Антиблошиный ошейник для писателя
Очередная моя статья на «Альтерлите» посвящена вещам, о которых я пишу много и усердно, но безрезультатно. Может, это оттого, что уж больно мысль сложна? Мысль, что писатель должен знать язык, на котором пишет. Страсть какая сложность. Просто, как выражается А. Кузьменков, стохастическая математика.
Пятнадцать лет назад сетевое сообщество fantasy proda, пародирующее сетевую же литературу, от имени обиженных сетераторов дала емкое определение критикам: «Критики — ревнивые и завистливые лицемеры, которые, прикрываясь интересами литературы, самоутверждаются за счет юных талантов. Критики мелочно выискивают в великих романах ошибки и неточности. И не понимают, что грамотность — это признак ремесленничества. Настоящий писатель должен думать о высоких материях, а не о том, где поставить дурацкую запятую».
Все смеялись над шуткой, над пародией. А нынче пародия стала реальностью. И никто уже не смеется. Критику всерьез запрещают говорить о том, что писатель, которого превозносят как литературное явление, абсолютно безграмотен, причем не только в отношении грамматики. Он не знает матчасти, не владеет русским языком, не уважает ни сам язык, ни читателя, ни дела, которым занят. Он халтурит, норовя закончить к сроку очередное премиальное-актуальное писево — а затем пытается впарить оное читателю, утомленному ежегодными разочарованиями и бессмысленными «кадровыми перестановками» в литературной тусовке.
Попутно «официальные критики» ругают «неофициальных» за зоркость. Или просто за наличие органов зрения. За то, что у некоторых глаз цепляется за ЕГЭшные глупости: «Всё это играло не меньшее, а большее значение, чем сама речь» (З. Прилепин «Обитель») — хотя, как посмеивался Р. Арбитман в своем «Антипутеводителе», «даже первоклассников учат не путать выражения “играть роль” и “иметь значение”». Ну ничего, недолго их будут учить: вот попишет еще лет десять «простой народ» диктанты по яхиным-прилепиным — и действительно опростится, и заиграет у него значение. И поселится «внутри молодого горожанина Артема деревенский старик Ромуальдыч», «натуристый», «корябистый» и «духовитый». Станет нюхать свою портянку и колдобиться.
А пока барин-просветитель Захар Прилепин дает интервью газете «Культура». Название интервью само по себе замечательно — «Литература растет кустом — из совместного радения о новом слове». И что же там, в процессе радений, выросло кустом? Удивительные наблюдения не только растут кустом, но и плодоносят: «Одно из самых вредных занятий литературоведения — поиск неизбежных ошибок, всех этих «некоторых из которых». Нашел — и радуешься, чтоб вбросить все это в блоги для злорадства пары сотен таких же неотесанных дураков». Отдельными фразами через муть славословий прорывается истинное отношение барина к читателям, литературоведам, критикам, а такоже и к русскому языку.
Неотесанные дураки, замечу, в массе своей получше Захара Прилепина образованы и грамотой владеют. Однако не они, а деревенский самородок Прилепин, оканчивавший Нижегородский филфак одновременно со службой в ОМОНе (если следовать официальной версии), доподлинно знает, что в литературоведении (каковое лихо путает с критикой) есть занятие полезное, а что вредное. И вдобавок омоновец-филолог верит, будто литературовед пишет научную или публицистическую статью, чтобы «вбросить в блоги для злорадства таких же неотесанных дураков» — таких же, как вредный литературовед, надо понимать. Бездны познания и осмысленность суждений рязанского самородка феноменальны. Заглянем же в них — вдруг и они вглядятся в нас? В кои-то веки.
А то надоели фантазмы господ литераторов на наш, неофициальных критиков, счет. Надоели огульные обвинения в равнодушии к поэтике и в поиске блох. Да, правы некоторые, заявляя: ходить блохастым и негигиенично, и неприлично, и неприятно. Но писателям ништо, оне привышные: «…ошибки есть у всех классиков, а уж у Достоевского и Толстого — по сотне на каждый том. Блохи прыгают по всей русской литературе и не означают ничего».
Какой убойный аргумент! Какая оригинальная фраза! Сколько раз мы ее слышали? Сто? Двести? Пятьсот? От скольких «признанных (тусовкой) критиков»? И что показательно, никто из поминающих русских классиков не заменит имя «Толстоевского» на имена Андерсена или Мелвилла, Астафьева или Пушкина, Хемингуэя или Кэрролла. У них ведь тоже были проблемы с орфографией и пунктуацией; кого-то ругали учителя, кого-то правила родня или корректоры. Вот только гении этим не гордились, в отличие от Захара-Евгения Прилепина-Нижегородского.
А давайте-ка приведем пример из русской классики, которую подпертый Еленой Шубиной модный автор судит свысока. И можно даже не из отредактированных произведений, а из того, чем нынче служит блог — из переписки. Например, из писем Достоевского к друзьям. Вот уж где ошибок-то, ошибок!
«Хуже всего боюсь посредственности; по-моему, пусть лучше или очень хорошо или совсем худо. Посредственность же в тридцать печатных листов вещь непростительная...» И правда, сказано коряво. «Хуже всего боюсь», «лучше очень хорошо» и тут же тавтология — «худо». Однако всё компенсирует мысль, на которую современный автор не натянется, как приснопамятная сова на пресловутый глобус: хуже всего — посредственность, да еще раздутая в объеме. То, что мы вынуждены лицезреть год за годом, десятилетие за десятилетием. В том числе и от многократного награжденных «мастеров пера».
Или вот: «...идея одна из тех, которые не берут эффектом, а сущностью. Эта сущность хороша в замысле, но какова-то еще в исполнении? Но если б даже и удалось выполнить, то эффектный роман все-таки выгоднее. Он продается дороже». Не стоит ли обдумать мысль, прежде чем считать повторы? И не принесет ли высказанная классиком мысль некоторого дискомфорта нынешним романистам, которые гонятся за эффектным романом, словно борзая за электрическим зайцем?
Еще одна цитата из «неграмотного Достоевского»: «...литераторов, по-моему, надо бы взять наконец в руки и за одно имя не платить, а только за дело чего ни один журнал доселе еще не осмеливался сделать, не исключая “Времени” и “Эпохи”». Ну, эта идея и издателю покажется вредной и даже неприличной. Это что же, всю систему «брендования» порушить и продавать читателю не автора, а книгу? То есть потребитель вынужден будет покупать не бренд, а незнакомого писателя, вчитываться в текст, оценивать дурацкие черные загогулинки как носители смысла — и чего доброго, потребует, чтобы в них действительно присутствовал смысл?
Последующие прилепинские дифирамбы классикам (в интервью есть и дифирамбы — в частности, признание, что Захар Прилепин купил себе портрет Льва Николаевича и «созерцает с каким-то космическим ужасом, надеясь дорасти ему хоть до колена») выдают, как назвал булгаковский Мастер поэта-графомана Бездомного, «человека девственного»: вместо чтения — девичье любование портретом, вместо понимания — незамутненная вера в то, что критик (литературовед) еще более незамутнен. Всякий, кроме того, кто Захару Прилепину друг.
«Блохи прыгают по всей русской литературе и не означают ничего. Как хорошо заметил Леонид Абрамович Юзефович, блохи не испортят хороший текст, а если он плох, их наличие не имеет никакого значения. И я уверяю вас: почти все писатели — неграмотные люди, путающие падежи и причастные-деепричастные обороты». Почти все? А конкретнее? Или это утверждение из того же разряда, что и почти все ваши оправдания-обвинения в любой сомнительной ситуации — психологическая защита «а я как все»?
Дорогой наш назначенный в светочи и обласканный во юзефовичи! Незнание русского языка в эпоху его формирования, во времена засилья языка французского, под гнетом галлицизмов, да к тому же «незнание» со стороны тех, кто этот язык и формировал, — отдельная тема, которую, очевидно, на ОМОНовском филфаке не проходили. Затрагивать ее значит нарушить девственность некоторых публичных лиц. И умов.
Ну а разговор о хорошем тексте, который почему-то лучше, чем кому-либо, виден членам семьи Юзефович (это, видимо, что-то генетическое) — его можно и продолжить. Например, такой общеизвестной истиной, что незнание грамматики компенсируется безупречным литературным чутьем. Каковое чутье бывает и у малограмотных людей. Иначе тот самый «простой народ» не создавал бы пословицы и поговорки, неграмотный мужик или не больно-то грамотный купец не сумели бы создать ритмичную фразу, полную смысла. Это, так сказать, первая ступень литературного дара.
Писательский слух не навык, а дарование — из тех, которым не научаются, а владеют от природы. Умением на слух определить, как звучит слово и насколько подходит к тексту, обладают гораздо меньше людей, чем этим даром хвастает. В основном же назначенные в литераторы и «прилипшие» к тусовке занимаются тем, что курочат слова и извращают тропы, интересничают, как говорили в старину. А уж непонимание, к чему, для чего и зачем лепишь ты в текст метафоры да эпитеты — симптом отсутствия слуха, литературной глухоты. Так и возникают в опусах глухого писателя «духовитые друзья», «дремучие тулупы» и «сладострастные булки».
Критики, гордящиеся «близостью к Липкам», возмущаются: да как можно замечать идиотизмы в номинированном-лаурированном-распиаренном тексте? Для такого беззакония нужно быть ангажированным и вредоносным «вбрасывающим литературоведом»! Не дают творцу спокойно любоваться на портрет классика! Хотя лучше бы этот любователь книгу почитал. Или хоть словарь, дабы отличать слово «пах» (промежность) от слова «пахнул» (издавал запах).
Не надо переводить стрелки, передергивать карты, господа шулера. Никому не интересны ваши опечатки и перепутанные глаголы. Раздражает муть и халтура, то и дело возникающие вопросы вроде: «Что имеет же имеет в виду автор под “духовитостью”: духовность, задушевность, духовное родство?» Русский язык сложный, богатый нюансами. А радетели за родное слово так и норовят свести его к тому примитивному уровню, на который едва натянулись сами. И то с помощью маркетинга издательского процесса, которым, по меткому выражению Всеволода Орлова, подменили собственно издательский процесс.
И ведь каждый такой «криэйтор» полагает себя умнее читателя — или надеется на всемогущий, всеохватный пиар. То есть на инструменты, не имеющие никакого отношения к литературе, но почему-то компенсирующие безграмотность и безыдейность произведения (вопрос: кому компенсирующие?). И даже плагиаторские, э-э-э, включения. А будучи пойман за руку, начинает объяснять, что поймавший его есть завистник и блохоискатель.
Мы, читатели, подчас говорим с критиками о разных вещах — как, впрочем, и с писателями. Мы с детства помним исходящую от книг магию слова, хотим вернуть ее в свою жизнь — а для торопливых халтурщиков это всё не магия, а глупые фокусы, как в номере сатирика Геннадия Хазанова, пародировавшего фокусника Амаяка Акопяна, бессмысленные «Ахабалай-махалай!», иллюзионисту от них ни пользы, ни профита. Важнее научиться правильно стучать в крышечку магического ящика и произносить: «Я от Иван Иваныча!»
Но читатель, ввиду упорной подмены литературного процесса премиально-маркетинговым, уже начинает требовать, чтобы ему в ящичек положили то, чего он хочет, а не подделку, которую автор с маркетологом пытаются ему продать. И никакие попытки прилепиных и прочих пристыдить читателя (ну или критика, принявшего сторону читателя, а не издателя) тут не помогут. Разочарован в вас читатель, господа-товарищи-баре.