Майский ливень
После долгих майских дождей, наконец, открылось чистое небо. Светало. Утренняя дымка сглаживала краски природы и соединяла небо с землей и деревьями. Мрачно-зеленый лес сменился пшеничным полем, и на горизонте показалось солнце. Его лучи окрасили все вокруг в пастельные тона и пробивались в окно бегущего по рельсам вагона, в котором пахло старой кожей и женскими духами. Свет озарил босые девичьи ноги, и кожа на них стала теплой и розоватой.
Молодая девушка стянула с себя белые простыни и, привстав, стала наблюдать, как лучи солнца освещают летающие в купе пылинки. Потерев глаза руками и откинув запутанные волосы с лица, она собралась с мыслями и поднялась с кушетки. Оголенные плечи покрылись мурашками, каждая из которых отбрасывала теплую тень на кожу младого тела.
— Пора собираться, — сказала она вполголоса.
Еще теряясь и не до конца прейдя в себя, она посмотрела в пол и несколько раз оглянулась туда-суда, затем достала из-под кушетки небольшую походную сумку и небрежно стала бросать туда свои вещи. Расчесала волосы, собрала их в хвост, достала помаду из кармана и довольно живо наощупь накрасила губы, которые были слегка обветрены. Она достала маленькое зеркальце и сначала осмотрела свое лицо, покрутив головой, а затем замерев и уставившись самой себе в глаза, подумала:
— Зачем? — стерла помаду и распустила волосы.
Платье она надела прямо перед выходом, когда поезд уже остановился — живо вскочила и начала просовывать голову через низ, запуталась в лямках, спустила юбку с груди, кроссовки обула на босу ногу, заправив шнурки внутрь, сумку надела через плечо.
Она сошла с вагона и почувствовала, как солнце одарило ее теплом, однако утренний ветерок, тревожащий ее голубое ситцевое платьице, все еще не давал согреться. Кроме перрона и зарослей еще зеленой молодой сорняковой травы ничего не было, только где-то вдалеке манил пролесок с ивами, березами, дубами и множеством других лиственных деревьев.
— Ну, здравствуй, милая племянница! Сколько лет! Какая ты мадам, посмотрите! — сказала женщина примерно сорока пяти лет, подходя и обнимая девочку.
— Здравствуйте, тетя, — девушка улыбнулась и посмотрела на родственницу, которая взяла ее за щеки, и не могла налюбоваться.
Эта была особа веселой натуры, такой девушка запомнила тетку с детства, всегда с приподнятым настроением и грубоватым голосом. Она выглядела молодо, тело ее было в хорошей физической форме, все движения ее были грубоваты и резки, а жесты были как бы от плеча, как у мужчин. Она носила кроткую стрижку, одевалась просто, так как никуда почти не выезжала, и водила старенькую, но ухоженную Ниву, на которой и приехала.
— Давай скорее сумку и прыгай в машину.
Их дорога шла через пшеничное поле, сияющее от скользящего света солнца, делающего колоски яркими. Всюду стояла утренняя дымка и слабая рябь от колыхания колосьев и воздуха вокруг. Девушка поговорила с тетей вполне охотно, пока не были исчерпаны все формальные темы для разговоров. Потом говорила лишь ее родственница:
— Здорово, что ты приехала. Я так считаю, что в городе, конечно, весело, но иногда нужно и в глушь выбраться, так сказать, пожить вдали от цивилизации. Ты не переживай, найдем мы тебе занятие тут, это кажется, что скучно, но тут скучать некогда, уж поверь.
Машину трясло из стороны в сторону, — после зимы трактора разбивают все проселочные дороги, и так на пол лета, пока не укатают или не засыпают щебнем.
— Учишься хорошо? Ты уж скоро в институт пойдешь, а? Или замуж? — она посмеялась. — Да, ты не стесняйся, я же тебя сколько лет не видела, помню крохой, а тут вон, мадам привезли. Слушай, ну а все-таки, женихов небось много! А? — Тьма?!
— Мне много не надо, тетя, — сказала девушка, смутившись, она улыбнулась.
— Ой, ну это правильно, у меня вон женихов было много, а помню только одного, самого первого, — она рассмеялась базарным смехом. — Только толку от них нет, что их много-то. Вон даже муж мой, ай, черт с ним, не видно и слава Богу, — снова сказала она со смехом.
— Мне бы Вашу самоиронию, — подумав, сказала девушка.
— Ой, это пожалуйста. Слушай, милая, ты хоть помнишь тут чего?
— Помню, хорошо помню. Я же тут часто была. Можно мне отсюда самой пройтись? Я гуляла здесь с местными девчонками раньше. Я не потеряюсь, даю слово.
— Правда что ли? Нагуляешься еще. Чего выдумывать?
Они еще поспорили, но тетя все же уступила. Машина остановилась, девушка сошла, и помахала вслед. Она пошла по направлению к лесу, где было тенисто и прохладно. В детстве она собирала там ягоды, а с детьми из села играла в прятки, иногда они ходили купаться на озеро, на реку им не разрешали из-за сильного течения. Ей захотелось бежать, ей было хорошо и хотелось выпустить энергию и всю свою силу, и она побежала.
Бежала сквозь поле пшеницы так быстро, что ей стало нехорошо от учащенного сердцебиения; солнце начало изрядно печь. Отдышавшись, она, взмокшая от пота, пошла пьяным шагом в сторону тенистого леса, ее улыбающиеся потрескавшиеся губы щипало от соли, и казалось, они начнут кровоточить. Колосья щекотали ей руки, а на ногах оставляла росу трава. Обувь намокла — натирало пальцы. Она решила пойти босиком и, закрыв глаза, пыталась глубже пропустить в себя воздух и запахи уходящей весны.
К глазам начали подступать слезы то ли от перевозбуждения, то ли от чувства одиночества, то ли от того, что ее девичье сердце жаждало чего-то волшебного; но ее прервал чей-то голос, который словно ударил ей по голове своим приветствием. Девушка открыла глаза, в которых было еще темно и мутно, к тому же кружилась голова. Оправившись, она увидела молодого человека, что лежал в стоге сена и смотрел на нее с вопросительным выражением лица. Она видела его против солнца, лучи которого скользили по силуэту тела незнакомца; его глаза были глубоко посажены, отчего казались еще чернее; кожа уже успела принять загар, вероятно от каждодневной работы в поле, поэтому в тени она горела огненно-красным светом; волосы были взъерошены, усыпаны соломинками и торчали рожками; в руках у него была кожаная бесформенная фляга, каких сейчас не уже нигде встретить. Молодой человек помахал рукой.
— Мне казалось, что в селах утро начинается несколько иначе.
— Все верно, только у меня оно началось задолго до того, как началось у Вас, — сказал незнакомец, улыбаясь. — К тому же сегодня воскресенье.
— Нынче понедельник, — девушка усмехнулась и отвела глаза, хотя и поглядывала на лежащую фигуру, но в надежде, что делает это незаметно.
Но он не переставал смотреть на нее и смущать своим откровенным взглядом, который является самым тяжелым для того, чтобы его вытерпеть. И долго бы еще длилось это стеснение, если бы девушка вскоре не поняла, отчего взялось это самое откровение.
— У Вас там, похоже, не вода вовсе? — игриво заметила она, взглядом указывая на флягу.
— Медовуха. Превосходно выдержанная медовуха. Немного пряностей, сладость и прохладный хмель в жаркий день — не вижу ничего здесь дурного, — сказал он, вставая и отряхивая с себя сено.
— Да нет, Вы не подумайте, я не в укор.
Они молчали. Молодой человек оказался немного старше, чем сначала ей показалось, теперь он виделся ей более рослым и крепко сложенным.
— Вы ведь знаете, что деревня в другой стороне? — спросил незнакомец. — Я подумал…, я вообще Вас раньше не видел, а село маленькое, вот, подумал, Вы не местная и…
Они шли не торопясь, за это время девушка поняла, что места, которые она помнила ребенком, почти не изменились, — все те же поля, усеянные зерновыми, небольшие лесочки с теми же тропинками; деревья выросли разве что, однако проходя мимо старых поваленных сухих черных тополей, она точно знала, что помнит их. Они прошли мимо оврага, у подошвы склона которого всегда стояла огромная лужа; сейчас же, во время половодья, уровень воды поднялся, однако из-за зарослей рогоза ее можно обычно лишь учуять, стоит только ветерку подуть в нужном направлении и принести с собой запах ила и влаги. Время уже успело подойти к полудню, солнце пекло невыносимо, воздух стал сухим и горячим, а малейшие дуновения обжигали кожу.
Молодые говорили на отвлеченные темы; он не спрашивал ее, откуда она, надолго ли здесь, словно знал ее давно. Вероятно, ему было не столь интересно что-либо спрашивать, как скорее говорить о здешних местах, о капризах погоды в мае, о том, что реки сохнут и земля стала не такой плодородной. Его слова звучали не по-бытовому, а как будто в том, что он говорит, за поверхностью кроется какой-то тайный посыл или знание, открывающееся лишь слышащему. Когда человек не задает много вопросов, он побуждает собеседника самому начать говорить о себе, при том гораздо больше, чем если бы он просто отвечал на вопрос. К тому же они условились обращаться на «ты».
— Я в детстве ездила часто к своей тете. И спустя шесть лет родители отправили меня сюда именно сейчас… Черт возьми, не представляю, что мне здесь делать все лето. По их словам, это чтобы «дурь из головы выгнать». Вот скажи, у кого ее нет-то, этой дури? — она немного разозлилась, выдержав паузу и сделав вдох, спросила:
— Ты ведь тоже городской, верно?
— Хочешь скажу, как я узнала? — загадочно спросила она.
Он помычал, закатил глаза, улыбнулся и сказал:
— По моей речи, конечно. Думаешь, у меня здесь друзей много, среди сельчан? Не совру — ни одного. С ними не очень-то весело.
— Да, мы слишком разные, за два года я так и не привык, учитывая, что большая часть здесь — это старики.
— Уверена, что в каждом можно что-то найти.
— Думаю, я разучился искать в каждом… А тебе, верно, не очень-то хотелось сюда. Там, в городе, друзья.
— С тетей надо разговаривать. Да и далеко мы здесь.
Молодые дошли до первых домиков в деревушку. Запахло навозом. Изредка слышалось мычание коров на фоне поющих птиц и квохчущих кур.
— Так, не знаю, куда тебе дальше, — сказал молодой человек.
— Дальше я сама, спасибо тебе за прогулку.
Он указал на домик, стоящий в начале села, но поодаль от остальных. Там был ветхий забор, оплетенный девичьим виноградом. За ним стоял дом, который в любое время суток находился в тени черных тополей, лишь только сквозь просветы разбитые о ветви и листья лучи рассыпались на множество солнечных пятен, разбросанных по участку. Деревья были высокие и могучие, старые и с широкой кроной, домик казался маленьким в сравнении с ними. Девушка обещала, что зайдет обязательно в гости.
Ее тетка занималась разведением декоративных растений; хозяйство небольшое, но солидное. Она жила в доме с мужем, который почти всегда был в городе и приезжал крайне редко, но все же, она предпочитала говорить, что живет с мужем. С сельчанами не общалась, только со своими работниками на поле, где стояли теплицы для выращивания туй, кипарисов, можжевельников, елочек, сосенок, и всяческих других растений скорее для баловства, ибо надо вложить непомерное количество усилий, чтобы сохранить им жизнь в этом сухом и жарком климате, но она утверждала, что в городе они приживаются лучше, где и были ее покупатели. Ее дом — единственный в поселке двухэтажный, единственный из кирпича, желтого, и с красной крышей из металлических листов под черепицу. Сад был исключительно для отдыха, здесь росло много тех растений, которыми она занималась, и несколько фруктовых деревьев, — им-то и было хорошо, остальные были покрыты желтоватой выгоревшей коркой. Альпийские горки, композиции из камней, два шезлонга, зонт, фонтанчик, летний столик под навесом — все так, как обычно сейчас обустраивают свои участки люди, если могут себе это позволить.
За ужином на летней террасе тетя налила по бокалу какого-то домашнего вина, которое было крепковато и не слишком-то утонченно. Она говорила своей племяннице:
— Слушай, родители твои хотят, чтобы ты у меня поработала как-то, но я тебя не к чему принуждать не буду, конечно. Ты же взрослая совсем уже, тебе шестнадцать? — спросила она, накладывая себе и племяннице по кусочку жареной рыбы.
— Семнадцать, — девушка облокотила голову на руку и тыкала вилкой в тарелку, пытаясь насадить неподдающиеся листья салата.
— Вот, тем более… В общем так, если захочешь чем-то заняться — говори, мы что-нибудь придумаем и найдем тебе дело. А пока отдыхай, лето же.
— В семнадцать лет только так его и проводить… — прошептала девушка.
— Да, люблю добавлять много базилика, и вообще много травы.
Следующим днем она проспала до обеда, потом прогулялась до реки, а к вечеру погода начала портиться: небо стало хмурым, дождь мало-помалу начинал капать, поднялся сильный ветер, было только и слышно шелест листьев, вздымающихся от порывов, да лай собак. Позже стало к тому же холодно, майские привычки погоды все еще не сдавались. Однако девушка не собиралась идти домой, тем более уже пятый раз за день она случайно проходит мимо дома ее незнакомца. Наверное, был бы и шестой, если бы ей ни повезло, и ни пошел бы сильнейший ливень. Она ринулась к двери, встав под свес крыши и выдохнув, она постучала.
От стен, пола и потолка пахло древесиной, к тому же с окон доносились запахи дождя, раскрытые от влаги ароматы цветов и запах прибитой ливнем пыли. Внутри было мало мебели, потому просторно, лишь буфет с тумбой, на которой стояла газовая плитка, работающая от баллонов, комод, стол, собранный вручную, два стула и столько же кресел, стоящих около чугунной печки-буржуйки. В пристройку, которая, видимо, раньше была сеновалом, самолично сделан проход из основной комнаты, теперь там спальня, а точнее одна большая комната-кровать, только с одной стороны у входа можно пройти для удобства. Там все было в одеялах и подушках, пледах и даже было что-то наподобие шкур.
Молодой человек усадил свою гостью в кресло и начал заваривать травы, те, что росли у него в огороде: листья малины, черноплодки, мяты, ветки вишни, тимьян, — все, что можно заварить, он обычно и заваривает. Она переоделась в его одежду, потому что ее успела намокнуть, и на улице похолодало.
— Так сколько тебе лет? — спросила она.
— Не знаю, ты выглядишь на двадцать или двадцать два, а производишь впечатление на тридцать.
— Ну, вот и выбирай, — он бросал в чайник листья, отрывая их от стеблей.
— А почему бы мне здесь не жить.
— Какое это имеет значение, все эти вопросы?
— Не знаю, мне интересно. Интересно, потому что ты живешь здесь один, без удобств, хотя у тебя уютно очень, но здесь у тебя ни воды, ни газа, ну, хоть электричество есть. Ты как… — она подумала. — Молодой старик, — девушка усмехнулась, но тут же замолчала, потерла лоб. — Черт, я выгляжу дурой, — сказала она себе. — Просто ты же сам говорил…
— Все в порядке, я тебя понял. Ты извини, на самом деле мне и самому поднадоело здесь. Думаю вернуться, но и к этому месту я привык. Думаю, это дело времени, когда я уеду.
— Ясно, — она все равно покраснела, и отвела взгляд, когда он посмотрел на нее. Продолжать расспросы она не стала.
— Хорошо, — она взяла у него чашку чаю, который он подал. — Ой! — ее рука дрогнула, когда пальцы дотронулись до руки молодого человека, и чай немного пролился. — Я как всегда, — смеясь, сказала девушка и совсем раскраснелась.
Молодой человек наливал еще стакан для себя и смотрел с улыбкой, как она морщится от кисловато-горького вкуса травяного чая.
— Тебе нравится здесь? Нет, понятно, что это не то, чего хочется от лета молодой девушке, застрявшей в глуши, но все же…
— Я еще не поняла, — то, что он перевел тему, сработало, и ее кожа снова обрела прежний вид. — Вообще-то иногда злюсь. Злюсь на ситуацию. На родителей.
— У тебя, видно, хорошая семья.
— Говорю же, видно. Тем более что ты воспитанная и манеры хорошие. Как ты умудрилась провиниться?
Девушка смотрела на него, правой рукой держа горячую чашку, а левой потирая свое левое ухо и сережку.
— Это все их… Их проблемы, — выдавила из себя она.
— Не обязательно отвечать, если не хочешь.
— Не все дети похожи на своих родителей.
Она замолчала, затем задумчиво посмотрела в окно. В тучном небе появлялись бреши, через которые светило уходящее солнце. Он смотрел на нее.
— Мне пора, уже поздно, спасибо за чай, — девушка сказала это сухо, и молодой человек изменился в лице:
— Да, посмотрим, — она вышла за калитку, не оборачиваясь, и побежала домой к тете, скользя по грязной дороге.
— Идиот, — молодой человек потряс головой. Налил себе еще чай, сел в кресло, смотрел в никуда, но не успел сделать глоток, как его осенило:
— Она ушла в моей одежде! — и на лице его засияла улыбка.
На следующий день она зашла, чтобы вернуть его вещи. Потом заходила снова, иногда несколько раз за день, иногда на целый день. Она даже стала приходить к нему рано утром; он обычно просыпался до восхода солнца, когда небо только-только наливалось утренним светом, погода баловала прохладой, а с восхождением светила над горизонтом — теплыми, ласкающими тело, первыми лучами. Нет, он не работал в поле, он не пас скот, у него не было ничего этого. Он жил в этом месте ради себя и без всего; как правило, сначала колол дрова по привычке, хоть в этом не было надобности в летний сезон; ходил за грибами в лес, иногда на рыбалку, иногда на старом верстаке изготавливал что-то для домашнего обихода; делал мебель на заказ для сельчан либо приходил к кому-нибудь подлатать крышу, починить чего, смазать замки, а потому в доме всегда были молоко, или сметана, или каймак; к середине лета — овощи с огорода, а местные старушки заносили хлеб, выпечку и яйца. По случаю удавалось принести домой куру или гуся.
Дошло до того, что девушка весь день была с ним, даже научилась многому из того, чем он занимался. Тетка ее подолгу была у себя в теплицах и не особо возилась с племянницей, они почти не виделись, лишь иногда за ужином, потому как последняя всегда вечером возвращалась домой. Ей пришлось называть это место своим домом, но и она сама привыкла ко многому и многое полюбила. Из-за ее нового друга, конечно. Она даже полюбила травяной чай и уже сама начала экспериментировать со вкусом, — заваривать сложные травы: зверобой, душицу и даже полынь; хотя безумно мечтала о кофе, а тот, что пила тетушка, ни в какие ворота не лезет, и молоко было не то, слишком пахло коровами. Однажды она зарубала курицу, потому что сочла это своим испытанием, а потом плакала. Смеялась и плакала. Деревенские куры были жесткие и костлявые, мясо жевалось долго, но на вкус — ничего так; бульон жирный, но если готовила она, то всегда сливала первый, но получалось все равно как-то странно. Зато овощи и зелень с грядки были наслаждением. Молодые часто просто так гуляли, утром велась работа, к полудню в жару он устраивал сиесту, ссылаясь на испанцев, до вечера они бездельничали или занимались созидательными делами: однажды она случайно наткнулась на его тетрадку с записями и поняла, что он пробует что-то писать, а может, пишет. Правда, она не стала читать, потому что не была лишена стыда, к тому же у нее уже была компания ее любимых авторов, которых она взяла с собой из дому, из родного дому. Вечером они гуляли, лежали и разговаривали где-нибудь у озера в лесу, пили медовуху; она кстати ей тоже пришлась по вкусу. Одно было невыносимо — комары, а также мошки в июне.
Это случилось в ночь на первое июля. Очередное прохладное утро, трава в росе, на деревьях поют птицы, внизу — сверчки. Она проснулась на его груди, слушая ровное биение сердце спящего человека; они лежали в сене под дубом, постелив плед и укрывшись другим. Его тело источало жар и пахло так, как пахнет нечто живое; его рука обнимала ее за поясницу, чуть вздрагивая, как вздрагивает человек, когда ему снится интересный или тревожный сон. Девушка провела рукой по его груди и по соскам, дотронулась до выпирающей ключицы, потом — шеи, и кончиками пальцев коснулась полуоткрытых губ. Она не могла уснуть, но уже и не пыталась, улеглась на его плечо, дыша в шею своему возлюбленному.
Теперь она могла себе позволить не вернуться ночевать домой. Влюбленные часто ночевали на природе, грея друг друга холодными ночами.
— О чем ты думаешь? — спросила она, стоя к нему спиной и раздеваясь.
Он промолчал. Это был вечер, ее возлюбленный сидел на берегу озера в лесу и курил. Девушка вошла в воду нагая и нырнула вглубь, она долго держалась под водой, а когда вынырнула, начала глубоко дышать, смеяться и плескаться. Он подал ей плед, она укуталась и села рядом с ним, он уже развел костер. Посмотрев на еще маленький, но не менее чарующий огонь, она взяла у него флягу и сделала пару уверенных глотков, тогда ее голова погрузилась в туман, ее разум стал смелее, а чувства возбудились сильнее.
— Ты знаешь, что если взять самого обыкновенного мужчину и самую обыкновенную женщину, то у женщины чувство эмпатии будет намного сильнее? — сказала она, смотря на огонь.
Он тоже смотрел на огонь, не моргая, не отрывая взгляда, спросил:
— Расскажи мне. Я знаю, что ты, когда приехал сюда, был не один. Ты был с сестрой? Что случилось? Она не захотела здесь жить? — девушка смотрела на его лицо, которое по-прежнему не обращало на нее взгляда, в глазах полыхали языки пламени. — Мне местные так сказали.
У молодого человека затряслись губы, было видно, что он сильно смыкает зубы, и, когда челюсть начало сводить, он снял напряжение и резко вздохнул, а выдохнул так прерывисто, как будто его кто-то трясет со спины. Девушка молчала и тревожно смотрела на его трясущееся тело, она ждала, она знала, что он начнет говорить, и не хотела ему помешать. Он закрыл глаза. Затем сделал несколько вдохов. Затем перестал дышать вовсе, опустив голову вниз. Он открыл глаза медленно и смотрел исподлобья в никуда, его глаза были полны то ли ненависти, то ли гнева, то ли безумия.
— Для всех мы были братом и сестрой, — он снова закрыл глаза. — Мы хотели, чтобы они так думали, — молодой человек, наконец, посмотрел на девушку. — На самом деле мы были возлюбленными.
В этот момент что-то ударило ей в голову, сделало ее трезвой, сделало ее слабой. Она вдруг почувствовала, что все рухнуло; ее начало покачивать из стороны в сторону. Но, когда проморгалась и пришла в себя, она положила обе руки ему на щеки и начала непрерывно целовать: она целовала его губы, его нос, щеки, глаза, руки; прижала его к груди и начала целовать макушку, зарывая руки в его волосы.
— Милый, — целуя. — Любимый, я не оставлю… Я не оставлю тебя. Я буду с тобой, — она начала уливаться слезами, и целовать его шею и плечи. — Мы будем вместе, да? Нам же никто не нужен… Дорогой, любимый, Я с тобой, Я с тобой… С тобой…
Она так устала, последние слова она произносила, касаясь губами его уха. Молодой человек точно окаменел, ибо он смотрел мертвым взглядом, глаза были красны и безжизненны. Он почуял ее запах, прикоснулся к ее шее, поцеловал ее и крепко обнял за талию.
— Давай ляжем, давай уснем, мне нужен сон. Нам нужен сон.
Они улеглись, и она обняла его, как мать своего лихорадочного ребенка, который дрожит от озноба. Его действительно трясло, он пока не спал, он говорил, словно в бреду:
— Я ведь из-за нее приехал, из-за нее…
Она чувствовала, как его слезы текут по ее телу.
— Она сбежала, ушла, а я остался. Из-за нее и остался.
Девушка долго не спала, когда уснул ее возлюбленный, она заплакала сама. Было страшно, непонятно за что страшно, но она дала себе обет, что не сомкнет глаз этой ночью. Под утро дьявольский сон разморил.
Очередное прохладное утро, трава в росе, на деревьях поют птицы, внизу — сверчки. Ее взгляд был устремлен в голубое небо, она чувствовала тепло и жар рядом с собой, это успокоило ее, и она повернула голову. Никого рядом не было. Солнца лучи падали ей на руку и грудь, кожа тут была горячей. Девушка вскочила. Никого рядом не было.
Она оделась и побежала, но не нашла никого в доме, не нашла нигде. Тогда побежала к перрону по пути, по которому они шли в день знакомства, не видя тропы, задыхаясь от жары и уливаясь потом. Когда она, добежав, стояла на перроне, ее вырвало от запаха смолы и масла. Она согнулась и упиралась руками на колени, тяжело дыша; в ушах звенело. Она решилась поднять голову и увидела уходящий поезд, растворяющийся в собственном дыму.
Она окончила школу и поступила в университет. Переехала. В 32 года похоронила родителей, после чего и о тетушке не было ничего слышно. Она много ездила по странам, много было у нее знакомств; получив второе высшее образование, она уехала работать в Италию и осталась жить там, но вскоре уехала и оттуда, так как ее тошнило от этих мужчин-ловеласов (вероятно, в силу некоторой стереотипности об Италии, других мужчин, она не видела). Она презирала любовные истории, а тем более интриги, и, тем не менее, разбила много сердец. У ее было два мужа, но ни от одного не было детей, от обоих ушла сама, а если быть точнее, сбежала.