Песня шута
Утро не мудренее ночи, а сон – лишь слабая иллюзия покоя, мятежно сражающаяся с нашими страхами. Шаг над бездной, свозь бездну, в… бездну и, наконец, последний, – в бездне. И двигаться наощупь, не видя собственных дланей, когда вытягиваешь руки. Когда ты протягиваешь руки – это чтобы открыться? Или защититься?
Столько протянутых рук, а свободных нет. Вижу, как они держат то, что украли. Нет, не у меня. У всего мира.
… они говорят: «Доброе утро». Улыбаются. Я говорю: «Утро». Констатирую факт, что сейчас утро, но вот доброе – это уже извращение какое-то. И если они бы хотели поделиться со мной добрым утром, они, вероятно, его украли.
«Смотрите, какая чудесная ива распустила свои крошечные почечки!» – говорю я. «Взгляните на малиновое зарево в еще не нагревшемся плотном небе!» Да, я видел это. Ах, какая прелесть! Красота! И рябь такая в воздухе, кажется, будто мир переворачивается. Как бы я мог украсть это?
А ночь люблю красть. Ночь – время воров. Как в той песне, где крадут лен, крадут шерсть, прядут страсть, месть, и в конце она поет: «я спряду твою смерть». Красиво до невозможности. А кому прядет? Кому огонь разводит? Вино льет, кому стелет постель? Не себе ли?
Нет, ночь не для сна. Боюсь спать. Боюсь просыпаться, в тщетных потугах остаться еще немного во сне: там-то свободнее.
Такой город сегодня неправильный. Но такой очаровательный. Такой славный, в нем все неправильно, перевернуто и смещено. Замещено рваными неуклюжими метафорами и метонимиями. Какая простота, он, видимо, тоже защищается. И все неправильно:
Я снова нечто потерял. Мне вновь придется снова о чем-то просить богов, верно? Как я не умею просить! Я снова не услышал, позволил себе не услышать. Хочу верить. Не умею. Когда-то в своем стихотворении я обвинил бархатные ели за то, что они изодрали мое оперенье; обидел ветер, назвал его постылым. Поклялся служить богам и заточил себя в келью. Я люблю ели, люблю ветер за то, что он уносит все, что видит. Я разрешаю ему. Я люблю богов, но прошу их освободить меня. Я сам не могу. Мне нужно вырастить крылья, чтобы снова служить. Я пал.
Надел сегодня белую рубашку с голубыми веточками. Очень он милая, давно ее не носил. Пахнет она чудесно – моим парфюмом. Милая она, да чувствую, что она на мне сейчас такая тяжеловесная. Тянет вниз. Несуразность какая!
Древним богам, что забыты издавна.
И сколько бы раз ни начинал я сначала,
Все равно все вокруг так беспечно катится,
И, как бы часто моя молитва ни звучала,
Все равно все вокруг так непокорно.
О, тысяча лет, что прошла торопливо,
Дай мне обратно удачу и нежность;
И сердце мое теперь столь молчаливо,
В груди стучит как-то небрежно…
Ветер, покорный, унеси мою душу,
И пусть все вокруг заметет красным пеплом.
Тот мир, что был прежде, уже мне нужен,
Все равно все вокруг так неизбежно.
Вслед за ветром – к зимним просторам,
И как высоко бы ни высились горы –
Все равно все вокруг взору открыто.
И что б ни пророчили зимы узоры –
Все равно все вокруг соколиным взором замечу.
О, перья мои, что ведут мои крылья,
Разодрали вы в клочья мое оперенье,
Ветер, постылый, унеси мои перья –
Пусть все вокруг станет, как прежде,
Я буду молитвы читать в своей келье –