— Смерть. Как змея, на которую случайно наступаешь, не замечая ее, она кусает за ногу, впрыскивая яд. Раздавлен змей, но уцелел змееныш. И даже если бы я разрубил ее на куски, они срослись б вновь, чтобы грозить мне тем же зубом. Мне остается считать секунды. Я избегал ее, прятался, игнорировал и прогонял всякую мысль о ней. Но она подкралась незаметно, в час, когда праздность и горькое вино окутали мой разум и обнажили чувства. Да, она действует изящно! Ха-ха, она пришла сейчас, чтобы в эти последние секунды, я понял, что мне есть, что хоронить. «Memento mori», говорили римляне, пронося через триумфальные арки весть о великих делах. Помни! Ибо она заберет тебя. Помни, или вместе с тобой, она заберет и то, что тебе дорого...
Иван и Даяна вышли на кухню, когда там уже обосновались соседи по квартире: Даниил и Ольга, которые сидели за столом у стиральной машины и потягивали винцо из отвратительных фужеров то ли из цветного стекла, то ли из пластика.
Не успела Рита и дернуть за дверную ручку, как из крошечного помещения в два квадратных метра на порог вывалились двое веселых смугловатых мужчин в обносках. Не замечая девушку, они спинами загородили проход, продолжая прозорливо общаться с хозяином обувной мастерской. Вдруг сквозь плечи и головы двух тел, которые назойливо качались то в одну сторону, то в другую, не давая девушке проходу, протянулась рука, которая аккуратно, но, тем не менее, весьма фамильярно, взяла девушку за запястье и начала тянуть внутрь.
Я пришел за двадцать минут до заявленного начала. В одиночестве я пробыл в галерее где-то около часа, потому что, как известно, подобные мероприятия начинаются с задержкой… в лучшем случае, на десять-пятнадцать минут, в худшем – минут на сорок. Так и вышло. Я прошелся по залу, где выставлялся современный художник из Сан-Франциско. Он вообще-то русский, но лет пять прожил в Америке, результаты этого американского периода и были экспонированы. И именно на открытие этой выставки я явился.
Когда Мике было одиннадцать лет, одним знойным летним днем он гулял во дворе с ребятами и встретил свою маму, которая шла со свертком из магазина. Он подбежал к ней и обнял, а она дала детям по мороженому.
Кажется, будто прошла целая вечность с тех пор, как я в последний раз садился писать что-либо. Наверное, я даже не вспомню тот момент. Это были школьные времена. Помню, тогда писал, представляя, как мои записи читают, или выходит книга, и я даю интервью журналисту, освещающему последние новости литературного мира.
Последние три дня на улице стоял лютый мороз, и бушевала метель; снег так и валил с неба, затянутого тучами, сквозь которые иногда выглядывала убывающая луна, словно добрая матушка, заходящая в детскую, чтобы проведать сон своих малышей: высокие сосны, опустив свои пушистые лапы под тяжестью белого махрового одеяла, за зиму уже видели тысячный сон; горные вершины совсем укутались в гущу снежного тумана так, что торчали лишь носы; озера и все их обитатели еще с поздней осени улеглись под толстый слой льда в горошек, который упрямо дырявили рыбаки в тихую погоду.
После долгих майских дождей, наконец, открылось чистое небо. Светало. Утренняя дымка сглаживала краски природы и соединяла небо с землей и деревьями. Мрачно-зеленый лес сменился пшеничным полем, и на горизонте показалось солнце. Его лучи окрасили все вокруг в пастельные тона и пробивались в окно бегущего по рельсам вагона, в котором пахло старой кожей и женскими духами. Свет озарил босые девичьи ноги, и кожа на них стала теплой и розоватой.