"Гвардейца красит алый цвет, да только не такой"
Эта рецензия (а точнее, читательский отзыв с объемными цитатами, данными скорее для просвещения начинающего читателя, чем для любителей жанра) была написана лет двенадцать назад для сообщества литературных критиков под названием МОСК (думаю, уже можно говорить "покойный МОСК"). И что удивительно, для меня она тоже оказалась началом понимания некоторых вещей. На этот незатейливый отзыв уже ТОГДА слетелись странные существа, азартно ругавшие Янга унылым говном, старым моралофагом и нечитабельным занудой. Я было подумала, что это месть. Месть фанатов осмеянных мною Марченко-Бадеев и прочих поставщиков железячно-фэнтезийного писева — и разумеется, месть не Янгу, а мне. Как будто американский писатель Роберт Янг — мой соратник в военной кампании против толпы ничтожеств, засирающих фантастический жанр. А значит, если как следует распердолить книги Роберта Янга, я лишусь поддержки и, очевидно, расплачусь перед лицом существ, способных родить фразу "Разные рассказчики рассказывали разное" (цитата из того самого Марченко).
Сказать, что это было глупо и грязно, значит ничего не сказать. Это было как маркер: дети, вот что с вами сотворили ваши любимые авторы. Вот что они делают из вас — самим не противно, нет?
А поскольку каждая похваленная мною книга (некоторые мне не нравились вовсе, однако были хорошо написаны, что я и отметила) вызывала аналогичную реакцию, я не могла списать свое ощущение ни на случайность, ни на паранойю. Да и Самиздат, который я всегда воспринимала как чердак, куда можно сложить свои тексты, но никак не место для общения — чердак же, с кем тут общаться, не с пауками же? — несколько лет подряд демонстрировал мне последствия чтения детишками современных писателей.
Открывшейся картины хватило, чтобы понять, до чего современный писатель довоспитывал своих хомячков. До "глубоко личного" отношения, благодаря которому милые зверушки радостно поделили писателей (включая классиков) на "своих" и "ихних" — и ампутировали всё, что могли бы почерпнуть из "ихних", восхваляя и усваивая исключительно "своих". Ну и зрелище, скажу я вам! Как будто снова вернулась на тридцать лет назад, в густопсовейший совок с его обличением "прислужников империализма" — американских писателей, художников, музыкантов, ученых. И вся эта мелкая сволота, так же, как, видимо, их отцы и деды, всерьез верила, что она способна заплевать Роберта Янга — и не только его. Да и сейчас еще верит.
Кстати, еще в середине 2000-х я отметила, что поведение печатающихся на бумаге (не решаюсь называть это писателями) с каждым годом становится все более склочным, инфантильным и истеричным, сливаясь с поведением хомячьих стай. И почему меня это не удивляло в начале века, а уж теперь — и подавно? Наверное, потому, что все это уже было — например, в рассказах Роберта Янга о непреходящей инфантильности рода человеческого.
Отзыв я немного осовременила. Чтобы было понятней, с кем я сравниваю главного героя.
Аннотация: Космический "дровосек" пытается спилить гигантское тысячелетнее инопланетное дерево, в буквальном смысле составляющее единый живой организм с всей планетой, но останавливается, встретив среди древесной кроны местную дриаду и поняв, что таким образом он совершает убийство; повесть переписана в роман "Последнее дерево Иггдрасиль" (The Last Yggdrasill) (1982).
Писательская карьера Янга охватывает период более 30 лет, он издал более ста рассказов во многих журналах, включая такие известные, как "The Saturday Evening Post" и "The Magazine of Fantasy and Science Fiction". Писатель, которого называли "поэтом от научной фантастики", знаком нашим читателям по повестям и рассказам "В сентябре тридцать дней", "Звезды зовут, мистер Китс", "Срубить дерево", "Механический фиговый листок", "Девушка-одуванчик", "На реке", "Хмельная почва" и другим, которые печатались в газетах, журналах, сборниках и антологиях. Одним из лучших лирическо-приключенческих произведений считается повесть "У начала времен", позднее переработанная в роман "Эридан" (1983).
Роберт Янг написал немного романов и, как считают критики, именно поэтому он не был известен широкому читателю, как того заслуживал. Роман "Последнее дерево Иггдрасиль" мог бы расширить аудиторию писателя, но этого не случилось: роман понравился читателям и заинтересовал студию "Уолт Дисней", за право съемок фильма по оригинальному сюжету был выплачен аванс, но работа над фильмом не состоялась. На русский язык переведен роман Янга "Вторая дочь визиря" написанный в 1985 году в жанре юмористической фэнтези.
Роберт Янг скончался 22 июня 1985 года на семьдесят первом году жизни. Он продолжал писать даже в день своей смерти.
Когда я читала эту повесть впервые — давным-давно, в детстве — я до последнего надеялась, что убийца дерева остановится. Что он пощадит дриаду. Что умирающий мир деревьев еще удастся возродить. Как же можно убивать такую красоту? Это как если бы кто-то вздумал срыть горы, потому что ему, видите ли, нравится ходить по прямой. Однако сколько человечество погубило лесов, протаранило гор и срыло холмов, чтобы ходить по прямой? И кто сказал, что оно изменится — даже ради собственного спасения?
Корпорациям плевать на спасение человечества. Даже несмотря на то, что они сами к нему принадлежат. Вот так и возникают теории заговора алиенов-рептилоидов против смешных глупых приматов, нуждающихся во всякой ерунде типа мягкого климата и кислородосодержащей атмосферы. Рептилоиды намного непритязательней.
"Сейчас он поднялся еще выше, и стволу уже пора было уменьшаться в объеме. Но ствол не стал тоньше — во всяком случае этого не было заметно. Он все еще напоминал огромную скалу, и Стронг чувствовал себя скорее альпинистом, чем древорубом. Взглянув вверх, он увидел первую ветвь. Ее можно было сравнить с секвойей, растущей параллельно земле на вертикальном склоне древовидного Эвереста".
Но если Стронг и останавливается, то ненадолго, просто чтобы удостовериться: дриады существуют. И нечистые шуточки, которыми перекидываются между собой древорубы, строящие из себя крутых мачо, неспособны не только испачкать, но даже коснуться души последнего гигантского дерева. А еще он останавливается, чтобы осознать: он — убийца. И вместе с тем — человек, верящий в сказку. Большой ребенок. Ребенок-убийца.
Обычная вещь в рамках психики — дети, незнакомые с тем, что такое смерть, с ее необратимостью, жестоки — и вдобавок жестоки иначе, чем взрослые. Это жестокость наивного эгоцентризма, жестокость центра собственной вселенной, мнимо всесильного и бессмертного. И что хуже всего — бозоглядно увлеченного сказками. А в сказках, как известно, бывает всякое...
"Вы убеждали себя, что это не более чем шутка; вам было чертовски хорошо известно, что никогда ни на каком дереве, ни на какой планете не спустится к вам по устланной листьями тропе прекрасная фея. И хотя вы непрестанно повторяли себе, что этому никогда не бывать, в самом дальнем, темном уголке вашего сознания, к которому не отважился приблизиться здравый смысл, постоянно жила мысль о том, что, быть может, это все-таки когда-нибудь произойдет".
Хотя Стронга нельзя назвать бездушным убийцей. Он — душевный убийца. Убийца, которому жаль жертву. Убийца, восхищающийся мощью и красотой дерева. Убийца, которому не нравится то, что придет на смену зеленому гиганту, накрывающему тенью от раскидистой кроны целый поселок. Словом, "ничего личного, это просто работа" — Стронг всего лишь киллер, который делает свою работу.
Стронг не маньяк, он палач. Почтенная, романтизированная, оплачиваемая корпорацией должность. Чем-то напоминающая донельзя романтичные образы современности — армаду борцов с нежитью-преступниками-врагами, чистильщиков, зачищающих всё, что попадется им на глаза. Ломать не строить — за такими чистильщиками остается шлейф из городов-призраков. Похоже, именно в таких условиях им комфортнее всего.
"...за ними бесшумно катилось к горизонту Великое Пшеничное Море, как он мысленно называл поля.Хотя более уместным здесь было бы слово "архипелаг". Потому что, куда бы он ни бросил взгляд, повсюду виднелись острова. Острова сгнивших деревень; одни — увенчанные зловещими серыми маяками мертвых деревьев, другие — заваленные серыми обломками упавших. Острова контейнеров с отбросами из прочной стальной фольги, острова ангаров из того же материала, в которых стояли сеялки-геликоптеры и облегченные комбайны, взятые колонистами в аренду у Департамента Галактических Земель".
Герой не ищет оправданий для себя. Он не прикрывается национальными интересами. Не разглагольствует о жизни колонистов, занявших планету после вымирания аборигенов. Он говорит правду о себе и о своих напарниках. Не трусит, словом. И это поневоле заставляет его уважать.
"...ты убиваешь их потому, что тебе не дано стать взрослым, — произнес он. — Ты убиваешь их потому, что тебе нравится поклонение обывателей, тебе нравится, когда они хлопают по спине и угощают выпивкой. Потому, что тебе приятно, когда на улице хорошенькие девушки оборачиваются и глядят тебе вслед. Ты убиваешь их потому, что хитроумные компании вроде "Убийц деревьев инкорпорейтед" отлично понимают твою незрелость и незрелость сотен других таких, как ты, и они соблазняют тебя красивой зеленой униформой, соблазняют тебя тем, что посылают в школу древорубов и воспитывают там в надуманных традициях; тем, что сохраняют примитивные способы уничтожения деревьев, — ведь благодаря этим примитивным способам ты кажешься почти полубогом тому, кто наблюдает снизу, и почти мужчиной самому себе".
Хотя в этих словах слышится и бравада, которая сегодня, через сорок лет после написания рассказа, превратилась в инфантильную похвальбу, украшенную "пацанской крутью и жестью". Что, впрочем, ничего не меняет.
Прикрой убийство красивыми традициями, позволяющими почувствовать себя не винтиком в беспощадной машине уничтожения, а гордым покорителем вершин — и оно все равно останется грязной, кровавой работой. Из обрубков ветвей, из распилов сочится кроваво-красный сок, при виде которого Стронгу становится дурно. Но он не пытается переложить свою страшную задачу на чужие плечи. Дерево все равно погибнет — и Стронг пытается сделать эту смерть быстрой и чистой, как в бою, а не как под пытками в допросной. И все-таки у него не выходит. Не выходит... Стронг постоянно вспоминает слова из "Баллады Рэдингской тюрьмы" Оскара Уайльда:
"Гвардейца красит алый цвет,Да только не такой.Он пролил красное виноИ кровь лилась рукой,Когда любимую своюУбил своей рукой". (перевод В.Топорова)
...и видит, как срубленная ветвь превращается в обрубок женской руки, а раздавленный цветок — в женское лицо. А потом начинает понимать: смерть дерева началась задолго до того, как он, древоруб, поднялся внутрь кроны, увешанный оборудованием.
Ни поселенцам, засевающим опустевшие просторы планеты пшеницей, ни корпорации "Убийцы деревьев" не получить прибыли от содеянного. Стронг и ему подобные не столько добывают древесину (которая гниет сразу после доставки на склад), сколько довершают гибель планеты. Гибель, начавшуюся задолго до прихода чужаков. В те далекие времена, когда жители планеты сочли древние обычаи своей расы глупым суеверием. Из-за этой "прогрессивной идеи" деревья потеряли людей, люди потеряли жизнь, мир потерял будущее. Понемногу поселенцы истощат почву и покинут безжизненный каменный шар, голый и пыльный. Возврата нет. Издержки прогресса!
Даже если не поминать всуе луддитов и Грету Тунберг, в эпоху глобального потепления не пора ли задуматься о роли корпораций в уничтожении всего, благодаря чему мы еще живы?
"— Кто знает, может быть я совершил акт милосердия... — сказал Стронг.— О чем это вы оба толкуете? — спросил Сухр.— Их было пятьдесят миллионов, — сказал Блюскиз. — Пятьдесят миллионов!"
Человеку так хочется почувствовать себя хозяином положения, повелителем стихий, покорителем миров... Но почему он не пытается их понять, прежде чем покорить? Почему не пытается определить их место в своей жизни, а своей — в их?
Повесть заставляет задуматься о жестоком детстве, в котором пребывает человечество. О том, как легко человека с душой ребенка превратить в преступника. О том, чем приходится платить за самонадеянность. Не ждите от Янга утешений. Возврат к прежней гармонии невозможен. Но с пониманием приходит мудрость.