Несгибаемый

Этому дереву я хочу посвятить отдельный пост — в компенсацию, если так выразиться, свинского отношения к нему людей. В более почтенных местах, нежели Парк Горького, такие деревья окружают оградкой, ставят таблички с указанием возраста и тех знаменательных дат, которые это дерево помнит. Это, полагаю, помнит еще Наполеона и похороны генерал-фельдмаршала Мусина-Пушкина в Симоновом монастыре.

Здесь же огромный (видите маленькую фигурку внизу — это я с моими без малого 180 см роста!) тополь беспощадно обдирают и обрубают. От кроны осталась маленькая "свечка", ствол почти гол, на несколько метров вверх тянется, словно рана, полоса обнаженной сердцевины.

Обрубать ветки дереву, стоящему далеко от всяких проводов, окон и прочих предметов, которые дерево могло бы задеть кроной, и вообще варварство, но зачем еще и кору обдирать? Из каких соображений? Чтобы придуркам было проще корябать на сердцевине, уже поврежденной жучком, свои пошлости, не меняющиеся век от веку и периодически дающие пищу крошечным мозгам разных Аствацатуровых?

Дерево огромное, обхватов в пять-семь, причем это не два-три сросшихся ствола, как бывает у очень толстых, но относительно молодых деревьев — нет, это явно отдельно стоящий "индивидуалист" с одной-единственной кроной. Тополь-интроверт. Совсем как я.

Есть, как я уже сказала, такие же "старинушки", окруженные почетом — и оградка, и табличка, и звание памятника природы, и туристам с маркером к стволу лезть ни-ни, штраф стопицот юаней... А этот бедолага стоит так, словно его и нет, принимая на себя все беды и невзгоды от человека и природы. Родился деревом — терпи. Почет выпадает единицам из миллионов безымянных, бессловесных древесных стад.

Каждый раз, оказавшись рядом, удивляюсь тому, как это дерево выстаивает. И солнца в обстроенном со всех сторон уголке на задах какого-то административного флигеля почти нет, и ствол дереву повредили, видно, чтобы древоточца порадовать, и не нужно оно тут никому, все только и ждут чтобы поскорей засохло — а оно живет. И даже рвется к солнцу, выпускает листья, цепляется за неласковую московскую почву корнями, сопротивляется участившимся ураганам...

А зачем? Чтобы прожить еще сто лет? Так ведь грядущему веку и порадовать великана нечем — всё жучки-ксилофаги, глядящие на тебя как на шведский стол, да бешеные, небывалые для наших краев ветра, сносящие крыши с домов, а не то что старые деревья. И равнодушные людишки, хуже ксилофагов, пишущие на твоем голом, ободранном нутре свои кривые вирши. Что ему так дорого в этом бесприютном мире? Зачем оно тянет со смертью? Засохло бы — и отмучилось.

Впрочем, нафига я спрашиваю? У себя бы такое спросила. Тоже чувствую себя последним старпером, непонятно почему не сгибающимся под ветром, который все отчетливее день за днем шепчет: я тебя все равно сломаю — это всего лишь вопрос времени...