"А поскольку он был крокодил, то и стихи он писал по-крокодильски"
Это фото я ставила, но не удержалась от того, чтобы поставить снова: уж очень оно показательное. Автор разбираемого опуса — средняя задница.
Все как-то не доберусь до заключительной части разбора пустовых потуг. Уж больно нудная, нудная эта ее "Ода радости". Просто политый фальшивыми слезами гроб с музыкой. Может, старухам и положено упиваться картиной пышных похорон никому не нужных и не интересных незнакомцев (очевидно, представляя себя на их месте), но я не настолько стара, честное слово. И надеюсь, никогда не достигну такого состояния, в котором упиваются похоронами.
Почему, спросите, фальшивыми? Да потому, что все эти эго-книги (хотя скорее уж эмо-книги) пишутся по старой русской пословице: "Порог скребла — пирог спекла; полы мыла — во щи вылила". Читаешь — и чувствуется в тексте бесперечь какой-то мусор, словно песок на зубах скрипит. То же ощущение возникает, когда идет по вагонам толпа "погорельцев на ставке" и ноет: "Сами мы не местные, денег на билет не хватает, помогите кто чем может..." Притом, что всякому жителю столицы известно: попытка купить такому мифический "билет до дому" неизменно оканчивается провалом. Ему не билет нужен, а ваше бабло. Большую часть которого он отнесет хозяину и будет дальше запускать ручонки в ваши карманы, господа не самые состоятельные граждане. Потому что вы лохи, милосердные лохи.
Деятельность такого рода постепенно девальвирует милосердие, превращая душу во что-то засохшее, словно подошва, да вдобавок закованное в броню. Читаешь годами нытье пустовых-старобинец и думаешь: почему я, посторонний автору/авторке, хорошо образованный, приличный, зрелый человек, отродясь не желавший быть ни ДБД с ОБВМ, ни сетевым психоаналитиком, ни плакальщицей на каких-то, прости Господи, "значимых мероприятиях", должен задарма лечить некую Леру Пустовую (и не надо меня уговаривать, госпожа Жучкова, будто Лера-персонаж и Лера-аффтар чем-то отличаются друг от друга)? Тем более, что она бздит, как нанятая (почему как?), а я сижу и обтекаю ее... исповедальностью.
Натыкаясь на псевдозначительное: "Утрата затирается в быту, как изначальная любовь, баррикадируется пивасиком из холодильника, трусами мужскими, женскими и детскими, грудой посуды в раковине, пылесосом, который мешает, куда ни поставь, наконец, неизменно оживляющим утро, день, вечер и ночь ребенком – о, ребенок безразмерная затычка на месте любого отсутствия, он заменяет общение и секс, утрату и вдохновение, амбиции и смысл жизни", нельзя не поморщиться (если ты, конечно, не психолог). Ребенок-затычка... Психоаналитик на этом месте рукоплескал бы. И подсчитывал, сколько бабла он срубит с этой дерьмовой (пусть и подсознательно дерьмовой) мамаши.
...или псевдомужественное: "В книге Анны Старобинец о прерывании беременности на позднем сроке есть интервью с женщиной, образцово переживающей утрату. Она носит черное и заставляет плакать себя каждый день, пока длится отведенный ей для себя и семьи период траура, и я начинаю завидовать ее правильному погружению в медитацию горя, потому что я нарочно не носила черного и плакать ленюсь"... Он и тут бы рукоплескал, жадная сволочь. А я всего лишь думаю: в письме от человека, который мне небезразличен — даже не обязательно близок, просто мне не все равно, как он там, после смерти мамы — я бы прочла такое и посочувствовала, ответила бы бесполезным "держись там, мы все очень за тебя переживаем" (понимая, что ни хрена оно не помогает, всё это "держись-переживаем").
Но чужой человек, вздумавший ссать мне в уши, Старобинец оно или Пустовое — это вор моего сочувствия, сопереживания, душевного отношения. Это разводчик лоха. Это клянчащий мелочь, а потом обирающий тебя до нитки карманник. Мошенник с компашкой таких же, как он, воришек. И не надо мне втирать: вам что, денег жалко; им же надо, им на хлеб не хватает, как вы не видите?
Не вижу. Им на бизнес не хватает. На свой вполне процветающий бизнес. Моих денег, моих нервов, моего доверия. А ведь это всё — не безразмерное. И я не желаю тратиться на эмо-графоманов с их россказнями и их подпевалами. Ведь так называемые критики прямо в чернильницу кончают от очередного окололитературного ворья.
"Пустовая делает в первую очередь именно художественный текст: суггестивный, образный, метафорический (однако заметим и то, что сама метафора становится у неё средством анализа), запускающий в читателе одновременно сопереживание и рефлексию и в конечном счёте – катартические процессы", — пишет Ольга Балла на "Литерратуре". Спрошу даже не где там художественность (Балла находит художественность исключительно в отходах и отстое, это ее фирменный приемчик), но: какого именно анализа? Где там анализ? Вся книга ДЕКЛАРАТИВНО составлена из лытдыбра, пересыпанного корявыми красивостями и бессмысленными ретардациями.
Я, хоть и привычный к сбору перловки человек, но фрагментов ужаснее этого искать не рискну: «…принести ребенка в ванную под строки: "Кто щас будет куп-куп, по водичке плюх-плюх…" – услышать от мужа-инженера: "Какие отвратительные стихи". И обнаружить в итоге, что лучшие пестушки придумались сами и непечатны. "Я какун, какун, какун, ножками стукун-стукун, носиком сопун-сопун, пузик урчу-у-ун"». Ну да, а пенисом дрочун-дрочун.
Хорошо понимаю отвращение мужа-инженера — и сама испытываю отвращение куда большее. Вынесенная на всеобщее обозрение интимность, и неважно, влюбленной пары или матери с дитём, выглядит отнюдь не так умилительно, как кажется любителям соплей в сахаре, пардон, "новой искренности". Вся эта ласковая, бесценная для двоих чушь, будучи открыта посторонним, подчистую теряет привлекательность. Ее красота в недоступности, в той самой интимности, скрытости от чужих глаз. А выставленная на публичное обозрение, на окололитературный торг, она превращается из таинственной девы в публичную девку. Глупую и похабную.
Как говорила одна моя знакомая маленькая девочка, впервые в жизни побывав в общей бане: "Пиписька чужая, противная". Знаете, это чувство возвращается порой и к взрослым людям: на кой ляд данный "мастер пера/кисти/кадра", а на деле незнамо кто, тусовочный хрен с горы демонстрирует мне свою пипиську? И даже не в бане, но как бы в искусстве. Причем без всяких атрибутов творческого осмысления пиписек, а прямо вот так, одним уныло-лытдыбрическим куском...
Кто донесет до нынешних "литераторов и литераторок", что художественный образ Наташи Ростовой, неизящно демонстрирующей мужу пятно на пеленке, и лытдыбрические живописания вербальных и телесных выделений не героя, а АВТОРА — вещи разные. И даже если отвращение вызовет Ростова, то вызываемое ею и вами отвращение — разное.
Поймите уже, пишущие мамаши и возлюбленные, упоенные собою, простую истину: вам НЕ СЛЕДУЕТ вываливать на читателя "внутрисемейные" потешки, пестушки и утипутеньки. Пусть они хорошо влияют на семейную жизнь, а также на развитие ребенка (да, если в семье некому эстрогеново поглупеть до имбецильности, чтобы гулить над дитятей сутками, не только эмоциональная, но и интеллектуальная сфера ребенка начинает отставать в развитии; именно поэтому в аристократических семьях, где мать не могла позволить себе поглупеть НАСТОЛЬКО, эту роль выполняли мамки, няньки, кормилицы) — в том, что вы пытаетесь выдать за книгу, они бесполезны, бессмысленны — и да, отвратительны.
Потому-то и нужно что-то делать с текстом, прежде чем сливать эстрогеновую чушь из своих уютненьких в стопки резаной бумаги. Если только вы не планируете распихать весь тираж по родственникам, друзьям и близким. Ан нет, Лерочка-лытдыброчка не собирается. Ее опус, говорят мне, уже утрамбован в РГБ, как будто та резиновая. Я ведь там работала, знаю проблемы с площадью фондов. И вот таким мусором ее забивает "новая искренность", да что там, вся "современная проза", будь она употреблена на то, чего достойна со всеми своими "откровениями"...
А ведь Лерочка искренне ждет, когда же мы начнем ее не токмо жалеть, но и восхищаться. Хвалитиков ей мало, что ли? И так всех задействовала, разослав по друзяшкам свою писанину с застенчивым, но ВЕСЬМА настойчивым предложением дать отзыв. Вот на ЭТО.
"И я вспоминаю, что в одном из двух бакинских сундуков бабушкой хранится случайная реликвия – трусы сына, видимо забытые во время его единственного вместе с нами джалал-абадского визита. Не знаю, как вам, а мне от подобных откровений и скучно, и неловко. Ну сколько можно, а? Критики уже захлебывались оргазмом от реликвий в виде трусов над опусом другого "авторитета" — Марии Степановой. Та выворотила все сусеки околевших родичей, соединив их ненароком с мировой историей. И с той же безграмотностью живописала "старообразные муфты" (не зная слова "старомодный").
Пустовая продолжает традицию уродливых красивостей своими СРЯзмами: "Кимсанчика, кормленного бабушкой мясом" (что это за слово "кормленного"? перекормленного, закормленного, откормленного? куда авторка префикс-то дела?); "я рыдалась маме, что мне никогда столько мяса не съесть" (кто бы объяснил мутантам из Лита, что в великом и могучем есть слово "плакаться", а "рыдаться" — нет); "каково играется на стороне мамы" (откуда "создающей художественную книгу" Лере знать разницу между словами "играть" и "играться"? она же критик, да вдобавок "новый", то есть манифестарно малограмотный).
А как прекрасны все эти псевдохудожественные фиоритуры, неизменно срывающиеся в "петуха"! "...и в чаинках умолчания углядишь наконец его скрывающийся силуэт". Фигуры умолчания, значитца, бывают чайные и кофейные. Если учесть, что гадание на чем бы то ни было, собственно, и затевается не ради умолчания, а ради раскрытия того, о чем умалчивается...
А философские рассуждения, ммм... "На семью всегда дается только один человек, живущий вот так, для себя. Интенсивно вбирающий в себя всех других. Другим и приходится быть – другими. Чтобы в коллективном крокодильем зевке не проглотилось солнце. Черному родственнику, как я это называла, всегда выдают в пару белого. Иначе роду не выжить". Дивная штука сверхвыводы, сделанные на основе своего крохотного мирка. На основе своей матрешки Ракамье, где, похоже, слабаки перемежаются людоедами. И так приятно причислить себя к людоедам!
"Вот почему, очевидно, моя мама – не крокодил. Потому что крокодилы – бабушка и я. Ей просто ничего не оставалось, как играть за хозяина фермы. Пасти опасных. Я подозреваю по маминым рассказам, что и отца моего она нашла такого же – крокодила. А вот у меня выбор – был. Я сделала его едва за двадцать. Тогда я искала белого – еще говорила: мягкого – родственника себе в мужья, искала, чтобы преломить и насытиться. И вдруг отказалась от добычи".
Хм. Не уверена, что предпринятые Лерой действия можно назвать отказом от добычи. Хотя рассказать, что именно, какой простой и грязный сюжетец своего крокодильего существования пытается заболтать, заблекотать писательница Валерия Пустовая, усердно изображающая то духовность, то эмоциональность, то нравственность, то философский склад ума (ума!), придется все же написать еще пост.