Хайпожоры третьего поколения
Эхе-хе, дотрахалась таки наша критика до Яр-мышей и Де-вшей. Существо с мордочкой грызуна, перемалывающее резцами бумагу — предмет моего исследования по имени Ольга Девш, юное (а может, юное только на фото: пожилые дамы любят ставить фото в стиле "мечта педофила") дарование производства Пустовой и Сафроновой. Статью о том, как пишет (по выражению Лорченкова, "играя роль imbécile и изрекая чудовищные глупости на пиджн-рашн"), Девш отметила радостным визгом: "О! Благодарю)) Наконец признание меня нашло))". Да ладно, не надо благодарностей, я бескорыстно. Мне почти лестно, что номинация на все эти ваши "Неистовые Виссарионы" не признание, а мое "фу и бе" — очень даже признание. Устами младенца глаголет истина, которую умудренные опытом стыдливо замалчивают.
Что ж, пожелаем яр-мышам и де-вшам много-много такого же признания. Правда, не от меня, мне на отдельные экземпляры внимания обращать недосуг. Поэтому я пишу о тенденции, о том, как безостановочно проседает уровень критики по мере перехода от учителей (коими уже можно считать Вежлян да Балл) к ученикам (Пустовым да Погорелым), а от поколения "девочка старалась" — к ученикам учеников (Девшам да Кутенковым).
Уже старшенькие, вежлянобаллы, были очень плохи, а ученики третьего поколения и вовсе капец котенку, критиковать не будет. А что будет? Будет поглощать хайп. Для тех, кто пишет "питательный бред" и "рерайт глубокий, с низким уровнем тошноты" (и почему у меня это выражение вызывает исключительно непристойные ассоциации — и питательность, и глубина, и тошнота?), критика, как и вся литература — всего лишь филиал тик-тока. Главное, радуется жующий бумагу лабораторный материал моих исследований, "и картинка симпатичная". Картинка — это да, это ужасно важно...
А в статье на "Альтерлите", где текст печатается полностью, их было целых две. Впрочем, не уверена, что любительница картинок и рерайтов "с низким уровнем тошноты" осилила текст, прежде чем благодарить его автора. Ну что поделать, стать первонахом важнее, чем прочесть написанное. "Это интернет, детка".
Прошел не столько конкурс критиков, сколько фестиваль паровозов «Неистовый Виссарион», и вспомнилось, как Александр Кузьменков писал об этом мероприятии в 2019 году: «Сопоставить списки номинаторов и номинантов всегда любопытно. Итак: Погорелая номинирует Жучкову, Жучкова номинирует Новикову; Подлубнова номинирует Голубкову, Голубкова номинирует Гулина, а Чанцев — Баллу, кстати, за рецензию на книгу Чанцева. Внучка за бабку, Жучка за внучку, кошка за Жучку. Расклад привычный, тусовочный: добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».
Говоря словами Набокова, «никакого Александра Ивановича не было».
Крепнет ощущение, что и литпроцесса не было. Как, впрочем, и премиальный процесс съехал ненароком куда-то не туда. Благодаря чему? — спрашивают себя и окружающих современные литераторы. Читателям ответ на этот вопрос тоже небезразличен — пока. Хотя нельзя гарантировать, что этот интерес продлится сколько-нибудь долго. Тем паче что в ответе не раз звучало и еще прозвучит словосочетание «отрицательная селекция».
В конце первой четверти XXI века литературная сфера вышла на тот печальный уровень, когда ученики критиков старой школы выпустили собственных учеников, те, в свою очередь, также приобрели себе учеников — и теперь эти ученики третьего порядка пытаются порадовать нас курсовыми, вовремя не сданными дорогим учителям.
Как иначе назвать труды, например, Ольги Девш (номинированной на премию «Неистовый Виссарион» в 2019 году), которую, по ее признанию, «поэзия Лапшиной вдохновила на критическое эссе, впоследствии опубликованное Данилой Давыдовым в «Лиterraтуре», и дебют стал стимулом к дальнейшему движению. Именно с этой публикацией меня заочно взяли на семинар СПМ, который тогда вели Валерия Пустовая и Елена Сафронова». Затем хвалебное эссе, надо понимать, привело Девш прямиком в редакторы отдела критики журнала «Лиterraтура». Чем не история успеха! Но лишь в сказках история успеха успехом и заканчивается. В жизни она продолжается согласно пословице «Долг платежом красен».
Одним из платежей современного «младокритика» становится защита благодетеля от нападок «отрицаторов». Благозвучность данного слова целиком на совести О. Девш и ее учителей, выпестовавших в критикессе младой сомнительное чувство прекрасного, а также невеликую способность к рассуждению, информативному и связному.
Когда Ольга Девш пишет в статье: «Наличие энных положительных рецензий не может считаться признаком «качества» (как уровня) книги. Это, запараллелим (за… что? – И. Ц.), фальсифицируемость критики, то есть способность сталкиваться с опытом, а именно, систематически проверять, подвергать сомнению состоятельность объекта критики как произведения искусства и результатом проверок опровергать её»…
Или начинает (!) рецензию со слов: «Долго сказывался реальный автофикшн. А дольше него только рерайт». После чего идет пересказ текста (в средней школе доперестроечных времен элементарное знание текста повышало оценку за сочинение до тройки, однако жертвы ЕГЭ свято верят, что сочинение как таковое есть прерогатива высшей школы), затем опять: «Рерайт глубокий, с низким уровнем тошноты». И снова пересказ, перемежаемый выражениями вроде: «Пазловый конструктор закоренелых гештальтов», «привыкший к нахлобучиванию повиновения», «переливающиеся узнаваемой, русо-типажной чешуей»…
Узнаваемая манера, не так ли? О, сколько раз мы встречали ее у критиков, которым нечего сказать о произведении, оттого и приходится прятаться за нелепыми красивостями. Особенно эта манера свойственна, например, Валерии Пустовой и Елене Сафроновой. Ученики учеников учеников уверены: шизофазия в тексте чудесным образом прикрывает примитивное содержимое, зачастую далекое от истины. Неудивительно, что банальности в духе того, что реклама не гарантирует качества, а личное мнение уточняется при личном знакомстве с объектом — обильно украшаются наукообразием.
В другой статье Ольги Девш приводятся объемистые цитаты из произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина «Читатель», где к указанным Михаилом Евграфовичем «нелишним характеристикам» приклеены ярлыки: «хейтер», «литблогер», «колумнист» — и все они, оказывается, не что иное как тоталитарная «набирающая силу cancel culture», одержимая «бригадным рефлексом» и проч. Можно было бы потребовать уточнений, почему человек, не принадлежащий к платным восхвалитикам и небескорыстным друзьям автора, относится к существам с «бригадным рефлексом», да и что это за рефлекс такой. Есть стадный (стайный) инстинкт, есть командная работа, есть бригадный подряд. Бригадного рефлекса не существует, но разве это может остановить ярую защитницу своих наставниц и «продвигателей»?
Точно так же предыдущая генерация младокритиков бросается на защиту своих, охаивает чужих, стилизует запоздалые курсовые под писанину наставников и пропихивает ученические штудии в журналы знакомых благодетелей и благодетелей знакомых. Налицо преемственность пороков поколений. Учителя и ученики не просто подражают друг другу. В ходе адаптации к премиальному процессу они изрядно понижают уровень, и без того с трудом освоенный в ходе учебы у небогатых талантами преподавателей.
В. Пустовая в своих статьях вовсю использует пустословие в духе О. Баллы и Е. Вежлян (поколения критиков, бредящих терминами): «Что касается тенденций, то я не открою новой земли, если скажу, что сейчас перспективное направление движения — синтез, сочетание разноприродного, разнофактурного, выход за то, что кажется границей». Притом, что данное направление известно на протяжении всей истории мировой культуры. В истории искусства оно именуется эклектикой и знаменует эпоху глубокого кризиса культуры, отсутствие сформированных стилей и тенденций в искусстве. Радоваться его «перспективности» по меньшей мере странно, для специалиста-то.
Как не попытаться запутать читателя статьи (ненужной читателю и предназначенной для «своих» столь откровенно, что это граничит не то с аутизмом, не то с троллингом), написав что-нибудь эдакое: «…литература… стремится выпутать, развязать, расцепить, но не сводится к мануалу благодаря перемещению центра осознания из прозы в читателя, в котором и должен совершиться окончательный разворот к себе, пробуждение к экологичному пользованию ресурсом жизни». И опять непонятно, что Валерия Ефимовна имеет в виду под экологичным пользованием ресурсом жизни со стороны читателя после совершившегося окончательного разворота кого-то (чего-то) к себе — не то читателя, не то мануала, не то центра осознания. Какая литература, такие и разборы…
Извлечь информацию из критикоподобного бреда сложно, но она, информация, похоже, не нужна более, оттого и происходит бесконечное превращение бреда из наукообразного (Вежлян) в экзальтированный (Пустовая, Погорелая, etc.) и далее в «питательный», как сама О. Девш характеризует свое творчество: «Понимаю, что едва удерживаю смысл сказанного в связном порядке, ибо это мысли из разряда питательного бреда. Скорей всего, этот тезис-конспект будет размолочен в труху специалистами. И поделом».
Девичье кокетство автора не дает ответа на закономерный вопрос: если автор понимает, что пишет бред, который достоин лишь превращения в труху — зачем публикует? Просто потому, что может? И насколько это профессионально, если счесть автора «курсача» все же критиком, а не графоманом-сетератором, прорвавшимся на площадку?
Заявления типа: «Замечательна сама возможность философски подойти к вопросам критики, нестандартной транстерминологизацией прояснить для себя спорные нюансы» не объясняет ровным счетом ничего. Для кого замечательна эта возможность — для ученицы третьего порядка Ольги Девш или для читателя? Если первое, то почему читатель должен штудировать ученический словопомол, не будучи преподавателем данной особы, обязанным читать «питательный бред» учащихся?
Плюс к малосмысленности — общая для Пустовой и Девш неспособность не только «удержать смысл в связном порядке», но и подобрать верное, подходящее русское слово, дабы выразить посетившую литератора мысль. В рецензии на повесть Сенчина «Золотые долины» Ольга Девш усердно изобретает словоформы, втыкая их в героя, словно карпульные шприцы: «…ощущает собственное гипотетическое достоинство и имманентную ценность жизни вне замкнутого круга семейного рутинообразного существования. И осклабливается при первой же язвящей во все сразу болеющие чувства ситуации»...
Почему не «рутинного», а «рутинообразного»? Что за дикое слово — «осклабливается»? Что значит «язвящей во все сразу», если «язвить», «уязвлять» и «изъязвлять» — разные слова? И какого рода литературу насоветуют нам критики, русской речи не знающие, причем уже второе-третье поколение таких «знатоков»? Может ли наукообразное пустословие с кое-как подобранными цитатами заменить полноценный разбор и оценку художественного произведения? Во благо ли автору такие критические статьи?
Впрочем, современному критику и дела нет до литературы. Ему важнее похвалить «своего» литератора, который, по выражению Девш, может «работать продвигательней». А там уж под эгидой продвигателей предложить себя в качестве платного рецензента и наставника для следующего поколения славящих и пустословящих.
Рекламные предложения, обещания «похвалить и продвинуть» на всевозможных pechorin.net, а также посулы улучшить «навыки письма», исходящие от малограмотных школяров и их малоталантливых учителей, давно никого не удивляют. Всем кажется, будто продажа рецензий начинающим авторам и, что примечательно, выдвижение их опусов на премии — это в порядке вещей.
Система, которую представляет собой нынешний окололитературный (за неимением литературного) процесс, физик назовет диссипативной, то есть затухающей и подверженной разрушению. И систма, увы, не выглядит ни развивающейся, ни сколько-нибудь сложно устроенной. Если пользоваться косноязычными тропами В. Пустовой, вот-вот «жанровые хвосты взмахнут кисточками развязки». И поколение next критиков и критичек начнет компилировать статьи из аннотаций рецензируемых книг, сетевых гифок и смайликов, разбавляя всё это мешаниной тропов, больше похожих на трипы.