Люди в унылом. Часть первая

Ну-с, раз уж в мою честь, как я писала в посте про свой сайт (в порядке пиара себя, любимой) уже вебинары устраивают, должна же я поддержать свою, так сказать, зоилову честь? А то последнее время одни фотки да воспоминания, как точно такие же глупые кунштюки я наблюдала лет надцать тому назад. И они уже тогда были даже не второй, а надцатой свежести.

Что поделать, читать давно ничего не хочется, особенно дамское. Ведь "женская литература" — это некое особливое явление, которое любят обозначить как "книги для женщин и девушек", очевидно, как для существ, чья масса мозга на 100-150 граммов меньше, чем мозг у мужчины (и да, георгиевские, это медицинский факт). Так вот, эта самая женская литература окончательно срослась с лытдыбром. Новая искренность а-ля Лерочки Пустовые настолько фейсбучна (или жежешна), что я не понимаю: кой ляд мне это читать, если оно не мой френд? Я и френдленту-то читать отказалась лет семь тому назад — и не от презрения к френдам, а скорее от нежелания устраивать в собственной голове кашу, в которой не разобрать, кто на ком стоял. У меня на диво хорошая долговременная память на факты. Зачем мне подчерепная свалка из фактов чужой жизни и потоков чужого сознания?

И ладно бы только женское грешило поточностью сознания и производства. Тетки любят выговориться, по себе знаю. Правда, у меня лытдыбр не идет пока. И мемуары тоже не идут. А ведь я умею рассказывать о том, что видела-перевидела, слушала-переслушала, чувствовала-перечувствовала. Мне просто не хочется писать, как бы это выразиться, рассказы из ординаторской, они же актерские байки. Пустое это занятие. А если углубляться в свои воспоминания да при этом еще и рефлексировать, всё может быть — и резкое ухудшение настроения, и просто боль, и даже ретравмы. Как будто зубы вдруг стали чувствительными: чего глоток ни сделай, сразу хватаешься за щеку.

Но популярность "мемуаров от никого", от людей, не переживших ничего стоящего внимания, все возрастает и возрастает. И ты поневоле оказываешься перед фактом: этим людям нечего сказать, но очень хочется, поэтому они используют тебя как ссаные уши. Так рожавшие бабы и старики со старухами любят поговорить о своих проблемах со здоровьем, да с такими подробностями, о которых ты не хочешь знать. Однако рассказчику НАДО — и он переламывает твое сопротивление. Считать ЭТО литературой у меня просто не получается.

Потому-то я и не понимаю, как разбирать писанину современных писателей. Современная литература напоминает мне Каштанку, с которой раз за разом проделывают тот жестокий фокус со скармливанием кусочка мяса, привязанного на нитку. Особенно грустно, что проделывает это все и с Каштанкой, и с литературой ее обожаемый хозяин. Эдакое пролонгированное наказание за зряшное доверие. И собаки, и литературы, и читателя.

Помню, как однажды без всякого злого умысла открыла "Люди в голом", дебютный роман Андрея Аствацатурова, внука знаменитого советского литературоведа В.М. Жирмунского (да-а-а, ну природа и отдохнула...). Гора никому не интересных заметок о том, как вьюноша рос, проходил возрастные кризисы, "вначале был чист, а потом перестал". Всё настолько неинтересно, что невозможно читать. И даже скроллить скучно. Что этот внук знаменитости может сказать читателю такого, через что любого человека не провели его собственные гормоны?

Аннотация, как всегда, слащава, но с намеком: "Дебютный роман Андрея Аствацатурова (профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В.М. Жирмунского) (при чем тут дед автора? или это тоже автора заслуга? — И.Ц.) напоминает своей интонацией лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева. Герой-рассказчик — питерский "интеллигент в очках" — проводит читателя по местам своего позднесоветского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора". Что это за "питерский интеллигент в очках"? Чем он отличается от непитерского? Дулей в кармане? Так она есть неотъемлемая часть всех интеллигентов. Они, похоже, любые манипуляции производят одной рукой, поскольку вторую держат в кармане скрученной в кукиш.

Ладно, понимаю, моя речь выглядит злопыхательством. Именно для того, чтобы читатель получил представление о книге, я и даю обширные цитаты. И даже не отбираю их (я не ЛивЛиб, чтобы из желания процитировать нечто запавшее в душу делать выборку банальностей, виртуозно находя их даже у гения).

Однако объясните мне, чем вот это всё отличается от забавного жежешного поста вполне рядового юзера — пусть неглупого, но не слишком озабоченного глубиной собственных мыслей?

"Надо писать книги о себе. Если не книги, то хотя бы статьи. Но в заглавие непременно ставить слова «Как я…».Например: «Как я ходил во власть».«Как я стал черносотенцем» (тоже всем необходимо узнать в целях, так сказать, повышения образованности).«Как я перестал быть структуралистом и почему» (это, правда, совершенно неинтересно широкой публике, но филологическая элита оценит).Написать и повесить на видное место, на центральную полосу какой-нибудь газеты. Желательно, чтоб московской и чтоб сильно независимой. Или по радио выступить, ежели в телевизор не пущают по причине непривлекательной наружности.«Как я заработал свой первый миллион».«Как я спала с депутатами Госдумы».Как я и как меня…Словом, произвести побольше таких «каков». Читатели ценят «каки» и любят «каки». «Каки» отдают ароматом чего-то неповторимо личного и сугубо человеческого".

Это был сарказм. Вон и смайлик стоит. Как нету? Это скрытый, подразумевающийся смайлик, при переиздании в виде дигитального текста его непременно поставят. И обнюхивание под хвостом произведено: вы же понимаете, я небыдло — вы ведь и сами небыдло, n'est-ce pas? Не сепа, совсем не сепа, милый. Если бы я увидела книгу "Как я ходил в политику" от какого-нибудь уважаемого мною человека, который, знай я наверняка, написал книгу САМ (а не рукою книггера, как тот же Макаревич) — я бы прочла. И вовсе не за аромат каки, который больше любит пишущий интеллигент, нежели "норот", им презираемый.

В качестве аромата каки начинается своеобычная фигня — банальность с примесью исповедальности.

"Надо, друзья, сочинять. Отступать нельзя. Позади Москва, Арбат, сеть закусочных «Золотые купола». Искренность и эпичность, вернее «искренняя эпичность», а еще лучше «эпическая искренность», принесут радость всем. Тебе — гонорар, а читателю — возможность, не подвергаясь риску, почувствовать себя героем".

А можно наоборот? Я, как читатель данного опуса, прямо-таки испытываю необоримое желание потребовать гонорар за чтение данной книги. А автор уже почувствовал себя ничем не рискующим героем, зуб даю.

"Но на одной эпической искренности далеко не уедешь. Ее нужно обязательно чем-нибудь сдобрить. Лучше всего — политикой. Если выберете политику — считайте, что успех обеспечен.Искренности, новой, волнующей, человеческой, явно недостаточно. Тебе это известно как никому. Подсознание читателей страждет сюжетной эпичности. Любой. Самой завалящей. Пусть даже фантазийной и несбыточной. Несбыточной — лучше всего".

Ой, вот только не надо про искренность. Опять. Как баба Лера Пустовая, ей-Богу. Не надо эпичности, но хоть что-то же должно быть в книге! А то вы все (включая Валерию Ефимовну) обожаете "страшные истории из деццтва". Вроде того, как Пустовая в фейсбучных постах трепетно вспоминает, как во время танца с тамбурином, когда она в ахуе от себя прыгала вокруг партнера, тот прошипел: "Давай быстрее!", опошлив все "услаждение себя танцем" (цитата из авторки).

Итак, что же вспоминает сей внук большого ученого? Перво-наперво, разумеется, ужасы полового созревания. Куда ж без них-то? Половое созревание, надо понимать, осенило своими ужасами только "трендсеттеров новой искренности".

"Оказалось, что Витя описался.Об этом доверительным шепотом Валентине Петровне сообщила Оля Семичастных, отличница. Ее посадили рядом с Витей, чтобы она его «подтягивала» как отстающего.Витя описался. Он тянул руку, чтобы попроситься выйти, тянул, тянул изо всех сил, но Валентина Степановна его не заметила.И Витя описался.Помню, как он стоял у доски слева от стола Валентины Петровны и плакал, растирая слезы по щекам.А Валентина Степановна, красная от возмущения, кричала:— И не жалоби меня! Сам виноват! Если б это произошло с хорошим учеником, я бы еще поняла и простила! Но это сделал ты, лодырь и двоечник! Иди с глаз моих!Витя, рыдая, поплелся к двери.Мы все смотрели на него с презрением и жалостью".

О сколько мощи, сколько мысли в этом отрывке! И безвинно униженная жертва (которая будет страдать энурезом, станет мизогинистом, а со временем маньяком-серийником — или сопьется, что зачастую одно и то же). И учительница, которую на милю нельзя подпускать к детям, насквозь пропитанная фаворитизмом и стремлением шустро перевести стрелки за собственный косяк на несчастного ребенка! И стукачка-отличница, не захотевшая сидеть рядом с лужей мочи, и ее безжалостные одноклассники, никто из которых не вскочил и не кинулся за беднягой, дабы оказать ему моральную и прочую поддержку... Ой. Это уже другой тренд — про педофилию. Обычно поддержку в таких ситуациях оказывают люди душевно нездоровые, с далеко идущими недобрыми намерениями.

Словом, одноногая собачка описывается со всем накалом недополученной ею жалости — и разумеется, с примесью дидактики: вы ведь тоже кого-то в жизни недожалели? А не стал ли он в результате демоном зла, вторым Чикатило? Нет, он стал кентервильским привидением, аффтар. Уж обижать так обижать, с последствиями!

Кстати, а почему вся эта "Трендсеттерская Эдда об искренности" так называется? Нам расскажут еще одну ужасную историю, приплетенную ни к селу ни к городу.

«Американские насильники насилуют вьетнамскую женщину в голом.Женщина в голом зовет на помощь.Подлые смехи».Вьетнамцу накануне показывали альбом репродукций и научили выражениям «женщина в синем», «женщина в черном», «женщина в белом». В самом деле, если есть «женщина в белом», почему бы не быть «женщине в голом»?И ничего смешного. «Женщина в голом», которую насилуют американские насильники, — это трагедия. Особенно если рядом или где-то поблизости раздаются «подлые смехи».Трагедия, да. Но трагедия слишком красивая. Кстати, как потом стало известно, сценарий про «женщину в голом» вьетнамское руководство не утвердило. Видимо, в «женщине в голом» оно усмотрело что-то красиво-легкомысленное, то есть южновьетнамское, буржуазное, а стало быть, не совместимое с задачами социалистического строительства и заветами товарища Хо Ши Мина".

И что? Как это связано с продолжением? Чисто формально.

"Семилетний «ребенок в голом» — это совершенно некрасиво, не легкомысленно и не буржуазно. Это стыд и позор.Каждый год в школе перед первым сентября нас подвергали «медосмотру». Заканчивался этот медосмотр унизительной для всякого ребенка процедурой. Медсестра заставляла каждого лечь на кушетку, животом вниз. Потом она стаскивала с лежащего ребенка трусы и колола ему в попу «гамму глобулина». Это было не просто больно. Это было больно и одновременно позорно. Особенно когда медсестра стаскивала с тебя трусы, а потом отходила к медицинскому столику взять шприц. Ты лежал кверху попой, а на тебя глазели одноклассники, толпившиеся у входа в процедурную. Ты лежал совершенно голый (спущенные до колен трусы не в счет), беззащитный и одинокий. Ожидание укола, пока медсестра наполняла шприц возле столика, длилось целую вечность. Ты ощущал на себе, своей голой и позорной попе взгляды одноклассников.Особенно девочек.«ГАММА ГЛОБУЛИНА». Когда я слышал это сочетание слов, одиночество казалось мне особенно непереносимым".

Хм. У нас мальчишки могли попой еще и повилять, а то и передом повернуться, позорники. И нет, это была не пролетарская школа, я училась в английской спецшколе, одной из весьма престижных. Школа была дерьмо, половина преподавателей была суки, но дети не были хрупкими стыдливыми созданиями, лишь изредка матерящимися от отчаяния перед несовершенством мира. Матерились они мало, а вот пакостили и разговаривали о неприличном практически постоянно.

Но автор этой книги рассказывает нам о детстве эдакой ромашки, а вернее, мимозы стыдливой, опускающей ветви свои при прикосновении грязной длани действительности. Впрочем, далее будут цитаты и разбор баек из подростковых лет Аства... автора, когда мальчик, который был чист, понемногу перестает быть таковым, но и тогда все больше переписывается.

По всему тексту разлита советская (или антисоветская) воспоминательность. Вначале вам без всяких авторских мыслей (и даже без попыток осмысления) вываливают некую историю — как если бы она была полна сверхидей сама по себе, а не безлика, банальна и скучна. Потом автор изображает на лице своем ожидание: ну вы-то понимаете подтекст, дорогой читатель-небыдло? Нам-то с вами ничего объяснять не надо!

Нет, это не "Люди в голом". Это "Голый король": если хотите, чтобы о вас думали хорошо, сделайте вид, будто видите второй смысл.