Танцы на кухне
Иван и Даяна вышли на кухню, когда там уже обосновались соседи по квартире: Даниил и Ольга, которые сидели за столом у стиральной машины и потягивали винцо из отвратительных фужеров то ли из цветного стекла, то ли из пластика.
— Вот, они, красавцы, — сказал Даня, – так его называли все в квартире, даже Ваня с Даяной, хотя им было по двадцать-двадцать один, а ему за сорок, так же, как Ольге.
В общем, на кухне собрались тогда представители старшего поколения и более молодого. Ваня и Даяна снесли на кухню все, что было в комнате из еды: яйца, пару лимонов, сахар, муку… кажется, это все, что у них было. Ах да, еще полбрикета залежавшегося сливочного масла, которое, собственно, и побудило их испечь что-нибудь; ведь жалко выкидывать, а выглядело оно уже не самым приятным образом.
— Когда ты вернулась, Оля? — спросил Ваня. Она уезжала домой в Ханты-Мансийск недели две назад, все думали, что с концами.
— А вот так! — выкрикнула она и по-актерски развела руками, как бы завершая представление, — А че мне там делать? Я устала. Послала все к чертовой бабушке и сюда рванула.
— Ты здесь, как дома, без тебя совсем тоскливо, — сказал ей Даня. Она махнула рукой.
— Мне этот подлец так и сказал: «Дуй в свой Питер» Ну, я и дунула. Дунула и дунула! А?! — она засмеялась.
— Это несложно, сделаем все максимально просто — уверенно сказал Ваня, просеивая муку.
— Какие вы творческие люди! — снова воскликнул Даня, — И вам вот так не лень заморачиваться в одиннадцатом часу?
В ответ он получил лишь молчание, но молодые люди оба как-то добро улыбнулись и таким образом ответили на вопрос.
— Может, лучше выпьете с нами? — предложил Даня, но тут же из комнаты вернулась Даяна с двумя бокалами сидра, который они открыли с Ваней.
— Дань, знаешь, Дань, помнишь, как мы с тобой веселились, когда мой муж уезжал.
— Эх, ребятки, любите друг друга, — сказала она, — Цепляйтесь, не оставляйте друг друга.
— Ваня и Даяна молчали, они даже не поворачивались, только продолжали замешивать песочку.
Ваня взял телефон и включил «The Doors»
— Вы реально крутые, любите друг друга! — она говорила напористо.
— Какие же вы все-таки прекрасные, — снова воскликнул Даня, — Я их просто обожаю, — сказал он Ольге, — Это просто СВЕРХ-люди. Когда мы раньше представляли по молодости, как изменится наша страна, мы представляли таких людей, которые в ней живут. А они еще и Джима Моррисона знают. Я не устаю удивляться, откуда могли взяться такие люди!
Даня всегда говорил так, словно читал речь огромной публике на Дворцовой, не кичась громких фраз и вычурных форм повествования, иногда, все же, сглаживая всю эту патетику парочкой хороших мужицких матюков.
— Да, ребята, вы супер, — подхватила Ольга, — Любите друг друга!
— Мы включали Моррисона, — продолжил Даня, — Когда мечтали о новой жизни, свободе и том, что у нас все станет… ну, примерно, как на Западе.
— Мы слушаем, потому что это красиво, — сказал Ваня.
— Да, понимаешь, для нас-то это было больше, чем красота, для нас это была целая философия.
— Да какая там… — прервала Ольга.
— Да, я тебя умоляю, — она закурила.
— Ну, вот ты сама-то что слушала?
— Дань, а, Дань… а давай сегодня напьемся, — сказала она и снова засмеялась.
— Ну, мы каждый день напиваемся.
— Да, только вот голова потом болит.
— А что? Это вино – злая штука, — он постоянно улыбался, смотря на Олю.
— Ну, как какая… конечно, давай! Спрашиваешь еще… с тобой все, что угодно.
Оля засмеялась и похлопала его по коленке, сходила в комнату, принесла еще бутылку и арбуз.
— Ребятки, присоединяйтесь к арбузу!
Ваня и Даяна уже поставили коржик в духовку, чтоб он подрумянился, а сами занимались лимонной начинкой, счищая цедру и выжимая сок.
— Я так люблю вас! — сказала Оля ребятам, — Вы не представляете, как.
— Присоединяюсь! — вскрикнул Даня.
— Классные, да? Ваще. Красивые, молодые.
— Ребята, любите друг друга. Вот прям… любите! Это самое главное. Без любви мы никто. Да, Дань?!
— Да... а я тебе всегда говорил, что люблю тебя.
— Вот, надо было со мной оставаться, и не пришлось бы со всем этим мучиться.
Ребята смотрели на все это с улыбками и интригой: чем же это все закончится.
— Ну, а что… жили бы вместе. Целовались бы. А то ты уже, наверное, одни только кулаки помнишь, — Даня сказал это как-то иронично.
— Да… да, ты прав. Но я что, я любила. Любила этого придурка.
— Ну, теперь-то ты окончательно ушла? Поняла, наконец?
— Надо было сразу меня слушать.
— Да, дура я. Ду-ра. Ну, выпьем. Ребята!
— За свободу! — поддержали все.
— А этот, этот придурок, знаешь, что говорит?
— Я, мол, все расскажу про тебя, какая ты. В школу твою пойду и расскажу. Я ему: «Ну, говори» Ты, сука, подлец, так иди… говори. Мне-то что. Он думает, я подлецов не встречала. Я встечала! Только таких не встречала. Это не мужик! — сказала он злобно, — Представляешь? «Я им все расскажу» — тут она рассмеялась, — Ну, рассказывай.
— Так, что рассказал? — спросил Даня.
— Нет, конечно, — Оля уверенно почти прервала его, — Эти подлецы только и умеют, что болтать, особенно когда бить сил не хватает.
— Когда уж начал, так я сразу сказала, пусть катится, — она повернулась к ребятам, — Этот, который со мной приезжал. Любовник мой. Молокосос. На мои деньги живет, подлец, и еще говорит, что кому-то что-то расскажет. На мои деньги. В моей квартире. Еще старика своего привел. Они когда вместе начали напиваться, на моей кухне… да беспамятства. А тогда подумала, что он умер. Я впервые бы увидела мертвого человека, Даня. Он настолько ужрался, что вот как на пол упал, так и остался валяться с чуть ли не вывернутой головой.
— Ну, а как ударить попробовал, так я ему и сказала, пусть валит из моего дома вместе со стариком. Молокосос. На пятнадцать лет меня младше, и какой… Мне моего хватило. Бывшего.
— Ну, с ним ты что-то долго как-то возилась.
— Дык, он нормальный был. Тогда. Помнишь?
— Ну, не знаю… я ему тогда прямо сказал, когда вы тут жили; прямым текстом объяснил: «Если ты еще раз Ольку тронешь, я тебя изобью так, что ты забудешь, кто она. А, если нужно, найду чего-нибудь, подброшу и заяву накатаю» Вот он и уехал.
— Не, Дань. Это я виновата. Он ведь любил меня. Правда любил. Это я дура.
— Оля! Ты самая умная, невероятная, обаятельнейшая, самая сумасшедшая женщина, которую я встречал.
— Вот именно, что сумасшедшая…
— Знаете, ребят, вот у меня бабка с дедом жили-жили, — глаза Оли стали сверкать, а язык заплетаться — Жили-жили… и… вот, знаете. Они там… другие были. Ну, там дед, бывало, вспылит, а она так его… ласково. Так… нежно. Он опять вспылит, а она опять ему ласково и… нежно. Понимаете? Она держалась и все держала. И, вот… каждый свое держит. Но брак, дом, семью — женщина. Жена, понимаете?
— Что это за брак такой? Зачем он такой нужен, где все держится на ком-то одном? — не выдержал Ваня. Он и Даяна все это время молчали и просто слушали, наблюдали. Почти даже не реагировали, лишь иногда только показывали улыбку или одобрительно кивали в знак понимания.
— А вот так… Ну, так бывает. Так надо. Кто-то должен. А должен тот, кто может. А может только женщина.
— Как по мне, если уж брак, что все должно быть совместно. Не нужно никаких определений для того, у кого какие обязанности и, тем более, права. Если люди любят, у них все обоюдно.
— Так сначала, а потом по-другому. Я свободной была. Как птичка такая. Я карьеру делала. А пока делала, так и убежала от меня семья. Понимаете? Я выбора не оставила.
— Глупости! — воскликнул Ваня, — Зачем ты на себя так много берешь? Если все строить на какой-то непонятной жертвенности, для любви и место не останется.
— Да нет. Знаешь, вот вы молодые. Думаете, что все еще впереди, а нет. Вот то, что есть сейчас, оно и есть. Вы таких же не встретите. Оно так и бывает… поздно потом становится. Потом не будет, — ее голос начал трепетать. — У меня один был такой, Коля. Такой классный, моложе был меня на пять лет. Влюбился в меня по уши, да и я влюбилась. Ну, его так от себя… мол, понимала, что все закончится. Он ко мне с цветами, а я в Екатеринбург тогда рванула в филармонию. Ну, крутая я, не могу я по-другому. Если я на сцене я работаю во всю, я так пою, что у всех крышу сносит. Всех на уши там поставила, а меня оттуда и… тюх! Нужна я им такая там, звезда. — Она смотрела в потолок и смеялась, пуская слезы. — Они там все на своих местах, а я тут пришла, такая сама по себе. В меня все влюбились, потому что я во всю на сцене работаю. Не жалею себя. Если уж петь, то так, чтобы до мурашек, чтобы с надрывом. Ну, а потом вернулась, а сама вспоминаю Кольку. Такой хороший. Нежный очень, даже удерживать не стал. А я вернулась, и так ему позвонить хочется, написать. А боюсь. Боюсь до чертиков, думаю, может позабыл; может, другую уже нашел; может он сам меня боится… так и сейчас. Знаете, я бы сейчас, может, позвонила. Хотя нет. Куда там. Но сама, даже сейчас, вот так в метро поднимаюсь, а сама его ищу… взглядом. По улице иду и думаю, вот встретимся сейчас, что будет, а? Что будет? Так хочу, так желаю, ищу его взглядом в толпе. А самой страшно. Боюсь его. Видеть его боюсь. Вот так, — она снова захохотала, — Любите друг друга. Не отпускай ее, слышишь? — обращалась она уже к Ване, — Не отпускай. Люби ее. Она все для тебя сделает, ты только люби, не отпускай! Мы такие, мы все сделаем, когда нас любят.
Ваня молчал, только улыбался мельком, хотя во взгляде читалось не то усталость, не то раздражение. Даяна как будто не слушала. Она слушала, но чем-то пыталась заниматься все это время.
— Давай погромче! — воскликнула Оля. Ваня включил музыку на всю громкость, и та принялась танцевать с бокалом в руках, — Ребята! Как же хорошо с вами! Давайте выпьем! Давайте, у нас праздник все-таки!
— Праздник? Какой праздник? — спросила Даяна.
— Как это… день рождения коммуналки!
— Нет конечно! Но с этого момента! В этот день! Мы отмечаем день рождения коммуналки! За коммуналку! За нас!
Все подхватили, выпили и тут же принялись подтанцовывать. Оля схватила Даяну, прижала к себе и начала с ней кружится.
— Какая же ты красивая. Как люблю тебя! — говорила Оля, — Что ж ты такая скованная, давай, слушай меня… я веду! Подчинись мне, слушай, вот так, вот так! — Она старалась вести Даяну в жаркой, но неумелой бачате. Оля двигалась отлично, свободно и резко, но Даяна не то стеснялась, не то просто не умела танцевать. Ее движения были скованными и грубыми, немного неуклюжими; и при всей ее изящности, в танце мотало из стороны в сторону.
— Давай, – Продолжала Оля, — раскройся, раскрепостись, расслабься.
Вскоре уже добрались до розового джина с тоником, и буйство началось развиваться все пуще.
— Ребята, танец – это секс, понимаете? Нужно быть созвучными, нужно доверять друг другу, чувствовать каждый вздох партера, предугадывать его шаг. Это такой интимный момент, нужно быть свободным и отдаваться полностью своему партнеру.
Она снова схватила Даяну так смело, что та чуть не свалилась на пол. Было видно, что Даяне это нравилось, но она не могла раскрепоститься. Ей хотелось потанцевать, но она была очень неуверенной, и Оля все так же напористо, соблазнительными приказами твердила: «Слушай меня, иди за мной, отдайся мне» А затем, схватила Ваню и подтолкнула его к Даяне.
Не успел Ваня включиться в танец, как Ольга тут же приняла на себя роль хореографа, вклиниваясь в движения, пиная по ногам и двигая ребят руками, как марионеток.
— Смелее! Резче! Не спеши! Не хватай ее так! Что вы такие скованные? Что ты ее так взял, она же девушка! В глаза смотри! В глаза! Дай ему вести тебя! Глаза! Будьте неожиданными! Не повторяйте одно и то же! — А потом она взорвалась и выкрикнула, — Ты, черт возьми, что с ней в постели делаешь! Бьешь что ли?!
Ребята, сконфузившись, перестали танцевать. Даня сидел все это время с жуткой ухмылкой.
— Ребята, нужно любить, нужно чувствовать. Что у вас не так?
— У нас все так, — твердо ответил Ваня. Даяна на эти вопросы отворачивалась и пыталась себя занять чем-нибудь. Она достала пирог и воскликнула, — Смотрите! Какой хороший! Мы сейчас его будем есть!
— Что, горячим? Нет-нет, пусть остынет, — прервала Оля. Она села на табуретку и, сгорбившись, начала, — Любите друг друга, ребят. Просто любите. А ты! — указала она на Ваню, — Не позволяй ей уйти.
— Знаете, у меня сейчас только детки мои есть. Такие все хорошие, такие любопытные, светлые. Я их когда учу, я тоже их учу раскрываться, давать голосу силу, показывать характер. У меня Гришка есть, такой шебутной, вообще… дерзкий, нахальный. Я говорю ему: «Не ме-е-е», а «Арр-р-р» И он мне «Ар-р-р», да так хорошо, что никто вот так сейчас на эстраде не поет, как Гришка может, а ему всего восемь. Деток я люблю всех. Трудно, конечно, особенно с подростками… ох, уж эти детки уже не детки. Катька моя говорит мне: «Не буду петь!» А я ей «Почему, объясни» Она: «Не буду!» Я ей: «Ну или тогда, и не приходи больше», а она сразу расхохлись, говорит, как бука: «У меня депрессия».. а я ей: «Знаешь, милая, не хочешь петь, а с депрессией своей, ты пришла. Ты либо поешь сейчас, либо идешь к другому профессионалу» И запела! Сначала нехотя, а я ее как раззадорила, что она так запела, что стекла задребезжали! Детки они тоже такие… чувственные, очень чуткие, хоть и жестокими могут быть. А мы жестокие, и только можем быть чуткими, понимаете?
— Какой. У нас. Интересный. Вечер. — Декларировал Даня. — Я вот думаю, что будет с миром, когда придет всеобщее блаженство и свобода.
— А что, я пытаюсь начать интересную, очень содержательную беседу, уверен, вы могли даже не задумываться о том, что я собираюсь вам рассказать…
В этот момент на кухню вышла Лена, которая жила по соседству с Ваней и Даяной.
— Ленусик! Моя дорогая! — вскочила Оля.
— Ой-ой. А можно мне в уборную? — с усмешкой ответила та. Когда она вышла, то Оля снова накинулась на нее. Она начала ее обнимать и целовать.
— Леночка, ты мой самый дорогой человек, ты знаешь? Выпьешь с нами? Лен, помнишь, как ты пошла со мной в церковь?
— Ой, да, это было большой стресс для меня. Подобные учреждения мне как-то…
— Вот поэтому, это важно для меня. Ты единственная. А мне так нужно было, а одна не хотела.
— Да уж, опыт был незабываемый…
— Ты очень хорошая, я так люблю тебя, так соскучилась.
— Ну, надеюсь, в этот раз не пойдем никуда…
— Нет, мне и одного хватило, чтобы я поняла, какой ты важный мне человек.
— Да, есть что вспомнить, мы тут как семья.
— Да, мы семья. Вы мои самые дорогие люди. — Оля обернулась к ребятам. — Вот. Понимаете? Люди нам нужны. Семья. Близкие. А те, кто с нами рядом – они самые-самые близкие. Понимаете? Не отпускай ее! Понял?
— Оль, ну хватит, — сказал Ваня.
— А че хватит?! Че хватит? Она для тебя все сделает. Ты другую такую не найдешь! — Она вскочила и подбежала к нему вплотную. — Ты мужик? Она от тебя ждет, чтоб ты мужиком был и сказал: «Ты со мной. Останься» Вы так и делаете, берете, как должное, а потом даже не пытаетесь удержать. Какие-то сосунки!
— Ты должен любить ее, а она от тебя шарахается, как от выстрела из пушки. Ты любишь ее? Любишь? Отвечай!
— Стоп! — не выдержал Ваня. — Ты с чего вообще взяла, что понимаешь нас? С чего вы взяли, что мы пара? С чего вы взяли, что мы спим? С чего вы взяли, что что-то ненормально? Знаешь… — здесь Ваня прервался и успокоился, — Все не так.
— Понятно, — сказала Оля, — Ты не лучше, — и ушла в комнату.
Молчание. Еще долго никто не мог придумать, как бы завязать общение снова, чтобы хоть как-то снизить градус неловкости, которая нависла над кухней.
— Вот так, — декларировал Даня, — люблю я такие вечера, все-таки как интересно живут люди. Мы тут вас просто обсуждали, Оле вы очень понравились, она думала, что вы вместе. Да и я думал, вы очень красивые, очень хорошо смотритесь.
— Ну а что, мне просто интересно, как можно жить вместе, двоим таким красивым людям, и не любить друг друга. Не трахаться.
— Знаешь, Даня, что ты, что Оля. Вы же не о нас говорите… а о себе.
— Ну да, наверное, но вот нам и интересно увидеть другую картину мира, как-то понять.
— Сомневаюсь, что дело в интересе, он какой-то нездоровый.
Вернулась Оля. Она снова стала мягкой и нежной, извинилась.
— Я просто… просто… — и так и смогла сказать чего-то. — Пойдемте.
Она провела всех на черную лестницу и запела. Голос хриплый, звонкий, вот-вот сорвется. Закрыла глаза и от потери координации свалилась в кучу барахла, которая звонко посыпалась по ступеням. Эхо стояло на весь двор, и тут же раздались голоса недовольных соседей. Все разошлись. И, как всегда, куча немытой посуды, объедки, мусор и нетронутый пирог, который ночью облепили тараканы.