Грани допущения и гибель обоснуев
После объявления лауреатов "Большой книги" вспомнился мне пятилетней давности разговор об историческом менталитете в историческом романе — вещи, которой сегодня пренебрегают беспардонно, беспощадно и бессмысленно. Вот и получается, что не только историю, как советует нам трижды лауреат "Больной книги" Леонид Юзефович, но и психологию давно нельзя изучать по современному заменителю исторического романа — роману "псевдоисторическому" (выражение журналистов, наведшее меня на мысль, которую я развила в статье для "Альтерлита"). Спрашивается, на кой ляд тогда все эти романы? Влажные мечты недоучек описывать?
Современный профессиональный критик дурак не меньше сетекритика, когда всерьез ругает исторические лица за отсутствие новейшей системы ценностей. Не учитывает правил и нравов, царивших в обществе, о котором пишет автор. Клеит на Лермонтова ярлык "эйблист-сексист". Забывая, что идеи позапрошлого века отличаются от идей века нынешнего. Осуждает, смешно сказать, договорные браки, причем в произведениях той эпохи, когда большинство браков были договорными. Что и отражалось в произведениях.
Например, в любовных историях (особенно в пьесах) в финале нужно всех переженить. Поэтому в финале отдают кого попало кому попало: персонажи, всю дорогу ухаживавшие за героями из главной пары, когда предметы их страсти решают пожениться, тоже женятся — а зачем? Мало ли, что у тебя сейчас не выгорело, но выходить за кого подвернется — разве это выход? Или слуг и служанок женят, даже не выясняя, хотят они этого или не хотят.
Помню, прочитала на дайри суждение про Теодоро, героя "Собаки на сене": "Эта его беготня от одной к другой. Типа, если не с графиней, то хотя бы с Марселой, дайте уж хуй пристроить, и мечется как озабоченный гондон, терпеть не могу таких вот, ну где там любовь? Графиню понять могу, Марселу тоже, а Теодоро — пффф. Презрение вызывает это вот — не одна, так другая, лишь бы было что-то. Это ведь обесценивает всю его типа любовь, ему в принципе без разницы, хотя с графиней, конееечно, круче. Девушки, которые его делят — ну не стоит он ваших переживаний, ну вот вообще. Я все-таки безнадежно тупа и прямолинейна, для меня все просто, если любит одну — на другую и смотреть не будет. Вообще ни на кого не будет, а тут что?"
Меж тем в пьесе правит бал историческая составляющая, непонятная современному человеку, и пресловутое допущение, без которого не было бы любовного конфликта, не было. Безграмотность таких "критиков" потрясает.
Четырехвековой (у пьесы в 2018 году был юбилей) красавчик без роду без племени и так-то высоко метит: Марсела не какая попало приблуда (в смысле "никто, найденыш бедный", как сам Теодоро), она, судя по ее намекам, бедная родственница графини. Жениться на родственнице графини, которая хоть и числится служанкой, но не из черной прислуги, с расчетом на хорошее приданое — неплохая партия для маргинала. На Диану же безродному, чей единственный отец, как он сам говорит, — его ум, и смотреть не полагалось. Не зря же кавалеры Дианы собираются убить Теодоро: "Пусть даже обвиненье вздорно, чтоб честь не запятнать, он должен умереть" — любой слух о связи секретаря с хозяйкой опозорит графиню де Бельфлор. Опозорит так, что путь ей один — в монастырь, грехи замаливать. И даже без памяти влюбленный в нее кавалер не сможет взять замуж женщину с таким пятном на репутации.
Разумеется, Теодоро и боится, и робеет. И не верит в возможность осуществления своих — вернее, Дианиных — поползновений. Секретарь предлагает графине, почти признавшейся ему в любви: "И пусть она им насладится, неузнанной оставшись". Это даже не тайная связь, это авантюра с анонимным сексом. Единственный способ получить желаемое и сохранить незапятнанным родовое имя.
Одного не понимаю: почему все, кто осуждает бедного секретаря, делают это так, словно живет он в XX или в XXI веке, после всех сексуальных революций, когда и королевские особы могут позволить себе всякие шашни и вольности, не говоря уж о простых смертных? Нет больше сословных преград, всё, отменили. Но и в наши дни чем богаче и родовитей семья, тем менее склонна она к мезальянсу: потенциальных избранников последышей в семи водах перемоют, прежде чем допустят к клановому пирогу. Хотя убивать, чтобы не порочили имя, конечно, не будут. Скорее всего. Или все-таки убьют. (Тут вспоминается до сих пор не расследованная смерть принцессы Дианы и ее избранника.)
А в XVII веке могли. И убивали. Поэтому ругать Теодоро за трусость в нашу снисходительную эпоху значит истории не знать, да и себя знать довольно плохо. Так ли мы бесстрашны, как нам видится? Готовы ли мы сражаться за любовь и идти ва-банк, рискуя жизнью?
Я бы на месте и Теодоро, и Марселы сидела тихо, как мышь под метлой. На месте Теодоро — потому "отбивать чужих невест здесь не принято — убьют" (это уже из "Благочестивой Марты"). На месте Марселы — потому что графиня, осердившись, отошлет ее к родителям как девицу глупую и распущенную, живи после графского дома в деревне, коровам хвосты крути.
Марселе же и вовсе неоткуда взять себе жизненных перспектив: ее выдадут либо за Фабьо, либо... за такого же Фабьо, но постарше, может быть, вдовца, да еще с детьми. Марсела хоть и дальняя родственница графини, но, по всем приметам, ее положение целиком зависит от благосклонности покровительницы. Захочет Диана — и быть Марселе за Фабьо намба ту, у которого ни молодости, ни привлекательности, ни желания потакать молодой жене.
При таких козырях и строптивость, и интриги Марселы, и ее распускание языка в отношении госпожи: "Скажи: графиня безобразна! — Графиня — сущая чертовка! — И глупая? — Глупа, как гусь. — И пустомеля? — Как сорока!" — можно объяснить только силой ее любви и ревности. А Теодоро и сам не знает, любит ли он или опьянен то открывающимися, то закрывающимися возможностями стать хотя бы тайным любовником, маленьким грязным секретом графини.
Истинное благородство секретаря (благородство, которому, строго говоря, и взяться-то неоткуда — Теодоро человек низкого рождения) выражается в признании, что он никто, его принадлежность к знатному роду всего лишь выдумка хитреца Тристана. А низость графини — в том, что на честь ей, оказывается, плевать, а осчастливившего их обоих слугу Диана готова в колодец бросить, дабы не проболтался. В экранизацию, кстати, жестокая задумка графини не вошла. Ян Фрид решил пощадить психику современных зрителей, не доводить образ графини до всей полноты старинного тиранства.
Хотя зритель все равно многого не понял. Не понял, какие пропасти довелось пересечь бедному найденышу, в какие межсословные бездны заглянуть. В наши дни эти разделительные рвы засыпаны совместными усилиями всего человечества. А все-таки екает, екает, если обнаруживается, что человек, с которым ты премило беседуешь — граф или барон.
Читатель/зритель предпочитает видеть себя храбрым, безбашенным и рисковым борцом за любовь, не сгибающимся ни перед какой сословной мощью, не подвластным никакому бремени вековых предрассудков... Тем не менее в том же фанфикшене множество фиков, где со смаком описана правота и красота (в том числе и душевная) семейки Малфоев, аристократов магического мира, чистокровок в каком-то там колене. Не прорывается ли таким образом истинное отношение нашего человека к аристократии — и далеко не безразличное?
В любом случае, о допущении почему-то забывают, когда принимаются костерить старинных персонажей за несовременное поведение в любовных интригах — и вместе с тем легко прощают современному аффтару незнание людей и жизни, картонную суть образов и хрусткий пенопластовый сеттинг. Как эта непримиримость и снисходительность совмещаются — и порой в одном человеке — ума не приложу.