Эти люди снизу, или Синдром Адели
Снова моя статья на сайте "Альтерлита", снова ожидаю я бурю комментарий под ней... И все, признаться, не о том, о чем статья. Будут таперича прочитавшие разбираться, кто из них черная кость, а кто голубая. А художник альтерлитовский опять сластит пилюлю своими льстивыми карикатурами. Ничего, я при случае здесь фото поставлю, пусть это зеркало как надо отразит. Ну и заодно забаненные мною на Фейсбуке (или забанившие меня, как мамзель Погодина), усердно читающие мой ЖЖ, узрят разницу между добрым художником и злобным (но нелицеприятным) объективом.
Новогоднее TV две недели кряду (как, впрочем, и всегда в эти дни) показывает любимые народом оперетты и мюзиклы 70-х. Включаешь — и слышишь радостное: «За что, за что, о Боже мой! За что, за что, о Боже мой! За что, о Боже мой!» Только Иоганн Штраус смог придать этой фразе такой позитивный настрой. А какие типажи! На первый взгляд неправдоподобные, опереточные, а на второй — вечные, не хуже, чем образы, вышедшие из-под пера серьезного писателя.
Взять хоть горничную Адель из оперетты «Летучая мышь», мечтавшую стать актрисой: «И каждое утро я представлю себе, что я кого-нибудь представляю». Бедная девушка вынуждена изображать баронессу — а что поделать, если путь к мечте лежит через самозванство? Сколько нынче вокругАделей, изображающих такое, что героиня оперетты выглядит интеллектуалкой и аристократкой. Героиня «Летучей мыши» хотя бы в финале призналась, кто она на самом деле.
Но Адели третьего тысячелетия нипочем не признаются, что они не баронессы! И будут стоять на своих выдуманных корнях до трухлявого пенька.
Так, недавно упомянутый мною в статье К. Мильчин (до самого пришествия своего в жюри премии «НОС» являвшийся, согласно официальным данным, «семнадцатичленом Чемпионата по чтению вслух «Открой Рот» — сами понимаете, олимпиец! небожитель!) заявил в эфире Т. Толстой: «Эти люди снизу… Если не понимают, что у Гали (Юзефович — И.Ц.) своя ниша рекомендательной критики, и кричат: «она рекомендует дрянь!» — значит, они ничего не понимают, они ничего не добьются, кроме разорванных дружб и денежных потерь...»
«Эти люди снизу», если кто не понял, мы с вами, дорогие читатели. Ну и не дотянувшие (по мнению г-на Мильчина) до Олимпа коллеги, несогласные с рекомендательной политикой в критике. Это о нас говорит и г-н Мильчин, и г-жа Жучкова. Последняя с дружелюбным видом подводит «итоги года»: «...весной 2020-го заколосилась альтернативная критика В. Чекунова, редактора сайта Альтерлит. Это было сигналом, что осознание блеска и нищеты премиального процесса дошло уже до “низов”». Верхи, в которых, по собственному признанию г-жи Жучковой, на стрекозиных крылышках парит ее мозг, отчего-то прекрасно видны и с моей точки зрения. Надо только немного наклониться и очки надеть.
Поэтому подведу итоги и я, пожалуй. Но для начала напомню читателю высказывания В. Березина о критике, несогласной с восхвалитикой: «…целевой аудиторией паровой машины имени Даниила Хармса становятся не-читатели»; а также, как бы это помягче выразиться, диатрибы О. Погодиной-Кузминой: «Акушерка и кухарка, сидя на [censored], дают советы сетевым [censored], не читающим вообще ничего!». Выражения разные, ресурсы разные, интонации разные, даже пол критиков разный — а суть одна.
Суть подобных заявлений в том, что мы, плебс, никогда и ничего в искусстве не понимаем. Почему? Профессией не вышли. И даже если вышли — все равно, видите ли, получали свои дипломы о «ведческом» образовании не там, где небожителям удобно, чтобы мы получали образование. Ведь горничная Адель, если припомнить либретто, была чрезвычайно взыскательна… одну ночь, проведенную на балу-маскараде у графа Орловского. Надо же было наглядно показать всем, что она не прислуга, а подымай выше! Главное хозяина на балу не встретить. А то как скажет: «Баронесса, пошла вон!» — и пойдешь.
Как же синдром Адели отражается на критике, спрошу я вас? Отражается ли он на стороне, которую выбирает Адель во внезапно обозначившейся «интифаде премиальной литературы» (по выражению критика О. Демидова, о чьем вернопреданном служении писателю З. Прилепину я тоже писала)? Для меня, признаться, не имеет значения, поддерживают ли мнимые аристократы духа, прямые потомки бездетных поэтов Серебряного века, мою точку зрения или противоположную. Мне важнее то, что их мнение литературы не касается вовсе. Это отнюдь не оценка текста, а всего лишь оценка «нужных дружб и прибытка в деньгах», за которые так беспокоится Мильчин.
Каковую особенность своего мировосприятия Адели не очень умело скрывают, при всяком удобном случае повторяя: эти «люди снизу» так тупы, так безграмотны, так «малоначитанны», что дай им волю, они мгновенно скатятся к каменному веку. И лишь мнение экспертов, одобренных теми, кого эксперты выберут «среди себя» обеспечит нам, невежественным и несмышленым, хоть малую надежду на… а, собственно, на что? На интеллектуальную деятельность? На причастность к культуре? Ведь за благие намерения барину-просветителю многое простить можно.
Как бы не так. Что и подтверждает Сергей Морозов, упоминая ответ Е. Вежлян на статью А. Кузьменкова о «речекряке», то есть нелепом, запутанном, перегруженном терминами языке современной критики. На круглом столе «барыни-просветительницы» решили: «Надо писать сложно, еще сложнее, так сложно, как только получается, читатель должен читать статью со словарем». То есть что-либо разъяснять нам, убогим, никто не собирается. Рылом, то есть происхождением не вышли.
Притом, что ученый-представитель старой школы Н.А. Анастасьев некогда всё сказал в своей статье о потугах Вежлян писать «максимально сложно»: «…когда дошёл до следующей фразы: «Я утверждаю, что эта (какая именно, значения не имеет. — Н.А.) парадигма критики играла на стороне литературы, соотнося свои “инсталляционные” усилия с её инструментальной цельностью и ценностью». Поднатужившись, я ещё могу догадаться, что это за усилия такие, разберусь, возможно, и с ценностями и цельностями, но как может парадигма, данная ли, другая, третья, играть на чьей-либо стороне, — этого мне точно не понять».
В том-то и дело, что «наукообразные речекряки» создаются из соображений, достойных Адели: дать читателю понять, что он критику не ровня, он из «этих людей снизу». Притом любой из речекряков можно без всякого ущерба для смысла заменить простым (или даже не очень простым) человеческим языком. Без терминов, разумеется, не обойтись, но по делу, а не во имя наукообразных камланий. Правда, тогда обнаружится, что мыслей-то в статье «научницы/научника» нет и не было никогда. А так пока читатель словарь листает, забудет, с чего вся эта пустопорожняя муть начиналась…
Иными словами, критики с синдромом Адели полагают, что ежели украситься блестяшками, то есть словами, которые им и самим непонятны, без всякой меры, то сойдешь за баронессу. Е. Вежлян использует псевдонаучные речекряки, Е. Пустовая — образно-романтические. Я бы даже сказала, двусмысленно-любовные: «…роман Александра Снегирева «Вера» как раз и есть современное жанровое, стилистическое лицо социальной прозы. Потому и не будет в случае с этим романом легкого, масленого погружения». Масленого погружения? Без комментариев.
Критику Пустовой и подобных ей все же стоит почитать на досуге как пародию на критический отзыв: «…это предельное напряжение эроса, в случае «Веры», где героиня ищет, от кого наконец родить, и танатоса, в случае «Колыбельной», где в обыденную жизнь вторгается маньяк, как незатыкаемая напоминалка о смерти». Хотя бы для того, чтобы восхититься тем, как «предельное напряжение эроса и танатоса» соседствует с «незатыкаемой напоминалкой». Чистая Колядина (также рекомендованная Пустовой), в чьем тексте «виталища», «носопырки», «благоуханная воня» дивно соседствовали с «дипломатией», «мифологией», «инициативой». Подобное тянется к подобному. И хвалит его, хвалит.
Юзефович, чья «рекомендательная ниша» пошире и поглубже, чем у других, пишет: «...есть книги, написанные ради языка и стиля, а есть книги, написанные, чтобы рассказать историю». Таким образом, книга может быть дивно хороша без какой-либо истории или без литературного языка. А может, и без того, и без другого, авось найдется что-нибудь третье, ради чего стоит читать художественную книгу, в которой нет ничего художественного…
Вот так работники рекомендательных ниш просвещают простой люд. Однако на повестке дня по-прежнему стоит вопрос, какого рода экспертное мнение может породить Адель, плохо владеющая как научно-понятийным аппаратом, так и литературным языком. Если у человека нет ни литературного слуха, ни аналитических способностей, ни врожденного вкуса, что за книги он вам нарекомендует?
Опять-таки не пора ли разъяснить эту сову, то есть «рекомендательную нишу» как таковую? Служит ли речекряк того или иного рода рекомендацией для книги, а не для рубрики «Что бы это значило», она же «Критик Имярек рекомендует»? Не знаю — и, по всей видимости, не узнаю уже никогда, поскольку издательство «Эксмо» закрыло вышеупомянутый проект, в далеком 2012 году открытый Т.Н. Толстой. Ни Юзефович, ни Пустовую, принятых в эту рекомендательную нишу в качестве проводников по дантову аду, простите, по миру современной литературы, народ отчего-то не послушал. Чего вы хотите? Читатели, сэр. Эти [censored] «люди снизу» отчего-то полагают, что, невзирая на умозрительные рацеи (или попросту рекламное вранье) восхвалитиков, им незачем читать плохие книги, каких бы идей ни наковырял в них пиар-агент под личиной олимпийца. Таких «смыслов» можно с успехом поискать и в собственном носу.
Рекомендательные рубрики дали подзаработать блатным, ну а убытки работодатель списал. Очевидно, потери в деньгах дают понять даже отъявленным… благодетелям: Белинских критике не надобно. И самое лучшее, что может случиться с критикой — это Адель. Ну и с Аделью может что-нибудь хорошее случиться. В оперетте. В реальной жизни все идет, как в финале арии: «И старательно Адель стелит барскую постель, разбирает старый хлам и не верит глупым снам».
Вот и думай после этого: изображать баронессу, каждую минуту рискуя спалиться — или незачем позориться. В конце концов, в тиятр можно и честным путем попасть, выйдя замуж за режиссера-постановщика. Браки даже в творческих кругах живут дольше, чем «рекомендательные ниши».