Вдоль шоссе среди заснеженного леса шагал мальчик лет 7-8

Вдоль шоссе среди заснеженного леса шагал мальчик лет 7-8. Вид у него был потрёпанный и уставший, ноги путались. Мимо по шумному асфальту метались безучастные автомобили.

Уже сгущалась ночь, а дорога всё вихляла бесконечностью. И когда детские ноги вконец перестали слушаться, когда отчаяние сменилось тупой обречённостью, мальчик сквозь сумерки и метель разглядел несколько приближающихся четвероногих фигур.

Это бежали бродячие собаки, закинув язык далеко назад. В прыжках по сугробам казалось, что их морды улыбаются. Но сравнявшись с мальчиком, одна из собак схватила его за рукав и резким рывком опрокинула в жижу обочины.

Мигом налетели остальные псы и принялись трепать, и без того видавшие виды, обноски.

Мальчик не сопротивлялся. Только изредка вскрикивал.

Всё шло к логичной победе четвероногих бродяг, когда воздух пронизал выстрел. Один из псов повалился на бок. По снегу вкруг мохнатого тела поползло бордовое пятно.

Остальные собаки разбежались.

Неожиданное спасение заставило сердце мальчика биться чаще, но сил повернуть лицо на спасителя у него не нашлось.

Чавкая сапогами в подтаявшем снеге, кто-то уверенной походкой подошёл к ребёнку. Крепкие руки подхватили за живот и бросили его на плечо:

— С-спас-си-бо, — прохрипел мальчик. Ответа он не услышал, ушёл забытьём.

***

— А-а-а, проснулась Марфа краса — длинная коса. Горазд же ты спать, найдёныш. Как звать-то?
— Санька, — мальчик протёр глаза онемевшими руками. Он ехал в дребезжащем салоне машины, сильно пахнущей табаком и старостью.
— Знакомы будем, тёзка, Сан Саныч! — говоривший протянул костлявую ладонь. Всю в пятнах и шишках. Это был дед, с виду переживший на жизнь или две больше, чем способен человек. Впрочем, лицо не получалось разглядеть. Свет выхватывал только руки и гладко выбритый подбородок, похожий на распаренную пятку.

Мальчик робко ухватился за стариковские пальцы и тут же отдёрнул ладонь. Машина летела на безумной скорости. Впереди в темноте плясали дорожные фонари, а дед спокойно поглядывал на мальчика и справлялся с управлением одной левой:

— Пить хочешь, небось?
— Хочу, — признался Санька и облизнул потрескавшиеся губы.
— Назад обернись, там повороши. Бурдюк где-то лежит.

Мальчик подогнул одно колено и обернулся в сумрак салона. Всё заднее сиденье было завалено какими-то круглыми предметами, которые мерно потряхивались от езды, и в нечётком свете проносящихся фонарей, сильно походили на человеческие головы. Сверху поблёскивала двустволка.

Машина скакнула на кочке, и Санька треснулся головой о потолок:

— Что это у вас там, дедушка?
— Капусты на полях набрал. Внукам везу, — бросил дед, не задумываясь
— А я подумал, вы охотник.

Сан Саныч хрипло усмехнулся:

— Те хвостатые ребята, поди, тоже так подумали. Их тут по полям целые стада носятся. Вот я и ношу ружьё, — сказав, дед глухо раскашлялся и потянулся к бардачку, достал пачку папирос, — кашель нехороший. Горло продымить надобно.

Санька понаблюдал, как костистая ладонь ловко выуживает папиросу из пачки "Примы", и заметил:

— От этого кашель ещё сильнее станет, дедушка.
— Дедушке виднее, воробушек, — правая дедовская ладонь сплюснула белую полоску, а левая крутанула затвор окна. В салон ворвался ветер. Дед чиркнул спичкой о рукав и закурил, — Ты бы лучше рассказал, как тебя угораздило в даль такую от мамки забрести.

Мальчик минуту молчал, делая вид, что ищет бурдюк с водой. Потом решил, что тянуть дальше нельзя и уселся на сиденье с кожаным пузырём в руках. Раскрутил горлышко и сделал два жадных глотка. В глазах поплыло:

— Да тут вино, дед!
— А чего ж плохого? — выдохнул дед с дымом.
— Вы же за рулём!
— То-то и оно, что я, а не ты. Грейся и рассказывай. Кому говорю?!
Санька ещё раз нерешительно пригубил вина. Вкус алкоголя был ему знаком:
— Мамка с папкой пьют. Им до меня дела нет. Вот меня и угораздило.
— Тоже мне, Михаил Васильевич нашёлся. А что налегке тогда? Куда шёл-то?
— Кто нашёлся? — не понял Санька. Голова начинала кружиться.
— Кто-кто... Ломоносов в пальто! Что ты, как я не знаю? Собак увидел, и сразу валиться на лопатки? Спасите люди-добрые! Думал тебя собачки, как Маугли приютят?
— Ничего я не думал. Надоело всё! — прорычал мальчик.
— Ишь ты! Видали мы таких надоед. Скоко видали — стока и закопали! — сказав, дед шершаво собрал мокроту, и метко циркнул в щель окна.

Мальчик не нашёлся, что ответить. Только скрестил руки и нахохлился.

— Во-во! — продолжал Сан Саныч, искоса поглядывая на мальчика, — так и тащитесь по жизни. Ищете сиську послаще да бок помягче. Так до моих лет не доживёшь. Слушал бы деда, а не дулся! Я тебя, воробья, не для того на старом горбу нёс чтобы ты тут носом хороводил!
— А сколько вам лет, Сан Саныч?
— Столько не положено нынче. Да только — всё мои, — дед докурил папиросу и выкинул на дорогу, крутанул стекло обратно.

Санька вяло кивнул и загляделся в окно. Голова продолжала кружиться от вина и, наверное, от этого скорость машины уже не казалась такой безумной.

За окном раскинулось широкое заснеженное поле, залитое светом луны. Фонарей здесь уже не было, да и деревья едва виднелись на горизонте. Безразмерное блюдо пейзажа медленно поворачивалось вслед за движением маленького автомобиля, где ехали двое: мальчик 7-8 лет от роду и дед примерно того же возраста от смерти.

— А где ваши внуки, Сан Саныч?
— За полем. Доедешь — познакомлю.
— А почему же мне не доехать?
— Не каждому жизни хватит, чтобы это поле перейти.
— Шутите! — Санька начинал клевать носом и не заметил, как серьёзен стал дед.
— Шучу, конечно! И байки травлю! Вот тебе одна:

Было мне 45 лет, когда умерла моя жена от пневмонии. Детей, слава Богу, мне оставила. Да только повырастали они все к тому времени. Кто-куда разъехался. А кто и в тюрьму сел. Семеро по лавкам, одного не досчитались!

Разбежались они, и никто их не трогал никогда. Жили себе и жили...

Ну, тут уж, мать померла, давай Сан Саныч звонить по деткам-бедкам. Звоню, значит, одному: "Ой, пап, да ты зна-а-аешь, тут работа-забота, да и с деньгами сейчас..." Бросил трубку. Следующий:

— Как умерла? Это ж надо, мама! Ты похорони её, как надо, пап. Денег я вышлю!
— Дуралей ты, — говорю, — матери не деньги, а ты нужен! Приезжай!
— Не могу, пап. Хоть режь, хоть проклинай! А денег, правда, не нужно?

Тьфу! Эх ты ж, думаю. Вот те, на те! Посадил дед репку, а репка и…тю-тю.

Потом третьему-четвёртому набрал. И вышло, как в сказке. Младшенький… Иванушка-дурачок. Откликнулся и приехал маму хоронить. Только ни денег, ни кола, ни двора у него. Студентом был. Пришлось ещё и дорогу оплатить.

Ну, приехал с утра-пораньше. Встретил его, как полагается:

— Пойдём, — говорю, — с дороги посидишь. Я кой-чего сготовил.

Сели на кухне, выпили за мать по рюмке. Закусили. А Иванушка жуёт, головой вертит, да всё об одном: «О, часы, какие у тебя, бать, висят. Дорогущие, небось! Холодильник взяли какой, молодцы! А телевизор?! О-о-о!» И пошёл по всем предметам. Даже про гроб спросил, сколько, мол, стоит-то.

Я ему:
— Хватило на всё, сына! Спасибо Господу! Не беспокойся ни о чём! И маму похороним! И тебе в дорогу дадим! Сиди-ешь…

Он, вроде, понял, что к чему и молча жевал уже. Только башкой всё вертел.

Потом пошли в комнату, там гроб стоял. А Ивашка говорит: «Бусы красивые, какие у ней!»

Я уж не нашёлся, что ответить. Только крышкой накрыл: «Всё. Идти пора».

Дом у меня от кладбища недалеко. Похоронили, как полагается. Помянули с теми, кто пришёл. Не сказать, что много народу было, но и не мало. Хорошая была жена у меня. Тихая и правильная.

Сидим с Ивашкой на кухне:
— Ну, — говорю, — ещё по рюмке и спать.
— Давай, бать! Правда, спать охота!

И разошлись по комнатам. Я ночью встал покурить и к Ивашке в комнату — глядь. А нету его. Где носит? И что мне в голову ударило тогда? Бог весть! Но взял, в тулуп влез, да и пойди на могилу жены. Там и нашёл его. Как он таким вырос, до сих пор понять не могу. Голодно ему разве было когда? Или, может, наркоман?

Могилу матери разрыл. За ожерельем золотым полез. Застал его как раз, когда он на дне ямы крышку обратно прилаживал. Гляжу, лопата лежит на краю. Долго не думал — хвать по затылку!

Как говорится, я тебя породил — я тебя и прибью! Потом уложил, сверху крышку набросил и закопал.

До-о-олго мне ещё снилось, как этот обормот под землёй вертится. Господи, прости!

Никто ничего не прознал о преступлении моём, а я ушёл в монахи. Тридцать лет служил, а потом узнал, что детей своих всех пережил. Ну, чего быть — того не миновать. Стал наводить справки, нет ли внуков. И оказалась такая штука интересная, что у Ивашки-воришки дочка была заделана! Родилась без отца. Спасибо, Сан Саныч постарался…

Сдали её в детдом. Там и выросла... такая же непутёвая, как отец. А 7 или 8 лет назад родила мальчишку. Живёт — не тужит, водочку глушит.

Дед тормознул машину, поднял ручник:

— Во-о-от, внучек. Приехали!

Санька, хоть и задрёмывал, но историю расслышал. Вздрогнул от остановки:
— Куда приехали? — он огляделся и понял, что машина стоит среди кладбища. Где-то вдалеке горели окна многоэтажек.

Сан Саныч молча вышел из салона и, не закрывая дверь, прочавкал по грязи вокруг автомобиля. Открыл со стороны мальчика:

— Вылазь. С остальными внуками буду знакомить.
— В с-смысле, с ос-стальными? — Санька мелко задрожал. В свете луны он, наконец, увидел скуластое лицо деда, всё изрытое морщинами и в растрёпанных белёсых волосах.
— Ну как же? Санька, ты сам видел, тут на заднем сидении. Или ты в капусту поверил?! Так ведь снег кругом. Лежат головушка к головушке. Десять лет коллекцию собираю. И ты: мой венец! Сколько я твою непутёвую мамашу искал-то. Ой-ёй-ёй! А ты едва не ускакал от деда! Видать, чуйка у тебя! Но догнал-догнал! Ух! — дед весь передёрнулся, как от укуса, и заквохтал мерзким смехом, показывая гнилые зубы.

Саньку трясло, он потянул руку на заднее сиденье, надеясь найти ружьё. Но его там не было: «Когда дед успел забрать? Пока я дремал?» Рука наткнулась на округлый предмет, пальцами можно было различить впадины глаз и острый нос. Мальчик в ужасе отдёрнул руку, выскочил из проклятой машины, разревелся:

— Кто ты? Зачем ты?! — топал он на каждом слове.
— Я — дед твой, Сан Саныч. Я тебя породил — я и прибью, — ружьё висело на дедовском плече. Неведомо откуда он вынул «Приму» и спички. Закурил.
— За что?! Что я тебе сделал, дедушка?
— Яблонька от яблони. Вот что. Не выйдет из тебя путёвого…— дед снял ружьё и взвёл курок.
— Нет! Я друго-о-ой!
— Как докажешь? — Сан Саныч, как бы невзначай положил ствол на плечо. Шарахнул выстрел в небо. Деду опалило волосы, а мальчик бросился прочь.

Он всё бежал, утопая в кладбищенской грязи по щиколотку, к свету домов, когда позади раздался весёлый дедовский крик: «Смотри, Санька! Найду — проверю, какой другой ты стал!»

Выбежав с территории кладбища, мальчик быстро сообразил, что это его район. Видимо, хитрый дед проехал какой-то окольной дорогой. Детские лёгкие обжигали холод и страх, но до дома он так и не сумел угомонить ноги. Добежал едва дыша. У подъезда стояла полицейская машина.

Мальчик поднялся на свой этаж, дверь в квартиру была не закрыта. Там трезвые и перепуганные родители показывали полицейскому фотографии своего сына. Что-то шумно лопотали.

Когда вошёл Санька — всё остановилось.

— Может, хоть этот станет человеком, — пробормотал Сан Саныч и отбросил окурок. Потом открыл заднюю дверцу старой «Волги» и выгреб головы манекенов из салона, — пора спать ехать, дедушка. Пора спать…