примиренцев

Глеб Лихачёв, одетый в свежевыглаженную белую рубашку и чёрные брюки из хлопчатобумажного твила, выглянул в отворённое окно. Листва тополей шуршала от ветра, как обёрточная бумага. Мальчики на игровой площадке играли в футбол в лучах заходящего солнца. Когда один из них забил мяч в ворота и, вопя как сирена, ринулся к приятелям, за спиной у юноши раздался встревоженный голос Иры.
– Глеб? Дорогой, что с тобой?
Он сунул руки в карманы, и, продолжая наблюдать за игрой мальчишек, промолчал.
– Всё в порядке? Как тебе спектакль? По-моему, всё портила та швабра, ну, которая Лизавету Ивановну играла. Она жутко переигрывала. Нет, серьёзно, с тобой всё в порядке?
Ира присела на диван, подложив под себя одну ногу. Голая пятка розовела из-под халатика, на другую ногу лёг блестяще-жёлтый отпечаток вечернего солнца. Не сводя глаз с Глеба, девушка закусила нижнюю губу и насупилась. Она была белокожая, но без веснушек, и тоненькая. Лёгкая, как дыхание, двинулась ближе и по-птичьи склонила голову набок.
– Ты меня слышишь?
– А мне понравился спектакль, – сказал Глеб, не оборачиваясь. – Честное слово, Ир. Честно. Понравился.
Она вспорхнула с места:
– Что случилось, Глеб? Скажи. Нет, правда, что случилось?
Он отвернулся от окна, широкая безмятежная улыбка раздвинула щёки. Но девушка на такие штучки не покупалась.
– Это… это связано с нами?
– Не знаю, – сказал Глеб. – Кажется, да.
Ира застыла посреди комнаты, готовая к сколь угодно страшной исповеди, увидев, что улыбку на лице Глеба заменило выражение грусти и сосредоточенности. Он подступил к девушке и принялся разглядывать ярко-розовый след у неё под губой.
– Только не расстраивайся, хорошо? Ничего такого тут нет. Обещай, что не будешь расстраиваться.
– Глеб!
Ире не терпелось узнать, в чём дело. Глеб сел на диван и похлопал ладонью справа от себя. Девушка устроилась рядом.
– Дело в том, что… Ничего плохого не случилось, честно. Просто мне не даёт покоя один вопрос.
– Ну?
Глеб наклонился и поцеловал её нос.
– Обо что бились мотыльки во времена динозавров?
– Мотыльки?
– Ну да. Доисторические. Обо что они колотились, когда не было электрических ламп или оконных стёкол? Мне очень интересно.
Ира сощурилась, качнула головой, еле сдерживая смех.
– Дурашка ты, – сказала она. – Думаешь, это весело – пугать меня так?
– Да. Судя по тому, как дёргаются уголки твоих губ.
– Это потому что я злюсь. Да-да. Я на самом деле перепугалась за тебя. Думала, что-то случилось.
– Дорогая, мотылькам в ту пору приходилось очень туго.
– Я за тебя беспокоилась.
– У них не было никаких развлечений. Нет, ты только подумай, никаких развлечений!
– Дурашка. Что-то случилось, не отрицай.
– Случилось? Каждый день что-то да случается. Начинается третья мировая война, из космоса приближается нечто страшное, люди применяют химическое оружие и ходят потом с гнойниками…
– Перестань. Что ты плетёшь? Это не смешно.
– …и раком кожи…
– Ладно-ладно, я поняла. Не хочешь говорить.
Глеб улыбнулся рассеянно, обнял её, посмотрел в глаза.
– Люблю тебя, – сказал он. – А спектакль был шикарный, несмотря на ту швабру.
Ира обмякла в его объятьях и засмеялась.
– Мотыльки, значит. Когда же ты повзрослеешь?
– Годам к сорока, думаю.
Она взвинтилась с напускным возмущением.
– Что-о? Предлагаешь мне ждать ещё двадцать лет?
– Придётся, куда ж деваться.
– Ах ты…
Ира схватила с дивана пухлую думку и с размаху швырнула в Глеба. Тот неуклюже увильнул, подушечка свистнула возле уха и немедленно понеслась обратно. Коснулась плеча Иры, затем упала на ковёр. Ира нагнулась, чтобы её подобрать, а Глеб, издав боевой клич, метнулся к девушке. Столкнулись, не устояли на ногах и шлёпнулись на пол. Некоторое время они продолжали шуточную схватку, лёжа в солнечном пятне. Затем обессилели, растянулись рядом, покатываясь со смеху.
Когда смешки осеклись, Глеб вслушался в уличный шум. Глухие удары мяча о землю и мальчишечьи выкрики все ещё доносились до слуха.
– Мне пора идти, – сказал Глеб.
– Куда это ты намыливаешься, на ночь глядя?
– Встречать нечто страшное, приближающееся из космоса.
– Кончай дурака валять. Мне это не нравится.
– У меня сегодня выступление. Я же тебе говорил. Забыла? Людям хочется зрелищ.
– Ну-ну, знаем твои зрелища. А почему так рано уходишь?
Встав с пола, Глеб показал на распахнутое окно.
– Хочу сперва показать тем мальцам, как взрослые дядьки играют в футбол.
Ира порицательно покачала головой.
– Как ребёнок малолетний. Всё бы тебе играть.
Когда Глеб торопливо натягивал в прихожей кеды, она встала поблизости с банковской картой в руке.
– Милый, забыла сказать. Сегодня хозяйка звонила.
– А, эта карга. Захотела испечь тебя в духовке? Или ей для колдовских зелий нужны твои органы?
– Не говори так. Она хорошая женщина!
– Ага, то-то у неё нос крюком.
– И ничего не крюком! Просто с горбинкой. В общем, она придёт за деньгами завтра утром. Зайдёшь в банкомат?
– Давай карточку, забегу по пути. И чего ей по утрам не спится? Всё-таки она – чистая ведьма.
– Ну, может, что-то в ней такое и есть…
– Можешь быть уверена, я нечисть за версту чую.
– Сильно не надирайся на выступлении своём.
– Постараюсь, – сказал Глеб, поцеловав Иру на прощание, и затворил за собой деревянную дверь.

Солнце разбрасывало узкие лоскутья света, садилось за высотки, ветер поигрывал тополиной листвой. От земли успокоительно пахло теплом, зеленью и резиной. Желание подышать вечерним воздухом и покалякать с ровесниками гнало старичков на улицу, они выскальзывали из квартир, воробьиными стайками слетались к нагретым скамейкам.
Когда Глеб вышел из подъезда, слева от него пронёсся неодобрительный шёпот.
– Вот он, стервец-то, давеча говорила… в Клавиной квартире, без её ведома… полгода уже… вороватый с виду, ишь, волосы чаво…
На скамейке шушукались, но взгляд Глеба заставил их смолкнуть. Он одарил старушек добродушной улыбкой. Кудахтанье возобновилось, стоило ему ступить через поребрик.
– Скалится… а зенки, зенки-то… теперь уж добра не жди… вот ужо Клава всыплет пигалице...
Глеб направился к игровой площадке. Мальчики носились по стоптанной траве, беспрестанно горланя что-то неразборчивое, понятное только им самим. Мяч путался в ногах, метался от игрока к игроку, пока не остановился в перчатках вратаря. Тот катнул его в ноги к самому шумному, в белой футболке с красным номером «десять», по которому Глеб узнал мальчика, шумно отмечавшего забитый гол. У него были мокрые нечёсаные волосы, которые он постоянно откидывал со лба. Лицо раскраснелось, на нём блестели бусинки пота. Получив мяч, мальчик понёсся к чужим воротам, оставив за спиной двоих недоумённых противников, глянул на ворота, и в этот момент к нему сбоку подлетел третий, толстый коротышка, и сбил его с ног. Мальчик с криком повалился на землю.
– Жирный, чё творишь?
– По правилам, по правилам отобрал…
– Штрафной тут, ослепли, что ли?..
Мальчики ожесточённо спорили. Немного послушав, Глеб выкрикнул:
– Красная карточка!
Футболисты затихли и сконфужено уставились на Глеба. Тот подошёл к ребятне, воспользовавшись их замешательством. Мальчик в белой футболке встал, отряхнулся и, откинув с лица волосы, тонко произнёс:
– Жёлтая уж, чего там.
Судя по всему, он у них был за главного. Остальные молча смотрели то на него, то на взрослого незнакомца.
– Пускай жёлтая, – согласился Глеб. – Нарушение-то было.
Мальчики переглянулись, кто-то сдавленно сказал:
– Жирный, он всегда так, деревянный, играть не умеет ни фига…
Многие хихикнули.
– Помолчал бы, на себя посмотри, – нерешительно возразил толстый коротышка.
– Старики, можно с вами сыгрануть? – спросил Глеб.
Последовало долгое молчание. Оглядев приятелей, мальчик в белой футболке пожал плечами.
– Мы это… уже заканчивать собрались…
– Ясно, – протянул Глеб. – А какой счёт, кто выиграл?
– Ну, двенадцать-восемь, мы ведём, – не без гордости ответил мальчик. Очевидно, большая часть из этих двенадцати мячей была забита им.
– Молодцы, молодцы.
Снова воцарилась неловкая тишина. Глеб праздно осматривал мальчишек. «Десятка» утёр пот и предложил:
– У нас тут штрафной. Можете пробить. А потом по домам, да, парни?
Парни согласно закивали.
– Отлично! – сказал Глеб.
Вратарь побежал к воротам, мальчик в белой футболке установил мяч на месте нарушения, остальные разбрелись по полю. Глеб встал у мяча, сделал несколько шагов назад. Потом ещё и ещё, отошёл уже на несколько метров от мяча. Все изумлённо смотрели на него. Сильно разбежавшись, он ударил, мяч взлетел невысоко, коснувшись травы, сбавил скорость и оказался у вратаря в руках.
– Разбег лошадиный, удар комариный! – крикнул Глеб. Кажется, он ничуть не расстроился из-за плохого удара.

Бледная асфальтная дорожка, как язык, высовывалась из пасти двора и сливалась с проезжей частью. По ней туда-сюда сновали автомобили, обдавая прохожих едкой смесью из пыли и выхлопов. От осмелевшего ветра или потому, что солнце почти скрылось, заметно похолодало. Глеб не спеша шёл по тротуару, когда услышал за спиной топот. Оглянувшись, он увидел мальчика в белой футболке. Тот, догнав Глеба, остановился перевести дух. Под мышкой он держал мяч.
– А вы футбольный судья? – спросил мальчик после короткой передышки.
– Нет, я просто взрослый, которому приспичило погонять мяч.
– Вон как.
– Нам по пути?
Мальчик показал пальцем на пятиэтажный дом впереди.
– Я вон там живу.
– Там, где супермаркет на первом этаже?
Мальчик кивнул.
– А в этом супермаркете есть банкомат?
– Есть.
– Значит, мне туда. Двинем?
Мальчик бросил на Глеба боязливый взгляд и снова кивнул.
– Тебя как звать? – спросил Глеб, когда они прошли мимо низкой бревенчатой постройки, затесавшейся между высотными зданиями.
– Витькой.
– А меня Глеб. Очень приятно. Хорошо мотаешься, Витька.
– Правда?
– Врать тебе стану, что ли? У тебя талант, малой.
Витька вспыхнул.
– Так, умею маленько…
– Любишь «Спартак»? – поинтересовался Глеб, показав на белую футболку с красным ромбиком и «десяткой».
– Вроде того. А вы?
Глеб покачал головой.
– Нет, сколько себя помню, всё время болел за «ЦСКА». Вот отец мой – спартаковец. Однажды, когда я был примерно твоих лет, он даже подарил мне такую ж футболку с «десяткой», как у тебя. Только вроде она настоящая была, в ней настоящий футболист играл.
– Павлюченко?
– Нет, ты что! Тогда, по-моему, Мостовой под десятым номером бегал.
– Ух ты! А откуда он её взял?
– Да не помню уже. Помню, что я разозлился. Отодрал эмблему, ромбик этот, и красной эмалью спереди написал «ЦСКА».
– Это всамделишную футболку-то? – недоверчиво протянул Витька, стряхнув волосы со лба.
– Не веришь?
Мальчик помолчал немного, потом спросил:
– А батя что?
– Ничего. Он к тому времени уже забыл сто раз про эту футболку.
Глеб шёл, глядя под ноги, Витька трусил рядом.
– Мой бы отругал.
– И правильно сделал бы.
– А сейчас ваш папа за «Спартачей» или нет?
– Я…
Глеб запнулся. Сунул руки в карманы, как тогда, дома у Иры.
– Не знаю. Мы с ним поссорились. Ровно полгода назад. И с тех пор не разговаривали.
– Вообще-вообще?
– Вообще-вообще.
– А из-за чего поссорились?
– Неважно.
Витька сбавил шаг.
– Вы бы помирились, нельзя же так. Он футболку дарил…
– Причём здесь футболка-то? – усмехнулся Глеб.
– Всё равно помиритесь. Нельзя же так. Мы когда с батей ругаемся, весь день тоже не разговариваем. И вечером не разговариваем. А на следующее утро миримся. Мы это называем утром примиренцев.
– Утро примиренцев, говоришь?
– Ага. Завтракаем с ним за столом, говорим про всякое…
– Про всякое?
– Ну, про всякое. Про киноактёров, про одноклассников моих, про машины – про всякое. А потом на кухню заходит мама и говорит: «Доброе утро, примиренцы!».
– Занятно.
– Ага. И вы тоже такое утро устройте, помиритесь.
– Шибко умный ты, как я погляжу.
Витька затих. Не говоря ни слова, они добрались до супермаркета.
– Вот и пришли, – сказал Глеб.
– Да, пришли.
– Давай прощаться?
Витька нахмурился, размышляя о чём-то.
– Мы с ребятами вообще-то каждый день на той площадке играем. Можете хоть завтра прийти, поделимся по-честному, сыграем. А сегодня мы на самом деле уже заканчивали. Честно.
– Да и я сегодня не в форме был, – подмигнул Глеб. – Опозорился перед вами.
Витька засмеялся.
– Уверен, вы можете лучше. Ну, я пошёл…
– Бывай, старина.
Попрощавшись, мальчик побежал домой, прижимая к боку пыльный мяч. Белая футболка замелькала между стволов, между силуэтов припаркованных авто, и вскоре исчезла в звенящих сумерках. Глеб мгновенье постоял, замерев, и зашёл внутрь универсама. Может быть, для начала позвонить? Да, неплохо бы. А завтра утром... Про всякое, значит?