Пароксизмы парапраксиса
Скорблю, дорогие фолловеры, хоть и запоздало, посыпаю главу пеплом. Но не по покойному Эдуарду Лимонову (чьего "Эдичку" я читала с почти детским удовольствием). Скорблю по тому, что у нас даже над гробом всплакнуть не могут, не брякнув чего-нибудь охренительно глупого. В этот раз впереди всех, на лихом коне бледном — дикая, необузданная доминатриса критического пространства, хай ей грец.
Владимир Лорченков в своих "Записках младшего библиотекаря" пишет: "В огромной «простыне» на добрых два десятка параграфов критичка сетует на то, что не только текстам, но и жизни Лимонова не нашлось редактора, который бы её подсократил, и косноязычная тётка, кажется, и не понимает, как двусмысленно это звучит". Я, признаться, не поверила в вероятность ТАКОГО запущенного, гм, критицизма, пошла по ссылке... Цитирую: "Пожалуй, не все части того невероятного романа, в который Эдуард Лимонов превратил свою жизнь, удались автору одинаково хорошо. Вероятно, многие главы выиграли бы от сокращения или вдумчивой редактуры". Галина свет-Леонидовна серьезно не понимает, ЧТО говорит? То есть вот это вот — таки некролог?
Правильно В. Лорченков выразился насчет "выполнения ритуального плача в похоронной процессии — без огонька и задоринки, будь я римлянином, я бы за такое и динария не дал!" — что там динарий, сестерций такому плачу цена. А может, доминатриса наша поюзанная проговаривается, как всегда? Обиделась на покойного, хотела было написать: "Умер тот, кто обругал нашего с папенькой выкормыша Прилепина "толстолягим литературным насекомым". Это просто праздник какой-то! Но почему бы ему было не умереть раньше?" — а потом решила просто поджать губки куриной гузкой.
Бедолаги-литераторы-паралитераторы стараются писать "красивше", но вместо этого либо проговариваются, выдавая себя с головой (коварна литературная муза, ох коварна!); либо выдают то, что в науке именуется парапраксисом, а проще говоря, оговоркам по Фрейду (то бишь опять-таки проговариваются, позволяя стороннему наблюдателю видеть глубинные структуры своей психики). Да и ладно бы, в конце концов, литература на то и работает, чтобы выворачивать литератора наизнанку, а если повезет, то и читателя. Но результатом подобных пароксизмов парапраксиса становится просто глупость. В ее неумытном, честном виде.
Эдак почитаешь оды какой-нибудь Жучковой некому Сенчину: "Творческая эволюция Романа Сенчина хорошо ложится на песню Н. Расторгуева «Конь»:Выйду ночью в поле с конём,Ночкой тёмной тихо пойдём.Мы пойдём с конём по полю вдвоём,Мы пойдём с конём по полю вдвоём.Сначала долго и монотонно про странное: мужик ходит ночью с конем — ни коню побегать, ни мужику отойти (отношения Сенчина-художника с Сенчиным-человеком на первом этапе). Потом (2017 год) герой решается сесть на своего Пегаса и дать ему шенкеля. Тут вступает мощный мужской хор (полифония) и раздвигаются творческие горизонты.Понять нового Сенчина можно лишь отлепившись от хвоста литпроцесса..." А ведь эта самая Жучка вроде как конной ездой увлекается. Она не знает, что такое "вываживать"? Пусть прочтет у Ефремова: "а) Водя разгоряченную ездой лошадь, давать ей постепенно остыть, отдохнуть. б) Водить лошадь, подготавливая ее к скачке". Или у нее, как у всех наших недолитераторов, опыт отдельно, метафоры отдельно?
Снова Жучкова: "В бытовые обстоятельства деревенской жизни всовывается мурло макбетовских страстей". Если шекспировские страсти — мурло, то что тогда, эм-м-м, трогательные излияния записных травматиков XXI века, норовящих насосать, то есть высосать двадцать авторских листов страстей из поцарапанного в детстве пальца?
Или эдак наткнешься на советы пустовых "вжевать резину в почву", на ее "страшные откровения": "чем ловчее ты сныкался от Бога, тем проще ему в тебя попасть" (не спрашивайте меня, что это всё значит — попасть в смысле шмальнуть или в смысле вселиться — пустовые и сами не понимают, что пишут); на бабий плач Баллы "симптом этой окаянности — безлюбье, невозможность любить, задохновенность"; почитаешь балловы восторги над незначительными и незначащими моментами даже не стиля, а пунктуации письма: "увеличенные расстояния между буквами в некоторых словах – впускание воздуха внутрь слова (интересно, у дамы никаких симптомов коронавируса не наблюдается — уж очень она о дыхании печется?)... Почитаешь нечто подобное и задумаешься: может ли рекомендовать книгу для прочтения человек, чья речь состоит из высокопарных глупостей ("чувствуется не успевшая застыть магма первотворения"), замешанных на оскорблении литературного вкуса в читателе/слушателе сего, как бы это выразить-то... бреда мастрида?
Несколько лет я, вооружившись микроскопом, наблюдала веселую, резвую деградацию критики в лице попавших в поле моего зрения Юзефович, Пустовой, Баллы, Жучковой, Ганиевой. Это была некая чашка Петри, где и без более широкой выборки было видно всё, поскольку базовые типажи присутствовали, от гордой своим "красивым образованием" невежды ("я античник! я Гомера читала!" — и что, это священное знание автоматически делает вас специалистом по современной литературе, от постмодернизма до фантастики?) до форменных репьев в образе человеческом, так и норовящих то прилепиться к хвосту коня ("если б я имел коня, это был бы номер — если б конь имел меня, я б, наверно, помер"), то отлепиться от него.
По прошествии этих лет могу занести в лабораторный журнал "конфликт в образце номер N: одноклеточное Ж. пытается поглотить одноклеточное Ю." Конфликт не сказать чтобы внезапный, рано или поздно А. Жучкову бы прорвало на борьбу за "критическое пространство": "Галина Юзефович пишет, что наконец-то поняла: актуальный роман — это не про актуальную политическую повестку и не про то, что волнует фейсбук, а про личность автора. Что его по-настоящему интересует, что составляет его жизнь — то в читателях и откликнется. Галина Леонидовна радуется, что наконец-то ей кто-то это объяснил. Я тоже радуюсь, что наконец-то кто-то и в самом деле объяснил. Может, теперь обнаружится, что и критиков у нас больше, чем один-единственный лидер мнений?" Ах вот в чем предмет конфликта! Однополярность и однолидерность всех раздражает, не только в образце номер N. Но это не значит, что второй претендент на пространство, нарисовавшийся на горизонте бунтарь, собирается что-то там улучшать или хотя бы разнообразить.
И снова А. Жучкова (цитата длинная, предупреждаю): "Эта цитата за последние два дня попалась мне дважды. Я сначала не хотела её публиковать, ржала наедине с книжкой. Но когда сегодня она снова возникла передо мной, поняла — она хочет быть явленной. Про Галину Юзефович? Нет. Александр Агеев пишет про Татьяну Иванову, 2001 год: "безумной популярностью пользовалась критикесса Татьяна Иванова. У неё было весьма своеобычное амплуа: она доверительно, с женской снисходительностью к растерявшемуся от обилия интересных текстов обывателю, рассказывала, что из всего этого бурного потока читать стоит, а чем можно пренебречь. Это был такой задушевный махровый популизм, ласковая игра на понижение, от которой у настоящих критиков челюсти сводило, но популярна — повторю — Татьяна Иванова была феноменально. Страшно было утюг включить".
Но позвольте, если сие есть повод для ржания, то почему данное существо буквально умоляло меня (а заодно и всех, кого огулом записало мне в подельники), не писать о высоком, а писать о ней, о Сенчине, критикуй его конем, об унылых "мушкетерках", об их, надо понимать, короле-Солнце, уролагнисте Снегиреве (отныне он Жучковой не мил, он для нее "молодящийся самовлюбленный альфонс" — бунтовать так бунтовать!)? Не Жучкова ли мечтала вползти, втереться, втиснуться в рамочки "задушевного махрового популизма" и достичь Галиной популярности? Правда, себя она пыталась представить не мною со товарищи избранной, а как минимум бого-, духоизбранной... И нет, я не шучу.
"Дар даётся духами, творчество — шаманская болезнь, которую не ты выбираешь. Раскинуть карты и пойти с козырей — это что-то другое. Банально, да. По ходу, духи сделали меня критиком три года назад, чтобы я говорила простые — и жизненные — вещи". Ах вон оно чё, Михалыч. Простые жизненные вещи, которые приведут одноклеточное Ж. к лидерству вернее, чем как если бы оно раскинуло карты (кстати, это значит совсем не то, что Ж. себе представляет — не открыть руку, как говорят картежники, а погадать — на короля, на казенный дом, на дальнюю дорогу... ну да Бог с ним, с хроническим, неизлечимым, неистребимым незнанием нашими литераторами и паралитераторами русского языка, за владение коим они друг друга непрестанно хвалят) и пошло с козырей?
Продолжу излагать жучкины мечты: "То, что наш главный критик начал задумываться о критериях хорошей прозы и как-то их для себя формулировать, — уже подарок! Раньше-то как было: отражает автор актуальный тренд, значит хороший. А теперь Галине Юзефович придётся размышлять о личности автора, о глубине текста, отражающей или нет эту личность, о разнообразии ценностей, о смысле жизни..." Спрашивается, как ей, Галине Юзефович, углубляться в личность автора, если ее так-таки "кинули на фантастику"? Где искать-то личность автора, например, в како-никако проходящем квест дроу, волею постапа помещенного в населенное грибами и свиньями московское метро? А что, и очень даже просто. Ибо о чем пишет Глуховский, далеко не новый питомец Галины Леонидовны? То-то.
Видимо, младая поросль уже приняла на грудь, пардон за каламбур, вес очередной "экзистенциальной константы" и по образу и подобию Прилепина пытается заставить устарелого-престарелого лидера сдать пост "литературному насекомому". Или еще какому беспозвоночному паразиту на теле литературы. Забавное зрелище. Хотя и надоевшее.