Вышла из кельи — и сразу на "Альтерлит"
Однажды объект нижеследующей статьи, Анна Жучкова, придя, словно агент, под прикрытием фальшивого аккаунта Иконниковой (уж не на Светлану ли Николаевну Иконникову ли намек? она дама кавалерственная, советский и российский философ, культуролог, лауреат премии Ленинского комсомола, заслуженный деятель науки РФ). Под личиной Жучка очень, ну просто очень просила провести анализ статей Анны Жучковой, самого, бесспорно, громогласного, неутомимого и безынформативного критика. Очего безынформативного, спросите вы? Попробую проиллюстрировать своей статьей. "Дабы дурь каждого видна была".
Вышла моя статья на "Альтерлите". И мне сразу же вспомнилась старая-престарая комедия "Человек с бульвара Капуцинов" и ее финальная песня, полная глупых, но незабываемых метафор — "как ястребы рвутся с цепи". Цепные ястребы немедля принялись задаваться вопросами и получать ответы. Некоторые тут же отправились в бан. А некоторые подписались на обновления.
Итак, чтобы не быть голословной, статья про Жучку, она же Иконникова, она же Жучкова, она же самая-самая, весь вопрос в чем именно.
Инесса Ципоркина. Субъективная оценка как новый критический метод
Начало в духе Франца Кафки: четыре года назад, проснувшись, преподавательница одной из кафедр РУДН Анна Владимировна Жучкова обнаружила, что превратилась в литературного критика. Ей это приснилось. И она кинулась убеждать в реальности своих грёз оторопевших читателей, писателей и других критиков.
Анна Жучкова своими трудами («сто тридцать научных статей за четыре года, нет, уже двести!») заслужила краткий отзыв о своем критическом методе, получившем много лестных отзывов от собственной создательницы, то есть от самой Анны Жучковой. В беседах с единомышленниками А. Жучкова заявляет: «”Новая” критика — та, что противостояла общей позиции “элиты”... Которая уже поменяла литературную карту. Просто потому, что говорить открыто стало возможно». И неустанно поучает неофитов и всех, кто не успел увернуться, как надо писать, дабы говорить открыто. Независимая критика не может быть свободна от поучений г-жи Жучковой.
«Писатели считают, что критика должна: 1) давать системный анализ происходящего здесь и сейчас, 2) рассказывать, как сделан конкретный текст, на что похож и какой целевой аудитории интересен.
А как же субъективное видение и оценка?
Не нужна нам ваша оценка, только восхищение, — отвечает писатель.
А как же образность, эмоциональность, метафоричность?..
Чтобы она снова была, надо возвращать уважение к профессии критика», — пишет А. Жучкова.
Итак, главное, за что борется г-жа Жучкова и что вернет уважение к профессии критика, есть субъективность (а такоже и эмоциональность с метафоричностью... чего, критики?). Субъективность не только видения, но и оценки. Прямо-таки апология профессионализма. Однако почему тогда А. Жучкову столь раздражает чужое мнение, которое кажется ей субъективным? Отчего она не считает собственную оценку полностью субъективной, а следовательно, необязательной в качестве оценки? Ведь в этом случае придется дать право голоса и прочим... субъектам. Однако Жучкова вручает право на субъективную оценку лишь себе и «своим людям», опекаемым ею персонам (если не сказать персонажам).
Так взглянем же в лицо новому методу, а также удивительным метаморфозам Анны Жучковой в зависимости от того, пишет ли она о книге симпатичного или вовсе не симпатичного лично ей писателя. Или умеренно симпатичного, почти несимпатичного или почти антипатичного автора. Пожалуй, главные черты данного метода — «липкая симпатия» (что ж, если критик А. Жучкова в метафоризме своем позволяет себе выражение «липкая эмпатия», позволим и мы себе некоторые вольности) и взаимозаменяемость характеристик.
И начнем мы с полюса шкалы Анны Жучковой — с «Оды радости» В. Пустовой. Своего рода абсолют, раздел «обожаемые».
«Эта книга – поток, энергийный порыв», — пишет Жучкова. — «Она преодолевает узкие рамки жанра .doc, который в литературе почему-то приобрел черты ограниченности и эгоцентризма, хотя само по себе направление .doc вовсе не одномерно... Самый яркий пример – книга А. Старобинец “Посмотри на него”, которую Пустовая так часто упоминает в начале повествования. Упоминает – и преодолевает». Не отвлекаясь на странные словечки вроде «энергийный», спросим себя, чем же так хороша именно эта книга? «”Ода радости” – книга метамодернистская. Принимая противоречия жизни, героиня движется вперед. Прорастает сквозь старое новым в постоянном “движении к еще немного продвинутой версии себя”. А это и есть идея метамодернизма – движение как принятие противоречий и прорастание сквозь них».
Между тем подобные определения насчет идеи подходят к любому произведению искусства во все времена и у всех народов. Даже в пессимистических сюжетах вроде «Смерти Ивана Ильич» или «Скучной истории» можно найти множественные элементы принятия противоречий жизни и движения вперед. Автору попросту не о чем писать, если ни один герой повествования никуда не движется. Итак, был ли Гомер метамодернистом? А также отнюдь не первым представителем какой-нибудь «новой искренности»…
Что ж, ни посылы, ни определения г-же Жучковой не даются, они то ложные, то безосновательные. Плюс декларативное «возвращение уважения профессии критика субъективностью оценки». Каковая декларация довольно последовательно реализуется. Мнение А. Жучковой с текстом практически не связано. А если не с текстом, то с чем тогда?
За черты, присущие первой художественной книге В. Пустовой, Анна Жучкова не только не хвалит книгу Марии Авериной «Контур человека: мир под столом», но и пеняет автору: «Из-под стола ни автор, ни героиня так и не вылезают. У маленькой Маши и взрослой Марии разный жизненный опыт, но кругозор ограничен столом. Перестройка – очереди за едой. Девяностые – салат из крапивы. Это от автора Марии. От маленькой Маши – ненавистная манная каша и “любимое пюре с котлеткой”. Когда встречаешь эту “котлетку” в тринадцатый раз, начинает подбешивать. Говорят, нет ничего скучнее, чем чужие сны. Оказывается, есть – инвентаризация чужого детства. А вот тля, я с ней играла, а вот мальчик Сережа, а вот банан и печенька, а вот мой слоник, мой бегемотик, мое платьице, мои туфельки».
Так хороши или плохи данные особенности текста? Почему одним писателям этот прием использовать можно, а другим нельзя? Или это эксклюзивно-патентованный прием имени Валерии Пустовой? Отчего такое же изложение интимных моментов из жизни В. Пустовой с семейством (вплоть до словечек вроде «попоцька» и стихов про то, как «наша писа хороша») Жучкову не «подбешивает»? Да потому что Пустовая – близкая подруга критикессы.
Двойные стандарты наблюдаются практически в каждой статье Жучковой.
Анна Старобинец с эгобеллетристической книгой «Посмотри на него», участник истории «Как поссорилась Анна Альфредовна с Аглаей Викторовной» – человек из другого лагеря, креатура ненавистной для Жучковой преуспевающей критикессы Галины Юзефович. Поэтому Старобинец получает поглаживания вкупе со шлепками: «Каждому из нас присущ эгоизм, каждый переживал сходные эмоции, что заставляет сопереживать, не анализируя. И все же, отряхнувшись от липкой эмпатии, – а как бы я поступила? Горе скручивает внутренности в тугой канат, стоит в горле, я хожу и говорю “на автомате”, но именно эти автоматические действия почему-то предельно вежливы. До холодности, до отстранённости. Но – вежливы. На уровне рефлексов.
У героини, видно, рефлексы другие».
Разрешите усомниться в том, что Анна Жучкова понимает, каково ее реальное поведение. Причем усомниться на собственном опыте общения с этой дамой. Впрочем, какой объективности можно требовать от А. Жучковой, когда она вовсю возрождает субъективность?
То Жучкова пишет, что в литературе необходима «дистанция между автором и персонажем, которая, по словам В.Е. Хализева, является необходимым условием литературного произведения. Без этого текст был бы простым репортажем», то хвалит книгу, в которой дистанцирования не видать и под микроскопом: лирическая героиня если где и дистанцируется от себя-автора, то лишь в самооправдании и самовосхвалении. Героиня-то, может, и была бы честнее своего создателя, да только автору охота похвалить себя за любые свои мысли и поступки, включая самые непочтенные.
Однако всё это, в сущности, неважно. Неважен текст. Лишь бы автору удалось понравиться критику и вызвать «эмоциональность», за коей непременно последует «метафоричность».
Критик Анна Жучкова очень любит поговорить о своей эмоциональной реакции на книгу. Например, про книгу Анны Козловой «Рюрик»: «Хотя этот приём после некоторых “главных критиков” уже запрещенный, я все же скажу – рыдала полдня. А когда вечером мужу пересказывала, снова». О романе Пустовой: «А потом муж зашёл в комнату и говорит — ты чего плачешь?» Роман «Не кормите и не трогайте пеликанов» Андрея Аствацатурова тоже вызывает некоторые... реакции, скорее телесные, нежели умственные: «...мозг мой скукожился. Благодаря магистру игры в бисер Андрею Аствацатурову снова расправился, затрепетал стрекозиными крылышками». Поневоле приходит на ум снитч, который улетал от всех, а в руки давался лишь Гарри Поттеру. В данном случае — Андрею Аствацатурову. А потом, очевидно, улетал снова и более к хозяйке не возвращался.
Эгопрезентация вместо критического анализа, попейте валерьянки, что ли, Анна Владимировна…
Ну, скажете вы, это всё женские разборки, кошачья драка. А вот как обстоит дело у Жучковой, гм, с неженской литературой? А так же, отвечу я вам. Тонкая душа критика не выносит грубости и бездуховности.
«Земля» Михаила Елизарова получает громкое, прямо-таки оглушительное «фи»: «Философские экзерсисы, похожие на скачанные из интернета студенческие рефераты, цитирование глупых постов о ритуалах, жрицах и отрывании голов петухам, матерщинные прибаутки – слова, слова, paroles, paroles без конца и без краю. Ощущение, что писателя схватило какое-то огромное животное и тащит, а он не в силах сопротивляться. Пишет и пишет – и не может остановиться... Книга хороша тем, что у нее есть обложка. Так что остановиться придется».
Замечу, что такие же ретардации во множестве встречаются в книгах авторов «с другого края шкалы» и ничуть не фраппируют г-жу Жучкову. Ведь это друзья! Пусть пишут как хотят, а критик всегда защитит своих.
Еще один типичный для ее критической манеры момент: «А коли вам не нравится то, над чем я рыдаю, смеюсь и прочее, то вы человек узколобый, скучный, одинокий и недалекий». Так, описывая Романа Сенчина — буквально всего Сенчина, ab ovo, Жучкова выдает читателю инструкцию по восприятию его прозы — ну и пару сверхвыводов насчет тех, кому она не по нраву: «Проза Сенчина может казаться унылой тому, кому скучна игра на варгане и бескрайние тундровые плоскогорья Тувы, где Сенчин родился. Но тут как в анекдоте: “Если вам скучно и одиноко, значит, вы скучный и одинокий”». Зачем же опускаться до столь наивной демагогии?
Инструкции, мануалы буквально манят критикессу: «Понять нового Сенчина можно лишь отлепившись от хвоста литпроцесса – и вернувшись к человеку в самом себе». А ее сравнения с головой выдают любителя эмоциональных реакций, впавшего в транс: «И только тут я увидела роман автора с языком, восхищённое и благодарное владение им, бережное и чуткое любование». Только тут? А остальные расхваленные за распрекрасный язык авторы — они что, сбоку припека?
Зато те, кто критику Жучковой несимпатичен, получают quantum satis ее презрения. Захар Прилепин, например: «...быть плохишом лирический герой себе позволяет, ему не жим-жим». Предположим, это всё о герое. Но рецензия-то явно посвящена не столько тексту, сколько автору: «Книга насквозь пропитана фамусовщиной. Это и страсть к молве... И желание вылезти из грязи в князи, занять барское место... Тем, кого Захар считает выше себя, он готов прислуживать». Так сам ли Прилепин здесь подхалимничает или его «лирический герой»? Если учесть, что роман автобиографический, то мысль приходит о сведении счетов, а вовсе не о критическом отзыве...
Путаница в каждом отзыве Жучковой. Одно прослеживается четко — пристрастное отношение критика к авторам, но никак не внимание к тексту. И чем же, спрашивается, занимается данный представитель «свободной и независимой критики», как не обслуживанием определенного круга литераторов?
Ну а самоновейший метод... Что метод, когда перед нами железобетонная схема, построенная на константах и неоднократно использованная:
а) рассказ о своей, критика-эмпата (но никак не эксперта), эмоциональной реакции на прочтение;
б) изложение сюжетных перипетий (после иных спойлеров читать книгу фактически незачем);
в) несколько расплывчатых, неинформативных слов фраз о языке произведения (да здравствует метафоризм!).
Низкий, просторечный стиль статей самой г-жи Жучковой (изобилующий нелепыми «жим-жим», «подбешивает», «предъявами», «квазиблохами», «отлепиться от хвоста», «имидж брутальный, взгляд самцовый»), орнаментированный для солидности парой цитат из вузовского учебника по теории литературы, вызывает у ее коллег одни насмешки. Статьи Жучковой цитируются литературными критиками-профессионалами (Е. Иваницкая, А. Кузьменков, С. Морозов) в качестве курьёза, в рубрике «пятиминутка смеха».
А неуважительного мнения о себе любительница свободы не терпит. И тут же в отместку, по рапповской привычке, придумывает ярлыки: «кузьменковщина», «чекуновщина» и т.д.
…Этой осенью Анна Жучкова заскучала. Напомним бывшей учительнице коррекционных классов в г. Лыткарино школьную премудрость: чтение – вот лучшее учение! Пусть возьмет с полки любимых Сенчина, Пустовую, Аствацатурова – да и перечитает их дивную прозу, насладится слогом, развеет хандру. А если уснет над книгой, пусть увидит новый сладкий сон о себе любимой, о своей значимости, литературном и жизненном успехе, о попранных врагах. Вот только читателей пусть оставит в покое.